Текст книги "Длань Одиночества (СИ)"

Автор книги: Николай Дитятин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

– Что ты можешь?

Божество усмехнулось уцелевшим ртом. Оно раздробило остатки предплечий одно об другое, заострило, превратив в два лезвия. Рядом с ним из негатива выплыл обугленный, похожий на оскаленную мумию, Все. Он держал наконечник копья, деформированный, черный, как сам хозяин. Молнии вокруг него создавали сияющую корону.

Геноцид ударом руки отбил летящий в него снаряд отрицания и довольно загрохотал.

* * *

Неунывающий отсек голову трехметровой твари, пытавшейся пробить строй, а потом спрыгнул вниз, полностью окунувшись в негатив. Это было странное ощущение. Тот словно терял какую либо индивидуальность и становился жидкостью. Обжигающей, ядовитой, смертельной. И только встречая смелость и бесстрашие, рассеивался, и тогда с ним можно было бороться.

В толще врагов он видел, как они лишаются своей обобщенности, и резал, протыкал, рассекал, запрещая себе думать об усталости, смысле и возможном конце всего этого. Он забывался в боевом трансе и сам словно отдалялся от своих солдат, принимая испытание одиночеством. Неунывающий не хотел врать себе, что не боится его. Такая очевидная ложь не очерняет, она просто выставляет на посмешище. Все равно, что сказать: у меня сегодня отличный день.

О Максиме по-прежнему ничего не было слышно. Их план, ненадежный, опасный, но единственный, угрожал не сработать. Они полагались только на ее нетерпеливость. В сущности, они просто позаимствовали изначальный замысел позитива. Но Максиме ничего не стоило подождать, пока крепость падет. И «запланированный» прорыв не станет скорбной шуткой.

Где же она?

Вокруг никого не стало. Неунывающий обнаружил, что стоит в удушливом тумане разлагающихся тел. Рыцари с тяжелыми отрицаниеметами теснили негатив от его позиций, от его поредевшего, измученного строя. Бах-бах-бах! Артиллерия в клочья разрывала тылы. Мимо оглушенного схваткой прима прошагал механизм, похожий на орудийную платформу на трех ногах. Он пострелял куда-то вдаль, бухая массивными ступнями, а потом обратился к нему голосом Воли:

– Держишься?

– Да, Стальная, – Неунывающий выдохнул, опустив меч. – Дела идут неплохо, я бы сказал. Есть время сделать приседания, для общего тонуса. Этот импульсивный, дерзкий, поедающий мечи человек с вами?

– Он говорит, что рад, что ты не сможешь напоминать ему об этом слишком долго, пушечное мясо.

Неунывающий рассмеялся, но быстро посуровел. Туман понемногу рассеивался, и стало видно, что происходит внизу. Посреди черного шторма бились Геноцид, ЛПВВ и Все. Потрепанное Солнышко смогло еще на минуту разорвать сплетение железных колючек. Луч его, словно высоко-мощный лазер, ударил в плечо негативного титана, но тот даже не заметил нападения. Только злоба зашипела. Это был какой-то кошмар.

– Вы ее не видели? – спросил он.

– Нет. Никаких сообщений на этот счет.

– Она…

Она вынырнула из негатива как беспощадный глубоководный хищник. Хлопая разорванными парусами, Лазарь быстро приближался к позициям Неунывающего. Тот замер. В широко раскрытых глазах, прямо на чистой голубой радужке, оскалилось досками отражение проломленного носа. Корабль радовался встрече. Вокруг него поднимались волны негатива, глотающие отрицание. Бурун под килем высоко задрал носовую часть.

Максиме стояла у основания бушприта, чуть согнув ноги.

– …здесь, – прошептал Неунывающий. И закричал, обернувшись назад: – Разойтись! Разойтись!

Негатив, воодушевленный близостью хозяйки, несся вперед, возвращая отнятое расстояние.

– Как только она пройдет, смыкайте строй! Все резервы сюда! Все! Чем больше негатива пройдет, тем сложнее будет тем, кто в Крепости!

Прим крутанул меч в руке. Успокоил дыхание. За его спиной войны нехотя расступались, образуя коридор для Максиме. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Над ним с воем пролетело нечистое брюхо Лазаря, покрытое зубастыми полипами. Следом за ним пришел негатив. Неунывающий вновь оказался в потоке зла, обходящего его, открывающего глаза, протягивающего лапы. Он легко отрубал их, погружаясь в спасительный боевой транс. Только бы Никас не сплоховал… Только бы Никас…

Его клинок, не знающий преград, с лязгом врезался во что-то и отскочил. Огромный уродливый меч, покрытый картинами насилия, стоял перед ним, воткнутый в металл. А вокруг ширилось свободное место, словно поток негатива распирал изнутри пузырь. Возжегся странный голубоватый свет.

– Привет, красотуля.

Неунывающий, словно давно взведенная пружина, развернулся, рубя клинком по диагонали.

– Да чего ты такой агрессивный? – хохотнула Максиме, отражая удар Рукой Одиночества.

Брызнули голубые пищащие искры. Они упали вниз, сияя и потрескивая. Неунывающий, ударил снова, они быстро втянулись в сложный фехтовальный танец, где один партнер словно пытался достучаться до другого. Максиме парировала все его удары, иногда кончиком когтя, но всегда успевая увести меч в сторону или оттолкнуть его. Выражение ее лица оставалось насмешливым. Но это была не злая насмешка, скорее она потешалась над тем, что Неунывающий не может отнестись к схватке так же беззаботно как она.

– Дай угадаю, – говорила она, не сбивая дыхания. – Вы специально хотели пустить меня внутрь. Там меня ждет мой любимый добродей по имени Никас. Который хочет оторвать мне голову. Расчет был на то, что я нетерпелива, да? Это правда, я не собираюсь ждать, когда это там упадет последний защитник, вскинув последний меч в последнем салюте позитиву. Однако, я должна признаться, что ты с первого взгляда пришелся мне по душе, мой светлый пирожок с повидлом. Я хочу, чтобы ты заставил меня полюбить позитив. Взялся за меня как следует, и отшлепал по заднице блестящей латной перчаткой. Поэтому я задержусь здесь. Я позволю тебе ранить себя, даже убить, если сможешь. Только представь, как ты обрадуешь этим свою мамочку.

В этот момент Неунывающий, превзошел сам себя и успел отсечь Максиме мизинец и одну фалангу безымянного на Руке Одиночества. Та оскалилась, парировала следующий удар, и врезала приму живым кулаком в челюсть. Тот вздрогнул и тут же ответил, но перед ним уже никого не было.

Все что он успел сделать дальше, так это выставить над собой клинок, подперев его конец второй рукой. Потому что все его инстинкты вопили об опасности падающей сверху, словно Дамоклов меч. Это он и был. Врезался рубящим ударом в тонкую светящуюся линию, все равно, что столовый нож в швейную иглу. Неунывающий не удержался, вскрикнул, а потом резко скользнул вправо, убирая пальцы от гудящего лезвия. Он отскочил почти к самой стене пузыря. К нему потянулись лапы, но Неунывающий отрубил их не глядя. Он неотрывно наблюдал за тем, как Максиме поднимает этот уродливый кусок окаменевших трупов и железа перед собой, как пушинку. Как прутик для запекания зефира. Неунывающий отчетливо ощутил, как его тело становится белым, мягким, сладким цилиндриком.

Внимательно следя за ее рукой, он побежал по дуге, с правой стороны. Максиме ждала его, закрывшись мечом по диагонали, словно перечеркнув свое тело. Прим попытался обмануть ее, кружась вокруг, меч его двигался рывками, сверкал, исчезал, появлялся снова. Жаждал уколоть, чтобы проверить, не солгала ли черная душа, чтобы подзадорить его, заставить сражаться в полную силу. В две полные силы.

Полоса бугристого железа злобно парировала каждый выпад. А потом Максиме сама открылась, и тонкое жало рассекло хламиду, все эти старые пахучие тряпки. И плоть.

Ткань размокла, словно бумага, побагровела.

Максиме, приоткрыв рот, слабо застонала на выдохе. Неунывающий совершенно оцепенел, увидев кровь создателя. Все в нем кричало: бей, бей снова, убей ее! Но он глядел как пятно, медленно меняя форму, ползет вниз. Как тонкая струйка застревает на пыльном колене врага. И откуда-то срывается одинокая капля.

Кап.

– Теперь ты веришь? – спросила Максиме нежно, как любящая мать. – Дерись лучше.

Неунывающий очнулся от транса и тут же ударил, сделал выпад, от которого заскрипели все ремешки на его доспехах. Он метил в лицо, открытое, в правый глаз. Она не подняла меч, только недостаточно быстро подалась влево, и лезвие рассекло висок. Снова показалась кровь. У прима появилось необъяснимое ощущение, что он загоняет себя в ловушку.

Клинок Насилия рванулся вверх, Максиме прокрутила его над собой, закрыв глаза, словно от наслаждения, а потом атаковала. Неунывающий гаркнул, отведя удар в сторону. Отскочил, скользнул в сторону, завертелся как уж. Пол вокруг него раскрывался глубокими шрамами. Максиме оттеснила его к стене, а потом яростно, словно бык вошла в клинч. Они давили, совершенно обезумев от адреналина, клинки скрипели друг о друга, будто зубы.

Максиме побеждала.

Руки Неунывающего дрогнули, и Максиме оттолкнула его в негатив. Прим угодил в него, словно в густую смолу. Его схватили десятки лап и принялись рвать, царапать, терзать. Меч вырвали из рук, и тот пропал во тьме.

– И ты тоже, – сказала Максиме разочарованно. – Неунывающий. Слова. Ничего кроме слов.

Прим, наполовину погрузившийся в негатив, закричал, его лицо осветилось внутренней силой. Он рванулся вперед и лапы чудовищ затрещали и лопнули, словно ослабшие путы. Неунывающий рванулся еще раз и припал на одно колено перед Максиме. Тяжело дыша, истекая сущностью из ран. Та улыбнулась и коснулась мечом его плеч.

– Так-то лучше. За стойкость, я посвящаю тебя в истинные рыцари позитива.

Неунывающий дико посмотрел на нее. Он резко встал. Часть доспехов с него сорвали, но нагрудник оставался на месте. Прим снял его, не спуская глаз с Максиме, связал ремешки, что-то вырвал из подклада и сделал импровизированный щит, горизонтально надев пластину на правое предплечье.

– Продолжаем? – спросила Максиме.

Неунывающий ответил, бросившись на нее. Максиме отшатнулась от тяжелого удара в живот, закрылась Насилием. Позитивный образ двигался как молния. Она едва успевала парировать его атаки. Край нагрудника врезался ей в ребра, колено, плечо. Максиме довольно постанывала, рассекая пустоту, которая должна была быть Неунывающим. На пол, вместо его головы, падали отрубленные кусочки доспеха.

Стены негативного пузыря пронзили серебряные мечи. Позитив пытался пробиться снаружи, чтобы помочь своему командиру. Они готовы были сомкнуть кольцо, уничтожив прорыв. Увидев это, Неунывающий сделался почти невидим. Неуязвим. Получая удар за ударом, Максиме кричала, но улыбка не сходила с ее губ. Опираясь на меч, она жадно наблюдала за тем, как позитив пробивается сквозь черноту. В ее глазах появились искорки чего-то теплого. Она могла бы наблюдать за этим бесконечно, но…

– Хорошего понемножку, – пробормотала она.

Удар Неунывающего рассек ей лоб и опрокинул на спину. Он склонился над ней, отведя назад руку с щитом. Край нагрудника зазубрился и стал по-настоящему опасным оружием.

– Ты же не ударишь лежачего, – выдохнула Максиме, протянув руку к его щеке. – К тому же женщину.

– Пусть меня проклянут все позитивные установки, но для тебя я сделаю исключение, – процедил Неунывающий.

Он подался вперед, полузакрыв глаза. Голоса позитивных воинов окликали его. Агонические визги негативных тварей были приятной музыкой, как и шипение отрицаниеметов. Все закончится здесь и сейчас. Тирании Максиме придет конец.

Рука Одиночества перехватила край нагрудника. На лице Максиме не было ни следа прежнего удовлетворения. Она была в бешенстве. Резко рванув щит в сторону, она сломала Неунывающему руку, а потом опрокинула его, вскочив на ноги как кошка.

– Ты совсем из ума выжил, блестяшка? – закричала она, брызгая слюной. – Хочешь, чтобы Одиночество вылезло прямо посреди твоих сладкожопых мальчиков-зайчиков?! Так далеко от Никаса? Так-то ты о них печешься, экзальтированный придурок? Решил убить меня самостоятельно, забыв о последствиях? Тщеславие и мстительность оглушили тебя, Неунывающий. Ты не справился. Подними щит.

Прим, сжав зубы, смотрел на нее снизу-вверх. Охнув, поднял сломанную руку, закрывшись посеченным изуродованным панцирем. Голубым, как его померкнувшие глаза.

Подняв Насилие, Максиме занесла его над собой, как тесак. Позитивные солдаты кричали, прорываясь внутрь. Но они не успевали. Чудовища разрывали их когтями-кинжалами, ломали мечи, откусывали головы. Теснили назад. Они не собирались отдавать им этот коридор.

– Прости меня, Стальная, – прошептал прим.

Меч ахнул вниз, разрубив нагрудник и Неунывающего от темени до промежности. Клинок кровожадно загудел. Останки прима медленно кренились в разные стороны. На срезах полыхнул белый огонь, и рассредоточенный рыцарь позитива начал распадаться крупными искрами синего и белого.

Максиме провела по рассеченному лбу пальцами, и стряхнула кровь негативу. Тот вспучился, почти взорвался, и последние, вопящие от горя, позитивные воины пропали за черной стеной.

– Кто не спрятался, я не виновата.

* * *

Котожрица навострила уши.

Что-то приближалось сверху. Что-то тяжелое. Оно билось о здания, сносило мосты, громило все на своем пути и трещало само. Ее засадный отряд приготовился, укрытый в коридорах, переулках и нишах. Здесь были даже те сущности, которые совершенно не подходили для битвы. Водянистые, словно медузы, покрытые антрацитовыми жилами глифы, парящие в воздухе. Паукообразные, радужные наркотические галлюцинации. Фракталы, издающие тихий перезвон. Различные химеры воде Натуры, но куда более мирные, охраняющие сны детей. Длинные и тонкие, как серпантин драконы. Охающие тучки, с глазами-звездочками. Из одной выглядывал затаившийся месяц, каким его изображали на средневековых фресках. Он озорно подмигнул Котожрице.

Да, – подумал она. – И я – тоже.

Никас придумал ей доспехи и оружие. Тонкие, но жесткие латы, покрытые орнаментом из мрачных кошек. И дробовик.

«Просто стреляй в сторону врага», – сказал он.

Она любила такие лаконичные инструкции.

«И береги себя».

Никас очень не хотел, чтобы она оставалась здесь. Он умолял ее пойти вместе в бункер Воли. Но жрица не для того вела этих отчаянных ребят по горящему, разбитому пути, чтобы сейчас оставить одних. Они потеряли все, включая собственные миры. У беженцев был только шанс отомстить. Погибнуть, но за что-то.

Аркас понял ее. Но вытянул клятву, что она не будет лезть на рожон. На их долю выпадет какое-то количество негатива. Если позитив на стене среагирует достаточно быстро, его может быть всего нечего. Среди них должна быть Максиме – это уже куда опаснее. «Если она появится – беги. Беги так быстро, как только можешь. Не думай над направлением, просто чеши оттуда словно настеганная, словно цель твоей жизни – догнать собственную попу. Поняла?»

Котожрица улыбнулась.

Пошел странный дождь. Из древесных щепок.

«Что-то тяжелое» упало прямо перед их позициями. Оно еще несколько раз бахнуло израненными боками об углы зданий, расквасило нос о пластик, заменявший здесь землю, и застыло. Щепки и обломки сыпались вослед еще какое-то время.

– Это… корабль? – изумленно прошептала жрица.

Лазарь дергался и скрипел. Ему было очень больно. Мачта переломилась и смотала в узел паруса. Киль превратился в цепочку переломов. Борта измочалило и пробило. Но, в то же время, он был в восторге. Он попал внутрь Крепости. А перед ним был враг.

Натура вопросительно посмотрела из своего угла. Котожрица пожала плечами. Этот курган из растопочной древесины, казался живым. Что-то шевелилось в его центре. Что-то густое и мрачное, словно гигантский слизень. Оно пыталось на ощупь выбраться наружу. Поглядеть своими глазами на сладкое лоно Крепости. Расколотую палубу с треском пронзили перекрученные лопасти. Нос корабля разметала, треща разбитым стеклом, металлическая морда. Это был обгоревший, покрытый вмятинами кокпит вертолета. Он глядел перед собой разбитыми обзорными окнами. В них плескался негатив. Густая клейкая масса скрепила между собой обломки древесины и металлические культи, которые вытолкнуло нутро корабля. Быстро, болезненно дергаясь, Лазарь встал на девять неровных ложноножек. Озираясь как ящерица, он сделал рывок вперед и остановился. Потом еще один.

Котожрица, обомлевшая от страха и отвращения, пришла в себя от крика. Кто-то из ее воинства не выдержал и выдал себя. Это подействовало на рыцаря любви, как пощечина.

– В атаку! – закричала она.

Прятаться было уже слишком поздно.

Лазарь мгновенно уставился на нее, и его нутро завыло расстроенным движком. Ему наперерез бросились булькающие рыболюди в красных накидках и с трезубцами. Бегущие на человеческих руках глиняные блюда. Связанные нитями созвездия рубинов, испускающих тонкие жгучие лучи. А так же прочие чудеса живого человеческого разума.

Выглядело это неважно. Котожрица подумала, что эта сцена – последнее с чего можно писать батальное полотно.

Не в силах оставаться в стороне, пока самоотверженные блюда пытались засыпать Лазаря крохотными яблоками и грушами, Котожрица бросилась вперед. Корабль, хлещущий лопастями вокруг себя, словно стальными тросами, превращал рыболюдей в горстки требухи. На него налетела Натура, вцепилась в загривок и начала выдирать доски.

Котожрица вспомнила зачем Никас дал ей ружье, которое не нужно было перезаряжать. Она проделала несколько дыр в борту, из них выплеснулось машинное масло, смешанное с щепой и мелким металлическим мусором. За ней последовали образы из ополчения Крепости. Они окатили Лазаря отрицанием, тот стряхнул с себя Натуру, но попятился прямо под огонь защитных орудий, выглянувших из стен. Израненный, сочащийся жидкой ржавчиной и древесной трухой, корабль рухнул в открывшийся под ним люк. В бездонную ловушку.

Некоторое время все напряженно ждали продолжения. Ничего не происходило. Котожрица выдохнула, и ополченцы расслабились вслед за ней. Люди-бананы из какого-то давно сожженного мира, который Котожрица прошла в самом начале путешествия, приободрились. Они обнимались, сплетаясь кожурой.

– Рано радуются, – буркнула Натура.

Она подошла к Котожрице, слегка подволакивая правую заднюю лапу.

– Мы неплохо справились, – ответила Котожрица. – Пусть обнимаются сколько угодно.

Ее руки все еще дрожали, и она крепче вцепилась в подарок Никаса.

– Я просто хочу сказать… – начала химера.

– Оборона прорвана.

Над головой химеры завис крохотный механизм. Натура саркастично покивала.

– Они идут с северо-запада, – продолжала Воля. – Ориентируйтесь на это направление. Их много. Закрыть прорыв пока не удается.

– Кайфово, – буркнула Натура еще более мрачно.

Котожрица посмотрела на нее, но ничего не сказала. Она передала информацию командирам отрядов, стараясь говорить ровно. Партизаны разворачивали фронт на северо-западном направлении. Прятались на выходах из узких коридоров и улиц. Ополчение оборудовало огневые точки с тяжелыми отрицаниеметами, разворачивая переносные баррикады. Сначала она не хотела говорить им, что негатива будет гораздо больше, чем они рассчитывали. Надеялись. Но потом коротко предупредила об этом. Они только ускорились.

– Нам конец.

– Натура! – не выдержала Котожрица. – Перестань! Точнее: отставить! Это люди-бананы, понимаешь? Они мягкие и скользкие. Это все, что можно сказать про их боевые умения. Они видели, как их племя превращают в кисель! И все равно они готовы сражаться! Нас спасет решительность и самоотверженность. Так что хватит нагнетать. Хорошо?

Химера пожала плечами, вздохнула, и отправилась вслед за жрицей.

Они миновали поворот за поворотом, отстав от основных сил. Котожрица прислушивалась к далекому грохоту на стенах. Крикам. Взрывам. Лязгу доспехов. На мгновенье выглянуло Солнышко. Исполосованное острейшими шипами, оно продолжало улыбаться. Свисц! Свисц! Свисц! Оно стреляло светом куда-то за стену. Недолго. Колючая проволока опутала его как виноградные лозы и утащила назад.

– Бедное, – прошептала Котожрица, бессильно сжав кулаки. – Стой.

Она навострила уши.

– Ну что там? – недовольно обернулась Натура.

– Что-то движется внизу, – Котожрица склонилась.

– Это один из этих механических страшил Воли. Чего удивительного? Они тут везде.

– Обычно они молчат…

«Мы спасаем жизни, мы спасаем жизни, мы спасаем жизни».

Натура успела что-то буркнуть привычным тоном. Потом она исчезла. Ложноножка утащила ее, разорвав толстую техническую решетку в полу как бумагу. Жрица не успела даже выкрикнуть ее имя: Лазарь медленно выполз наружу, расширив дыру темными колыхающимися боками. Под кокпитом бесформенная пасть пережевывала что-то зубами-металлоломом. Монстр весь был покрыт кратерами от попаданий, сгорбился, покрылся ржавыми металлическими пластинами. От корабля остались только торчащие иглы сломанных досок и балок.

Слепой кокпит уставился на Котожрицу.

– Мы спасаем жизни.

Сказало оно клокочущим шепотом.

Котожрица выстрелила. Еще раз. Лазарь дернулся, заскреб ложноножками по новым ранам, резко боднул Котожрицу и бросился прочь, скрывшись между зданий. Через несколько секунд кто-то закричал в отдалении и сразу замолк. Рыцарь любви, мыча от боли, поднялась и с трудом побежала на звук, понимая, что эта тварь может уничтожить все сопротивление поодиночке. Отряд за отрядом. Ее рация была сломана ударом проклятого чудовища.

Она протискивалась сквозь технические тоннели, пробиралась между могучих фундаментов башен, ориентируясь только на звуки борьбы. Два раза она успевала только увидеть металлический хвост с погнутым пропеллером, с которого стекала сущность. А кругом распотрошенные, разлагающиеся тела дузей.

«Мне его не догнать», – подумала она отчаянно.

Что же делать? Что?

– Вы не спасаете жизни! – закричала она, не понимая до конца свой замысел. – Вы убийцы! Бессердечные жестокие мясники! Вы никого еще не спасли! И не сможете, потому что не понимаете что такое «спасать»!

Она стояла на перекрестке, озираясь, направляя оружие то в одну сторону, то в другую. Ее уши поворачивались из стороны в сторону.

– Ложь.

Оно приближалось. Котожрица не могла понять откуда. С четырех сторон одновременно.

– Ложь.

С восьми.

– Ложь!

С шестнадцати.

Лазарь упал сверху. Он с грохотом приземлился, ударив металлом о металл. Котожрица отскочила в сторону, к стене. За ней помчался хвост, взломал бетон и распорол арматуру внутри. Образ нырнул вниз и выстрелил. Лазарь вертелся и шипел от боли, как змея.

«Его нужно увести прочь», – быстро подумала Котожрица.

Она продолжала стрелять, пока монстр не ошалел от боли, а потом побежала. Лопасть успела хлестнуть ее, почти снеся голову, но недостаточно точно. Срезала кусок уха и клочок скальпа. Котожрицу мотнуло к стене, но она не проронила не слезинки и побежала прочь от позиций партизан. Взбешенный враньем Лазарь, ринулся за ней. Не брезгуя вертикальными поверхностями, он напоминал ящера, преследующего юркого таракана. Снося оборонные системы, монстр, наслаждался погоней. Он должен был спасти Котожрицу, даже если она этого не хотела.

Обычно никто не хотел.

Он, с хозяйкой, прошел так много еще в том, прошлом мире. Тогда все было иначе. Их появления ждали, как сошествия ангелов. Раненые, покрытые кровью люди, благодарили его вместительное нутро. Он уносил их в безопасное место. А потом возвращался за другими. И так без устали, почти без перерывов. Хозяйка никогда не уставала. В чем-то она была прочнее его металлических деталей. И надежнее.

Когда она создала его здесь, то установила новые правила. Лазарь не противился. Он готов был спасать жизни снова и снова, сколько потребуется. Но теперь нужно было делать это по-другому. Охотиться. Загонять. Резать.

Не удивительно, что теперь никто не хотел спасаться.

Они просто не понимали.

Иногда они везли безнадежных. Еще в пути вертолет чувствовал, как в брюхе появляются мертвецы. Перед этим они очень мучились. Лазарь помнил крики, которые хозяйка слышала даже через вой его мотора. Даже сквозь наушники. Каждый раз она сжимала зубы и гнала его что есть сил. Зашпоривала как скакуна. Он никогда на это не обижался. Только начинал чихать, но она быстро приводила его в форму. Лазарь любил ее за это. За то, что она понимала, что он часть команды, а не просто летучая железяка. Каждый раз, заливая в него топливо, она благодарила и гладила его.

Хозяйка просто не хотела, чтобы люди надеялись напрасно. Не хотела, чтобы они страдали, ожидая спасения, которого не будет. В конце все умрут. Но перед этим потеряют себя, потеряют близких, потеряют все. Предадут свои идеалы. Найдут другие. Предадут их тоже. Человеческий разум это кренящаяся башня из хрупких компромиссов. С каждым кирпичиком ты становишься все безразличнее к тому, из чего строится эта башня.

А тех, кто говорит, что жизнь прекрасна, нужно безжалостно уничтожать. Их эгоизм и ограниченность невозможно осознать. Они настолько погружены в себя и свое «счастье», что готовы простить реальному миру что угодно. Любое преступление.

Страсть – наше проклятие. Она заставляет нас любить уходящее. Боятся неизбежного. Ненавидеть обыденное. Так в нем говорил голос хозяйки.

Если бы это существо, бегущее от него, просто набралось смелости и встретило спасение с благодарностью, глупой погони можно было избежать. Куда оно спряталось? Лживое неблагодарное существо. Где ты?

Котожрицу била крупная дрожь. Она ползла вдоль стены какой-то промзоны. Сверху была крыша из толстых балок и стальных листов, гигантскую площадь занимали многотонные станки, холодные и молчаливые, как надгробия. Конвейерные ленты и трубы пересекали пространство между ними. То тут, то там были свалены кучи отходов или шлаков. Проползая мимо одной из них, Котожрица увидела кусочек чего-то белого в бесполезном массиве.

Она протянула руку и взяла это. Мотивация. Ну конечно. Воля отдала все запасы этого бесценного ресурса гарнизону, чтобы они могли выстоять безумный напор негатива. Хоть какое-то время. После этого все производство было остановлено, а оборудование выведено из строя, чтобы не попасть в руки Максиме готовым.

Жрица проглотила находку и почувствовала тепло, желание жить и сражаться. Скакун Максиме успел отрубить ей левую кисть, и распорол бедро с той же стороны. Раны заживали, но медленно. Теперь процесс пошел лучше, чем когда либо.

Жрица прислушалась. Она уже давно не видела Лазаря и боялась, что тому наскучили кошки-мышки, и он отправился обратно к ополчению. Рыцарь приподнялась и на четвереньках прошмыгнула к одному из станков. Легонько ударила по нему дулом ружья. Что-то мгновенно отреагировало, пробежав между рядов недалеко от нее.

Нет. Он не ушел.

Хорошо.

Котожрица помедлила, набираясь сил. А потом бросилась, что есть силы между рядов машинерии, на выход из этой темной и мрачной ловушки, где ее рано или поздно найдут, используя только упорство.

Он мгновенно помчался следом. Попятам. Шепча что-то невразумительное. Врезаясь и разрушая контейнеры, вагонетки и металлоконструкции. Расшвыривая кучи шлака, прыгая по станкам, бросая хвостом котлы в след жрице. Тяжелые формы для отливки падали в шаге от нее и только кошачья реакция и прыгучесть еще берегли сущность. Она подпрыгнула и развернулась в воздухе, выстрелила в приближающийся кокпит, приземлилась и тут же шмыгнула влево. Взбешенный Лазарь пробежал мимо.

Что-то произошло. Там, наверху, за крышей, прогремело. У жрицы все волоски на теле встали дыбом. Грохот, гул осыпающегося бетона. Она не могла знать, что это Геноцид в последней битве с ЛПВВ и Все выстрелил плазмой так неистово, что пробил стену и разрезал напополам главную башню города. Покои Воли повлекло вниз, вместе с верхней четвертью здания. Медленно, словно не веря, эта громада повалилась вниз, прямо на промзону.

Котожрица ничего этого не знала. Но она буквально крестцом почувствовала, что сейчас случиться что-то очень плохое. Намного хуже, чем изнуряющее бегство от безжалостной твари.

А потом все сущее над ее головой превратилось в одно большое месиво. Пространство содрогнулось и ее подбросило в воздух. Сам дидакаэдр мгновенно проломил своей колоссальной массой крышу и врезался в пол, смявшись под собственным весом. Все вокруг заволокло пылью. Котожрица не могла видеть, но ощущала, как кругом падают куски бетона размером с автомобиль, а также листы железа и обломки балок. Оглушенная, она уже не могла слышать, как крыша рвется, словно старая сухая тряпка.

Что-то ударило ее по плечу с такой силой, что она не смогла даже понять насколько ей больно. Только мяукнула и припала на одно колено. Только бы не потерять ружье.

Никас, я так хочу увидеть тебя еще раз.

Со сплющенного дидакаэдра сползла вольфрамовая грань. Она размозжила десяток станков и погнала перед собой волну из металлолома, мусора и бетона.

Надо бежать, – вопил тонкий голосок в голове жрицы.

Нет. Сил. Больно. Шумно. Я не вижу ничего.

Она оперлась о ружье и встала. Остатки мотивации, растворяющиеся в ее сущности, помогли сделать шаг. Еще. Она пошла. Заковыляла. Потом ее толкнуло сзади, подбросило, зажало.

В темноте мяукали кошки. Нет, – говорили они. Так не годится. Ты вернешься к нам. Нам нужна твоя жизнь. Возвррращайся. Возвррращайся. И эти раздражающие скачки по лицу. Кусания за пальцы. Царапанье пяток.

Котожрица облизнула сухим языком дрожащую скрюченную кисть и протерла глаза. Она не понимала, дышит она или нет. Было слишком больно, чтобы дышать. Вокруг еще держалась пыль. Но она видела, что лежит на куче бетона и стали снаружи промзоны. Ее ноги засыпало. Левая рука не подчинялась. А из живота торчала арматура, пробившая доспехи.

«Сколько у меня осталось жизней?» – подумала она. – «Половинка половинки?»

Она не слышала, но видела, как его силуэт ползет к ней. Передняя часть. Из разрыва торчали какие-то связанные проволокой цилиндры, трубки и стучащие поршни. Лазарь дергался, разливался негативом и маслом. Ложноножки подтягивали его как амебу.

Ружье Никаса торчало из обломков справа от жрицы. Один лишь обломанный приклад. Котожрица потянулась к нему, но арматура не пускала. Изо рта брызнула светящаяся сущность. Она и свой крик не смогла услышать. Когда тянулась, разрывая внутренности, рыцарь бесшумно раскрывала рот. Может, это было к лучшему. Собственные предсмертные вопли, окончательно лишили бы ее сил. Пальцы с обломанными ногтями, сомкнулись вокруг остатков приклада.

Она тянула и тянула, ей казалось, что она само небо, пытающееся вырвать у земли сердце. Дробовик поддался. Он нехотя позволил вытянуть себя. Нехотя лег на бетон. И нехотя выстрелил. Мимо.

Лазарь лежал в нескольких метрах от жрицы. Ему было так же плохо, как ей. Он вытянул вперед ложноножку и с трудом проволок себя еще на полметра.

Котожрица знала, что эта тварь сейчас шепчет. Он начинал делать это, когда приближался достаточно близко.

– Мы… спасаем… людей…

Жица выстрелила еще раз. В расколотый глаз. Прямо в темноту кокпита. Что-то вылетело с другой стороны располовиненного тела.