Текст книги "Длань Одиночества (СИ)"

Автор книги: Николай Дитятин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 38 страниц)

В отличие от прошлого раза, он помнил все, что произошло. Его лучшая подруга вынула из хламиды костяной нож. А потом ударила, но не в него, а по касательной, разодрав Никасу бок. Выражение ее прекрасных глаз в этот момент было совершенно безумным. Никас мог поклясться, что видел в них все то, что она внушила себе. Она убила его, извинилась, сбежала. А потом были слова Цинизма, попытки бабочки воскресить скрюченное тело и водовороты крови.

Нож, который не смог вынуть Цинизм, на самом деле застрял в костюме Никаса. Тот достал его, ощутив обжигающий холод рукояти. Журналиста замутило от одного вида этой отвратительной штуковины.

«Она съезжает с катушек» – сказал Цинизм. «Совесть не дала ей убить тебя. Но Максиме уверена, что ты мертв. Ударь ее этим оружием в спину и забери Одиночество».

– Заткнись! – крикнул Никас. – Заткнись, ублюдок, заткнись! Как я могу убить ее, да еще и в спину, если она довела себя до помешательства, чтобы не сделать того же со мной?!

Цинизм не ответил, но легче от этого не стало. Максиме не остановить по-другому. Спазм совести, это не та причина, которую можно назвать уважительной для отступления. Только не сейчас. Ты должен сделать это ради тех, кто еще чувствует. Создает. Ищет. Возможно Многомирье однажды погибнет само по себе, как и Материя. Но, пока этого не случилось, каждый новый день, это десятки новых миров, которые заслуживают быть живыми.

Максиме.

Ты не права лишь в одном. Что не оставляешь нам ни единого шанса. Это слишком жестоко.

Аркас представил как однажды, в городе кошек, по обитым бархатом улицам, пройдет одинокий образ. Кошки-стражники, спящие то тут, то там, навострят уши, еще не проснувшись. А потом откроют глаза и резко вскинут острые мордочки, толстые мордочки, широкие мордочки. Кто это? Кто посмел явиться в наши владения? Это будет Котожрица. Немного другая, отличающаяся от той, что запомнил Никас. Мелкие детали будут рознить ее с девушкой, делившей с ним последние часы перед сражением. Она вряд ли будет помнить об этом. Но это не так важно.

На главной площади зашевелится Архикот. Он встанет ото сна, присядет на огромную пушистую попу и начнет неторопливо вылизывать лапы, ожидая. На его макушке будет Шу-шу. Она станет мяукать и беспокоится. Топтаться по голове хранителя. И тот склонится, чтобы дать ей спрыгнуть. Кошечка побежит среди просыпающихся собратьев. Они, недоуменно, но азартно последуют за ней. И где-то, посреди коробок и домиков, Шу-шу и новая Котожрица встретятся. Кошка замяукает еще громче и запрыгнет на протянутые руки. А потом лизнет девушку прямо в улыбку, подтверждая право Котожрицы и дальше славить кошек.

Никас улыбнулся.

По его лицу пробежала Бабочка. Отвратительное ощущение. Ему пришлось открыть глаза. Насекомое слетело на приборную панель автомобиля. Оно ползало вокруг экрана навигатора, намекая, чтобы человек поскорее задал пункт назначения. Тот вздохнул и назвал имя.

Спящий солнечный мир наполнял тихий звук поющего рожка. В густой траве что-то шуршало и посвистывало, словно игрушка-пищалка. Деревья шумели, раскачиваясь. С древних стволов сыпались чешуйки коры, увядшие иголки-трубочки, шарики засохшего сока. Они попадали в прозрачные ручьи, которые уносили их в даль, неизвестную здесь.

В море.

На берегу его, рядом с каменным маяком, стоящим в стороне, словно безмолвный свидетель, собрались жители этого мира. Те, кто не хотел уходить до последнего. Несколько тысяч, не больше. Красивые, высокие, краснокожие гуманоиды, укрытые шкурами животных. Глубоко под капюшонами они прятали слезы от родных. Нельзя было печалиться сейчас. Поэтому они пили, ели и смеялись. Они разрисовали себя красками из глины, ягодного сока и крови животных. Как и многие народы до них, объяснились друг другу в любви в последний раз, простили врагов и пообещали встретиться где-то еще. В иных землях, при иных обстоятельствах.

На гальке перед ними лежали примитивные лодки, но сейчас они были не нужны. Не сговариваясь, следуя за первыми смельчаками, люди поднимались и шли к накатывающим волнам. Заходя все глубже, они вздымали руки вверх, прощаясь с солнцем, а то, к сожалению, не могло ответить. Но оно старалось согреть их в пути на холодное дно. Светило ярко и успокаивающе.

«Жаль, что ты не можешь последовать за нами», – говорили люди.

Они скрывались в воде, один за другим. Целыми семьями, общинами, племенами. Пока на берегу не осталось никого. Только следы костров, косточки, оставшиеся от пира, и пустые бурдюки.

Не осталось никого.

Кроме двух фигур в звериных шкурах.

Одна из них сидела почти у самой воды. Как будто в последний момент передумала уходить из жизни перед надвигающимся концом света. Вода, нежно касаясь ног, подхватила заранее снятые шлепанцы и утащила за собой, словно шкодливый вор.

– Черт, – сказала Максиме, снимая с себя маскировку. – Как же я теперь босиком-то?

Она посмотрела на маяк. Красивая башня, сложенная из глыб, проложенных мелкой галькой. И все это скреплено натуральным цементом из глины и козьих какашек. Или чего-то такого. На ее вершине сложены дрова. Они должны гореть в ночи.

Максиме утерла набежавшую слезу.

Она помахала вслед ушедшим. А потом начала плакать. Она плакала долго, повторяя:

– Я спасала людей. Прости, Никас. Прости. Так было нужно.

Горе оглушило ее. Слезы сделали незрячей. В такие моменты, как сейчас, увидев исход, она становилось совершенно беззащитной.

Второй человек, не покинувший берег со всеми, находился позади. Сидел у догорающего костерка. Максиме так и не обернулась, поэтому не знала о нем. Тот уже встал и приближался. Тихо, неторопливо. Под капюшоном с пастью хищника, горели голубые глаза.

Он выслеживал ее так долго, полагаясь на удачу, даруемую Бабочкой. Шел попятам, выжидая, прячась среди негатива, который принимал охотника как брата из-за Цинизма. Жизнь его стала тихим преследованием и созерцанием уничтоженных миров, превращенных в нейтральную энергию страстей. Охотник пытался найти слабое место. Осторожно оценивал шансы. Приближался и отступал. Сколько прошло времени? Он не знал. Сколько минуло миров? Охотник сбился со счета.

Негатив опустошил его. Запрещая себе мыслить, чтоб не сойти с ума, он смог удержать тонкую скорлупу рассудка в целости. Но места под ней осталось только для одной картинки.

Со временем он заметил, что, иногда, очень редко, Пророк разрешает себе провести время в некоторых обреченных мирах. Она жила с его аборигенами, пока те готовились к массовому самоубийству. А потом провожала их, оставаясь одна. Охотник не пытался понять эти поступки. Было ли это попыткой наказать себя, лично увидеть, какие беды несет темный крестовый поход? Или просто желанием побыть в тишине и покое? Возможность излить свои чувства?

Неважно.

Это был шанс.

Она всегда оставалась одна в такие моменты. Три раза охотник наблюдал за этим ритуалом, и три раза осторожничал, отступая. Не решаясь. Но он больше не мог идти. Не мог прятаться в негативе. Устал повторять про себя: «остановить, остановить, остановить».

Никас подошел почти вплотную. Опустился на колени. А потом черная лапа резко схватила женщину за макушку, запрокинула голову, и тогда уже бледная человеческая рука вонзила нож в правый, раскрывшийся от изумления глаз. По самую рукоять, так что острие царапнуло внутреннюю стенку черепа.

Слезы смешались с кровью.

Никас положил голову Максиме себе на колени. И даже сейчас она боролась, отказывалась умирать, отказывалась покориться. Слабеющими пальцами она хватала его здоровой рукой за подбородок, шею, шарила перед собой, словно падала и хотела зацепиться за пустоту.

– Ник… Никас. Я же… Как?

Он не отвечал. Смотрел на море. Туда, где исчезла последняя надежда этого мира.

– Тебе будет боль… Больно. Ты… Не понимаешь.

Она смотрела на него уцелевшим глазом. Рука Одиночества появилась на секунду и тронула его щеку. Вместо холода, Никас ощутил тепло. Щека дернулась сама по себе. Потом Рука исчезла.

Максиме, все-таки, сдалась, замерла. Ее несокрушимая воля проиграла циничному расчету. С довольным вздохом, демон покинул Аркаса. Тот вырвал нож из глазницы и с криком выбросил его в море, как мог далеко. А потом, стараясь не смотреть вниз, накрыл лицо женщины снятыми с себя шкурами.

– Я, – прохрипел он, вспоминая как говорить.

Его губы дрожали. Сухие воспалившиеся глаза застыли.

– Я… Никогда… Не отпущу.

Никас закричал. С надломом, скрежетом, ломаясь, теряя крохи самообладания. Испуганные птицы визгливо вторили ему с вершины маяка.

Потом он держал тело за плечи и ждал. Его колотил озноб и нервное истощение. Края хламиды разошлись, открывая темный колодец на груди. Из него медленно, словно птенец из гнезда, показалось Одиночество. Оно смотрело на Никаса, хотя его бесформенная частичка не имела глаз и ничего кроме студенистой плоти. Человек задрожал от накатившего ужаса. Организм упрашивал его бежать, бежать пока слушаются ноги. Но Аркас не послушался, не выпустил Максиме.

Демон, державший в страхе все Многомирье, начал подниматься, выбираясь наружу. Словно дух леса, вырастающий из крохотного орешка. Ширилось его трапециевидное тело, расходились в сторону руки-трубы. Вытаскивая ноги-колонны из Максиме, оно стало таким всеобъемлющим, что невозможно было поверить: как оно могло поместиться в одном человеке. Дыра в груди женщины, пустая, теперь казалась бездонной.

Никас мычал от страха. Но оставался на месте.

Одиночество стояло перед ним, на фоне моря, безголовая громадина, по телу которой пробегали черные волны, словно помехи на экране телевизора. Оно казалось сбитым с толку. Рука, покрытая тысячью пальцев, неуверенно протянулась к телу Пророка. Никас стиснул зубы. На его губах показалась кровь. Чудовище смахнуло шкуры. Залитое красным лицо смотрело в небо.

Черные полосы стали шире, и побежали быстрее, внутри голубоватого тела послышались глухие звуки, щелканье, скрип. Одиночество осторожно забрало тело у Никаса, тот цеплялся за него, но голубые пальцы легко оттолкнули журналиста, угрожая холодом. Сущность держала труп максиме у груди, словно мертвого котенка. Полосы замедлились, искривились. А потом пропали. Тело Одиночества стало абсолютно чистым, как глыба льда из родниковой воды.

Оно проявляло уважение к тому, кто смог жить с ним так долго, сохраняя достоинство и силу характера? К тому, кто отнял его силу. Чье сопротивление не могло сломить, а тело превратить в сосуд горького яда? Возможно, просто забавлялось.

Одиночество взяло лодку, лежащую на берегу и положило туда Максиме. Аккуратно накрыло шкурами и зашло в воду. Оно поставило суденышко на воду. Лодка закачалась на волнах, но держалась уверено. Демон слегка подтолкнул ее. И последнее путешествие Максиме началось.

Оба, Никас и его немезида, долго смотрели вслед уплывающему островку древесины.

– Я так и не спросил, – прошептал Никас, – так и не спросил, как ее звали на самом деле.

Одиночество повернулось к нему. Человек застыл, приоткрыв рот. Вот оно. Сейчас ему предстоит стать новой тюрьмой. Он так много прошел и увидел. И теперь, что он может сказать об этой зловредной страсти?

– Я знаю, – говорил он, быстро, горячо, словно бредил. – Ты – часть нас. Наше жестокое движущее начало. Страх перед тобой толкает людей не только на преступления. Мы творим добро, пусть расчетливо, чтобы укрыться от тебя, созидаем, пусть отчаянно, чтобы спастись от пустоты, общаемся, объединяемся, дышим в унисон! Главное – не спим. Не застываем в тишине полного спокойствия. Ты не можешь быть злом. Ты причиняешь боль, только потому, что мы не в силах вместить твои дары. Потому что малы. Боимся тебя. Я думал, что нам нужно пережить тебя, стать сильнее. Но теперь, мне кажется, что нам нужно научиться пользоваться твоей силой, как Максиме! И пусть, пока мы к этому не готовы, жертвы будут медленно приучать нас к твоему присутствию. Такие как я. Ты ведь поэтому забираешься в нас. Потому что само понимаешь это. Жертвуешь свободой, чтобы не уничтожить тех, кто не готов.

Одиночество внимательно слушало его. В его груди расцвел прекрасный узор, похожий на раскрывшийся глаз.

– Я сделаю все, что смогу, – Никас улыбнулся. – Все. Продержусь достаточно долго, чтобы позитив успел восстановиться. Они найдут кого-то, кто сможет приводить новых жертв.

Перед ним ступили всеобъемлющие ноги.

Никас затаил дыхание.

Одиночество склонилось над ним, заслонив…

Небо…

Море…

Все…

Эпилог

В район Пушистых богов вошел образ.

Коты-стражники еще во сне навострили уши. Тихие, как падение снежинок, шаги разбудили их. Коты недовольно подняли головы, не торопясь, однако, вставать. Кто пожаловал в наш район? Что ему нужно?

Образ улыбался им так радушно, как только способен любящий человек. Белая, в черное пятнышко, ряса, свободно сидела на стройном девичьем теле. В коротких золотистых волосах засели аккуратные треугольные ушки. Округлое веснушчатое лицо напоминало солнышко, так же сияло позитивом, вызывая ощущение тепла и спокойствия. Зеленые глаза за аккуратными очками, с обожанием глядели на кошек.

Сначала те не поверили.

Они вскочили, подозрительно метя хвостами. Смущенно мяукая, они пошли следом, тщательно принюхиваясь там, где ступали мягкие тапочки образа.

А потом навстречу образу вышли Архикот и Шу-шу. Сначала хранитель Района обнюхал пришелицу. Поразмыслил. А потом потерся об нее скулой, да так, что девушка, смеясь, чуть не упала. Шу-шу радостно замяукала. Она бесстрашно спрыгнула с головы Архикота прямо на руки Котожрицы и принялась лизать ее подбородок, щеки, губы.

Теперь уже весь Район сбежался к месту радостной встречи. Кошки носились вокруг, скакали по крышам домиков, карабкались по стенам, и мяукали, выли, урчали.

Потом, когда волна Пушистых богов унесла ее на главную площадь, погладив тысячи спин и почесав тысячи ушек, Котожрица устроилась у живота хранителя. Взяв на руки Шу-Шу, она долго смотрела куда-то сквозь пространство, сохраняя улыбку.

Что-то маленькое, цветастое, село ей на нос и взмахнуло крылышками. А потом быстро полетело прочь, умело избегая когтистых лап.

Котожрица удивленно моргнула и сняла очки.

– Я… Помню.

Она закрыла глаза и снова открыла их. В ее памяти раскрылся ящик, которого там не должно было быть.

– Я помню. Никас. Я тебя помню.

Она снова закрыла глаза.

– Никас!

Шу-шу встревожено посмотрела на нее. Но хозяйка, больше не говорила ничего. Она положила любимицу на колени и закрыла лицо ладонями. Тогда кошечка уткнулась носом ей в живот, и уютно замурлыкала, погружаясь в сон.