Текст книги "А началось с ничего..."

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

8

А перед Ильей Анисимовичем все же Петька выслужился. Сергей в милицию, он – к Демаревым. Юркнул во двор, по ограде на цыпочках в сенки, просунул голову на кухню. Запах – в глазах помутилось. Вот сыто живут.

– Дядя Илья, а, дядя Илья, можно вас на минутку?

– Чего тебе, Колесов?

– По секрету. Выйдите сюда.

Прикрыл Петька дверь, невмоготу стало, ждет. Слышит – половицы там заскрипели. Идет. Ага, идет. Вышел.

– Н-н, в чем дело?

– Понимаете ли… Надюшка у нас болеет сильно.

– Обращайтесь к врачу, я тут при чем?

– Обращались. Врач советует кормить лучше.

– Так кормите.

– Хлебца она просит, а где его взять? Немножко, с полмешочка пшеницы бы, дядя Илья.

– Х-ха, х-ха, ха! С полмешочка. Ш-шутник. Что у нас, зерносклад?

– Я не задарма прошу, я новость какую-то скажу.

– Что там за новость у тебя? Уж не война ли кончилась?

– Не-ет, война ишо идет. А дадите? С полмешочка. Для вас же лучше делаю. Я ведь могу и не говорить, перебьемся. Только смотрите…

– Ты вот чего, парень, ты не пугай меня, я Колчаком пуганный. Ты, если пришел говорить, то говори. Посмотрю: дать – не дать.

Поозирался Петька на углы демаревских сеней, тянется к волосатому уху губами. Дотянулся:

– Сережка ваш в милицию побежал заявлять, где у вас пшеница спрятана. Вот честное…

– Стервец! Ну, явится он оттуда… Так он что, всем доложился, куда отправился?

– Не-е, мне только. Я его отговаривал.

– Ладно, отговаривал ты…

Илья Анисимович выволок из кармана гремучую связку ключей, отыскал, какой тот, отомкнул кладовку. Кладовка темная, как пропасть: шагни и полетишь в тартарары. Шагнул, возится где-то, еще один замок отмыкает. Возвратился – буханка в руке. Здоровущая буханка, с эмалированный тазик.

– Это тебе задаток, расчет попозже. Если уж друга продал за полмешка зерна… С этого вот и начинаются предатели.

– Сестренка болеет.

– А так не продал бы? Ладно, ладно, хорошо сделал. – Демарев похлопал Петьку по плечу. – Отнесешь своей сестренке хлеб (да спрячь его под пиджак!) – вернешься. Дождись Сережку и смани куда-нибудь. В кино сходите. Денег дать на билет? Потом еще куда-нибудь позови. Понял?

– Понял.

– И никому ни-ни. Понял?

– Что вы, дядя Илья, не маленький. Буду молчать, как земля.

А земля тоже не всегда молчит.

9

Звякнул дужкой подойник, как под ножом заверещал кот. Мертвый проснется. Сергей протер глаза. За оконцем горенки пролитым парным молоком растекалось белое утро. В курятнике горлопанил петух к перемене погоды. Мать гремела на кухне ведром, шлепал тапками отец. Сергею тоже надо бы встать да собираться в военкомат, постричься наголо зайти в парикмахерскую, но после вчерашнего как показываться им на глаза? Притаился, лежит.

Выждал – ушли, наконец. Скорей, скорей надернул костюм – и следом. Выскочил за ворота – у воротного столба Герка. Тесный пиджачок внакидку, книжки под мышкой, постаивает, ждет. Была неволя человеку тащиться с края на край.

– А шо за военные до вас вчора заходылы? Часом, не з Украинского хронту? Воны ночевалы, да?

– Какие военные? Никто не был.

– Я сам бачив, як заходылы. Ты шо, спав? Не чухайся, не чухайся, бо ди штунде зараз бегинт. А портфелюга твоя где?

– Я не в школу, к военкому. В армию проситься.

– У солдаты?

– Нет, в генералы. Ты не желаешь? А то пошли вместе.

– А бабусю на кого спокыну?

– Тю-ю, бабуся клюкой перекрестится, узнает. Видел я как ты ешь, иждивенец.

Герка пощипал пушок на губе.

– Не визмуть, рокив мало.

– Приврешь с годик. Метрику, скажешь, потерял в эвакуацию.

– Хай будэ гречка, попытаемось.

И они от школы повернули к военкомату. Молодость крута на повороты.

Военком долго разглядывал добровольцев. Толку-то, что высокие. Какие из них вояки?

– И по скольку же это вам годков, ребятки?

– По семнадцати, – ответил за обоих Сергей.

– По сем-над-цати.

Майор поставил локти на стол. Разглаживает складки над переносицей, они не разглаживаются: у самого сын в тыловом госпитале.

– В которых классах учитесь?

– У восьмых, дядька майор.

– А «двоек» нет?

– Та якие це «двойки»… В мене тилько по русскому та по математике з алгеброй. По економыческой географии та ще… А по поведению «пять».

– Хватит, хватит, хватит. – И посерьезнев: – Заканчивайте школу, но, чур, без «троек» даже, тогда, может, в училище какое-нибудь направлю вас. Давай метрику, математика з алгеброй.

– Метрику Гитлер разбомбил, хвашист проклятый. Та семнадцать мени.

– Это мы выясним. – Военком вынул из фанерного ящика бланк и с угла на угол по нему: «Определить возраст». – В третий кабинет.

В третьем кабинете Герку держали минут пять. Сергей дольше того переживал.

– Порядок, Серега! Семнадцать намерялы.

– Как?

– А позаглядали, як цыгане мерину у зубы, пошушукалысь, старший пытае: рахитом болел? Я кажу: недужил. Вин знова пытае: колы? Я кажу: кубыть, у прошлом роци… Ну, чё смиетэся?

– Дурачок, это ж детская болезнь.

– То воны знают, що вона детская. Бачишь? Семнадцать. Разборчиво написано.

Заглянул Сергей в бланк – верно. Идите, готовьтесь к экзаменам, ребятишки.

10

До экзаменов месяц и две недели. Трудновато наверстывать. Наверстывали. Надо потому что. Допоздна засиживались у Витьки, Витька-отличник. Петька в математике силен – осаждали Петьку. Надо. Не переписывались с девчонками на уроках, переселились на первую парту. Над ними посмеивались.

– Нехай смеются. Надоисть – перестануть.

Перестали, угадал Герка. Педсовет поудивлялся, поудивлялся, с чего это вдруг Волох с Демаревым за учебу взялись, – тоже привык.

И остался у Сергея последний должок: признаки подобия треугольников. Обязательно попадет на экзаменах который-нибудь из трех. Это уж закон. Как читается теорема – знает, доказать хоть убей не может. Выклянчил у Вольфа Соломоновича кусочек мела – и домой.

Доска – забор, линейка – лыжа, указка – веретешко бабки-покойницы. Начертил. Что дано, что требуется доказать написал – и отец в ограду.

– Х-хо! До химии добрался.

– Это не химия, геометрия.

– Разве? Эдак же витамины изображаются, – ткнул в ABC.

Сергей усмехнулся:

– Какие витамины – треугольник. Теорема о подобии.

– Н-ну-с, послушаем, как ты усвоил. Давай-давай, не стесняйся. Ходить кое-куда не стесняешься.

Не забывает батька, нет-нет да и уколет.

«Ладно, я тебе сейчас дам формулировку». – Сергей покусал кончик веретешка, оглянулся на дом, порепетировал в уме, собрался с духом:

– Так слушай. Если четыре угла квадрата или треугольника приблизительно равны, а стороны их относятся к двум или нескольким заключенным в них фигурам, то фигуры эти со временем могут стать подобными.

Илья Анисимович моргал, моргал со своими тремя классами церковно-приходской школы, хмыкнул:

– Хм. Рьяно за учебу взялась, фигура.

– Стараюсь.

– Стараешься. Подарочек преподнесли батьке к Маю, выговорок вляпали за твое старание.

«На пользу».

– Промежду прочим, военкома видел, – намекнул Илья Анисимович.

«Тем лучше».

И ведь опять не вслух сказал. Солдат, солдат, а побаивается родителю под кожу лезть. Да и зачем? Ссора постепенно улеглась, об армии никто не заикался, Сережка сдавал экзамены потихоньку. Сын решил, что отец смирился, отец надеялся, что сын поумнеет. Тело заплывчиво, дело забывчиво. Никуда он не денется из родительских стен. Но когда Сергей, подстриженный наголо, подал им табель успеваемости, Похвальную грамоту и повестку, Анна Ивановна взвыла, Илья Анисимович раскис. Раскис, но ненадолго.

– Драпаешь, сынок?

– Не век мне на вашей шее висеть.

– Нет, драпаешь. Нашкодил и смываешься? Так-так. Айда, хлебни мурцовки. Спохватишься, да поздно. Ты еще коснешься, сынок… Врешь, коснешься. Запомни: земля круглая.

А утром они собирали сына в солдаты. Отец елозил на коленях около вещмешка, сверяя по списку, не забыто ли чего, заставлял мать выкладывать все обратно.

Без стука, без разрешения вошел Герка. В одной рубашке, с узелочком. Как на сенокос все равно что. Следом за Геркой робко переступили высокий порог Витька и Петька. Принаряженные, стесняющиеся.

Сергей засуетился:

– Проходите, проходите, ребята. А бабуся твоя, Герман, где?

– В нее ноги болять.

Илья Анисимович вынес из горницы каждому по стулу.

– Полагается посидеть по русскому обычаю.

Анна Ивановна заревела, парни зашмыгали носами. Не мирное время, вернутся ли?

На вокзал шли главной улицей. Мать добольна́ вцепилась сыну в руку. Отец, понурив голову, никого не замечал по сторонам. Голопузая мелюзга толкошилась вокруг шествия. Из оград выползали старухи и, окаменев, пристально-долго смотрели из-под ладоней: где ж он, конец войны?

Перрон волновался. Пестрый, всхлипывающий, сутолочный. Мать не переставала тереть глаза, отец тоже кряхтел и куксился, но Сергею казалось, что он не сдерживает слезы, а выдавливает их.

По толпе засновали сопровождающие.

– Четыреста тридцатая команда – па вагона-а-ам!

– Пятьсот вторая – ка мне-е!

– Ну, прощайте, братья по классу, – снял очки Витька. Они обнялись и поцеловались каждый с каждым. Неумело-неумело. Мужчины в семнадцать неполных лет.

Анна Ивановна повисла на шее сына:

– Сереженька!! Сыночек ты мой родной. Не жилось тебе с отцом, с матерью. Не храбрись там очень-то. А если тебя ранят – попросись в наш госпиталь.

Заплакал отец.

– Сообщай, сынок. С кормежкой будет туго или с чем – помогу. Все-таки, ты дите мне, как бы там ни было между нами.

Хорошо, Герку никто не провожал.

Колокол ударил отправление. Паровоз протяжно прогудел и натужно стронул с места состав: много добровольцев насобиралось по району. А Сергей думал, они двое с Геркой.

Бабочками мельтешили платочки, спугнутые горьким материнским плачем, бежал рядом с вагоном лучший друг Петька, махая картузом.

Сейчас отстанет. Сейчас он отстанет. Сергей схватил свой мешок и, держась за доску впоперек вагонной двери, опустил на щебенку.

– Вам с Виктором! И Надюшке!

Поезд набирал скорость.

11

Мелькнула полосатая оглобля шлагбаума, и кончилась Лебяжка. Призывники зарасползались по нарам теплушки: деревня к деревне, кошель к кошелю. Герка кинул свой узелок к стенке, потеснил соседа, шумит:

– Серега! Плацкарта е!

– Занимай, я сейчас.

Вагон скрежетнул и качнулся. Дрогнули перелески, колыхнулась черная холостая пашня. Поезд повернул на запад.

Сергей отпрянул от двери.

«Поехал… «Гарун бежал быстрее лани» получилось».

А паровоз, а паровоз молотил шатунами: тук-тук-тук-тук-тук. И когда пересыхало все внутри у него и колеса начинали спотыкаться на стрелках, он сворачивал с дороги, жадно пил прямо из-под крана холодную воду, покрывался испариной и тяжело водил боками.

Война.

На больших станциях пестрый и горластый транзит штурмовал «кипяток», лез в толчею привокзальных базарчиков, предлагая ботинки или пиджак за стакан варенца: скоро новое дадут. Кудахтали и метались торговки, прятали под прилавок пучки лука-батуна и вареные яички, запихивали в лифчики мятую-перемятую выручку. Но звенел колокол, нетерпеливо аукал паровоз, моментально разбегались по вагонам новобранцы. И снова ровное «тук-тук-тук» сильного сердца паровоза.

Война.

Веретенников сказал:

– Армия начинается со старшины, солдат – с бани, служба – с песни.

Веретенников кто? Старшина учебной роты авиатехнического училища. Приехали, наконец.

Недельку откарантинили – не умер никто, не заболел. Прошли приемную комиссию. Почти все прошли. Да врачи шибко и не копались: ребята молодые, проверенные-перепроверенные в военкоматах. Зачитали еще раз, кто отчислен, кто зачислен, привели обратно в карантин, велели ждать особого распоряжения.

Ждут. Смотрят – входит старшина карантина и с ним незнакомый, тоже старшина, начищенный, надраенный. На рукаве пять шевронов за сверхсрочную службу. И нос… Нос, как говорят, на семерых рос, но симпатичный. Такой это, с хрящиком. Набрал носатый старшина воздуху полные карманы габардиновой гимнастерки:

– Карантин! Слушай мою команду: выходи строиться! Забрать все личные вещи.

Это в баню поведет, значит. Так бы сразу и сказали, что баня еще не готова, а то: ждите особого распоряжения.

Раздевались вперегонки. Трещали разрываемые до пупа рубашонки, сыпались оторванные пуговицы. Досуг тут с пуговицами возиться. Раз, раз, одежку – в кучу, кусочек мыла – в кулак, за тазик – и в мойку. У кранов тарарам: тазы гремят, вода бурлит, без очереди лезут. Из открытых форточек пар повалил. Отопревают и свербят тела.

Герка ходит с мочалкой по бане, ищет, кто поздоровше. Нашел.

– Будь ласка, земеля, тирани. – Обнял колонну, спину выгнул. – Швыдче, швыдче!

Не берет мочалка. Если бы скребок, каким лошадей чистят, или веник. Шмякнул мочалку об пол – и в предбанник. Туда глянул, сюда глянул – нет барахлишка. Старшина с крупнокалиберным носом скучает среди стопок новенького обмундирования. Герка – мимо него.

– Ты куда?

– Я зараз. – И на улицу.

Никак, угорел парень. Старшина подхватился да за ним. Выбежал – нет нигде. Слышит: шум. Глядь, а парень в рощице, что сразу за баней, березу обламывает. В хлопьях мыла, пятнистый, длинный.

– Эй, жираф! Марш обратно.

– Пидождешь, не горыть.

Наломал веток, сколько в руку влезло, вышагивает, веничком любуется. Вокруг него комары затабунились. Отмахнулся от всех разом, бежит.

Старшина двери настежь перед ним:

– Живей, живей. Тут женщины ходят, Адам.

– Не дашь, у армии правов цих нема.

Герка оторвал от штанины кальсон завязку, обмотнул комель веника, встряхнул – листья посыпались, шлепнул себя по ягодицам – и в парную.

Зачерпнул полный ковш воды – плюх на каменку. Охочие погреться кубарем с полка. Влез Герка на самую верхотуру и давай тешиться. Хлестался, хлестался – Сережку зовет:

– Ось туточки ще попарь, не достаю.

Сергей сунулся на полок – уши повяли. Присел на корточки, лупит двумя руками.

– Ты комлем, комлем его, – советуют снизу.

Из парной Герка не вышел – выпал. Кое-как дотянулся до кранов, повернул холодный, лег под струю – вода зашипела, вот до чего накалился.

Мылись до скрипа. Опрокинет таз над головой и ведет пятерней ото лба и ниже. Скрипит кожа – значит, можно двигать на обмундировку.

Обмундировывал старшина быстро. Как блины пек в русской печи. Чиркал птичку напротив фамилии, карандаш за ухо – получай: пилотку, погоны, нательницу, кальсоны, портянки, гимнастерку, брюки, носовой платок. Выметал на стол, два ремня кинул сверху, сапоги вручил – следующий.

Одеваются, друг дружке погоны пристегивают, пилотки поправляют, с портянками возятся, мотают да разматывают: не каждый дома сапоги носил.

Вдруг:

 
И столяр меня любит,
И маляр меня любит.
 

Повернулись на звон – коренастый коротыш полтора на полтора держит тазик над головой и наяривает по днищу казанками. Улыбка до затылка.

Старшина пальчиком дрыг-дрыг, подзывает музыканта. Тот прикрыл инструментом середыш, подходит.

– Фамилия?

– Кеш… Кеша Игошин.

Округлил Веретенников Кешу Игошина:

– Есть один кандидат. Не пугайся, в самодеятельность. Настоящий бубен дадим, столяр-маляр.

Последним баню покинул старшина. Перепрятал карандаш из-за уха в карман гимнастерки, щелкнул каблуками, выбросил в сторону левую руку:

– По росту… В две шеренги… Становись!

Прошелся вдоль строя, проверил, туго ли ремни затянуты, поправил одному-двум пилотки, спятился назад, любуется.

– Ну вот, людьми стали. Давайте знакомиться. Фамилия моя Веретенников, должность – старшина роты. Армия начинается со старшины, курсант – с бани, служба – с песни.

12

Училище готовило авиамехаников, и курсанты называли его просто коробочка. Да оно и походило на коробочку: громадное здание – замкнутый четырехугольник. Все тут: аудитории, столовая, клуб. Очень даже удобно. И вообще Сергею с первого дня понравилось в армии: накормят, спать укладут, утром поднимут, на зарядку сводят. А отец стращал: и наползаешься, и наголодуешься, и нас не раз вспомнишь. Тогда в армии, может, так оно и было. Или он в ней вовсе не служил. Нет, у Сергея хорошо началась служба. Сразу командиром классного отделения назначили. Только принесли в казарму набитые свежим сеном матрацы, дневальный кричит:

– Курсант Демарев, к командиру роты!

Входит – военных полно. Капитан, два старших лейтенанта, Веретенников тут же.. Отчеканил старшему по званию: проходили военное дело в школе («пятерка» у него была) курсант Демарев и так далее прибыл.

– Я говорил? – повел носом старшина. – У Веретенникова глаз на кадры: готовый солдат.

Все заулыбались. Сергей понял, почему. Обычно говорят нюх на что-то, а зачем заострять внимание, его и так лишку того внимания к старшинскому носу.

Капитан:

– Вот мы тут собрались, почти весь командный и политический состав батальона, посоветовались и решили назначить вас, Демарев, командиром классного отделения. Как вы на это смотрите? – Взял со стола лист. – Автобиография подходящая: комсомолец, доброволец. Восьмой класс с Похвальной грамотой закончил. Папаша бывший красногвардеец.

Сергей опустил голову. Зачем он писал это? То бежит от плохого папаши, то прикрывается его хорошим прошлым.

– Так вы согласны?

Конечно, согласен, но… справится ли он?

– Лет мало у меня, товарищ капитан.

– У всех мало. Гайдар в ваши годы полком командовал.

– Тогда время такое было.

– Времена они все такие. Без трудностей, без борьбы ни часу не живем.

– Разрешите подумать?

– Подумайте.

Разыскал Сергей Герку, отвел его, чтобы один-на-один.

– Меня в командиры классного отделения агитируют. Соглашаться?

– Да ты що? А ты що?

– Боюсь не справлюсь.

– Тю-ю. Якая там справа? Встать, смирно, кругом.

Герка, Герка. Годков врачи добавили тебе парочку, ума нисколько… Мало крикнуть: встать! смирно! Хоть оно и в армии. Многие главами семей были, сами привыкли командовать. Ты ему: «Пришейте свежий подворотничок», он тебе: «Этот гнется еще». А кто и покороче ответит. Жаловаться на каждого? Не нажалуешься на всех. Тридцать штук их. Тридцать! Тут один Вова Шрамм что стоит. Да Кеша Игошин не меньше. Это по отдельности если брать, но ведь они пить друг без дружки не сходят.

Приступили к занятиям. По каждому предмету специально оборудованный кабинет. Прослушали историю развития авиации, в кабинет двигателей перешли. Все перешли, Шрамма нет. Преподаватель рапортичку требует, нарушение распорядка отметить. Кеша Игошин поднимается.

– Я пойду найду его? Я ма… маментом.

– Давайте. По-военному только.

К концу лекции командир роты приводит обоих за руки, как малых детей. Извинился перед преподавателем и Демареву тихонько:

– В сончас все трое ко мне.

– Где они блудили, товарищ старший лейтенант?

– Об этом я у вас спрошу, командир отделения.

Нигде они не блудили. Наполоскались до пупырышек по коже и греются около душевой. Командиру роты Вовка клялся-божился, что Демарев не объявил расписание занятий, а в перерыв у него скрутило живот. Он в туалет – и отстал. Потом от беготни с этажа на этаж в поисках отделения у него потница выступила, а Игошин говорит: обкупнуться надо, дескать, а то чесотка прильнет – из училища отчислят. Видали такой экспромт? Игошину со Шраммом – ничего, Демареву личное порицание. На первый случай.

За первым – второй, там – третий. Копятся помаленьку эти самые порицания. У курсантов детство играет, то после отбоя смех нападет на кого-нибудь, то перед завтраком французскую борьбу затеют, все постели перебуравят, да так и оставят, командира отделения с занятий вызывают: иди сам заправляй, если не следишь за подчиненными. Тяжелая работа командовать людьми.

А тут еще и вор завелся. Портсигары пропадают, ножички, деньги-мелочишка, носовые платки. Деньги, ножички, портсигары – туда-сюда, без них обойтись можно, но без носового платка обойдись. Зароптали. И что самое странное: в тумбочках вещи поценнее лежат – не шевелит. А носовые платки из карманов исчезают. Пришивать их, что ли? Герка английской булавкой приколол – ни платка, ни булавки.

Пытались ночами дежурить попеременно. До подъема не шелохнется никто, вещи пропадают. Все повыудил, ничего не осталось.

Выстроились на утренний осмотр, Вовка Шрамм у Кеши Игошина за ухом травинкой водит. Команда «смирно» – Веретенников внешним видом интересуется, Кеша хлоп да хлоп, муху ловит. Старшина – к ним на левый фланг.

– Что за игрушки в строю? Оба два шага вперед. Кру-гом!

У Кеши ничего, нормальный вид, на Вовке гимнастерка как балахон висит.

– П-па-чему не по форме? Где ваш ремень?

– Не знаю, на брюхе был.

– На брю-юхе. Деревня. Фамилия?

– Шрамм.

– Рубец ты, а не шрам. Демарев! На кухню пошлешь этих артистов.

И командир роты старший лейтенант Зябков вот он.

– В чем дело?

Объяснили, в чем.

– Зайдите оба ко мне после осмотра. Курсанты без ремней в строй становятся. Что это такое?

Демарев Игошину со Шраммом – наряд вне очереди, Веретенников – Демареву, Зябков – Веретенникову. Глядишь, и сформировался целый наряд. Внеочередной. На кухню. Веретенников дежурным, Демарев старшим рабочим и десяток помощников ему. На кухню, так на кухню. Котлы тоже надо кому-то мыть.

«Дослужился до старшего рабочего по кухне, слава богу. Так тебе и надо, не лезь на вышку. Рядовым курсантом я бы в круглых отличниках ходил, теперь круглым дураком оказался».

В шесть вечера заступили. Кухня – что твоя фабрика. Или комбинат. Подъемники электрические, подъемники пневматические, гидромеханический лифт. Да еще аварийная лестница винтом из подвала на второй этаж, в случае механизмы откажут.

Пол кафельный, плита с аэродром. А топок в ней, как в хорошей котельной. Мало того – помимо плиты котлы установлены с двойными стенками: пригаристые каши паром варить. Крутнул вентиль – и не заглядывай. Красота!

Роздал им Веретенников белые курточки, распределил обязанности: кому посуду мыть, кому котлы чистить, кому плиту топить.

– Пойдемте-ка, я вам хитрую работенку дам.

И подводит Вовку с Кешей к агрегату. Жернова, не жернова. Кожух на трех лапках, между лапками электромотор, сверху воронка, внизу лоток.

– Картофелечистка, – поясняет Веретенников, – марки «КВ».

– Это как расшифровать, товарищ старшина?

– «КВ»? Картофелечистка Веретенникова. Моей конструкции машина. Сюда засыпается полуфабрикат, – показал конструктор на воронку, – отсюда выходит… Что выходит, Шрамм?

– Шелуха, – козырнул Вовка.

– Сам шелуха. Готовая продукция.

– Техника на грани х-х-хвантастики, – зевнул на слове Кеша.

– Ты не зевай, слушай, больше объяснять не буду. Вот этот рычаг – регулятор фракции. Крупнее, мельче. Смотря, какая картошка. Усвоили?

Игошин скребнул затылок.

– Эт целый диплом надо иметь.

– Ничего, без диплома обойдетесь. Машина проста и удобна в эксплуатации. Вот этот тумблерочек чик – и готово. Успевай засыпать.

Веретенников давнул крохотный рычажок, агрегат дернулся и зарокотал. Шрамм испуганно отпрянул от него, выпучил глаза и перекрестился.

Игошин кричит:

– Карьеру сделали, товарищ старшина?!

Конструктор засмущался:

– Какую карьеру там?!

Кеша поднял рычажок кверху – стихло.

– Не какую, а какому. Я спрашиваю: кам… каменному карьеру сделали булыжник на щебенку дробить?

А Шрамм:

– Давайте, товарищ старшина, к вашей картофелечистке приклепаем два противня и улетим с этой кухни к ядреной бабушке.

Как предчувствовал ровно, что с ним несчастье стрясется. Скоротали ночь, откормили училище завтраком, обед приготовили. Снял дежурный врач пробу с борща – холодноватый показался. Шеф-повару:

– Подогреть.

Шеф-повар:

– Слушаюсь. Подзывает Шрамма:

– Ты истопник?

– Так точно: истопник двора его величества курсант Шрамм!

– Подогрей-ка, браток, эту емкость.

– Слушаюсь, шеф!

А топка с обратной стороны, кругом обходить далеко, ну и решил поверху напрямик перебежать. Спятился – прыг. И как раз возле самого котла, где голимый жир. Около котлов все кирпичи жиром пропитаны. Подскользнулся – шмяк на крышку. Крышка съюзила да впереверт. Хлопнуло, булькнуло – окатило истопника. Шары вылупил, зубы оскалил, на ушах, на плечах капуста клочьями, в волосенках пережаренный лук чернеет. Дежурный врач от смеха рукавом слезы вытирает. Тетка-повариха плюхнулась на мешок соли, тоже не то плачет, не то смеется.

Выловил Шрамм черпаком пилотку, выжал, надел, прихорашивается, капустку щелчками сбивает. И Веретенников тут.

– Это что за мокрая курица?

– Курсант Шрамм, товарищ старшина, чуть в котел не сыграл, – весело доложил Сергей.

– А вы куда смотрели? Вы куда, спрашиваю, смотрели? Ко-ман-дир. Отстраняю вас от обязанностей старшего по кухне.

– Ну и отстраняйте. И вообще отстраняйте. Не нужно мне ваше командирство.

Сергей содрал с себя белую курточку, швырнул ее Веретенникову и бежать.

Замполит батальона капитан Ширяев удивленно посмотрел на вошедшего:

– Демарев? А я только хотел посылать за тобой.

– Уже знаете? Позвонить успел.

– Кто позвонил? Ты почему родителям не пишешь?

– Вон вы о чем… А я никому не пишу.

– Напрасно. Папаша обижается.

– Ну и пусть. Снимайте меня с командиров.

– Что случилось?

– Не могу я командовать. Не умею.

– Ишь, ты… Не умею. Учись.

Ширяев подошел к Сергею, застегнул верхнюю пуговицу на вороте его гимнастерки, приподнял за подбородок голову.

– Ершик ты на медной проволочке. Сегодня же сядь и напиши родителям. Пора мужчиной становиться. И чтобы я тебя здесь больше не видел с такими заявлениями. Волю надо иметь.