Текст книги "А началось с ничего..."

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

3

Шел Сергей от Петьки и все оглядывался: Колесовы жили на самом краю, и огромное бордовое солнце катилось как раз на их избенку. Если зацепит – только гнилушки полетят. Но это уж вопреки всякому закону будет. Тогда почему тетка Агафья ест такие лепешки? Она тоже по двенадцати часов в сутки работает, как все.

За день улицу окончательно развезло, и Сережке пришлось пробираться, держась за шаткие тыны палисадников и так близко от подворотен, что в доброе время собаки давно бы штаны порвали. Но во дворах мертво: ни собачьего лая, ни петушиного крика. У них в ограде – поет. И какая-то человеческая-человеческая тоска в хриплом петушином кукареку. Не отзывается никто поэтому.

Демаревский домина ломал порядок. Спятился назад, нахохлился и стоит, трактором не сдвинешь. Не дом – Великий Устюг. Крыша башней, стены изо всего лесу. Ворота – тараном не прошибешь. Двухсаженный забор четвертными гвоздями присобачен. Будто чесанули по нему очередью из крупнокалиберного пулемета бронебойными, а пули впились по донышко.

Сергей дернул за тонкий ремешок с узелком на конце. Зевнула и клацнула щеколдой дверь калитки, в деннике за сараем мыкнула корова, жалобно заревел теленок в хлеву, из-под крыльца, кряхтя и повизгивая, полезла свинья, под ногами зарябили куры.

– Кыш! Прорва. Оголодали вы…

Пока Сергей накормил и напоил эту ораву, совсем стемнело. Прилег на диван и – как умер.

* * *

– Сын! В школу опоздаешь. Я на работу пошел.

Сергей откинул одеяло – интересно: ложился в горнице, оказался на кровати в своей комнате. Раздетый. Не папка ли перенес его? Заспал.

Он наскоро заправил постель, прошлепал к умывальнику. Около умывальника – расписание уроков. Заглянул. Уроков: география с геометрией, портфель – баран влезет. Отец старый свой отдал: привыкай, меня сменишь.

– Да! Не забыть булочку хлеба прихватить для Надюшки.

Побежал в кладовку.

Включил свет, поднял крышку сундука. Зажаристые, смазанные маслом караваи стояли ребром один к одному и пахли.

– Неужели мы столько хлеба получаем? Что уж там за карточки и за списки такие? А может быть…

Сергей втолкал одну буханку, подумал, книжки – под ремень, втолкал другую.

– Не обеднеют.

В класс заявился с подозрительным раздутым портфелем. Уже почти все в сборе. Девчонки звонка ждут, расселись по местам. Витька разъясняет Герке глаголы, очки запотели. Петька уши заткнул, географию учит.

– Брось, первого урока не будет, учителка заболела.

Сергей положил перед ним портфель и чуточку приоткрыл его.

– Вам с Надькой.

– Чур, мне! – перепорхнул к Петьке Подкопайчик. Учуял носатик.

– А це не бачив? – Герка поднес к самому стеклышку выпуклый кукиш и пошевелил большим пальцем.

Заперешептывались и захихикали девчонки, косясь на мальчишек с их портфелем. Желтый, обшарпанный. Где замок – грязное пятно. Петька переложил из него хлеб к себе в парту: ему принесли? Ему.

У Герки даже глаза помутнели.

– Позычь трошки. Ну хучь ось такэнький кусманчик, – отчеркнул он уголок парты.

– А складень есть?

– Е.

Герка, ломая ноготь, отжал лезвие. Петька достал каравай. Подкопайчик судорожно глотнул слюну, отвернулись и замолчали девчонки.

– Дели на всех, – не выдержал Сергей. – Оба дели. Завтра еще будет.

Петька повел плечами:

– Ты хозяин. Сколько нас?

Герка живо вскочил и задирижировал скрюченной пятерней:

– Пара, пара, пара… Штук, мабуть…

– Не «штук, мабуть», ты считай точно.

– Пара, пара… Пара… Ось, мабуть, штук двадцать. Кромсай.

Кромсай. Не плитка жмыха – настоящий хлеб, да еще круглый. Но Петька в геометрии силен. Отодвинул наблюдателей, чтобы не мешали, подталкивают, поколдовал линейкой, наметил десять долек кончиком ножа.

– Ну-ка, Герман, глянь: ровные?

– Та ровные же ж.

Сел Сергей в уголок, посматривает исподтишка, кто как ест.

Ели по-разному. Интересно. Кажется, чего тут особенного: кусай да жуй. А Герка вон за три захода управился.

Витька Подкопайчик выщипывал мякиш, подносил его к носу, раздувал ноздри, нюхал, бережно клал на язык, плотно сжимал губы, прищуривался и мелко-мелко стриг челюстями.

Девчонки, как сговорились, стыдливо прятали кусок в парту, но тоска по хлебу заставляла руки тянуться к пайке. Отломит корочку, поозирается, сунет за щеку и дыхание затаит.

А Петька закончил дележ, смел на ладонь мелочь, кинул в рот. Потом выдрал из середины тетради чистый лист и аккуратно завернул в него свою долю. Надьке.

4

Домой шли вместе. Они всегда из школы шли вместе, если не случится что-нибудь вроде вчерашней ссоры. Возле демаревского дома остановились.

– Уроки сделаешь – прибегай.

– Ладно. А то, может, к нам завернешь? Пообедаем.

– Да, ну… За это спасибо.

Пообедать Петька и непрочь бы, да неудобно: на прошлой неделе угощался. А Сергею хотелось показать отцу, что он помирился с другом, и решительно втолкнул его в ограду.

У крыльца разулись.

– Здравствуйте, – робко поздоровался он, едва перешагнув порог. Высоки пороги у Демаревых.

Илья Анисимович и головы не повернул. Анна Ивановна откивнулась-таки и удалилась в горницу.

– Сейчас поедим. Батя вот бабки подобьет, – шепнул Сергей Петьке. – Давай руки пока вымоем.

Вымыли руки. Решили на черновик задачку по алгебре, а счеты щелкают и щелкают. Илья Анисимович, придерживая пальцем цифры, усердно гонял облезлые косточки по медным спицам.

Из горницы выглянула Анна Ивановна, поманила сына пальцем, отвела в глубь комнаты и, по-бабьи скрестив под грудью руки, резко повернулась к Сергею:

– Ты зачем опять привел его? Другого времени тебе нет друзей водить?

– Отобедать с нами.

– Ишь ты! Богач какой. Мало – из дому тащит, харчевню еще открыл.

Нет, она не кричала, но кухня не за горами. Петьке только повернуться бы и хлопнуть дверью, но он не повернулся и не хлопнул. Он будто и не слышит, что говорят там, в горнице. Ждет чего-то. Дождался.

Илья Анисимович закрыл блокнот, повесил счеты на стенку.

– Петя, у тебя, наверно, свой дом есть? Вот и ступай домой, а это наш. Или вас на мое иждивение перевели?

А Петька, как правдашний, мыл руки, осторожненько, кончиком полотенца вытирал их, одергивал рубаху: не полезешь неряхой за стол к порядочным людям. Порядочные люди…

– Эх, вы! Ж-жадюги! – не сдержался Сергей.

Перед ним на пороге вырос отец.

– Жадюги, говоришь? Вот когда помозолишь это место, – Илья Анисимович похлопал себя по загривку, – посмотрю, чего запоешь.

– Да ты-то не это мозолишь. Которое пониже.

– Цыц! Куда булки дел?

– В школу отнес.

Отец с матерью переглянулись.

– Выйди-ка, Анна, мы поговорим с ним. По-мужски поговорим.

– Попробуйте, троньте только…

– Ни-ни-ни, боже избавь. А ты трусоватый, сынок. Отец смелее был. Мельчает порода. Умнеть когда начнешь? Мы с маткой хитрим-мудрим, от себя отрываем, чтобы родной сын ел досыта, да учился, да в люди вышел, человеком стал, а он эвон чего вытворяет: последние родительские крохи друзьям скармливает.

– Крохи? Вы посмотрите, какие у Колесовых крохи. А чем Петька хуже меня?

– Люди, сын, тогда равно заживут, когда пальцы на руке одинаковыми станут. А то посмотри: длиньше, короче, толще, тоньше. Понимать пора, жених уж. – И отец, оттолкнувшись от дверного косяка, шагнул на кухню. – Пошли, мать, кусок хлеба для сына зарабатывать.

И они сгинули, как в страшной сказке разбойники или нечистая сила после третьих петухов: по двору не проходили и в ограде нигде нет.

Сергей перегнулся через уставленный шкатулками, слониками и свинками комод, стараясь заглянуть как можно дальше в бок, куда могли деться родители, чувствует – под локтем что-то твердое. Отогнул кружевную накидку – ключ. Тот самый ключ, который мирно висел на гвоздике в сенках всю зиму, а весной исчез. Ключ от погреба, а в погребе ежик, пойманный осенью, когда они с Петькой по грузди ходили. И опять вспомнил Сергей те картофелины.

«Да, видно, такая уж натура у бати: чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим. По миру бы он пошел, если бы пацана накормил. Жлоб. – Сергей крутнул ключ на пальце, толкнул его обратно под накомодник. – Или уж ежа сходить поискать, кончилась, поди, спячка-то».

Погреб что дзот. Только что амбразур нет. Спустился по дощатым ступенькам, отомкнул замок, переступил порожек – за порожком опять ступени, как на тот свет куда-то. Не любит Сергей эти погреба с их вечно сырым полумраком, с едучим запахом переквашенной капусты и плесени, с их кринками, горшками, банками, кадушками и бочонками, с липкими тенетами. Он брезгливо смахивал их с лица, отплевывался, крутил головой, пригибался чуть не до полу, натыкаясь на перегородки, ящики и сусеки. Черт ногу сломает. Добрался до угла, где должно быть ежиное гнездо, и… волосы на макушке заподнимались, заподнимались: перед ним груда туловищ. Рук нет, ног нет, голов нет. Обрубки.

– Фу, да ведь это же м-мешки, – отлегло у Сергея от сердца, когда разглядел, – а я чуть из галифе не выскочил. Уже картошку садить приготовили.

Пощупал – нет, не картошка, зерно в мешках. Развязал верхний – пшеница. Чистая, налитая. Только такую на элеваторы принимают.

– Вот тебе и «не твое – перешагни».

5

Долго сидел на мешках Сергей. Он пытался найти оправдание и отцу, и этим мешкам. Хлеб не мог быть довоенным запасом, его тут сроду не было. И мешки как вчера выстиранные. Если сказать, что купил где…

Сергей усмехнулся:

– Нет, папаша, видимо, перешагиваешь ты через что помельче. Через десяток картофелин, например. Через мешочки перешагнуть нога не поднялась. Стареешь, предок.

* * *

Сергей решил дождаться отца с работы, а его нет и нет. Поужинали вдвоем с матерью. Мать поспрашивала, поспрашивала у сына, что случилось с ним, уж не промочил ли ноги да не заболел бы, позаглядывала в лицо, повздыхала, подперев щеку кулачком. Ничего не сказал про находку Сергей, и так забот да хлопот у бедной хоть отбавляй.

Лампочка замигала, скоро совсем потухнет, предупреждают. Потухла. Зажег керосинку, ждет.

В двенадцатом часу засовы заскрипели, крючки забрякали. Слышно, как шарит отцовская рука по двери, скобку ищет. Устает Илья Анисимович, устает с утра до поздней ночи на элеваторе, дверную ручку найти не может. Нашел. Портфель под скамейку, картуз на гвоздь. Кряхтя вылупился из реглана, тянется за счетами. Дотянулся, кинул их на стол, теснит сына.

– Подвинься-ка. Все беллетристику пашешь? Ты мне арифметику паши. Чего наполучал сегодня?

– Меня не спрашивали. – Сергей положил на отцовский блокнот ключ от погреба. Отец смотрел в глаза сыну, сын – отцу. В упор, зрачок в зрачок. Когда Сергей был Сергунькой, они часто играли с отцом в гляделки. Отец к великой мальчишечьей радости, первым отводил глаза. Сейчас он тоже первым опустил глаза, но то была уже не игра, и опустил он их не нарочно.

– Папка! Верни мешки на элеватор.

Отец нагнул угловатую голову и побагровел. От стыда или от злости?..

6

Сергей надеялся, что отец вернет украденное, и ключ от погреба снова заболтается на гвоздике в сенцах. Но ключа не было ни на гвоздике, ни под накомодником.

Гиблое время война.

– Ты чего такой!? – дернул Петька Сергея за рукав, когда тот, ни на кого не глядя, протискивался за парту.

«Сказать или не сказать? Может, посоветует что. Друг, как-никак».

На перемене, не сговариваясь, оба потянулись в коридор, заняли свободный угол, Сергей выдавил улыбку, щелкнул по носу любопытного первоклашку, потоптался, не зная, с чего начать, черкнул ребром ладони по горлу.

– Вот так запутался я. Павлик Морозов знал, что делать, я не знаю: там были кулаки, здесь – директор элеватора да еще и отец родной.

С полуслова все понял Петька, догадливый хлопец. Уж до того догадливый…

– А ты в милицию шепни…

– А если его… – Сергей смастерил из пальцев решетку.

– Могут посадить, могут и не посадить… Смотри – отец твой, сам и решай, что делать. Вообще-то Илья Анисимович не плохой дядька…

«Юлит Петька, юлит: то в милицию советует заявить, то не плохой. Хороший. Пшеницу ворует, из-за стола его выгнал. Ни самолюбия, ни принципа у человека, – погрустнел Сергей. Всегда грустно становится, когда чувствуешь, что теряется дружба. – Да, разные мы с тобой, Петька, разные. А в природе нет ничего абсолютно одинакового»..

– Ты понимаешь, он ведь всю жизнь твердил мне: Сережка, не тронь чужого; Сергей, не твое – перешагни; сын, люди должны жить честно. – Он притянул Петьку за крученый поясок ближе к себе, пооглядывался. – Помнишь, осенью-то картошку приносили?

– Ну?

– Заставил обратно оттащить.

– А ты?

– Отнес.

– В поле?

– Да.

Петька приставил ладонь ко лбу, повернул ее и свистнул:

– Шевельнутый ты парень, Сергей; поле – вон где, наша избушка – рядом. Отсиделся бы…

– Ну, так ты что мне посоветуешь? – переспросил он Петьку.

– Смотри сам. Твой отец.

* * *

Отзанимались. Добрели до перекрестка, с которого они по домам расходятся. Герка с Витькой свернули направо, Петька – налево, Сергей – никуда. Остановился посреди улицы, тискает отцовский портфель. Петька тоже приостановился.

– Ты уж не прямо ли?

Сергей кивнул.

– В милицию?

Опять кивнул. Голова кивает, ноги не идут. Вот оно что такое, земное притяжение, оказывается.

В милицию как войдешь – загородка сразу. В загородке два милиционера. На погонах лычки, на кителях нашивки за ранения. Лычки желтые, нашивки красные. У другого наоборот.

– Тебе, паренек, чего?

– Мне? Мне начальника.

– Нам не доверяешь? Что ж, проводи его, Соболев, к Павлу Ивановичу.

«Ну уж и Павел Иванович. Года на три постарше меня и – лейтенант. Орден Отечественной войны, гляди-ка, успел заслужить».

– Докладывай, Соболев. За что ты его задержал?

– Да нет, товарищ лейтенант, он сам пожаловал.

– Слушаю вас, молодой человек.

Сергей потоптался, снял кепку зачем-то, снова надел.

– С чего начинать?

– Начните с фамилии. Смелее, смелее. Как фамилия-то?

– Моя или отцова. Лейтенант рассмеялся:

– Разве у вас с отцом разные фамилии?

– Нет. Демаревы оба.

– Случайно, не сын Ильи Анисимовича? – нагнулся к нему сержант.

– Сын.

– Сынок директора элеватора, Павел Иванович.

– Соболев! Выйди. Продолжайте, гражданин Демарев.

7

Сергей спорхнул с милицейского крыльца, минуя ступеньки. Туда входил – на каждую становился и с каждой готов был повернуть обратно. Ладно, начальник милиции человеком оказался, обещал без шуму, без грому забрать мешочки. А ну-ка бы до открытого суда дошло дело. Сын показания дает… А разобраться – так и правильно. Ну и что, что отец. Эдак с оглядкой на родство, знаешь, сколько преступников можно наплодить.

Сергей долго петлял по улочкам и закоулочкам. Ему казалось, что он обязательно встретится с отцом, и тот по следу может найти, где побывал его сынок. Домой идти побаивался, и по грязным задворьям прятаться надоело.

У ворот Сергея поджидал Петька.

– Слышь, Серега, айда в кинушку.

Серега портфель через забор:

– Пошли. А у тебя деньги есть?

– Навалом.

И Петька тоже человек: хоть бы тебе заикнулся про милицию. Вот это друг! И с чего он в школьном коридоре засомневался в нем? А хорошее кино «Ленин в восемнадцатом году». Охлопков-то. Эшелон хлеба вез и чуть с голоду не умер. Да, были честные люди. И теперь есть, конечно. И правильно он сделал, что на отца заявил. Правильно ли? Нет, почему Петька молчит, ни о чем ни слова?

Вышли из клуба, Петька ему:

– Ты, случайно, не поможешь мне огород копать?

– Помогу. А долго это?

С огородом провозились дотемна. Усталый, но довольный, что помог товарищу, Сергей спешил домой.

В ограде куча дров, след машинный. Сергей мимо нее в избу – родители за столом уже сидят, ужинают.

– Тебя где до сих пор носило? – Отец ковырнул вилкой в зубах.

– У Колесовых. Огород с Петькой копали. – И тоже за стол.

Мать:

– Руки мыл? Лезешь ты.

– Они чистые.

Ухватил ложку, давится да ест. Ложкой уж мозолей не натрешь.

– Мам, дай хлебца еще.

– Что ж твой Петька тебя не покормил? Батрачил, батрачил на него.

Сын промолчал, отец хмыкнул и зашуршал газетой. Быстро он их прочитывает: «От советского информбюро» да заголовки, какие покрупнее, и спать. А сегодня расчитался.

В дверь резко постучали.

– Входите! – Отец отложил газету.

Входят. Лейтенант и Соболев. Козырнули по очереди. И не «здравствуйте», не «добрый вечер»: сразу видать, зачем пришли.

– Мы из милиции. Я…

– Знаем: новый начальник лейтенант Зотов, – не совсем вежливо, точнее, совсем не вежливо перебил его отец. – Присаживайтесь, граждане или товарищи, как прикажете вас называть, гостеньки дорогие?

Мать молчком поставила перед милиционерами по стулу и спряталась за печь.

– Да мы не в гости… – Зотов кашлянул в кулак.

– Уж не с обыском ли?

Лейтенант совсем растерялся и сказать не знает что.

– Понимаете… У нас нет санкции прокурора на обыск, и, как видите, мы без понятых. То есть, Илья Анисимович, мы не предъявляем вам никаких обвинений…

– Этого еще не хватало, – опять перебил лейтенанта отец. «Зря грубишь, папаша, они все знают», – хотел шепнуть отцу Сергей.

– Я пока не предъявляю вам никаких обвинений, – вежливо продолжал Зотов, – но согласитесь сами: работа при хлебе в такое время – соблазн. У любого, пусть даже самого честного гражданина, могут быть заскоки, верно?

Отец кивнул:

– Верно. И у блохи бывают заскоки. Вы поконкретней.

– Конкретно: позвольте нам кое-где посмотреть.

– На каком основании? А если я вас сейчас вежливо вытурю?

– Вернуться нам недолго, но тогда для вас хуже будет.

– Ты меня не стращай. Я сам кого хочешь напугаю. Мальчишка.

– Так вы разрешаете или нет?

– А вы уверены, что найдете, чего ищете?

– Допустим, уверен.

– Мерин тоже был уверен, что жеребеночка родит. В подпол полезете? Или в погреб вас проводить?

– Угадали, Илья Анисимович: начнем с погреба. Дайте ключик от него.

– А погреб не заперт. Сын! – Сережка вздрогнул. – Зажги им другую лампу.

– Спасибо, у меня фонарик есть. Соболев! Останьтесь здесь.

По двору проползло продолговатое пятно света. Маятник ходиков отсчитывал последние секунды отцовской воли. Вполне могут арестовать. Покаялся – может, и ничего бы, а он вон как грубил. Сейчас вернется, скажет: собирайтесь, Илья Анисимович. Зря он посмеивается, дело не шуточное.

А Зотова нет и нет. Мать посуду перемыла, за квашню принялась, отец на второй заход пошел газету читать, Соболев истомился ждать начальника, топчется под порогом. Неужели еще чего обнаружил?

– Машину подгонять, товарищ лейтенант? – шагнул навстречу ему Соболев.

– Машину раньше нас с тобой подогнали. Видел дрова во дворе? Так вот обратным рейсом мешочки уехали. Надеюсь, на элеватор? – повернулся Зотов к отцу.

– Я-то надеюсь на элеватор, а вот вы то на что надеетесь? А, л-лей-те-нант? Я это так не оставлю.

– Я тоже. До встречи в райкоме.

– Ты нам пальцем не грози. Мне Колчак пальцем грозил. С обыском он явился…

Милиция ушла, отец остался. Вот когда Сергей сообразил, что ведь это и вправду нет никаких мешков. А что теперь ему будет? Будет что-нибудь, отец ремень снимает. Ремень широкий, трофейный, в Антанту с убитого англичанина снятый. Мать в горницу – шмыг. Снял. Сложил вдвое. Пропустил меж пальцев, выравнивая концы. Выровнял. Сейчас ка-ак врежет! Нет, не врезал. Вздохнул, повесил на гвоздь, ворот толстовки расстегивает. Расстегнул до последней пуговички, поскреб грудь, начал стягивать. Толстовка застряла на угловатой голове, затрещали швы. Выкарабкивается из нее, согнулся, а спина мокрая. И вроде бы не у горячей печи сидел.

– П-помоги, д-дармоед.

Стащили вдвоем.

– Ф-фу, чуток было не задохся. – Устало опустился на лавку. – Ну, доволен?

– Чем?

– Тем. Опозорил мать-отца?

– Я, что ли, опозорил?

– Лучше замолчи! «Я, что ли…» А кто?

Сергей вспыхнул, свет потух. Внезапно, без предупреждения. Дом закачался, черпанул темноты через край и пошел ко дну. Отец чертыхнулся:

– Пробалакал с балбесом с этим, не разулся засветло. Еще ведь и огрызается, главное. Марш дрыхнуть!

Наугад он влепил-таки сыну оплеуху на сон грядущий, зашаркал под порог.

Сергей, не раздеваясь, не разобрав постели, повалился на койку. Ему до слез вдруг стало стыдно и что отец ударил его такого большого, и что он побоялся признаться, как, бывало, маленький, когда проливал молоко, и что все еще беспомощный перед отцом.

Не увяжись он тогда за ребятами на станцию – жил бы да поживал себе спокойнехонько. К отцовскому портфелю привыкал бы, отираясь в летние каникулы на элеваторе, когда другие старшеклассники косили сено, помогали убирать хлеб, копали картошку. А там, глядишь, выстроил бы себе рядом с отцовским такой же Великий Устюг, обзавелся скотиной, ел до икоты, потаскивал бы потихоньку хлебушко с элеватора. А что? Вполне могло. У похожих людей и образ жизни одинаковый. Или, может, одинаковый образ жизни делает людей похожими? Хоть так, хоть так правильно. Не-е. Дети никогда не были точной копией родителей. Пусть чуточку, но лучше, умнее, что ли. Конечно. Иначе люди до сих пор носили бы набедренные повязки и кушали сырых мамонтов.

Сергей вскочил, расправил постель, разделся, присел, как сирота в чужих людях, на краешек и опять задумался.

На ноги они меня ставят, обувают, одевают, учат. Чему учат? Нет, бежать, бежать отсюда надо. Куда? Мало ли куда. В ФЗО можно податься. Или в армию. Во! Точно. Начальник милиции на много ли старше – уже лейтенант, орден имеет… Объясню завтра в военкомате: так и так, дескать, повестку в зубы – ту-ту. Ух, и заявлюсь после войны в Лебяжку… Орденов полная грудь да медалей карман… А папаша ждал все-таки, что я заявлю на него. Но кто мог сообщить, неужели Петька? Не верится. Сергей засыпал.