Текст книги "Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга вторая"

Автор книги: Николай Амосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Дневник. 26 декабря. Суббота, утро

Давно не писал дневник, нужно отметиться.

Жизнь шла с переменным успехом. Главное – два с половиной месяца мои больные не умирали после операций. Вместе с ребятами из отделения Бэндета сделали около 80 операций, из них примерно 60 – клапаны. Такого счастливого времени у меня еще не бывало. Бог выдал большой аванс, но мы не смогли им распорядиться. Взял я на операцию сложного больного, он утаил прошлые осложнения (мозговые и периферические тромбоэмболии), и вот сразу после операции – остановка сердца. Запустили, но уже оставался без сознания и умер через шесть дней. Потом пошло...

Самое интересное – дела общественные.

Во-первых, перестройка в Институте. За четвертый квартал оперируем на уровне 2000 операций в АИКе и 4500 – в сумме, то есть вышли на рубеж будущего года. Точно напишу после отчета, но смертность, кажется, будет ниже, чем в прошлые годы. Это очень большой успех.

Начали фундамент под пристройку к операционной. Будет готова, тогда можно еще 700 операций сделать. Только в реанимации периодически возникают пробки, когда остается на аппаратах много больных.

От фондов зарплаты осталось 50 тысяч на премии. Тут возникли большие трудности. Совет дважды заседал по четыре часа. Сначала пытались поделить по "трудовому вкладу" – платить по коэффициентам за проделанные операции. (Хирургам с АИКом – по 3 рубля, первым ассистентам – по 2, так же и анестезиологам, и реаниматорам. Для всех установили коэффициенты – по "социальной справедливости". Но влезли в такие дебаты, было столько недовольных, что я серьезно испугался и предложил вернуться к уравниловке, выдать 13-ю зарплату (по полставки), как на многих заводах, как еще при царе фабриканты делали – "к рождеству". Рассматривать не как плату по труду, а как премию от всего коллектива. Теперь, кажется, все довольны. С нового года надбавки увеличатся еще наполовину. К нам уже приезжают ходатаи перенимать опыт.

Пресса бурлит гласностью. На днях по ТВ не оставили живого места от Брежнева ("Больше света!"). О Сталине и говорить нечего.

Между прочим, и от меня тюрьма дважды близко прошла, не задела. Не утерплю, напишу. Теперь это стало модным.

Первый раз в 1933-м. Совсем смешно. На нашей деревянной электростанции была повышенная пожарная опасность, и дежурили пожарники. Грешным делом, относились к ним плоховато: работа казалась слишком спокойной. Зимой около котлов тепло, бывало, и заснет который. Завелась такая вредная забава у шестнадцатилетних мальчишек-золыциков – обливать водой спящего пожарника. Как-то днем, зимой, я шел по коридору с чернильницей из конторы к себе в дежурку. Навстречу бежит такой золыцик с большим ковшиком: – Коля, пожарник спит! (Мне, начальнику смены, было 19 лет, и все подчиненные звали меня Колей.)

Будто бес толкнул: я взял и плеснул ему в ковш чернил.

Пожарник долго пытался отмыть свою брезентовую робу в бочке с водой и не мог. Химические чернила прочные.

Через неделю вызывают меня к следователю – злостное хулиганство. Подписка о невыезде. Значения не придал, посмеялись с друзьями. Весной – суд. Честь честью. Обвинительное заключение: преступление на грани вредительства. Когда прокурор читал, я так и охнул: "Упекут!" Но пронесло. "Принимая во внимание отличную характеристику с завода, штраф 50 руб." Надо было мне запомнить имя того хорошего судьи, так нет – молодость беспечна. По тем временам все могло статься...

Второй случай был уже перед смертью Сталина.

В 1952 году Лида поступила в Киевский мединститут, одержимая мечтой о хирургической карьере. Меня пригласили заведовать клиникой в Туберкулезном институте, докторская диссертация уже была представлена к защите. Как ни крути, пришло время уезжать из Брянска. Со слезами я расстался с друзьями и с областной больницей. Было это 10 ноября.

Сначала в Киеве мне было плохо. Хирургия долго не налаживалась. Я хандрил и ездил в Брянск оперировать легкие и пищеводы. То есть успел съездить раза три-четыре.

В январе 1953 года получаю письмо от своего друга Исаака Асина, патологоанатома: "Не приезжай. Берегись. Тебе угрожают большие неприятности". Не придал значения. Ездить уже и так было некогда. Пошли операции.

Но скоро пришло разъяснение. Оказывается, против меня началось следствие. Уже вызывают на допросы. Собираются предъявить: "Эксперименты на людях".

В Брянской больнице за пять с лишним лет я развернул большую хирургию. Одних только резекций легких при раках, нагноениях и туберкулезе было сделано свыше двухсот. Получены отличные результаты. Все удаленные части легких исследовались. Исаак собирался написать по ним диссертацию. Поскольку провинциалам в столицах не верят, то весь материал хранился, складывался в бочки с формалином. И вот пришел следователь с милиционером и бочки эти опечатал. Исаака допрашивали: "Подтвердите, что Амосов удалял легкие здоровым людям".

Следующим актом было партийное собрание больницы. Там об убийствах было сказано в открытую. И никто не выступил в мою защиту. Секретарем была Игрицкая, старый гинеколог, во всех видевшая обманщиков. Следствие покатилось и понемножку набрало силу. Подоплека обнаружилась потом: муж одной больничной сестры, следователь, захотел на мне сделать карьеру, раскрыть преступника-врача. Как раз перед тем в Москве арестовали группу кремлевских терапевтов-отравителей во главе с Виноградовым и уже описали в газетах их вредительство.

Несмотря на мою информированность по части тюрем и лагерей, я в то время не испугался: удаленные куски легких с кавернами, абсцессами и опухолями говорили сами за себя.

Только потом мне разъяснили знающие люди, что в препарате, наряду с пораженной частью, есть и очаги здоровой легочной ткани: этого требует радикальность операции. Так вот, в те времена запросто можно было найти экспертов – патолога и хирурга, которые сказали бы, что был эксперимент, что вырезано слишком много здорового. И что вообще можно было больного не оперировать: сам бы поправился, лекарствами. И доказать противное было тогда совершенно невозможно.

К счастью, 5 марта 1953 года Иосиф Виссарионович скончался. Дело умерло, не родившись. Как известно, профессоров-преступников скоро освободили. Врач из кремлевской больницы, на показаниях которой основывалось обвинение, сначала получила орден Ленина, потом исчезла.

Так что, Амосов, не жалуйся на судьбу, было счастье.

Дневник. 23 января 1988 года. Суббота, утро

Давно не писал. Казалось, уже и не вернуться.

Живи, как живется, и не пытайся что-нибудь оставить для потомков. Никто читать не будет. Пример близкий: отец писал дневники в плену, в Германии в 1915-1918 годах. Помню маленькие записные книжечки, штук двадцать, с мелким, очень разборчивым почерком в каждой клетке. На удивление, они сохранились. Так же как и стопа открыток из плена, которые шли через Красный Крест. Кто их прочитал? Только мама. Я в ранней юности пробовал, прочел пару книжечек и оставил до лучших времен. Потом дневники попросила Надежда, двоюродная сестра. Она их и потеряла... А какой там был материал! Так и с моими будет.

Следовательно, писать много не стоит.

События личные: с Нового года считаюсь в отпуске, но дома провел пять дней, а остальные ходил в Институт. Оперировал дважды в неделю, в Москву ездил. В Академии заседал – все "при деле".

С лекцией "Мифы, реальности и идеалы" был конфуз. "Вечерний Киев" 7 января опубликовал "Открытое письмо академику Амосову". Автор – Тойма, обозреватель-философ. Очень деликатно и вежливо обвинил в противоречиях Марксу и Ленину. Все близкие друзья возмутились, а я – ничего, даже позабавился. Демократия! Те, кто понимает, те приняли как раз наоборот, поскольку любые иконы надоели.

По-честному, товарищ еще мало написал...

Общество наше бурлит. Высшее начальство старается создать видимость цивилизованного строя: гласность, мол, не хуже демократических свобод, в экономике – возрождение частной инициативы – и все вместе обеспечит невиданный подъем во всех сферах жизни. Плюс к этому – реальная перспектива мира...

Брюзжать не буду, сдвиги в части информированности и свободы частных разговоров – большие. Но ни о какой истинной демократии и речи нет. Либерализация – да, но не больше. Не то что напечатать что-нибудь, сказать публично нельзя. То есть разок гавкнуть можно, но следующего случая не представится. Не посадят, конечно, но трибуны не дадут. И "поправят", и давление окажут, кругом связаны по-прежнему.

Амосову, например, могут сказать: "Пора на пенсию" – теперь есть решение – после 70 даже академик не может занимать постов, только "советника". Сохраняют зарплату, но разве в ней дело?

Однако движение вперед есть, и надежды есть. Но пока еще сделаны такие шаги, что отыграть назад можно с одного дня. Аппарат ограничений – весь на ходу.

Сталинские и брежневские дела хорошо трясут. Появилось нечто большее – намеки, что коллективизация вообще была ошибкой, что индустриализацию можно было сделать меньшей кровью, так же, как и войну выиграть. И даже, что войны вообще могло не быть и что фашизм вызван к жизни неумелой политикой сталинского Коминтерна, вражды с социал-демократами. А уж нэп – вообще благословенное время. Пьесы Шатрова "Брестский мир" и особенно "Дальше – дальше" – явление совершенно немыслимое даже после XX съезда.

На этой неделе в "Литературной газете" напечатали об Узбекистане такие страсти, что трудно представить (В.Соколов. "Зона молчания"). Феодализм и средневековье.

Вчера делал отчет за год. Думаю, что наше учреждение – одно из немногих, что идут в ногу с партией. В самом деле: операций – 4400 – против 3500 в прошлом году. Операций с АИКом – 1560 против тысячи. Смертность общая – 4,6 процента, а было – 6,2. То же при АИКах – 11,2 и 16,8.

Гласность – полная. Демократия – еще не вся. Совет пока дальше распределения денег не идет, но я их активизирую. Скоро будут перевыборы всех заведующих и меня. Заработки повысились весьма значительно с января: у ведущих профессий (хирурги, реаниматоры, анестезиологи, перфузиологи) приблизительно на 50 процентов, у остальных – на 25-30.

Мне совет тоже предлагает платить, но я гордо отказываюсь. Вполне искренне. За удовольствие нужно самому доплачивать, а не что-то получать.

Отчет был очень подробный. "Вскрыл резервы" – почти треть коек занята больными зря: или на обследовании не подлежащие операции, или ожидающие ее. Операции сами по себе занимают только три часа в день у хирургов и 4-5 – у анестезиологов. Обследовательский комплекс и поликлиника тоже имеют резервы мощности, так что дело упирается только в поток больных. Пока жаловаться грех– поступает много. Поэтому грандиозные планы более или менее реальны. В Москве заседал Экспертный совет по кардиохирургии (новая затея), встретился со всеми коллегами. Мы так далеко впереди, что даже трудно представить: приблизительно в два с половиной раза производительнее работаем.

Вот как раскрутили! Нет, не зря живу! За прошлый год одних только детей дополнительно спасено около 500. Это истинная правда. Они же почти все умерли бы в ближайшие десять лет.

Еще один успех прошлого года: девять молодых хирургов поднялись на ступень выше, стали оперировать с искусственным кровообращением. Было – 7, стало – 16. Важно для нашего ускорения.

Но какие мы бедные! Миша Зиньковский ездил в Венгрию. Там в Институте кардиологии делают 600 операций, а тратят 14 миллионов на наши деньги. У нас в четыре раза больше работы, а получаем около 5 миллионов.

Еще сравнение: экспертный совет выработал штаты для типового центра – 500 открытых и 500 закрытых операций, 650 человек. У нас 1500 и 3 тысячи операций, – штат – около тысячи человек. Разве не молодцы?! Послали в Москву наш Институт на грамоту от Украины. Небось не дадут. Скажут: науки мало, изобретений.

Да, чуть не забыл, мои личные результаты: 185 операций, 150 – клапаны, остальные – межпредсердные и межжелудочковые дефекты перегородок. Общая смертность – 11,2 процента. Это самый лучший год в моей кардиохирургической биографии. И вообще, самое бы время поставить точку. Так нет – жадность: давай 5 тысяч операций, 2 тысячи – с АИКом.

Слаб человек!

Дневник. 2 апреля. Суббота, вечер

Дневник не пишу. Не хочется. Работать осталось восемь месяцев. Оперирую немного – две операции в неделю. Не потому, что не хочу. Нужно, чтобы ребята тренировались. Сережа уже делает повторные протезирования, еще научится вшивать два клапана и будет готов для самостоятельной работы. Олег идет сразу за ним, потом – Зорик. В этом году в отделении реабилитации оперируются исключительно больные с клапанами, легких врожденных пороков совсем нет. Отсюда некоторое повышение смертности.

Были ошибки (не мои), были необъяснимые осложнения. В общем, все идет как раньше. Только увеличивается число операций. За первый квартал прооперировали без малого 500 больных с АИКом, а всего – свыше 1200. Это почти на четверть больше, чем в прошлом году. Но меньше, чем хотелось бы. Наши планы: 5 тысяч операций, 2 тысячи – с АИКом. Пожалуй, не выполнить... Самое плохое, однако, не в этом: на 1,4 процента повысилась смертность при операциях с АИКом. Пришлось объявить санкции за ухудшение результатов, как было предусмотрено по обязательствам. Уже снизили прибавки на 14 процентов. Но и так получили большие: в IV квартале 1987 года было много операций – прибавка для ведущих специалистов 150– 250 рублей. Кроме того, копятся деньги в банке – на оборудование, на реконструкцию. Однако потратить их не можем: нет аппаратуры на складах, нет строительных материалов, чтобы строить, например общежитие. Пристройка к операционной идет недопустимо медленно. Уже устал погонять.

Сердце не беспокоит. Что только может техника! Это – о стимуляторах.

Перечитываю свои записки. Все-таки попробую сократить и отредактировать: вдруг получится книга? Если бы дотянуть до оценки "4", то можно предложить для печати, а если ниже, то нельзя. Не хочется позориться. Только трудно самому оценить. Что рукопись – не шедевр, это ясно. Но попробуем. Если и пропадут труды, бог с ними: некуда их применить.

О больных и операциях не пишу. Все такое же, как и в тех дневниках. Да, с директорства уходить необходимо. Это я себя накручиваю, чтобы не сдрейфить в oпоследний момент, не побояться отпустить спасительную веревочку, привязывающую к делу, к людям.

Общество бурлит. Объявлена подготовка к партконференции, и по этому поводу идут жаркие дебаты: аппарат не пускает активистов в делегаты, а общественность напирает. Все жаждут трибуны. В "Московских новостях" и "Литературной газете" много интересных статей. Я что-то не очень верю: сколько уж на моем веку было съездов и пленумов. Но все-таки следует признать, что горбачевская оттепель теплее хрущевской.

В нашем Институте никакого возбуждения нет. То есть врачи между собой кое-что обсуждают, я слышу и даже участвую, но степень понимания проблем невысока. И вообще авангардной роли партии и комсомола не чувствуется. А впрочем, зачем? Что они могут? Институт работает хорошо, оперируем много, умирают 5-6 процентов. Начальники нас в пример ставят. Я-то неустанно повторяю: работаем едва удовлетворительно. Это директор должен организовать... Между прочим, совет трудового коллектива никакой инициативы не проявляет. Правда, мелкие финансовые дела ведет: штрафует за проступки сестер и санитарок.

Дневник. 3 июля. Воскресенье

Как время-то летит! Полгода как и не было. Даже дачей не насладился. Вот в июле и августе немного попользуюсь. Буду по средам брать дополнительный день. В отпуск не собираюсь, зачем? Скоро наотдыхаюсь... Уже скоро.

Отчет за полгода: 990 операций с АИКом: то есть вдвое больше, чем до хозрасчета. Но вот смертность – увы! – снизить за квартал не удалось. 13,3 вместо 12 процентов прошлого года. Причем во всех отделениях повысилась в равной степени. У меня 72 операции, одни только клапаны, но тоже 14 процентов умерли... Правда, я брал самых тяжелых, щадил своих помощников, пусть исподволь привыкают. Но это не утешает, все равно не должны были помирать. Какие-то непонятные осложнения, хотя ошибок не было. Нет, остановлюсь, не буду сетовать. Ничего прибавить не могу. С тем и уйду... Побитый.

Главное событие – XIX партконференция. Вот уж такого точно не помню. По телевизору показали в натуре. Много было интересного, но пересказывать не стану. Чего стоит один Кобаидзе (директор объединения из города Иванова). "Если министр мышей не ловит, за что завод будет ему деньги отчислять?" Не привыкли мы к такой фамильярности. Наш Чазов тоже нелицеприятно медицину показал, то же и Ягодин – педагогику, и Моргун – экологию. Однако общий тон начальства – ив тезисах, и в резолюциях – был бодренький: все идет хорошо, хотя имеются недостатки и перелом в экономике не наступил. Абалкин, когда заикнулся, что не так хозяйничаем, так на него зашикали... Главный герой – Ельцин, с его недавней историей выдворения из Политбюро. На меня не произвел впечатления. Но сам факт публичной полемики с Лигачевым... Фразу "Борис, ты не прав" повторяют все мальчишки.

Такое впечатление, что М.С. планомерно разворачивает демократию. Вот только в экономике пока провал.

Николай Амосов. Книга о счастье и несчастьях. Книга вторая

(Дневник с воспоминаниями и отступлениями)

Москва, Молодая гвардия,1990