Текст книги "А началось с ничего..."

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

32

А дом готовили к сдаче. Подкрашивали, подмазывали, убирали строительный мусор, наводили ажур. Прораб лазил по этажам. За ним, как привязанный, Фролов с блокнотом, исписанным недоделками. Дошли до пятого этажа, глянули с балкона вниз – во дворе, в самом углу, крыша виднеется.

– Что там за балаган, Владимир Николаевич?

– Как что? Частник жил. Еле выселили вчера, слабака. «Не имеете права! – кричит. – Это мое недвижимое имущество! Я жа…»

– Немедленно вызовите бульдозер сюда! Посмотрим, движимое оно или недвижимое. Да вы что? Рабочая комиссия из треста с минуты на минуту нагрянет… Приехали, кажется.

Прораб с мастером скатились вниз – и точно: трестовская комиссия. Человек десять. И все с папками.

– Почему эта изба до сих пор здесь? Учтите, я наряды не пропущу к оплате, товарищ прораб: работа не доведена до конца.

Прораб на мастера, тот на бригадира.

– Выясните и доложите, кто виноват. Объект не готов. Поехали обратно, товарищи.

Члены комиссии папки под мышки – и к машинам.

Фролов в отчаянье хлопнул себя по ляжкам.

– Вот слабаки!

– Эй! Обождите! – крикнул Квасов. Крикнул из всех силенок, но голосишко у него несерьезный, мальчишеский. Кто-то оглянулся, кто-то значения не придал.

– Фролов! Тормозни их! Мы мигом. А ну, каменщики, плот-нички, штукатуры-маляры – навали-и-ись! Ломай ее!!!

Азарт охватывает людей, когда они строят новое, но уж когда старое ломают – тут уж и вовсе берегись.

Доски затрещали, ржавые гвозди заскрипели. Боря Самокиш пожарным багром охорашивает лачугу: чесанет – полкрыши нет. Снес крышу, бросил багор, уперся плечом в стенку.

– Поднавались!!

Поднавалились. Хатенка покряхтела, постонала и – рухнула. Вся сразу. Пылища поднялась – не продохнешь.

– Придавило! Придавило кого-то! Кого? Тот здесь, этот здесь.

– Квасов где?

– Илью прихлопнуло!

Фролов забегал вокруг обломков, прислушиваясь, не застонет ли. Не слыхать, все галдят.

– Да тихо вы, слабаки! А ну, разбирайте начинайте потихоньку.

Обступили, растаскивают по досочке, по щепочке – и самосвал во дворе. Фролов – к машине, предупредить шофера, чтобы никуда не уезжал, человека в больницу везти придется, заглянул в кабину – Квасов посиживает в уголке. Без кепки, обе лямки полукомбинезона на одну пуговицу насдеваны.

– Ты где был?

– Машину ловил.

– Тебя разве не приваливало?

– Привалило, высклизнул.

– Вот слабак! Не ушибло? Нет? Тогда иди помогай. Ребята! В кузов, в кузов сразу кидайте это хламье! Хотя нет, Степанович, стой, сиди тут, пусть нагрузят, а то они тебя увидят: живой – разбегутся, не соберешь.

* * *

Для Сергея Юлькин уход не был тем громом, который раскалывает душу пополам, он ждал его, и все равно трещина получилась порядочная: от мужа ушла жена. Насовсем, не насовсем – ушла. Двухкомнатная квартира не нужна стала… Куда пойдешь, кому что скажешь? У людей своего хватает.

– Сергей! – подошел к нему на заводе Вовка Шрамм. – Ты почему самстрой забросил?

– Не забросил, хожу.

От людей не скроешься. Вовка погрозил другу пальцем:

– Не умеешь врать – не учился бы. Мы ж с Ниной вчера отрабатывали твой пай. Мастер говорит: второй день не кажется, слабак. Учти, скоро квартиры будут распределять.

– Пусть распределяют, мне-то что.

– Током ударило человека. Был в ЦК?

– В каком? – екнуло сердце.

Сергей знал, что так у них назывался цеховой комитет комсомола, и все-таки спросил: в каком?

«А что, если Юлька первая побывала там? Женам больше веры в комитетах».

– Меня, слышь, тоже вызывали. В институт сватают, а куда я с шестью классами? – Вовка крутнул башкой и хохотнул. – А на дрейфующую станцию, спрашиваю, вы, случаем, не направляете? «Зачем?» – удивились. Да, говорю, отведать: соленый лед в Ледовитом океане или нет. А что? Мы, пожалуй, с Нинухой махнем туда осенью.

– С тебя сбудется. – Сергей повернул ему кепку козырьком набок и свистнул. – Так, говоришь, от завода будут направлять на учебу? Нашим легче.

– Да! Сережка! Этого… твоего, Илюху Квасова в больницу ведь положили. С желудком у него не в порядке.

Навестить Квасова пожелал и Фролов, когда Сергей спросил, в какой он больнице лежит.

Купили меду баночку, сметаны баночку. Попросили дежурную вызвать Квасова.

– Это со стройки который? С язвой. Ну-ну, малюсенький такой. Не встает он. В палату пройдите.

Илюха таял, как снег на солнцепеке. В больничном фланелевом халатике лежал он маленьким сугробиком поверх черного одеяла. Носишко вытянулся, глаза укатились. Эк скрутило его…

Присели возле койки.

– Что с вами, Илья Степанович?

– Концы… утдаю. Дожил-таки, мастер по имени-отчеству назвал.

Фролов смутился, свертки Квасову сует.

– У-у, упять стклянки. Турецкого табачку ба… Легкие прочистить. Засорил цигаретками всякими.

– Что ж вы так затянули ее, дядя Илья?

– Язву-ту? Некогда лечиться было, Сергунька, домишки строгал. Полуклиннику эту вот поставил, надеялся, и она меня тоже поставит. Утказались уперацию делать. Ну, самстрой, дадут квартирешку тебе?

– Дадут, дядя Илья.

– Хотелось мне побывать на новоселье – не успею.

В палату вошла няня. Нашарила под Илюхиной койкой флакончик, посмотрела на свет – пустой. Прочитала на этикетке фамилию.

– Почему не мочишься, больной Квасов?

– Мочи нет, тетя. И не будет. Не ставь, не ставь, забирай его. Просьба у меня к администрации, Владимир Николаевич: умру – не варите мне никаких уградок, памятников. Закажите сделать кирпич. Убыкновенный, но чтобы нацарапали фамилию, инициалы можно, прокалите и положите на могилу. А? – Квасов чуть-чуть порозовел. – Умирать вот только стыдно, Владимир Николаевич. Разденут унатамировать, а у меня писулька во-от такусенькая. – Он показал кончик мизинца и закрыл глаза.

Три дня спустя Квасов умер.

Эх, Илюха-Илюха.

Хоронили Илью Степановича с музыкой, оградкой и памятником. Как всех. Лишь народу за его гробом шло, может быть, чуть больше, чем за чьим другим. Жил – ладно, умер – не верится: как это нет Квасова, маленького каменщика с шутливой кличкой Геракл. Геракл. Далеко не родня Квасов Гераклу, если подвиги считать. Илья Степанович их каждый день совершал, Геракл в жизни не рабатывал – античный герой. Печально.

Строителям на печали времени не отпущено. Одно возвел – другое начинай. Бригады Фролова перебросили на новый объект. Оставили маляров наружную отделку заканчивать, самстроевцев окна мыть, электриков лампочки ввертывать, электросварщицу оставили. Подошла к Сергею:

– Ты сегодня последний раз отрабатываешь?

– Да.

– Поможешь мне карниз варить?

– Да.

– Не дакай, говори точно. Поможешь?

– Посмотрим.

– Тогда бери кабель, полезли.

И вот они на краю крыши, как на краю пропасти. Вдвоем, рядом, одни. Не сорваться бы. Закружится голова и – там. Ничего, на хвосте самолета удержался, тут уж как-нибудь.

– Бойся!

Клавдия кивком стряхивает маску с затылка на лицо, Сергей отворачивается.

– Бойся!

Шипит электрод, брызжут искры. Далеко-далеко за городом виднеется озерко, маленькое и круглое. И солнце медленно-медленно спускается к нему с холма.

– Сережка! Гляди-ка, солнышко купаться идет.

Клавдия сняла маску.

– Говорят, от тебя жена сбежала. Правда это?

Сергей растерялся: откуда она знает?

– Допустим. Вам не все равно?

– Нам? Нам, женщинам, это не все равно. Сережка. На новоселье пригласишь?

– Вдвоем – пожалуйста.

– А если одна приду? – И ждет, что он ответит.

Что он ответит? Ничего не ответил.

33

Дом оживал. Неслышно подкрадывались и замирали у подъездов машины, хлопали торопливо открываемые борты кузовов, сновали туда-сюда люди.

Сергей, облокотясь на подоконник, с завистью смотрел через двойные стекла на эту радостную суету вселения, прислушивался к стуку молотков, к возне с передвигаемой мебелью, шарканью каблуков по лестнице, к гомону ребятишек. Прислушивался к чужой жизни. К чужой. А своя где? Или ее и не было еще? Была.

Стой! Вроде бы звонят.

Сергей отлепил онемевшие локти от пересохшего подоконника, выбежал из кухни.

«Кто? Юлька? Или Клавка? А если обе?»

Сергей несмело нажал защелку, приоткрыл дверь.

– Здравствуй, Сереженька-батюшка! С новосельем тебя. Дома, слава те на во те! Насилу нашли. Улица новая, никто не знает, где такая. Анна, поднимайся, здесь!

– Мамка?!

Анна Ивановна усмехнулась, припала к сыну и затихла, не дрогнет, не шевельнется.

– Ну ладно, ладно, мамка…

– А я зачем опять здесь? Вот! – Агафья торжественно поднесла к самому носу Сергея балалайку. – По заказу делатая. Какой-то, погоди, дай сказать, андреевский талант у моей Надюхи обнаружили. Шефы там урожай убирают, а мы с Анютой сюда катанули. Город, говорю, хоть посмотришь.

Колесиха разделась сама, помогла раздеться Анне Ивановне и, отстранив хозяина с дороги, пробежалась по комнатам.

– Кудряво живешь, Демаренок! Слышь, Анна? Шик-блеск квартирка. А семья где?

– Нету. Разошлись мы.

– На вота! Скоро больно.

– То есть как разошлись? А я с внуком водиться приехала. – Анна Ивановна повела глазами по комнате: ни вещички детской, ни игрушки, ни женского ничего. – Ну, и кому из вас не пожилось?

– Ей.

– Ей. Я думала, тебе опять. Ты от нас с отцом сбежал – причина была якобы. А от тебя почему жена ушла? Плечами жмешь.

– Ты, погоди, дай сказать, Анна, шибко не нападай на сына. Конечно, обидно вам было с Ильей и от людей неловко, я Сережку не оправдываю, но и наш брат бабы тоже всякие есть. Если она не глупая женщина – возвернется, а если… Сходим завтра всей делегацией… Это что за книжки там у тебя в углу?

– Учебники.

– Вот видишь. Давно пора. Горбом Илье Анисимовичу ничего не докажешь. А Юльку… Юлькой ее звать? Юльку мы приведем. Приведем, Анна? Жизнь-то ведь у них только начинается.