Текст книги "Длань Одиночества (СИ)"

Автор книги: Николай Дитятин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

Все и Котожрица молчали, усваивая эти слова. Потом Все сказал:

– Мысль о поражении – не приму. Я еще многое должен увидеть.

– Я тоже не могу проиграть, – подалась Котожрица вслед за ним. – Это немыслимо. Невозможно. Наш участок стены будет сражаться, пока не кончится негатив. А потом я вернусь в Теополис и обниму Шу-шу.

Воля покачала головой, а Неунывающий, не пустив ни улыбки, ни намека на шутку, сказал:

– Возможно, ваш настрой ее испугает. Как бы то ни было, спасибо, что рассказали нам все. И так подробно.

– Архивариус, сохрани эти данные, – повелела Воля. – А потом предоставь мне список прибывших. Нам нужно будет включить их в план обороны. Неунывающий, поручи наших друзей одному из младших офицеров, мне нужно с тобой поговорить.

– Спасибо, нам не нужен сопровождающий, – вежливо отказалась Котожрица. – Мы хотим побыть одни и побеседовать.

Одних, конечно, их не отпустили. Воля дала им один из своих механизмов, который бесшумно парил чуть впереди, выводя друзей наружу. Неунывающий обещал вскоре найти их, чтобы рассказать о жизни здесь, но пока Котожрица не хотела видеть рядом никого, кроме Все.

Она поняла, что действительно не знала, как далеко все зашло. Слова Воли отрезвили ее. Сделали спокойнее. Она задумалась о том, что все они обречены. И Теополис, и Шу-шу, и Все. Все. И сколько бы она не храбрилась и не клялась одолеть Максиме, это было бесшумное движение рыбьего рта, втягивающего воздух сухого берега. Романтико-печальное настроение крестового похода добродетельных сил оставило ее. Котожрица опустила плечи и мрачно облизнула нос.

«Нас может спасти только чудо».

Если бы Никас был здесь… Отдала бы она его в жертву? Что она знала о нем? Только то, что он был материален и существовал по другим законам, нежели они. Он был чужд Многомирью, как и Максиме, им обоим тут было не место. Они оба явились сюда, потому что их тела умели удерживать в себе жестокого демона, Одиночество. Для этого они были нужны. Отдала бы она Никаса в жертву сейчас, надышавшись дымом правды? Ничего не значащего для нее создателя, с которым она едва успела поговорить? Ради кошек, ради Теополиса, ради вообще всего?

– Что? – переспросил Все.

– Нет! – жестко повторила Котожрица. – Как сказала одна очень хорошая сущность: «никаких компромиссов, даже перед лицом Армагеддона».

– О чем говоришь? – не понимал Все.

– О том, что мы – позитив. И сейчас, помнить об этом – наша обязанность. Страсти-прародители дали нам возможность выбора, не смотря ни на что. И мы должны стоять на своем, не ступая по чуждому нам пути. Если Никас найдет нас. Если он придет, мы не станем отдавать его на съедение Одиночеству. Мы будем сражаться рядом с ним и погибнем, и никогда больше не увидим этой мерзости.

– Хм, – Все сомневался. – Принципиальна ты в незначительном. Это жестоко и неумно. Не смотри – жестоко. Я неужели слышу в тебе эгоизм, мой ангел? Желание сохранить себя ценой всего? Желание сохранить чистоту посреди грязи? Даже если для этого придется стоять на месте, пока прочие в этом проклятом иле тонут?

– Мы не отдадим его, – уперлась Котожрица.

Все кряхтнул.

– Мы ему поведаем об этом, – предложил он. – И тогда сам решит пусть. И ты останавливать не будешь.

Помолчали.

– Хорошо, – был ответ. – Я согласна. Надеюсь, кошки простят меня. Я приму любой его выбор.

* * *

Воспоминание медленно кружило вокруг, словно комочек тополиного пуха. Оно неярко светилось в разуме, но не касалось его, не давало прочесть. Максиме терпеливо ждала, надеясь резко выкинуть вперед руки и пленить его ладонями. Обычно эта тихая охота немного давала ей. Как и положено, невесомое успевало выскользнуть, в последнюю секунду юркнуть в щель смыкающихся пальцев.

Ее добычей были имена и цвета. Она помнила, что очень часто видела синий и красный. Постоянно сталкивалась с именем Лазарь. Но не знала даже, был ли это человек. Так она назвала свой корабль, который нашла в пустыне, и который сейчас бросало на волнах чистого негатива.

Негатива было так много, что он стал однородной массой страстей. Морем злобной черноты, которое бросалось волнами в разные стороны, избегая, однако, Лазаря. Иногда из него выныривали чудовища, слишком сильные, чтобы принять однородность.

Даже тут индивидуальность, подумала Максиме, когда перед носом ее корабля, красуясь, приветствуя хозяйку, вынырнуло богомерзкое, хтоническое уродство, какой-то кит с сотней зазубренных плавников, выпускающий струи угольной жижи из кратеров на спине.

Воспоминание, неожиданно, само легло к ней в ладони. Она увидела себя в военной форме, с красным крестом на правом рукаве. Максиме тащила на себе, словно мешок, смертельно раненного солдата, который залил ей спину остывающей кровью. Вокруг залегли воины. Они дрожали вместе со своим свирепым оружием, любящим пламя.

– Потерпи немного, – сказала Максиме, и встрепенулась.

Негатив нес корабль вперед. Она не собиралась ждать армий своих помощников. Примы увязли в бесконтрольном пожирании завоеванных миров. Она атакует Крепость своими силами и уничтожит последний символ разумности.

– О, вот и ты.

Максиме коснулась живой рукой волны негатива, проходящей рядом с бортом. Щупальца, когти и лапы ласково цеплялись за нее.

– Ты должна отдать его мне, – сказала проекция Никаса. – Я займу твое место.

Ответа не было. Обрывки паруса хлопали на ветру. Едкие капли падали на палубу.

– Максиме, ты не хочешь же, в самом деле, лишить нас страстей. Каким бы ни был реальный мир, по каким бы злым, коварным законам он не жил, мы не те, кто знает его достаточно хорошо, чтобы судить.

– Опять это, – вздохнула Максиме. – Вопросы права. Герои позитива столько раз бросали мне в лицо эту тряпку. «Кто дал тебе право судить?». Это слабая демагогия несогласных с тобой. Сами они давно осудили тебя и вынесли приговор. Ты достаточно слаб и простодушен, чтобы подчиниться, так мы заменим твое сердце Одиночеством. Не нужно ждать кого-то мудрее тебя, чтобы переложить ответственность. Я сужу их сама, потому что они и оправдаться не в силах. Потому что не было еще апелляций моим обвинениям, кроме лая и стонов. Потому что никто больше не должен страдать. Я пыталась найти лекарство. Несмотря на стук проклятых часов, я ходила в поисках спасительного позитива, но находила лишь крохотные замкнутые общины. И даже полубог, которого ты освободил, незакончен и ничем не поможет нам. Содержание его туманно и угрожающе. Клянусь тебе, я пыталась найти лекарство. Но нам поможет только война.

Подтверждая ее слова, океан разверзся тысячью пастей и заревел.

– Да, – сказал Никас. – Да. Я тебя понимаю.

Максиме посмотрела на него с недоверчивой ухмылкой.

– Но я думаю, что мы просто не будем решать эту проблему, а оставим все как есть. Дело не в том, что мы не те люди. Что слишком ограничены или пришли раньше, чем следовало. А просто, все должно идти так, как идет. С жертвами. Муками. Властью Одиночества.

– Почему?! – изумленно воскликнула Максиме. – Да почему, ты считаешь так? Ты настолько равнодушен и зол, что даже если б мог, то не освободил будущих жертв?

– Да…

– Ты не знаешь, что я чувствую, дурачок, – выдохнула Максиме. – Что чувствовали прошлые доходяги. Именно поэтому к согласию мы никогда не придем. Пока ты не понял моего состояния, ты не найдешь достаточно оснований убрать страсти. А после того, как я отдам тебе Одиночество, у тебя уже не будет сил.

– Дай мне договорить, – продолжал Никас. – Я не равнодушен. Я верю, что ты абсолютно права. Но все должно оставаться как есть. Потому что однажды мы научимся бороться с ним. Теряя жизнь за жизнью, мы научимся. Я верю, что это возможно.

. – Во что еще ты веришь, Никас? В то, что меня можно переубедить? Что весь мой негатив можно рассеять просто поговорив? Выдвинув пару оптимистичных теорий? Ты видел идею конца?

– Издалека.

– Издалека, – насмешливо повторила Максиме. – Я прошла ее от края до края. Мне нужно было увидеть, насколько все плохо. Там, в прошлой жизни, я могла бы увидеть крохотную часть этого феномена. Подержаться за чешуйку, упавшую с тела черной змеи. Пешком, переплывая каналы токсичных нечистот, ступая по гнилым черепам, раздвигая руками лианы сухожилий, я видела, что это и есть наше божество. Мы поклоняемся насилию. Мы подсознательно стремимся к смерти, потому что кости наши постоянно трещат в жерновах страстей. А Одиночество? Человек желает объединиться с себе подобными, но, в конечном итоге, это не дает ему ничего, кроме короткого удовлетворения. Ты можешь изучать спутника своего годами, составляя карту его души, можешь вскрыть его грудную клетку и засунуть туда голову, но он всегда будет чужим. Непознаваемым. Иной вселенной, расширяющейся слишком далеко от тебя.

Она неосознанно провела ладонью по загрубевшей коже на груди. Никас подошел вплотную. Положил ладонь на ее плечо.

– Мы должны созидать, только и всего.

Максиме сфокусировала на нем взгляд.

– Что?

– Снаружи и внутри себя мы можем сеять и пахать. В цветущих садах нас не найдет Одиночество.

– Ты что поэтом был?

– Журналистом. Иногда, конечно, сочинял кое-что.

Максиме рассмеялась. Никас любовался ее белыми зубами.

– То, что ты сказал, имеет смысл. Но это доступно не всем и не всегда.

– Нам нужно время, чтобы преодолеть это, – взмолился Никас.

– Ну конечно, – зловеще улыбнулась Максиме. – Я дам вам время. Ровно столько, сколько нужно, чтобы моей армии дойти до крепости.

Никас покачал головой и отошел. Он сел на щелястую бочку, стоявшую рядом с мачтой.

– Я вел некоторые записи, – сказал он после долгого молчания. – В голове. Записывал то, что видел, пока меня мотало туда-сюда это странное приключение. Хватит на несколько статей. Мне бы только определиться с названиями. Название – это самое сложное. Подобрать одно или два таких слова, которые будут говорить за тысячу под ними.

Никас пошевелился.

– Макс.

Она стояла спиной к нему, положив руку на старый, обвалившийся местами борт. В разломы захлестывал негатив, иногда оставляя на толстых просмоленных досках какую-нибудь мелкую, скачущую тварь. На его фамильярное сокращение, Максиме никак не отреагировала. Только повела плечом, словно приглашая говорить.

– Как бы ты назвала свое путешествие?

– Одним словом?

– Если такое найдется.

Ответила она почти сразу, словно уже не раз задумывалась над этим.

– Санитатем.

Аркас не удивился.

– Разве это излечение? – спросил он. – Через усекновение головы? Ты была врачом?

– Похоже на то, – Максиме развернулась к нему и села на палубу. – Но я не помню деталей. Иногда мне кажется, что я была военным санитаром. Управляла вертолетом. Я помню, что была в плену. Но это ведь касается только меня. Я бы выдержала, я знаю эту свою черту. Как же я продалась Девелу? Почему сломалась именно тогда, в этой безобидной яме? Голод, жажда? Все это детские выходки палачей. Избиения, насилие? Мое тело может выдержать и тумаки, и оргию с вооруженными обезьянами. Что они сделали? Что они сделали со мной? Где открылась слабина?

– Может быть не с тобой, – предположил Никас.

Странные, пронзительные, слишком пронзительные для человека глаза, режущие как ножи, посмотрели на него.

– Об этом я не думала, – медленно проговорила она. – Да, Ник, через усекновение головы. Так оказалось, что голова – неизлечимый источник всех болезней. Консилиум врачей, состоящий из меня одной, пришел к однозначному решению. Ампутация. Как бы то ни было, я хочу поблагодарить тебя за то, что был со мной.

– Жаль, что недостаточно. Недостаточно, чтобы отговорить.

Она устало улыбнулась.

– Тогда… У реки. Мне было хорошо.

Никас не ожидал, что она затронет это. Он хотел было ответить: «мне тоже». Но вовремя удержался. Это было неуместно.

Опять болтаете, – услышал он далекий голос Цинизма. Надо же, как старые друзья. Как давние любовники. Обсуждаете судьбы мира, словно два демиурга, присевшие у истоков вселенной. Две жалкие погадки, вы кем себя возомнили?! Вы – два контейнера для отходов! Никас, слюнтяй, мякиш гнилой, ты думаешь, что у тебя есть сила? Я – твоя сила! Я не даю тебе умереть! И я доведу тебя до конца! Мы убьем ее и заберем Одиночество. Все должно идти так, как идет, потому что не вы это придумали и не вам пресекать замысел, благодаря которому я могу сражаться и убивать! Ты понял меня?!

– Как скоро ты придешь туда? – спросил Никас.

– У Воли есть какое-то время. Не могу сказать точно. Этот воздушный мешок, в котором остатки позитива еще могут дышать, постоянно колеблется.

– Я постараюсь успеть.

– Ты правда готов забрать его у меня? – Максиме все смотрела, и Никас уже чувствовал: осколки стекла прорезают его насквозь.

– Да, – ответил он.

И взгляд смягчился.

– Похоже, кое-какие каноны сохранились, – протянула Максиме. – Всегда есть смертник, готовый погибнуть за других. Опять эхо единства. Этот пчелиный инстинкт, готовность закрыть собой улей. Какое облегчение для других, кто продолжит в свое удовольствие ползать по сотам, не то что, не вспомнив, а – не узнав никогда, кто их спас.

– О, нет! – воскликнул Никас. – Давай не будем приплетать остальных. Я сделаю это не для них. Ты была права насчет контекста. Я устал. Устал от самого себя. Всю свою сраную жизнь я потратил на то, чтобы доказать, что мне никто не нужен. Ведь откуда возьмутся друзья, если ты постоянно в пути? Откуда возьмется жена? Дети? Я отталкивал всех, кто пытался ко мне приблизиться своим циничным отношением. Застрявший в прошлом ребенок, которого оставил отец, и не замечала мать. Которого за нищету не воспринимали как человека. Я не придумал ничего лучше, чем доказать себе, что мне и не нужна близость. И, в конце концов, отучился ценить людей. Отучился любить. Дружить. Поддерживать.

Никас смотрел, как негатив закручивается в огромные воронки.

– И сейчас я могу делом доказать, что ошибался. Они были нужны мне. Все это время. Отдай мне Одиночество. Ты можешь?

– Только погибнув, – тихо сказала Максиме. – Оно съело мое сердце.

Никас вскочил.

– Ты… – его губы задрожали. – Ты врешь, да? Это уловка? Ты просто не хочешь его отдавать, ведь так?

– Я не вру.

– Нет! – вскричал Никас. – Нет! Это несправедливо! Значит, единственный способ…

– Убить меня. Да. Ты принял свою смерть. Теперь остается принять мою. И дело в шляпе.

Аркас подошел к Максиме и сел рядом. Он был ошарашен. Подавлен. Он думал, что прошел путь до конца. Но оставалась еще половина. Самая сложная.

– Дай мне руку, – сказали они одновременно.

И одновременно потянулись друг к другу.

В этот момент по правому борту забурлил негатив. Отчего-то он вскипел, маслянистые пузыри лопались, плевались паром.

– Он почувствовал тебя, – сказала Максиме, мельком поглядев туда. – До встречи, Никас.

Уже удаляясь, обездвиженный пробуждением, тот успел увидеть риф, поднимающийся из черноты. Бугристый валун, от которого валил дым. Он узнал его. Рычание Цинизма только подтвердило его догадку.

Мне очень жаль, Максиме.

Рык его демона сменился свирепым воем.

* * *

Прихрамывая на тонкой, не до конца сформировавшейся ноге, ЛПВВ шло по мягкому зеленому мху. Вокруг, в тени густых, низко плывущих облаков, дремали крупные гуманоиды. Их морщинистая кожа была темно-оранжевого оттенка, тонкие руки обхватили мускулистые ноги, согнутые в коленях. Несоразмерно большие головы были запрокинуты назад, и, казалось, что жилистые шеи могут переломиться под их весом в любой момент.

ЛПВВ обходило их, не потревожив. Обходило прямые, без ветвей, деревья, растущие в одном направлении под углом в сорок семь градусов. Стволы, словно маскировочная сетка, накрывали саваны крохотных, цепляющихся отростками листиков. В воздухе медленно летали немногочисленные насекомые с широкими цветастыми крыльями. При взмахах, те шли волнами, словно паруса. От них исходил потрясающий аромат.

Здесь было три солнца. Одно синее – крупное. И два поменьше: зеленое и алое. Облака, словно музыканты, играли на струнах света. В непредсказуемом ритме они пропускали в тень лучики разной толщины. Те попадали на мох, цвета смешивались, продолжительность менялась. И под ними успевали вырасти, зацвести и опасть, легкие, почти прозрачные цветы. Они ничего не оставляли после себя, словно были миражом.

Когда лучи попадали на гуманоидов, те вздрагивали, но не просыпались. Иногда бормотали что-то на своем щебечущем языке. ЛПВВ понимало их. Они пророчествовали. Говорили о том, что не видят ничего. Впереди, на две ступени вверх по лестнице грядущего – не было ничего. Пролет обрывался. Внимательно прислушиваясь, полубог проходил мимо. Лишь однажды он услышал что-то… Неопределенное. Предсказание звучало как отрывок чьего-то разговора. Пророк не передавал интонации.

Мы встретимся там, где последний маяк стоит в стороне. Я убью тебя. Ты убьешь меня. Это счастливый конец.

Больше ничего не было. ЛПВВ пошло дальше, размышляя над услышанным. Погруженное в свои мысли, оно в какой-то момент остановилось. И медленно повернуло голову направо. Эмбрионы внутри него беспокойно зашевелились.

– Ты, – выдохнуло оно.

На конце местного дерева сидела бабочка. Совсем не похожая на тех, что летали рядом, на почтительном удалении. Она была обычная и неправильная одновременно. Ее усики приветственно дрогнули.

– Что ты хочешь?

Бабочка махнула крыльями. ЛПВВ согнулось от боли в груди. Внутри него поднялись картины концентрационных лагерей. Высокотехнологичных, преображающих ловушек для человечества. Люди с холодными глазами проводили операции, тонко работая блестящими инструментами во вскрытых черепных коробках. Другие люди, одинаково одетые, одинаково причесанные, одинаково думающие, смотрели гипно-видео. Со временем даже форма их тел, черты лица и голос, стали унифицироваться. Последними исчезли половые различия. В больших темных цистернах росли новые существа. Гермафродиты, способные размножаться в одиночестве. Их мышление было ограничено, а эмоции тщательно, под корень, изведены.

– Нет, – прошептало ЛПВВ. – Нет. Не так.

Бабочка казалась удивленной. «Ты можешь уничтожить Одиночество, которого вы все так боитесь. Почему ты сопротивляешься самому себе?».

– Это не тот путь.

«Ты не можешь знать».

– Я не превращу людей в ЭТО. Максиме стремится к тому же.

«Она хочет лишить страстей каждого. А ты – большинство. В мире, живущем по твоим правилам, будет верхушка людей, которые сохранят страсть».

– Пусть так. Я не отберу у остальных людей то, чем они являются.

Бабочка молчала. Она потопталась на месте. Развернула хоботок.

«Ты глупее, чем хотелось. Всегда есть жертва. Всегда. Любое благо произрастает из почвы страданий. А чаще же всего, приходиться менять одно худо на другое, просто потому, что второе чуть меньше. Странно, что ты этого не понимаешь, великое создание».

– Меня не закончили не просто так. Само Многомирье восстало против этого.

«Омерзительная покорность. Я пожертвую хаосом. Своей силой. А ты не можешь высказаться против традиций».

– Ты жертвуешь, потому что боишься. Я не боюсь.

«Тебе не дали страха, неполноценный! Руководствуйся разумом».

– Именно он подсказывает мне, что пустота – лучше того, что предлагаешь ты.

Ощутимо рассвирепев, Бабочка уже готова была махнуть крыльями с такой силой, что весь этот мир сорвался бы в небытие, но вместо этого лишь слегка качнула ими.

«Что ж, отправляйся туда, где с тебя снимут голову!».

Глава 17

Один раз Никас уже засыпал за рулем.

Это было в Калифорнии, он неделю снимал Долину Смерти, пока писал о ней очерк. В какой-то момент им овладело азартное, почти ребяческое желание застать что-то мистическое. Оказаться первым, кто заметит как безжизненные камни в особую минуту, во тьме ночи, а может и на заре, вдруг наполняются потусторонней силой и начинают медленно ползти вперед. Или бесплотные фигуры, гротескные, словно тотемы дикарей, протягивают к ним длинные пальцы. И толкают. От скуки. Скуки. Одиночества.

Никас был так возбужден, что плохо ел и мало спал. Сама атмосфера этого места сделала что-то с его биологическими часами. Они расстроились, стали капризными. Аркас мог не спать сутки, а потом пару часов дремать в машине, видя какие-то полусны полу-мысли. Ровное потрескавшееся плато, где дуют сильные ветра. Солнце равнодушно выжгло его. Ученые спорят, спорят, спорят. Быть может, говорят они, камни скользят, когда редкая влага делает плато скользким. Ветер толкает их вперед. Но почему в разные стороны? С разной скоростью? Ведь его направление и напор редко меняются. А главное: почему некоторые камни остаются на месте?

Часто приезжали туристы из разных стран. Со многими Никас общался. Узнав о его цели, они тоже загорались идеей тихих охотников, предлагали поставить рядом свои машины. Журналист отвечал мягким отказом. Где много глаз, там волшебство робеет. И они, вдоволь наговорившись с ним, уходили. Да и то, он честно говорил, что ничего пока не снял. Камни движутся, но так медленно, что это кажется ошибкой. Да, скорее всего скользкая глина в ночи, когда воздух влажен. И ветер.

Один раз к нему подошел коллега из Канады, представившийся Лиамом Трамбле из журнала «Монреальский поезд». Они познакомились, Никасу была вручена бутылка дорогого алкоголя, Канадцу – набор жестяных рюмок с гербом Греции. После специфического разговора о работе, деньгах и болячках, они разумно объединили подарки и принялись вместе смотреть на плато. Прижимистое. Несговорчивое.

– Что-то там осталось, – сказал вдруг Лиам.

– Что и от чего? – не сразу отреагировал Никас.

Было уже поздновато, свет разбавлялся. Камера, стоявшая на треноге, справа от Аркаса, продолжала писать, направленная на камень, выбранный им. Он лежал, невинно, как положено его семейству, безразличных ко всему кусков породы. Но за ним в засохшей глине протянулась колея, словно за маленьким, идущим по маршруту краулером.

– Часть чьей-то жизни. Ты никогда не задумывался, дорогой Никас, что будет, если собрать все камни в этом месте. Те, что двигаются. Собрать и сложить вместе. И оставить их в покое, на какое-то время.

– Нет, – Никас улыбнулся этой идее. – Они разбегутся?

– Может и разбегутся, – согласился Лиам. – Они же такие маленькие. Совсем слепые. Как щенята. Они двигаются наугад, потому что не знают, где их ждут. Но если сложить их вместе. И уйти отсюда надолго…

– Вы хотите получить каменного человека, мистер Трамбле? – спросил Никас.

– Я тоже как-то раз проводил здесь время, – не ответил тот. – Я смотрел и пытался понять, дело в камнях, или в том, что под землей. К сожалению, администрация парка не дает ставить эксперименты посторонним людям. А ученым позарез нужны очень скучные и быстрые версии. Недавно они сказали, что дело раскрыто. Что это маленькие гололедицы, нарастающие в холодные ночи, перемещают камни.

Он помолчал. А потом сказал с огромным сожалением:

– Ах, это отвратительное желание объяснить все ледяными лужицами.

– Да, – согласился Никас. – Я думаю, что без мистицизма и суеверий мы быстро заскучаем. Что это за приключение, посреди которого тебе говорят, что дракон это четырехтурбинный авиалайнер, летящий маршрутом Катар-Франкфурт?

Его собеседник испытывающее смотрел на дно высохшего озера.

– Что бывает с людьми, если их собрать в одном месте, мы знаем, – проговорил Лиам тихо. – Свалка, отвращение, рознь. Но если хотя бы камни…

Никас понял в тот момент, что канадец, оказывается, захмелел гораздо сильнее и уже начал клевать носом. Аркас уложил его в кузове своего пикапа, а сам, в каком-то необъяснимом трансе, просидел до утра, иногда проваливаясь в сон в сидячем положении. Ему снился-мерещился каменный человек, идущий по долине. К нему ползли, все ускоряясь, все новые части тела, оставляя борозды в мокрой глине, скользя по льду, гонимые ветром.

Если хотя бы камни…

На следующий день Никас решил, что с него довольно. Он попрощался с новым знакомым, собрал палатку, аппаратуру, и, поспав несколько часов, тронулся в путь.

И заснул благополучно еще раз, уже прямо за рулем.

Аркасу повезло тогда, что встречное движение было слабым. Машина успела съехать на обочину и ощутимо подскочила на чем-то. Никас проснулся, вздрогнул, издав короткий крик, и остановился. Выйдя наружу, он осмотрел колеса. Все было в порядке. Позади лежал увесистый булыжник, на котором и подскочила машина. Никасу на мгновенье показалось, что за ним шла широкая колея в песке.

Но это была лишь игра его взвинченного воображения.

Теперь все обстояло куда хуже. Никас, кряхтя, поднялся среди дыма и обломков темных монолитов, и попытался понять, куда его занесло. Сверху зияла острозубая дыра. Его работа. Точнее, его замечательного транспорта. Автомобиль лежал в отдалении, зарывшись капотом в груду обломков. Никас точно помнил, что пристегивался. Это была его принципиальная позиция. Но Цинизм, похоже, сбросил ремни, пока носитель спал. Что ж, в этой зловредной выходке был свой смысл. Никас не хотел бы оказаться под завалом из острых глыб.

– Что здесь происходит?! – услышал он в отдалении.

Через минуту его окружили тяжело-бронированные позитивные рыцари. Тяжелые доспехи делали их трехметровыми ходячими танками. Двуствольные отрицаниеметы сидели на предплечьях. Все они приветствовали Никаса.

– Контакт! – глухо проговорил один из них. – Я чувствую негатив!

– Ата-та, ребята, – начал Никас, – я…

– Огонь!

Со всех сторон Никаса обдало чем-то холодным. Это напоминало пришедшее извне чувство стыда, когда ты сморозил какую-то неуместную шутку в не слишком знакомой компании. И теперь готов провалиться под землю от неловкости. Только это чувство было усилено в сотню раз и причиняло настоящую боль. Цинизм внутри Никаса завизжал как еретик на колесе инквизиции. Он забился под самую дальнюю лавку в сознании человека и злобно шипел оттуда.

Поток отрицания прекратился. Аркас стоял, приклонив одно колено. Потом медленно, еще громче кряхтя, поднялся. Рыцари переглянулись. Старший взялся за серебристую булаву, висящую на поясе.

– Хватит! – рявкнул Никас. – Дайте же мне сказать, добрячки. Я Никас Аркас. Новая жертва для Одиночества. Тут где-то должны быть мои знакомые. Они подтвердят.

Над Никасом пролетел странный механизм. Он смотрел на журналиста большим керамическим глазом. Воины позитива получили неслышный приказ. Они сделали два шага назад и замерли. Приближался кто-то еще. Из-за уцелевших монолитов вышел необычный образ, похожий на женщину и, одновременно, металлическую статую. Никас обратил внимание, что ее ноги удлинились, пока она приближалась, а руки раздвоились. Из запястий выскользнули тонкие острые клинки. Теперь образ напоминал богиню крови и насилия из индийской мифологии.

Вздохнув, Никас поднял руки в жесте полной капитуляции.

– Что ты сделал?! – прогремела статуя, модулируя голос. – Зачем ты разрушил мою работу? Мой дом!

Она остановилась перед ним. У Никаса перехватило дыхание от того, как совершенны были ее формы. Хромированные женские пропорции, твердые, одновременно пластичные и, наверное, теплые, смущали его. Никас молчал, упустив нужные слова, вся цепочка мыслей разбежалась от него как стайка цыплят.

– Отвечай! – грянула сущность.

– Будьте позитивны, но это очень некрасиво с вашей стороны, – пробормотал Никас. – Послушайте, я понимаю, что наша культура замешена с большой ложкой эротизма, но я смотрю на вас снизу вверх. Вы понимаете? А на вас ничего нет, притом, что ваша анатомия очень напоминает человеческую. По-вашему я постоянно должен закрывать на это глаза? На вашу, буквально, блестящую грудь? Для чего ставить собеседника в такую невыгодную позицию? Даже при условии, что он только что разнес ваши апартаменты. Накиньте на себя что-нибудь, а потом мы поговорим.

У сущности отвисла челюсть. Она немного укоротила ноги, а потом негромко рассмеялась.

– Ты и вправду тот, за кого себя выдаешь?

– Можете ударить меня одним из своих лезвий и посмотреть, что будет.

Он не успел вздрогнуть, а лба его уже касалась бритва. Она резанула вниз, но бесполезно.

– Интересно, – произнесла сущность. – А что, обойтись без разрушения моих покоев было нельзя? Знакомые, о которых ты упомянул, привлекли мое внимание более цивилизованно.

– Прошу прощения, – потупился Никас. – Я уснул за рулем.

Снова искренний смех.

– Следуй за мной.

Ну, в самом деле, – подумал Никас, когда она развернулась. Впрочем, если б в мою квартиру влетел чей-то автомобиль, я бы тоже выскочил из душа, в чем мать родила. Рыцари пропустили Никаса и пошли следом, гремя сабатонами. Вокруг засновали летающие механизмы. Они собирали обломки, унося их прочь, сметали мелкую крошку, облепили машину Никаса, разбирая ее на части. Многие трудилась над дырой в крыше.

Сущность, тем временем, остановилась возле ступеней, ведущих к странному сооружению, которое напомнило Никасу об условных производственных цехах.

Она села на ступень, сомкнув колени. И на этом спасибо, подумал Никас. Подперев подбородок кулаком, стальная дева уставилась на человека, словно он был какой-то таинственной тварью, которая исчезает, когда на нее не смотришь.

– Могу я узнать ваше имя? – спросил Никас.

– Я олицетворяю Волю, человек. Так меня и называй.

– Значит, я прибыл куда нужно.

– И это невероятная удача, – улыбнулась сущность. – Впрочем, после партизан и ЛПВВ, я уже не могу удивляться. А, тем более, считать это простым совпадением. Похоже, Многомирье пытается спастись.

– ЛПВВ здесь? – удивился Никас.

– Я здесь, человек, – на голову легла теплая, успокаивающая ладонь. – Будь позитивен.

Тот снова почувствовал, как подламываются колени. Невозможно было отказать себе в поклонении этому светочу, но Никас знал, что сейчас это будет дьявольски неуместно. Он смог перебороть себя, и повернулся, оставаясь на ногах. ЛПВВ ласково посмотрело на него, и пожало протянутую ладонь двумя пальцами.

Послышался топот. Кто-то вбежал в покои. Послышались новые восклицания и встревоженные крики.

– Стальная! Вы в порядке?!

– Клянусь полосками, ну и беспорядок!

– Осторожна будь. Оп! Говорил же.

Появился Неунывающий, Котожрица, потирающая колено, и Все. Увидев Никаса, они замерли, а потом без слов бросились к нему. Рыцарь любви бросился к нему на грудь, а Все крепко пожал ему руку, улыбаясь до ушей. Аркас, сначала скованно, затем, раскрываясь, обнял обоих.

– Ты пришел, – всхлипнула Котожрица.

– Друг, – просто сказал Все. – Друг.

– Пути соединились, – произнесла Воля.

ЛПВВ сделало шаг к ней, оставляя позади радостную суету встречи.

– Еще не все. Пока не пришли двое. Извечный враг и нечто, чьей роли я пока не понимаю.

– Так же как я не понимаю смысла твоих пророчеств, – ответила Воля.

Она поднялась и поманила ЛПВВ за собой. Эти двое завели свой разговор, дистанцировавшись от остальных.

– Я не пророчествую. Все мои предупреждения касаются текущего момента.