Текст книги "Длань Одиночества (СИ)"

Автор книги: Николай Дитятин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

– Мы…

Выстрел.

Оставшиеся внутренности вывалились отвратительным спутанным узлом металла и слизи. Ложноножки скрючились, пасть захлопнулась. Лопасти, дрожащие как усики насекомого, увяли. Оно испустило дух. Крупные лоскуты начали отслаиваться, как обрывки пергамента.

– Спасибо, – прохрипела Котожрица. – Я как-нибудь сама.

* * *

Не было сил.

ЛПВВ не могло поднять руки от слабости. Не могло держаться ровно из-за ран и сильного течения негатива. Все пытался залить в него немного своего вдохновения, но внутри произведения уже сгорело слишком много ресурсов, и пламя было такой силы, что не замечало помощи. Оно уже вышло из-под контроля и не помогало, а поедом ело хозяина.

Перед ними стоял непобежденный Геноцид. Его силуэт тоже исказили раны. Колокола треснули, но все еще глухо звонили, когда он двигался. С торса осыпались кости и уголь. Проплешины чугунной плоти были истерзаны, пробиты, и раскаленная сущность в них начинала краснеть по краям. Остывая. Голова скосилась вправо. Нижняя часть печи, что заменяла ему рот, была оттянута и разорвана. Из нее лились водопады огня и обгоревших черепов. Пальцы не сжимались в кулаки.

Казалось, что никто из трех уже не в силах продолжать бой. Что сейчас они просто упадут в негатив и тот укроет их, избавив от всех конфликтов. Но Геноцид сделал шаг вперед. С трудом: негатив уже не помогал ему, а точно так же отталкивал. Зарычав, ЛПВВ повторило его движение.

– Сейчас решиться все, – сказал над ним Все. – Я отдам тебе последнее, что сохранилось глубоко. Ты должен так ударить, что бы не встал он вопреки. Понимаешь?

ЛПВВ кивнуло половиной черепа.

Все поднял выжженные глаза к небу, призвал всю силу, всю веру людей, что еще переливалась в нем. И отдал ее ЛПВВ. Широкая, ослепительная трещина небывалой молнии врезалась в Произведение, наделяя его жертвенной силой Все. Это были грозовые облака, дожди, расцветающие луга, плодоносящие деревья, звезды в небе, твари в воде, звери в лесу, люди под рукотворными крышами, ставящие рукотворные свечи перед рукотворными образами.

Естественное, природное и намеренное созидание.

Все исчез.

ЛПВВ почувствовало его внутри себя, в могуществе, которое разливается в побежденном теле. Еще одна жертва, сгоревшая в огне, отгоняющем тьму.

ЛПВВ шагнуло.

Бесконечная война должна продолжаться.

ЛПВВ шагнуло.

Мы благословлены конфликтом, который позволяет нам становиться и оставаться людьми.

ЛПВВ шагнуло.

Только борьба с негативом определяет нас как людей.

ЛПВВ шагнуло.

Только благодаря борьбе, мы знаем цену всему извечно хорошему.

Оно запнулось и чуть не упало в негатив, но удержалось. Геноцид тоже шагал к Произведению, хоть и медленней. Они сошлись, и луч света упал на Произведение. Это Солнышко вновь смогло выпутаться из железных узлов и осветило происходящее. ЛПВВ отвело назад осколок руки. Титан негатива смотрел на него. И ждал.

В него устремилось копье ранних весенних гроз, переходящее в молот летних штормов, примитивное, но искреннее понимание силы. Желание людей быть живыми, сытыми, здоровыми. Пение всех птиц. Крики всех зверей. Стрекот мельчайших насекомых. Течения рек. Недвижимость гор.

Геноцид поднял широкую, как остров ладонь, и поймал удар.

Острие пробило ее, разрушило, раздробило. Но ЛПВВ уже промахнулось. Его увлекли в сторону, с хрустом ударили в бок, в спину, и утопили в негативе. Титан наступил на противника колоколом и держал, пока Произведение не перестало дергаться. Оно утонуло в темноте и злобе. Чтобы не отвлекаться больше на недостойных, Геноцид навалился на ногу всей своей массой. Под колоколом треснуло и расползлось.

Не радуясь, – нечему было радоваться в такой мелкой победе, – он снова направился к стене.

Теперь его уже ничто не остановит. Некому выйти против.

– Нет! – завопили небеса.

Если б негативный титан знал, что такое смех, он бы засмеялся сейчас. Это бесполезное сопротивление бессильных и убогих, становилось комичным. Он посмотрел наверх.

Солнышко. Измученное терниями Солнышко грозило ему. В гневе оно засияло так, что железные тучи отпрянули прочь, оставляя небо. Негатив зашипел и замедлился. На стене, изнемогшие защитники встретили свет ликованием. Они врезались в замешкавшийся негатив и принялись теснить его назад.

– Пусть проклянут меня все, кто любит жизнь и удовольствия, если я позволю тебе пройти, – прогудело оно, пульсируя как пламенеющее сердце. По его пухлым щекам текли огненные слезы. – Вы отобрали у меня мой мир. Всех кого я любило, ублажало, нянчило, учило новому. У меня не осталось ничего, кроме сущности. И она ликует от одной мысли, что я могу сделать тебе больно. Сейчас я обниму тебя, как никогда и никого не обнимало.

Солнышко устремилось вниз. Оно неслось как метеор, оставляя яркий след. Геноцид посылал ему навстречу потоки плазмы. Глубокие борозды распахивали круглые бока. Солнышко закричало:

– Я люблю вас! Я люблю вас всех! Запомните меня сексуально-полноватым!

Вспышка.

На мгновенье все замерло, словно батальное полотно колоссальных размеров. Пренебрежительно смотрящий в сторону Геноцид, исчезающий в яростном клубке раскаленных газов. Негатив, гонимый в стороны взрывной волной. Почти уничтоженные защитники Крепости, уже потерявшие короткий прилив оптимизма, чьи колени сгибаются под натиском зла. Закопченные башни, по которым ползут проникнувшие в город чудовища, дым катастрофических разрушений, металлические спины оставшихся работоспособных механизмов.

А потом никто не смог удержаться на ногах.

Глава 20

Никас встал первым.

Он помог подняться нескольким позитивным рыцарям из личной гвардии Воли, а потом направился к ней самой. Стальная пребывала в трансе, посреди паутины проводов, подключенных к ее прекрасному телу. Она казалось куколкой, внутри которой подергивалась только что уснувшая гусеница. Никас глядел на нее, сомневаясь, удастся ли ему вообще разбудить ее от кошмаров реальности, что разворачивалась над ними. На лице Воли гнездилось страдание.

– Воля! – позвал Никас. – Ты слышишь меня? Ответь! Я не хочу больше ждать, мне нужно выйти отсюда!

Страдание.

Тысячи приказов в секунду.

И все с привкусом отчаянья.

– Воля, это Никас! Я должен найти Максиме прямо сейчас, я чувствую, что она уже где-то рядом! Очнись на секунду и открой мне двери! Или я их выломаю!

Приоткрылись закатившиеся глаза. Воля согнулась, из ее отверстий хлынули дымящиеся жидкости. Они плюхались на пол густыми кляксами, скользили киселем по натянувшимся кабелям. Раздалось механическое щелканье, дребезжание и звон лопающихся струн.

– Ник. Ас. Это. Ты.

– Да, Стальная, да, это я! Прошу, открой мне ворота!

– Ник-ар-ар-ар-ас. Она зд-йе-йе-йе-сь.

– Об этом я и говорю… Господи, как же тебе, должно быть, больно.

Никас, чертыхаясь, пролез в дебри провисших кабелей, и взял Волю за лодыжку, как за руку. В этот момент в бункере погас свет. В темноте, человек услышал тяжелое дыхание и скрежет заклинивших шестеренок.

– Ник-ник-ник… Крепо-сть-ть-ть почти-йи-йи пала. Иди. Иди. Иди. Она. Оно. Приближается. Архи-ва-ри-ри-ри… Во-во-во-дит.

Металлическая лапа Архивариуса потянула Никаса за руку. Тот, понимая, что никак не поможет Воле, последовал обратно через кабели. Тихо попискивающий механизм вел его в полной темноте, через множество коридоров. Вслед за ними увязалось несколько гвардейцев. Они предложили Никасу помощь на выходе. Их фонари освещали путь.

У выхода позитивные воины встали по обе стороны от тяжелых створок. Архивариус принялся копаться в какой-то настенной панели. Из него вылезло несколько дополнительных манипуляторов, и все они что-то смыкали, размыкали и перестраивали внутри сложной системы плат. Через какое-то время в убежище загорелся аварийный красный свет. Ворота загудели. Лампа наверху, то зажигалась, то гасла, выхватывая их темноты мрачное лицо журналиста, похожее на готическую гравюру.

Ворота начали открываться. Медленно, рыча приводами, вздрагивая от недостатка энергии, пропуская внутрь все больше дыма, гари и грохота. Раскрывшись на ширину трех ладоней, они остановились.

– Бип, – сказал Архивариус, повернувшись к Никасу. – Бип, буп.

Никас понятия не имел, что это значит, но решил, что ему желают удачи. Он кивнул в ответ и быстро пролез в щель, повернувшись боком. Налетел жар, удушливый дым и пепел. Человек закрыл глаза предплечьем и закашлялся. Врата за ним начали закрываться. «Зря я выкинул шлем», – подумал Никас. Он попытался осмотреться. Перед ним держались последние, собранные впопыхах баррикады. На валах из обломков бетона, металлического мусора, тяжеленных переносных щитов и жертвующих собой механизмов, последние защитники поливали отрицанием рвущийся вперед негатив. Тот походил на широкий поток мазута, разделяющийся на отдельных особей только у самых баррикад. И вид их был ужаснее, чем когда-либо. Все кошмары рода человеческого давали им вдохновение.

Город, насколько мог судить Никас, был на грани.

Он подбежал к баррикадам.

– Жертва! – крикнул ему позитивный рыцарь, возвышающийся на горе разлагающихся негативных тел.

Он был здесь единственным в серебряных доспехах. Усиленных, могучих, но уже опаленных, разрезанных в нескольких местах когтями-бритвами. Остальные образы были ополчением и беженцами Котожрицы. Они смотрели на Аркаса с благоговением, как вернувшегося из нирваны мессию.

– Кто-нибудь может сказать, где Максиме?! – крикнул в ответ Никас, почти не услышав себя. – Ее кто-нибудь видел?!

– Точной информации нет! – прогрохотал рыцарь встроенными в шлем динамиками. – Но бьюсь об заклад, она где-то впереди! Потому что эти твари становятся все яростнее! Умоляю тебя, скажи…

Его перебил залп из многоствольных орудий громадных механизмов, стоящих за баррикадами на трех паучьих ногах. Визг роторов и рев изливающегося отрицания бил по ушам. Никас не стал дожидаться окончания и начал подниматься по горе трупов к рыцарю. Тот подал ему руку и помог встать рядом с собой.

– Умоляю, скажи, со Стальной все в порядке?

– Ей плохо, – не стал скрывать Никас. – Очень плохо. Но она жива. И борется.

– Потому что она Стальная! – радостно воскликнул рыцарь. – За Стальную! За Волю!

Обороняющиеся ответили ему согласным ревом.

– Я должен идти к Максиме, – сказал Никас.

– Придется идти наугад, это опасно.

– Я знаю, но ждать больше нельзя. Наплыв негатива слишком силен. План провалился.

– Ты неуязвим, – рыцарь смотрел на него золотыми визорами. – Но помни, что негатив бьет в самую душу. Я бы пошел с тобой, клянусь, но не могу оставить пост.

Никас улыбнулся и ничего не сказал. Он хотел уже представить себя летящим, чтобы найти Максиме с воздуха, но ему не дали.

– Нет, – прошептало левое ухо. – Войди в страсть.

– Что? – опешил Никас. – Зачем?!

– Ты должен увидеть все сам.

Человек смотрел в темноту, а та – внимательно всматривалась в него. Негативные твари бежали мимо него, но, почему-то не атаковали. Нужно было войти в эту топь. В самое ничто. В ужасы и темень.

Никас сделал глубокий вдох. Выдох. Вдох.

Он нырнул.

* * *

Идти было невероятно тяжело. Негатив мягко, но чрезмерно давил. Никасу казалось, что он прокапывается сквозь толщу снега. Дьявольски холодного и сыпучего. Все чувства лгали ему. Зрение, осязание, слух, равновесие. Ногами он отталкивался от пустоты, видел пустоту, обонял ее и слышал. Словно в той пещере, после гибели Валентина, Никас оказался наедине с собой. И собственное я задавало ему неудобные вопросы. И глядело чужими глазами с поверхности подсознательного пруда.

Ты в действительности не хочешь всего этого, правда, Никас? Ты слабый человек. Тебе не пережить поход через негатив. Кроме того, ты безразличен ко всему. Ты так и не смирился с этой реальностью. Она не улеглась в твоей голове. Ты идешь вперед, потому что хочешь умереть. Да, побыстрее. Тогда остановись. Ляг. Мы все сделаем за тебя.

Никас не останавливался.

– Я иду, потому что хочу увидеть конец всего этого, – сказал он отражению на поверхности пруда. – Ты не прав. Я не безразличен. Я крайне любопытен. Я ж все-таки журналист.

Тогда негатив решил атаковать. Затек внутрь через желание видеть и слышать. Заполнил череп. Заслонил сознание темными картинами гигантских пожарищ, руин, истязаний, подлости, смерти. Заострился, вытесал из кровавого минерала зазубренную иглу, и метнул сам себя в сознание человека. Но Цинизм накрыл разум хозяина лапой и отодвинул подальше от ужасов, способных сломить кого угодно.

– Я возьму это на себя, – прорычал он. – Иди.

Кошмары, насылаемые негативом стали размытыми. Их бешеный вой, доносился издалека. Никас не мог всерьез сконцентрироваться на нем. Пока он был в безопасности.

Он несколько раз терял сознание от недостатка воздуха, но его поддерживали невидимые руки воспоминаний. Котожрица была рядом, она держала его за предплечье, мурлыкала что-то беззаботное. Никас делал шаг за шагом. Когда давление становилось невыносимым, он падал на колени и ступал на четвереньках. Когда и этого не мог: полз как червяк. Извивался, кричал, но не мог остановиться. Не желал. Где-то позади оставалась Воля. Она почти умерла. Сначала Надежда. Потом Любовь. Но только не Воля. Он будет цепляться зубами, подтягиваться одной головой, но достигнет Максиме.

Что-то должно остаться.

Максиме, как ты не понимаешь?

Мы не можем отказаться от всего, только потому, что когда-то оступились. Нельзя уходить разрушителем. Нужно уметь прощать себя. Что бы с тобой не произошло, ты должна простить себя. Можешь смеяться сколько угодно. Я не могу не попробовать в последний раз.

– Ты почти у цели, – пошептало его левое ухо.

Никас почувствовал, что падает. Это было острое ощущение потери почвы под ногами, хотя ее давно уже не было. Что-то зашумело в ушах. В глаза ударил свет. Аркас упал на мягкое и сыпучее. Он покатился по горячему от солнца песку куда-то вниз. Несколько раз подлетел на камнях. Крякнул. Сшиб столбик и остановился, распластавшись как морская звезда.

Полежав несколько минут, он медленно перевернулся на живот, оттолкнулся от земли и встал на колено. Журналист оказался на границе некоего города. Небольшого, но плотно застроенного. Вдаль от него простиралась саванна, которая оканчивалась странным туманом, застилавшим дальние земли. Редкие акации, желтая, высушенная трава, кустарники, песок. Никаса кольнуло чувство узнавания. Кроме того, ощущение какой-то неправильности. Реальность здесь была статичной. В светло-голубом выцветшем небе застыли птицы. Солнце безжизненно висело в зените.

Никас вошел в город. Тот явно не был придуманным, хотя нельзя было сказать наверняка. Дома были разнообразными, но Аркас замечал отсутствие мелких деталей. Все было смазанным, цельным, без трещинок в асфальте. Складывалось впечатление, что на город постоянно смотрели в отдалении. И хорошо запомнили только действительно крупные объекты.

– Вертолет, – прошептал Никас. – Она смотрела на него с высоты. Всегда с высоты.

Город был атакован. Никас видел разрушения, разбросанные по земле кусочки быта, трупы на улицах. Тощие, лежащие ничком тела в грязном камуфляже. Тела в обмотках и цветастых лохмотьях. «Как на Максиме», – подумал Никас. Кровью истекали и военные, и мирные жители. Застывший огонь прилип к стенам, выглядывал из окон, обнимал дома, словно спичечные головки. Аркас старался не смотреть на тела поменьше, скорчившиеся под тряпками матерей, пытавшихся защитить самое ценное.

– Любовью не прикрыть от пули, – сказало левое ухо голосом Максиме. – Любовь – тоньше бумаги.

Вскоре Никас увидел первых нападающих. Они приехали на колонне из старых джипов и грузовиков. Часть была подорвана и застыла посреди улицы раскуроченными железными жуками. Никас обошел стоящее на ребре колесо, которое катилось куда-то по своим делам, пока время не остановилось. Возле колонны еще оставалась часть нападающих. Это были люди, толще, здоровее и, очевидно, агрессивнее тех, кого они убивали. На них ладно сидела песочного цвета униформа. Много оружия. Ожесточенные лица.

Никас потер глаза.

Нет, лиц у них не было. Были ужасные вытянутые морды с двойными клыкастыми пастями. Это были негативные твари. То, какими их запомнили, наверное. Какими они были внутри.

– Ничего не скрыть, – прошептала невинность Максиме. – Ничего не утаить.

Аркас прикоснулся к автомату одного из атакующих. Дуло было горячим. Из него много стреляли.

– Много и с удовольствием.

Отсюда человек видел асфальтовую дорогу, перекрытую железными ежами и колючей проволокой. Судя по всему, дорогу эту яростно обороняли. Она вся была усеяна изломанными телами. Усыпана гильзами. Изрыта пулями и снарядами. Полита кровью. Она вела к чему-то критически важному. Защитники буквально вгрызались в горло врагу. Они лежали по два, по три человека на одном теле в песочной униформе. Как холмик муравьев, одолевший ценой всего, что было, одного огненно-рыжего захватчика.

За спиной Никаса что-то затрещало, словно панцирь чистого льда, расколотый силой реки. Он вздрогнул и обернулся. В хвосте колонны реальность потрескалась и начала проваливаться внутрь себя. Из неровной бреши вытянулась огромная чугунная глыба. Никас не сразу понял, что это рука. Он, потеряв способность двигаться, смотрел, как появляется бугристая оплавившаяся голова, как широкие плечи выдавливают осколки реальности. И покрытое ранами тело, вползает в этот мир, волоча за собой обломки колоколов.

А потом оно уставилось на Никаса, приподняв морду-печь, превратившуюся в месиво с одним единственным отверстием, из которого глядели огненные черепа.

– Ты! – грохнуло оно. – Ты не уйдешь!

– Лучше беги, – предупредило ухо.

– Γαμημένο κορόιδο! – выразился Никас.

Он рванул с места так, что почти сразу запнулся о валяющийся на дороге бампер. Подскочил и понесся дальше, мимо схлестнувшихся людей, мимо гранатных разрывов, в его грудь били и падали спящие в воздухе пули, под ногами коротко поскрипывал мусор. Никас перемахнул через колючую проволоку, не почувствовав ее, благодаря костюму, оглянулся, и побежал уже как обезумевшее от страха животное. Животное, спасающееся от лесного пожара.

Потому что за ним, сметая, плюща, разрывая все на своем пути, ползло гигантское чугунное нечто. Оно локтями разрушало дома, стоящие по обочинам дороги, грудью превращало автомобили в лепешку. Изуродованными клешнями перетирало людей в кашу.

ЛПВВ проиграло?

Никас снова запнулся, пролетел по инерции вперед и неаккуратно упал на выставленные вперед локти. Чертыхнулся, быстро перевернулся на спину. Над ним нависал ненавидящий глаз. Падала вниз клешня. Аркас закричал и перекатился в сторону. Ударная волна подбросила его.

– Цинизм, сука, где ты прячешься?! – Никас свернул с дороги и побежал между домами, пересекая дворики с порхающими посреди перестрелки курами, мертвыми козами и прострелянным бельем, сушащимся на грязных бечевках. – Ты мне нужен!

Паразит не ответил.

– Он спит, – сказало ухо. – Копит силы. Помни, Геноцид не главная твоя проблема.

– Ах! – Никас едва увернулся от водопада кирпичей, которыми раньше был дом позади него. – Ну да! Я и забыл!

Так, ладно, – лихорадочно думал он. – Я творец. Я должен что-то такое сотворить, чтобы появился шанс не попасть к нему в лапы. Он утащит меня в какую-нибудь адскую дыру, и я никогда не доберусь до Максиме. Что, что придумать?

Он попытался снова вообразить крылья, но те не хотели вырастать. Не хватало сосредоточенности. Слишком сильным было влияние негатива позади, чтоб оторваться от земли.

Ладно, Аркас. Ладно. Что еще? Нужно что-то маневренное и быстрое. Что-то вроде кроссового мотоцикла. Ты ездил на нем всего пару раз в Европе, но это не так уж и сложно: улепетывать от разрушителя миров по узким, почти непроходимым улочкам. Помнишь, как шок подорвал Самооценку и у тебя был очень простой выбор из двух вариантов? Ну, вот сейчас, то же самое.

Мотоцикл выглядел странно.

Очень.

Как двухколесный рогалик с очень неровными очертаниями. Впрочем, когда ты дымишься от адреналина, сложно требовать тонкости от воображения. Оно ехало, и этого было достаточно. Никас прижался к раме и гнал, стараясь не цеплять углы зданий. Нужно было возвращаться на дорогу. Спиной Аркас буквально чувствовал приближающийся чугунный кулак, а впереди что-то постоянно блокировало путь. Приходилось тормозить, объезжать, терять время.

На руль села Бабочка.

У Никаса не было времени удивляться.

– А, старые знакомые.

Насекомое, как всегда безразличное ко всему, непоколебимо сидело на месте и коротко помахивало крыльями. Дела сразу пошли на лад. Путь расчистился. Никас смог набрать скорость и гнал сейчас, словно по трассе. Он сделал большой крюк и все-таки смог вернуться на дорогу. Ехать пришлось по обочине, чтобы не нарваться на колючую проволоку, но это были мелочи. Пустяки, по сравнению с тем, что, позади, из кирпично-каменных волн, вынырнул этот треклятый левиафан.

Никас был почти у цели: в самом пекле, на местности перед трехэтажным белым зданием. Судя по символике, это был военный госпиталь. Забор, окружающий его, сломали. Стены раскурочили бронебойными снарядами. С центра крыши поднимался столп дыма, хотя непонятно было, что там могло так гореть. В окнах замерли люди в белых халатах. У них было оружие. Учитывая, что люди в песочной униформе виднелись в сумраке парадного входа, ситуация была критической.

– Вот черт, – внутри Никаса все похолодело.

Он въехал на импровизированный трамплин из бетонной плиты, попал во внутренний двор, резко затормозил и соскочил с мотоцикла. Бабочка порхнула к нему на плечо.

Журналист забежал в приемную, расталкивая тех, кто мешал. Замершие люди падали как гипсовые манекены. Пробежав через облако осколков, выпущенных разорвавшейся гранатой, Никас остановился в коридоре, не понимая куда дальше двигаться. Он видел, как негативные существа в песочной униформе вытаскивают из палат раненых. Пройдя по коридору, он убедился, что вытаскивали не всех. Иногда их убивали прямо в койках. Расстреливали аппаратуру жизнеобеспечения. Кое-где разливали бензин и минировали несущие стены. Навстречу ему катилось инвалидное кресло с заживо сгорающим человеком.

Никас схватился за голову.

– Вот блять, – он прижался спиной к стене. – Сука. Скоты. Вот…

Ударил по стене кулаком.

– Максиме! – крикнул он во все горло. – Максиме! Ты здесь?! Отзовись!

Придется заглядывать в каждую палату. И побыстрее. Этот урод скоро будет здесь. Никас собрался с духом, и побежал по всему первому этажу, проверяя кабинеты и закутки, в которых можно было укрыться. В туалете все заливала кровавая вода, хлещущая из разбитой сантехники. Изначально, она, конечно, была чистой. Окрасили ее те, кто пытался спрятаться в кабинках. В столовой все заволокло дымом из кухни. Там что-то горело. Видимо рванул газовый баллон. На некоторых столах, как на алтарях Ацтеков, лежали заколотые врачи. За прострелянными баррикадами из тех же столов, корчились солдаты. Фильмов что ли насмотрелись? Пара плачущих медсестер, накрывали собой забинтованных парней, поднимая вверх костыли, как знак… Того что сдаются? Что беспомощны? Напортив них застыли оскалившиеся твари. Никаких шансов.

– Максиме! – гаркнул Никас. – Мне очень жаль! Мне жаль! Да где ты?! Давай поговорим! Мы же любим говорить!

Наконец, он нашел лестницу наверх. По ней вниз кубарем катился солдат в зеленом со страшной раной на спине. Стреляли крупной дробью. Никас оббежал его, выскочил на пролет и, прыгая через четыре ступеньки, добрался до второго этажа.

– Нет, сука, нет, – Никас сжал зубы и закрыл глаза запястьями. – Нет!

«Детское отделение».

– Ты хочешь, чтоб я все это увидел сам, – прошептал он. – Хорошо. Ладно. Давай как следует вдарим в мое мягкое подбрюшье. Я знаю, что я из другого мира. Что я не пойму тебя. Что я сытый журналист из жирного спящего мира наверху. Но я знаю, что такое терять дорогих людей, ясно тебе?

Бабочка на его плече нетерпеливо развернула и свернула хоботок. В следующую секунду внизу раздался грохот ломающихся стен и дикий, утробный рев, который проникал сквозь бетонные перекрытия, как через фанеру.

– Не уйдешь!

Насекомое спряталось за воротник Никаса. Тот устоял на ногах и пошел вперед, покачиваясь из стороны в сторону. Штукатурка била по голове. Лампы отрывались от креплений, повисали на проводах, вращаясь и раскачиваясь, а потом с дребезгом падали. Брошенные детские шлепанцы с гербом в виде орла, подпрыгивали на трясущемся полу.

Никас смотрел.

Они увели всех в комнату свиданий. Тех, кто поменьше согнали в центр, толпой. Подростков оставили снаружи круга. Их использовали как столбики для колючей проволоки. Нападающие обмотали проволоку вокруг их ног, талии, шеи, протянули к остальным, повторили. Получился забор вокруг малышни. Очень плотно стянутый. Вряд ли они могли освободиться без посторонней помощи. Чем больше движений, тем сильнее врезаются шипы в нежную кожу. Тихие слезы, плотно сжатые губы, не верящие глаза.

Вокруг стояли равнодушные чудовища. Непонятно было, чего они ждали. То ли любовались делами рук своих, то ли хотели забрать кого-то с собой, но не получили прямых инструкций.

Никас бросился было освобождать детей.

– Нет, – сказало ухо. – Это ничего не даст. Все уже закончилось.

Никас отступил. Нужно было идти дальше. И быстрее. Он прошел мимо хирурга, выскочившего из операционной. Его маску вбили прикладами в челюсть. В самой операционной, на столе, лежало что-то маленькое, окровавленное. Ассистенты закрывались руками от стрельбы.

Лысый мужчина в форме уборщика, пытался тушить пожар, возникший в конце коридора. Его расстреляли. Брандспойт извивался как змея, плюясь в нападающих. Те подставляли потоку спины. Пасти их были приоткрыты. Возможно, они смеялись. Никас, словно в трансе, пошел сквозь огонь. Он чувствовал жар, но это был гнев внутри. Цинизм просыпался и ворчал.

– Когда? Когда? Когда?

– Уже скоро, – отвечало ухо.

Никас поднимался по лестнице на последний этаж. Его заросшие впалые щеки подергивались. Глаза раскраснелись. Пальцы сжались в кулаки. Он миновал последнюю ступеньку и сразу увидел его. Довольную негативную тварь с большим количеством знаков отличия на форме. И внушительном красном берете. Он тащил за собой Максиме, взяв ее за шею, длинными сильными пальцами. Та схватила его за предплечье. Из бедра похитителя торчал нож, но тот его будто и не замечал. За ними следовало нечто. Дымящееся, покрытое свежими ожогами. Темно-красные пятна пожирали светлую кожу. У него были простреляны обе ноги, но мужчина всерьез вознамерился догнать и освободить Максиме.

Некоторое время Никас смотрел на эту картину. Он не решался двигаться. Вмешиваться. Как будто ждал, что кино, наконец, снимут с паузы и этот адский котел забурлит.

Но ничего не происходило.

Аркас подошел к Максиме. Ее рот был перекошен, белые зубы оскалены. Глаза пытались смотреть на того, кто полз следом.

Никас склонился над ней.

– Гав!

Он отшатнулся.

Максиме легко высвободилась из хватки, волокущего ее убийцы. Она сияла, глядя на реакцию Никаса. Потянулась, хрустнув позвонками, а потом с ненавистью ударила замершего негативного лидера Рукой Одиночества. Так, что у существа отвалилась голова. Темный оскаленный кочан ударился о стену и глухо состукал по полу.

– Пидрила, – резюмировала она. – Привет, Никас. Мой самый преданный враг.

– Ты… – выдавил тот. – Это… Все что здесь происходит…

Пророк молчала, глядя на него исподлобья, как волчица.

– Так все и было?

– Я не знаю, – женщина отвернулась.

– Ты же мне об этом рассказывала в кафе. Точно, об этом!

– Я придумывала на ходу, – сказала Максиме. – Мне так казалось. Я не понимаю, почему это место тут появилось. И как я в него попала. Я не уверена, что все это правда.

– И насчет него? – Никас указал на израненного человека, который полз, несмотря, на ужасные раны. – Его ты должна была запомнить! Ты только посмотри на него, он…

– Я провела над ним больше всего времени, – мрачно проговорила Максиме. – Мне показалось… На мгновенье мне почудилось, что я знаю его. Что мы были близки. Любили друг друга. Но потом, я поймала себя на том, что выдумываю. Страсть, Никас, подхватывает расхожие мотивы и мгновенно раскручивает их. А если ты хочешь вспомнить, если тебя даже не нужно уговаривать, она способна подсунуть любую фальшивку, а ты и ухом не поведешь. Но так нельзя. Я говорю, что знаю. Я не помню именно этих событий. Людей. Единственное, что я помню – наверху. На крыше.

Она указала на покрытый трещинами потолок.

Аркас взял ее за плечо. Максиме удивленно взглянула на него.

– Тогда идем туда.

* * *

Крыша была усыпана металлическими обломками. Горели бензиновые лужи. Посреди посадочного кольца пылал синий с белым вертолет. Огонь, пирующий на его измятых боках, пытался слизать знак красного креста.

– Вот, – сказала Максиме. – Лазарь. Его я помню. Помню, что он погиб, но не знаю как.

– Погиб, – повторил Никас. – Словно о человеке говоришь. Ты врешь мне, Максиме. И на корабле, и в кафе, ты говорила, что помнишь, как спасала людей. Ты работала здесь. Вывозила раненых с передовой в этот госпиталь. А потом война добралась сюда и жестокие люди, решили, что не потерпят места, которое не дает их врагам умереть. Так?

Женщина молчала.

– А тот мужчина внизу – твой лучший друг, – продолжал Никас. – Ближайший друг. Его толкало вперед очень сильное чувство. Возможно, ты не хочешь вспоминать его, потому что именно он взорвал Лазаря. Ему пообещали, что тебя не тронут. И он поверил. Ему был ненавистен этот вертолет, потому что ты постоянно улетала на нем в такое пекло, которое ему и не снилось. Зато он видел тех, кого ты привозила. И я видел. В палатах под нами. Безногие, безрукие, обожженные бедолаги, покрытые трубками и катетерами, дышащие белыми искусственными легкими. Он не знал, вернешься ты или нет. Никогда не знал.

– Я вернулась, – сдержанно произнесла Максиме, но глаза ее сверкали. Она повернулась к Никасу и надвинулась, чуть наступив на его ступню своей ногой в шлепанце. – Вернулась. Для того, что бы он потерял меня навсегда. Я же говорю, Никас: нас научили, как работает любовь. Есть нотная грамота, где записаны все ля-би-моли. Мы охотно верим тем, кто хорошо к нам относится, чтобы потом выяснить, что любят не нас. А личное спокойствие и комфорт. Любят не тебя, не личность, которой ты являешься. Любят состояния, которые с тобой связаны. Нас обманывает страсть.

– Набор эмоциональных состояний и есть наше представление о человеке, – сказал Никас, выдерживая ее взгляд. – Не все способны смотреть дальше.

– Он знал, что для меня значит этот вертолет! – заорала Максиме. – Знал и совершил такое!

Никас схватил ее и прижал к себе.

– Вертолет, – процедил он. – А люди?