Текст книги "А началось с ничего..."

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

21

Большой город, что дремучий лес. Встал Сергей на привокзальной площади и крутится: куда податься? Стены, стены, хоть докуда стены. Да высокие. Не вытянешься на цыпочках, не заглянешь, что за ними. Он не мало повидал городов. Почти всю Россию туда-сюда проехал. Со стороны на город смотреть просто, а шагнул в него шаг – хоть «ау» кричи. Ладно, люди есть. Достал последнее письмо от Вовки Шрамма – и с конвертом к милиционеру:

– Как попасть по этому адресу?

– На «восьмерке» до школы.

– Спасибо.

Трамвай петлял: то налево вильнет, то направо. За многооконными зданиями центра прятались обыкновенные деревенские домишки. Некоторые заколочены. На одном наискось мелом по свежим доскам: «Пад снос!»

– Молодой человек! Вы просили «Школу»? Сходите.

Сергей кивнул кондукторше: спасибо, дескать, – и вышел из трамвая. Смотрит – эта улица. Сейчас он нагрянет к дружку…

На конверте солидное «дом №», в действительности – у отца курятник краше.

«Тоже своего «пад снос» ждет», – ухмыльнулся Сергей.

На барабанный стук в фанерную дверь сеней выглянул дед лет семидесяти. Не отпускаясь от скобы, он оглядел незнакомца.

– Вам кого?

– Владимир Шрамм здесь живет?

– Это такой белобрысенький? Кругломорденький? Съехал.

– Куда?

– Сие мне не ведомо. Обженился и съехал. С неделю тому. Хороший фатерант был. Сурьезный, самостоятельный. Девок не водил, платил исправно: с аванца – сотка, с получки – сотка. За свет – особе. И топливо его. Сманила какая-то, прости осподи. А вы кем ему доводитесь?

– Просто товарищ. Служили вместе, – не очень любезно ответил Сергей. – Где работает, не скажете?

– Не скажу. Штамповщиком на заводе где-то.

– И на том спасибо, дедушка.

Сергей раскланялся с домовладельцем и вышел на дорогу. Глянул в один конец улицы – конца не видать, глянул в другой – тоже не видать.

«В справочное бюро обратиться?»

В справочном сказали: «Адресат выбыл».

Сергей купил газету и три пирожка с капустой. Жует и читает. Требуются. Требуются. Требуются. Целых полстраницы. Заводы нуждались в рабочих руках, Сергей нуждался в работе.

– Не пропадем.

Выбрал, где срочно требовалось, – и туда.

В приемной отдела кадров никого. Приоткрыл дверь кабинета – сидят двое, скучают.

– Разрешите?

– Входи, входи, паренек.

Сергей по-военному клацнул каблуками:

– Я на работу.

– Специальность? – с готовностью принять новенького спросил старший по возрасту.

– Авиамеханик.

Оба улыбнулись.

– Гражданская, имеется в виду. У нас завод, не аэродром.

– Гражданской не имею. Из-за парты – в армию, из армии – к вам.

– Да, многие так. Документы.

Сергей подал паспорт. Инспектор быстро перелистал его и зацарапал висок.

– Прописки-то нет.

– Какая прописка. Сейчас с поезда.

– Откуда прибыли?

– Из Лебяжья.

– Деревня?

– Почему деревня? Станция. Райцентр.

– Но это сельская местность?

– Да.

– Плохи дела твои, парень. Вряд ли тебя пропишут. Циркуляр есть: приезжих из сельской местности не прописывать. Придется вернуться.

– Я не могу вернуться. Деньги на обратный билет выбросил.

Инспекторы переглянулись.

– Зря выбросил. Ничем не можем помочь.

И вернули паспорт.

Сергей обошел все предприятия и везде: люди нужны, но у вас нет прописки. Осталась одна дорога – на вокзал.

«Неужели и впрямь для меня нет здесь места? Для одного человечка среди полумиллиона людей. Неужели и вправду мир клином?»

Сергей понуро брел вдоль трамвайной линии, обходя стороной столовые: денег в обрез.

Вокзал набит, как мешок: под завязку. И кто с чем. С гирляндами баранок, с кошелями, тюками с шерстью, сундучками. Куда едут? Чего ищут? Где лучше.

Сергей постоял у расписания. Поезд на Лебяжье только утром. Потолкался по залам ожидания. Пятачок возле колонны освободился. Занял его, отдыхает. А ноги гудят, а есть хочется.

– Эй, солдатик, подвинься чуток.

Рядом опустился шустроватый мужичок с кузовком.

– Далеко ли путь держишь?

– Да вот никак уснуть не могу, – невпопад ответил Сергей.

– Есть потому что хочешь.

– Как вы угадали?

– В животишке у тебя урчит, будто две собаки грызутся. – Дядька развязал котомку, достал краюшку хлеба. – На-ко вот, обмани голод.

Сергей ел, сосед молчал. Молчал и только украдкой посматривал на быстро убывающий кусок.

– Ну? Полегчало?

– Еще бы! – Сергей стряхнул в ладонь крошки с подола гимнастерки, бросил их в рот. – Спасибо. Сколько вам?

– Чего сколько?

– За хлеб. – Сергей полез в карман.

– Брось, парень. Спасибо от души – дороже денег. У меня не смотри, что полноги из полена дров. Я работаю. – Он нахлобучил на колено кепку, расстегнул ворот. – Фу, духотища.

– У вас и не заметно, что протез.

– Собственной конструкции. Надоело костылять. У сына чистую тетрадь испортил, черкался. Нога лучше костяной получилась. А ты далеко ли путь держишь?

Сергей рассказал, что решился он без родителей обойтись, да видишь, что из того получилось: вернуться заставило.

– Да, жизнь – не палка, не вдруг переломишь. Ты, слышь, в военкомат обратись. Военкоматы сильно демобилизованным помогают. Клади голову на деревяшку мою, не майся.

– А вы?

– В поезде отосплюсь…

* * *

– Оканунел, что ли? Уборка. Давай выметайся на улицу.

Сергей сел. Ни агента, ни его кузовка. На груди под шинелью что-то засунуто. Достал – кусок хлеба. Сунул обратно.

– Не рассиживайся, не рассиживайся. Мешаешь ведь. – Уборщица бесцеремонно толкнула его шваброй.

На улице светало. Лампочки на столбах и луна в радужных кругах. После тепла пробирал озноб. Рука машинально тянулась за пазуху, хлеб убывал. Достал из-под шинели, спрятал в карман брюк: съест зараз, а день с чем коротать? Время еле тащилось. Летние рассветы длинные.

Зазвенели трамваи, люди стали попадаться навстречу. Остановил одного.

– Военкомат, не подскажете, где?

– А вот сейчас сверни по этой улице и смотри на правой стороне. Увидишь, народ стоит.

У военкомата народ. Гражданские. Военные. В погонах и без погон. Женщины. Инвалиды – кто без руки, кто без ноги.

– Что, очередь? – несмело спросил Сергей.

– А тебе к кому?

– К военкому, наверно. Насчет работы я.

– Держись за мной. – Однорукий потыкал себя пальцем в грудь. – Я тоже насчет работы. У меня вообще-то вторая группа инвалидности. Я экономистом был до войны, а фашист мне правую руку оторвал. Так я назло ему левой научился писать не хуже. Даже ошибок меньше делать стал.

Все засмеялись. Однорукий тоже засмеялся. Заработал военкомат. Все разбрелись по коридору. Однорукий вышел от военкома веселый.

– Направление дал на завод. Я ведь инженер-экономист по специальности. Заходи смело.

Смелости у Сергея хватит. Вошел, отдал честь и вытянулся.

– По привычке? – улыбнулся военком.

– Так точно, товарищ подполковник.

– Ну, ничего. Иди ближе. Что у тебя?

– Прописаться надо. И на работу бы…

– Давно из армии?

– Весной нынче.

– Давай документы.

Подполковник глянул, где снят с учета, подает обратно военный билет.

– Придется вам возвратиться.

– Ни за что. Понимаете: ни за что. Не могу я вернуться. С отцом у нас принцип на принцип пошел.

– М-да. – Военком скомкал о пепельницу окурок. – Что же нам с тобой делать? В милицию пойдешь?

Сергей помотал головой.

– Жалованье, конечно, не ахти. Но зато одежда бесплатно, льготное питание. И потом: учиться большая возможность.

– Не знаю…

– Только это. Другого я тебе ничего не могу предложить.

– Ладно. – Сергей встал.

– Вот направление. Явишься к начальнику милиции. Он тебя примет. Парень ты здоровый, рослый. Отделение по этой же улице через квартал. Поработаешь, там видно будет. Понял?

– Понял, товарищ подполковник.

– Счастливо. Скажи, чтобы следующий заходил.

22

Идти к начальнику отделения милиции Сергею страшно не хотелось. Но выхода не было, был только вход в этот кабинет. И когда Сергей переступил порог, в глаза бросились прежде всего пуговицы на кителе начальника. Горят, хоть прикуривай.

«Где я их видел? – стараясь вспомнить, морщил лоб Сергей. – Хм. Пуговицы. Видел где-то».

Начальник, подняв голову от бумаг, тоже пристально смотрел на вошедшего и тер подбородок.

– Погоди, погоди… Никак, Демарев?

– Товарищ лейтенант! Так вы не в Лебяжке?

– Он. Ну, теперь я капитан, как видишь. На повышение пошел. А ты какими судьбами здесь?

– Тоже уехал из Лебяжья.

– Да ты чего стоишь? Садись.

Капитан дотянулся до стула у стены, подвинул его к столу. Сергей сел, снял пилотку, положил ее на колени.

– У-у-у, а ты, земляк, уже и поседеть успел, – кивнул капитан на Сергеевы виски. – Вырос, вырос. Ишь, какой крутоскулый стал. Мужик.

– Да ну-у, – застеснялся Сергей.

– Ничего не ну. У тебя такой вид, что, кажется, ты между двух телеграфных столбов не пройдешь, чтобы не задеть плечом который-нибудь. Как там Илья Анисимович? Директорствует? Чуть не сняли его тогда. А сняли бы и из партии исключили, не будь у него старых заслуг. В Москву писал.

Сергею было неприятно слушать такое об отце, и капитан, заметив это, резко перевел разговор на другое.

– Ну, как там Лебяжка?

– Как стояла, так и стоит.

– И все?

Сергей утвердительно кивнул.

– Удивительно подробно. Ты по какому вопросу-то?

Сергей подал записку военкома.

– Конечно, устрою.

– А если милиционера из меня не делать, так прописать? По знакомству…

– По блату, значит?

– Почему по блату? Просто потому, что вы знаете мое положение, которое, мне кажется, вполне уважительная причина для того, чтобы человек помог человеку. Я не легкой жизни ищу, товарищ капитан.

– А по-твоему, работа в милиции – легкая? – он открыл ящик стола, вынул бланк заявления, подал Сергею. – Пиши: прошу прописать меня и так далее. Изложи все, как есть: что и почему. А почему сразу не пожелал в город демобилизоваться?

– На родину потянуло, – коротко ответил Сергей.

Зотов встал, обошел вокруг стола, заглянул, что пишет Сергей.

– Да-да. Человек должен быть всю жизнь счастлив, а не сожалеть всю жизнь, что упустил свое счастье. Написал? Давай паспорт.

Вышел, где-то походил с ним, вернулся, давнул кнопку под столешницей. В кабинет вбежал милиционер.

– Юсупов! Проводите товарища в наше общежитие, пусть пока поживет.

«Как просто все», – подумал Сергей и усмехнулся своему недавнему безвыходному положению.

– Который общежитию, товарищ капитан? Капезэ или…

Зотов нахмурился.

– Во-первых, я сказал: проводите то-ва-ри-ща, а не задержанного; во-вторых, нужно здороваться; в-третьих, полюбуйтесь на себя: пряжка скоро позеленеет, пуговицы не чищены, сапоги тоже, явились на работу. Сколько вам говорить, что работник милиции – это…

– Зеркало городу… – робко сказал Юсупов и виновато понурил голову.

– Ладно, посели моего земляка, где посвободней. Скажешь коменданту: я разрешил. Подожди в дежурке, сейчас я его отпущу.

– Видал кадр? – кивнул Зотов на дверь. – Знаешь, о чем я мечтаю? О милиционере со средним образованием. Со средним как минимум. Может, останешься?

– Не-ет, – закрутил головой Сергей. – Руки на завод просятся. И потом посмотрите. – Вынул из кармана газету, положил перед Зотовым последней страницей кверху. – Видите? Мои руки должны быть там, где они больше требуются.

– Нам тоже требуются.

– Не знаю. Тут про милицию ничего не написано.

– И упрямый же ты, Демарев.

– Не упрямый – прямой, товарищ капитан.

– Ладно, иди работай, прямой.

Сергей козырнул.

23

Вот теперь Сергея с ходу взяли на завод.

– Так трудовой книжки нет у тебя, говоришь? – Инспектор по кадрам в офицерском кителе со следами орденов и пустым правым рукавом привычно развернул новенький паспорт, вытащил из сейфа новый бланк. – Кем тебя писать? Подручным штамповщика согласен? Вот тебе приемная записка, найдешь кузнечный корпус, спросишь Киреева, он наложит для проформы резолюцию, и обратно сюда. Все. Иди.

– А Владимир Шрамм не у вас работает? – задержался на выходе Сергей.

– Может быть. Долго искать надо.

Завод ошеломил Сергея: так вот он какой… Ну, читал раньше к газетах про заводы. В Лебяжьем у них был, тоже заводом назывался: кузница, столярка да пила-циркулярка. А тут этакая громадина. Глаз не охватывает. Корпуса, корпуса, корпуса. Крыши сводчатые. Как валы на море. И каждый – девятый.

Сразу от проходной – аллея. Широкая. Тополя, будто сейчас из парикмахерской, посторонились, дорогу новичку уступают. Рисованные портреты передовиков производства посматривают с холста на него. Кто улыбчиво, кто напустив строгость. И вот-вот спросят: ты к нам?

И вдруг – грачиный крик. Откуда бы? Задрал голову – в ажуре высоковольтных опор гнезда чернеют, грачи кружатся. Завод и… грачи. Вот это пейзаж!

Ишь, приспособились где. Сплошная электрификация. А до войны, говорят, здесь лес был.

– Дяденька, паровоз!

Сергея дернули за рукав. Вовремя дернули: перед самым носом черномазый паровозик из ворот цеха выползает. Низенький, словно на четвереньки встал. Сергей вздрогнул и попятился.

– Тебе что, жить надоело, под колеса лезешь?

Девчонка-подросток в рабочем комбинезоне насмешливо оглядела его всего – от пилотки до сапог.

– Извините, гражданочка, зазевался. Вы, случайно, не подскажете, где кузнечный корпус?

– За теплотрассой, налево.

– А теплотрасса где?

– Что, не работал ни разу, что ли? Вон видишь трубы? Обмотанные такие.

– Спасибо.

– На здоровье.

Сергей козырнул, девчонка полупоклонилась. И пошла, зацокала каблучками по асфальту. Маленькая, аккуратненькая, в рабочем комбинезоне.

Начальник отделения штампов Киреев был у себя. Нахлобучил клетчатую кепку на телефон, чтобы не мешал тут своими звонками, и терзает логарифмическую линейку. Меж пальцев авторучка и мундштук, сигаретка дым в глаза пускает. Киреев морщится, дует из горбатого носа на струйку дыма, шевелит губами. Свел брови, а они будто сплелись и никак разойтись не могут. Подвигал, подвигал Киреев ползунок, написал две цифры и задумался: что-то не то вроде. Сунул вместо мундштука кончик авторучки в зубы и вот тянет, раскуривает – щека к щеке прилипает.

Сергей кашлянул. Киреев вскинул глаза. Брови моментально разбежались по своим местам.

– Вы к кому?

– К вам. На работу.

– Где же ты был раньше? – Киреев сгреб в кучу всю свою бухгалтерию. – Садись, настоишься. Запарился, поймаешь: план о-е-ей, людей нехватка, реконструкцию затеяли, оборудование допотопное, меняем. Один молотишко был – еще Чингисхан на нем пику ковал. И рабочий нынче шире в плечах стал, развернуться ладом негде ему, так стенки раздвигали.

Он так плотно лепил слова, что Сергей не понял, почему Чингисхан пикуковал на молоте и раздвигали стенки.

– Вот заседаю, поймашь, бабки прибрасываю. В цехе конец месяца, в техникуме конец года. Хоть разорвись. На пятом десятке учиться приспичило. К механике этой, – Киреев пихнул от себя логарифмическую линейку, – никак приноровиться не могу: цифрешки маленькие, план большой. Вот и гадаешь: то ли спереди нолей добавлять, то ли сзади. Ковырнешь запятую, да не там – без премии. Учишься где-нибудь? Да, ты ж из армии. Деньжата, в общем, нужны. Поставлю-ка я тебя на самый денежный штамп: на новый семитонный. Вот такие рубли кует, – Киреев стукнул костоватыми пальцами по краю стола. – Один полплана делает. Договорились?

«Ну, оратор», – подивился Сергей его способности столько говорить без передыху.

– Тогда не сиди, расселся, поймаешь, дуй в фотографию, чтобы утречком мне пропуск получил, и сюда.

Утром, раным-рано, Сергей топтался около окошечка бюро пропусков. Вставало солнце, пахли медом тополя, шли на завод люди.

«Скоро они там»? – Сергей поскреб ногтем по фанерке, фанерка отодвинулась.

– Вам чего?

– Пропуск.

– Не терпится, Демарев?

– Так точно.

– Получите.

Сергей принял его обеими руками. Твердокорый, упругий такой. Чувствуется, что документ.

– Подручный штамповщика, – еще раз прочел он. Полюбовался на фотокарточку, будто в зеркальце погляделся, бережно сложил вдвое и заспешил к проходной.

А проходная бурлила. Из трамваев, троллейбусов, автобусов, ближние своим ходом шли, шли и шли рабочие. Волга в половодье. И кажется, закрой сейчас двери перед ними – проходная всплывет. Сила. Сергея протолкнули мимо вахтера – пропуск не успел предъявить.

Киреев встретил его на лестнице.

– Где ты долго? Заждался, поймаешь.

– Здравствуй… – хотел поздороваться Сергей.

– Некогда, некогда. Давай айда пошли быстрее за спецовкой.

Кладовщица, пожилая и то ли заспанная, то ли больная до неповоротливости, хоть бы шевельнулась.

– Давай принаряди парня.

Пожмурилась, позевала.

– Опять но-о-о…венький?

– Новенький, новенький.

– Ему бе-у или парадное?

– Парадное, парадное. Срочно, поймаешь.

– Понимаю. У-у-у… сем срочно, всем парадное, а бе-у кто носить будет? Они месяц поошиваются и тягу отсюда…

– Не ворчи, разворчалась. Не свое выдаешь, государственное.

Киреев, пока кладовщица рядилась, осмотрел все полки со спецовкой, выбросил Сергею куртку, брюки.

– Примеряй.

– Что вам тут ателье мод? Подштанников ваших я не видывала, – возмутилась кладовщица.

– Не теряй время, переодевайся, пока пимы ищу. Иди сюда.

Сергей, пожав плечами (кого слушать?), спрятался за стеллаж, как по тревоге, сменил одеяние.

– О! Уже? – обрадовался Киреев. – Ты что, хозяйка медной горы в «Каменном цветке»? Распишись. Э-э-э. Брюки штанин… наоборот, штанины брюк поверх голенищ. Техника безопасности, поймаешь. Расписался? Пошли дальше.

Ходил Киреев быстро. Еле поспеваешь за ним.

– Мастеров, поймаешь, нет, везде сам. Все рысью да рысью, – оправдывался он. – А почему? Бюрократию расплодили. Пустяк: шкаф рабочему в раздевалке выделить, а подписей этих, что под Стокгольмским воззванием. Начальник цеха, комендант цеха, начальник АХО. О-хо-хо… Ты, слышь, погоди меня тут, я один скорей их соберу.

Вернулся минут через десять. Мокрый.

– На. Легче было бы на луну слетать. Предъявишь бумаженцию банщице, она окончательную резолюцию наложит. Уморился, поймаешь.

Банщица на бумаженцию и не взглянула.

– Наколи на гвоздик. Ящик тебе? Полно свободных, любой занимай.

Сергей сунул в шкаф сапоги, повесил свое ХБ БУ, запомнил номерок – и назад.

Киреев испереживался. Сигаретку докурил – мундштук трещит, а он все сосет его.

– Где ты долго? Давай айда пошли, поймаешь, не отставай.

Не отставай. Он тут все ходы и выходы знает, а человек первый раз на заводе.

В цехе – что в осажденной крепости. Паровозы гудят, мостовые краны названивают, молота лупят крепостной артиллерией, штампы-автоматы шпарят длинными очередями, стреляные гильзы-болты аж красные вылетают. Из нагревательной печи выметнулся язык пламени, чуть пилотку не слизнул. Сергей – в сторону, Киреев за куртку его.

– Куда? Жить надоело?

Глянул вдоль киреевского пальца – над головой железная коробка с болванками полнехонькая висит. Шарахнулся обратно.

– Ты спокойней, не паникуй. Шагнул – осмотрись, осмотрелся – шагни… Не отставай, на семитонный тебя веду, учти. Один полплана дает, а он еще, слыхать, не работает, а на часах, учти, девятый. Ребятишки там хорошие, из премии не вылазят.

Штамп стоял. Косолапый, грузный, лоснящийся. Как медведь над колодиной в росное утро. Сергей покосился на боек – железяка метр на метр.

«Вот это колотушка…»

Бригада сидела. Кто на болванке, кто на краешке корыта с водой. Трое мужчин в годах и девчонка. У «ребятишек» самокрутки в зубах. Чадят – потолка не видно. Девчонка прутиком от метелки бездумно чертит квадратики на полу.

«Да это ж та, вчерашняя», – узнал ее Сергей.

– Перекур, значит? – Киреев тоже зарядил мундштук.

– А что делать? – развел руками худой и сутулый дядька.

– Растерялся, поймаешь. Что делать… Печь грели бы, бригадир.

– Нагрета. Толку-то. – Сутулый поднялся. Как нерасправленный складной метр: что ни сустав, то колено. – Ты лучше, Матвей Павлович, людьми обеспечивай. Во.

– Легко сказать – обеспечивай. Если бы я богом был. Налепил бы из глины, выломал по ребру для профилактики, и работай они.

– Ты нам библию не разводи, ты постоянного человека давай. Суешь каждый день разных и план требуешь. Ну-ка покажи, кого привел.

Киреев разгородил новичка, Сергей растерялся: что он должен? Поздороваться? Так здороваются сразу. А то прятался, прятался за спиной начальника – привет, товарищи. Представиться? Подумаешь: Демарев. Ни рабочий класс, ни крестьянство, ни интеллигенция. Белая ворона. А он б есть белая ворона в этом брезентовом костюме с иголочки. Ишь, подкрадываются: и рассмотреть поближе хочется, и спугнуть боятся, улетит. Не ахти обрадовались новичку.

– И надолго он к нам?

– Постоянно, – свел брови Киреев.

– То он и поседел сразу.

– Ты, Сюткин, такие шуточки брось, поймаешь. Проинструктируй и поставь на вилку для начала. Ну, я побежал. Да! И второго подручного ведь не видно где-то. Бригадир!

– Да вон, является итэеровец.

Итэеровец чинно вышагивал по середине главного пролета. Руки назад, походочка с пятки на носок. Подшитые валенки как два пресс-папье перекатываются, промокая лужицы от утренней поливки. Шел, шел – встал, любезничает с крановщицей мимикой.

Киреев прижал уши и закусил удила – сейчас понесет. Сюткин два пальца в рот, свистнул – паровоз отсвистнулся, грозит кулачищем.

Повлияло, мчится второй подручный – полы порхают. Сунул в карманы голые руки, вынул в рукавицах. Зацепил мимоходом длинный крючок с инструментального щита – и уж готов к труду и обороне.

«Что-то вроде фигура знакомая», – вглядывается Сергей. Вглядывался, вглядывался – Вовка Шрамм.

Конечно, Вовка. На брезентовой куртке ни единой пуговицы, на вороте армейской гимнастерки – тоже. В женском берете набекрень.

– Скучаем, лебеди?

– У тебя, лебедь, наверное, премия лишняя?

– Через почему, Матвей Павлович?

– Через задержки твои.

– Так это в интересах производства. У нас как? Вовремя к работе приступил – когда раскачаешься? К концу месяца. Милое дело – опоздал. Сразу винтовку на изготовку, – Вовка взял крючок наперевес, – и на штурм. Давай-давай! Шевели – поехали. И потом бригада не в комплекте, тарщ начальник.

– Уже в комплекте. – Киреев важно, будто он вправду вылепил человека из глины, показал на Сергея.

– Е мое… Сережка? Ты зачем здесь.

– Работать.

– А я смотрю: что за свой брат авиатор? Матвей Павлович, у вас листочка бумаги чистого не найдется.

– Для чего?.

– Заявление на отгул напишу.

– Отгул за прогул? Не найдется.

Сюткин повернулся к Сергею:

– Где работал до нас?

– Я? Нигде.

– Тогда слушай инструктаж. – Бригадир показал Сергею, чтобы тот шел за ним. Вовка тоже поплелся следом. – Работешка наша не ювелирная, конечно. Всего инструменту клещи да рукавицы. Твоя задача: подать поковку на пресс. Будешь обслуживать этот вот агрегат. Вилкой называется.

Они остановились у нехитрого приспособления: от штампа к прессу рельс вверху проложен, на рельсе колесики, цепочка висит.

«Ну и агрегат. Ухват на цепи».

– Механизация с автоматизацией, – пнул Вовка вилку. – Кнопку нажал – спина мокрая.

Сюткин отстранил Шрамма, дескать, не суйся, куда не просят, впрягся в вилку, потаскал ее туда-сюда.

– Понял? Сегодня шлепаем рейку экскаватора. «Жар-птица», по-нашему, называется. Продержишься смену?

– Он на хвосте ероплана летал, продержался, – опять встрял Вовка.

Бригадир хмыкнул:

– Тогда шевели-поехали. Юля! Крутани!

Сюткин свистнул. Девчонка крутанула какой-то вентиль, в печи пыхнуло и загудело, подручные, как орудийный расчет на огневой позиции, разбежались по своим номерам: первый, второй, третий. И застыли.

Вовка, прикрыв рукавицей лицо, выудил крючком белый кругляш из печки, катнул его по желобу. Заныла, загрохотала жесть, розовой чешуей окалина отваливается, искры разлетаются, болванка подскакивает, разогналась.

«Бегите, ноги переломает!» – хотел крикнуть Сергей, но бригадир с первым подручным цап ее клещами, только склацали – и на штамп.

– Яша, подмажь, тяж его в маш!

Яша мазутной тряпкой на проволоке шаркнул по бойку, Сюткин давнул рычаг.

– Ух-х!

Что фугаска взорвалась. Сергей голову в плечи – и за станину.

– Хоп-п, хоп-п, х-хох, – тискает штамп железо, как дородная стряпуха тесто.

– Э-ээ-эй! Шевели-поехали-и!

«Меня зовут».

Сергей вилку за поручни – и к штампу. Вот она: «жар-птица». Лучится – глаза слепит. За что там ее цеплять? Жарища – со звездочки на пилотке эмаль отскочила. Заворотил нос на сторону, тычет наугад. Пока щупался – на штампе новая заготовка. Так и обдало огнем. Паленым запахло. Бросил вилку, отбежал подальше, обмахивается рукавицей. Сюткин с Яшей посмеиваются: дескать, твердоватое жаркое, да?

«Врете, поддену», – закусил удила Сергей.

Ругнулся шепотом. Шепотом, а помогло. Поддел. Теперь вези, не тормози. Как бы не так – вези, если новые пимы еле пола касаются. Деталь рабочего перетянула. Ну, не смех ли? Смеются. Сюткин советует:

– Надувайся!

– Как в духовом оркестре! – уточняет Яша.

И:

– Го-го-го! – вдогонку.

– Х-ха… Хм. К-ха, – сдерживается штамп, чтобы тоже не расхохотаться. По выгнутой спине окалина барабанит. «Жар-птица» чуть держится на кончике вилки. Да, твердоватое жаркое.

Сергея заносило то вправо, то влево, руки сгибались в локтях, когда он из последних напружинивал их, плечи поднимались выше головы.

– Нет, не работать мне здесь: жидковат, – вслух сказал он сам себе и встал на полдороге.

– Книзу, книзу дави, топчешься ты, что кот на пепле.

Прессовщик рысью подбежал к Сергею, резко давнул поручни книзу. Поковка сползла к цепочке, стало терпимо.

– Архимеда не забывай. Наша работа – тоже произведение силы на плечо.

Сергей, плохо соображая, о чьем плече толкует ему прессовщик, вытер о свое едучий пот с подбородка, не продохнет никак.

– Переберись за самые кончики держака, поймался ты за середину. Не бойся, не выскользнут.

Перебрался – совсем легко.

– Так. Теперь давай.

– Сам давай, я щекотки боюсь, – отшутился приободренный Сергей.

– Обтерпишься. Все мы ее поначалу боялись. Давай вези, не тормози.

Интересная штука работа. Великую ли хитрость показали ему, а пошло дело. Мало-помалу приноровился, бегом забегал. Разгонится, резко дернет на себя вилку – и «жар-птица» в гнезде.

– Ат-та, – похваливал прессовщик и нажимал педаль.

Пресс, довольный новичком, мурлыкал шестеренками, шмякалась на поддон тушка, а крылья, венчики и хвост летели в коробку для обрези. А штамп ахал и ахал. Девчонка-нагревальщица поддала огоньку. Одна за одной катились болванки. Вовка то и дело макал в корыто с водой крючок, Яша вылизывал тряпкой на проволоке мазут из ведра, Сюткин согрелся, скинул куртку, вертится волчком, «шевели-поехали» кричать некогда.

– Ах! Ах-ах.

Сергей заметил, что штамп с каждой деталью делает все меньше и меньше ударов.

«На прочность испытывают, заполошные. Попить бы…»

– Пере-кур-р!

Бригадир первым кинул в воду клещи. Клещи пискнули, взметнулось облачко пара.

Снимали рукавицы, вытирались кто чем, сворачивали цигарки, шли на улицу. Сергей – к будочке с газировкой. Сейчас он ее ведро выпьет. Нацедил стакан, хлебнул и задохнулся.

– Крепка-а. Не сравнишь с покупной.

Газировка шипела во рту, щекотала нёбо, взбадривала.

– Крепка. Хоть закусывай-к, – икнул Сергей и выплеснул недопитое.

Семитонновские отдыхали в прицеховом скверике. Разлеглись по-цыгански кружком – голова к голове, ноги веером, – чадят самокрутками. Они здорово были похожи на колесо, которое вот только-только крутилось так, что сперва со спиц сорвало обод, а потом и само улетело в этот скверик и спокойно валялось теперь на молодой траве. В колесе не доставало одной спицы, и Сергей воткнулся на свободное место: сперва сунулся на коленки, а потом на локти.

– Ну, как? – сощурился Сюткин. – На танцы не поманит?

– Не умею.

– Вилка научит.

Сергей выдавил улыбку.

– Неужели ничего придумать нельзя? Мотор бы какой-нибудь приладить…

– И спидометр вставить, – хихикнул Вовка.

Сюткин улегся поудобнее, затянулся – карманы отдулись, окутался дымом.

– Можно придумать. У нас образованьишка маловато, инженерам пока не до того, руки не доходят.

Сюткин поднялся, смахнул с брюк прильнувшие былинки.

– Шевели-поехали, ребятишки. Ты, тьма! Вставай.

– Вставай, поедем за соломой, быки голодные ревут, – спел Вовка, перекатываясь со спины на живот.

Сергею перекур показался шибко уж коротким. Ни разу не работал человек. По телу слабость. Сейчас бы в корыто с водой, где клещи с крючком мокнут, и лежать, лежать.

Бригада потянулась за Сюткиным. Бригадир, как гусак, вертел шеей, шипел, чтобы поторапливались. Грудь узкая, плечи широкие, руки – чуть не до колен. Догнал трех тетенек, обхватил сразу всех. Тетки визжат, вырываются, а он только посмеивается.

– Да пусти, не наобнимался со своей Груней, основатель Москвы.

Сергей не понял, причем здесь основатель Москвы, и спросил у Вовки.

– А его у нас Юрием Долгоруким зовут, – хохотнул Шрамм. И посерьезнев: – Трудновато тебе?

Сергей и ждал, что Вовка спросит, и ответить не знает как. Сказать «тяжело» – раскис, подумает. Сказать «нет» – чего там «нет», если «да».

– Привыкнешь. У нас в деревне, где я родился, пожарник с вышки падал. Уснет и вывалится. Раз ребро, раз руку сломал. В третий – хоть бы тебе ушибся. Привык.

– А это не ты был?

– Через почему я?

– Ты же чуть в котел с борщом не упал.

– Вспомнил. Пошли быстрее. Боцман наш вон свистит уже. Может, я вилку потаскаю?

– Да ну-у. Что я, слабее тебя?

– Ну, смотри.

Цех накалялся. Снаружи солнцем, изнутри работой. Воздух загустел до того, что коробки с деталями, покачиваясь, свободно плавали в нем, даже тросы ослабли. Архимед со своим рычагом выдохся, плохо помогает. Каждая рейка на вес золота. Конец месяца.

У штампа, словно с крыши упал, зарябил клетчатой кепкой Киреев.

– Трудится товарищ?

Сюткин показал большой палец.

– И план будет?

– Едва ли. От работы отвлекаете. Во, пожалуйста, и Шрамм тут как тут.

– Я что хотел узнать, Матвей Павлович: отпуск мне когда? Демобилизованным через шесть месяцев отпуск положен.

– Потом, потом. После смены, поймаешь.

– После смены вас поймаешь, пожалуй.

– Чего тебе загорелось? Студенты придут на практику – отгуляешь. Так я побежал. Мне чтоб план был. Конец месяца. Учти, бригадир.

Киреев исчез, Вовка и моргнуть не успел.

– Много там еще? – кивнул Сюткин на печь.

– Все, кончилась посадка.

– Тогда все. Тогда обед.

В столовую ввалились кучей. В нос шибануло сытным духом котлов, кастрюль, противней. Кухня кипела, дымилась, шкворчала на разные голоса.

Кто как работает, тот так и ест. Сюткинцы ели старательно. Яша после второй тарелки щей снял куртку. Вовка, зачистив кашу, достал из кармана стеклянную баночку с водой, в которой желтел брусок масла.

– Для смазки шарниров, – подмигнул он Сергею.

А Сергею ничего не лезло. Поковырял, поковырял котлету, выпил компот и вылез из-за стола.

В скверике холодок. Упал на спину. По небу «жар-птицы» ползают.

– Отстрелялся, солдат?

Сергей скосил глаза – нагревальщица пристраивается рядом.

– Иди обедай.

– Не обедаю, талию навожу.

Подошли остальные. Погомонили и затихли. Вовка вертелся около Сергея, язык чешется, не виделись столько, но другу, видимо, не до расспросов. Пусть отдыхает. Впереди еще полсмены.