Текст книги "Длань Одиночества (СИ)"

Автор книги: Николай Дитятин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

Максиме была занята. Она возилась с каким-то механизмом, архаичным, состоящим из зубчатых шестеренок, цепляющихся друг за друга. Там был потертый, покрытый выбоинами циферблат из полупрозрачного материала. Стрелка была только одна. Она двигалась очень резко, обрубая временные промежутки.

Максиме мельком поглядела на Никаса и сказала только:

– Осторожно.

Человек открыл глаза.

Над ним стоял образ, закутанный в примитивные одеяния из звериных шкур. Заросший и диковатый на вид. Создавалось впечатление, что он долго, но упорно скитался, не потеряв целеустремленности. От него странно, и, в то же время, приятно пахло природой. Свежестью здоровой растительности. В левой руке незнакомец крепко сжимал древко копья с кремниевым наконечником.

Гость откровенно пялился на Никаса. Отвечая ему немигающим взглядом, Аркас отметил, что глаза образа не блестят сумасшедшинкой, столь характерной для большинства местных. В общем, это был, на первый взгляд, совершенно неопасный, вменяемый образ, с которым можно было заговорить…

– Где Яблоко Мое, Корысть?! – вскричал гость, и в плечо Никаса вонзился зазубренный кремень.

– Ах, ты сволочь! – заорал тот, чувствуя, как по его ключице скребнул наконечник.

Он схватил древко обеими руками, но ему не дали освободиться. Образ навалился всем своим весом, продолжая интересоваться по поводу яблока. Аркас матерился в голос, размышляя о том, как выбраться из этого идиотского положения. Как оказалось, он плохо умел читать настроение образов по глазам.

– Что ты несешь, безумный кретин?! Какое яблоко? Отпусти меня, ублюдок!

– Верни, Ложный, Верни, Что Похитил!

Никасу действительно было очень больно. Кремень пронзил его мускулы, рана была, очевидно, рваной. Кровотечение должно стать серьезной проблемой. А у журналиста не было абсолютно ничего, что могло бы помочь ему наладить лечение.

Я же неуязвим, подумал Никас, чувствуя растерянность.

Да кто этот тип такой?!

– Хорошо, хорошо, – скрежеща зубами, сказал Никас. – Я отдам твое яблоко, только убери копье!

Образ немного подался назад. Осатаневший от боли, Аркас не мешкал. Он вырвал копье и ткнул им в обратную сторону. Древко ушибло скулу противника. Аркас поднялся и потянул его на себя.

Удар был слишком эмоциональным, но дикарь пошатнулся влево. Никас окончательно завладел копьем, и хотел было пустить его в дело. Но в этот момент что-то воткнулось в его лопатку. Шило. Оно вошло неглубоко, застряв в кости, а потом вырвалось и полоснуло ниже.

Это было еще неожиданнее, чем атака случайного бродяги с копьем. Сдавленно мыча, Аркас повернулся, чуть не упав вправо. Он оперся о копье, хрипя от боли.

– Ты хотел бросить меня! – закричала Френ.

Она бросилась на него и рассекла подставленную для защиты руку.

Аркас истекал кровью.

– Я верила тебе, а ты променял меня на местных шлюх!

Френ ревела в голос, размазывая по щекам кровь и слезы. Она снова попыталась ударить его, но дикарь сбил Никаса с ног и принялся душить мощными узловатыми пальцами.

– Где Яблоко?! Отдай!

Сверху на него навалилась лярва.

– Он мой! Убери руки!

– Сначала Яблоко Вернет, Корысть!

Под весом этих двоих, Аркас почти потерял сознание. Его раны охотно кровоточили, сердце билось слишком быстро. Это была смерть достойная такого приключения. Нелепая и непредсказуемая. Все меньше ощущая боль, Аркас успел подумать, что Максиме, наверное, будет сильно разочарована таким недолгим противостоянием.

Они вроде бы скатились с него. Продолжили возню где-то поблизости. Пронзительно вскрикнула Френ.

Неужели опять? – подумал Аркас, угасая.

Бедняга…

* * *

Максиме оставила часы в покое. За желтым стеклом восьмиугольного циферблата с трудом шевелилась стрелка. Возится с ними дальше, не имело смысла. Чтобы оценить свои успехи, она долгое время бродила среди линий электропередач, заходя все дальше от дома. Тиканье было таким тихим, почти неслышным, по сравнению с тем грохотом, который изводил ее раньше.

Часы были средством сдерживания для носителя Одиночества, созданным очень давно, на случай проблем вроде Максиме. Это был подлый и трусливый трюк. И долгое время носительница искала способ сделать свои путешествия безопаснее. Клинок первобытного насилия, единственная сущность, которая смогла повредить шестеренки. Артефакт разрезал большую часть подвижных элементов, и разладил систему.

Женщина присела на скамью. Сгорбилась, поглаживая грудь здоровой рукой. А потом расплакалась. Столько времени она прожила с этим назойливым звуком, что сейчас тишина была истинным наслаждением. Это, а так же убийство Любви и смерть Надежды, было неоспоримым успехом.

Максиме побеждала.

Ледяной плод Одиночества нетерпеливо шевельнулся в груди.

– Здравствуй, – сдержанно сказал Никас.

Ей не хотелось отвечать.

– Ну как ты? – он присел рядом. – Почему ты плачешь?

– Знаешь, – произнесла она, – я никак не могу решить, кто из нас кому мерещиться. Ты – моя галлюцинация, или это я придумана как стена от реальности? Кто-то из нас бредит, Аркас. Не может быть, что б это все существовало в действительности… Какой бы то ни было. Кто-то из нас двоих сейчас находиться в беспамятстве, далеко-далеко отсюда. Пускает слюну и, быть может, готовиться отдать богу душу.

– Ты из-за этого плачешь? – удивился Никас. – По-моему, это вопрос чисто академический. Я, к примеру, уверен, что этот мир реален, а мы оба призраки, порожденные им.

– О, Никас…

– Это сложная, многоступенчатая драма, противостояние тех, кто никогда не поймет друг друга, но по-своему прав, и прочая.

– То есть, мы можем быть просто придуманы? – улыбнулась Максиме. – Оба?

– Почти наверняка, – кивнул Аркас. Он улыбнулся: – Я шучу. Я же помню всю свою жизнь «до». Ну, почти всю.

– Думаешь, это надежный признак? Человеческий разум на многое способен.

Она закашлялась, сплевывая черное. Пятна странной мокроты и медленно ползли обратно к женщине.

– Пока сидела в яме, время от времени я поддавалась бреду, – Максиме подобрала ноги, а темный слизняк сиротливо потянул к ней тонкие усики. – Я была уверена, что вокруг степь. Без конца и края. Сначала она была безжизненной, но потом ее начали отпаивать дожди. Она закрывалась влажным одеялом грозовых туч. Я сидела и наблюдала, как родит когда-то бесплодная почва. Сначала трава и мхи. Затем кустарник. Деревья тянулись так высоко и так долго. Я видела все это, просиживая годами на одном месте. Иногда я приходила в себя и понимала, что прошли минуты. Моя рвота была еще теплой.

– Что было потом?

Максиме поковыряла мизинцем за щекой.

– Подожди секунду… – она высунула покрытый рубцами язык и прикоснулась к нему указательным пальцем. – Однажды я вернулась этот сон, и увидела, как умирают последние деревья. Они падали, одно за другим, потому что их корни высохли и распались. Я пробыла там еще несколько лет, пока все не заполнил запах трухи. Потом я очнулась, и долгое время была в сознании. Рассудок мой был ясным, как никогда до этого. Это было ужасно. Я понимала и чувствовала все, что со мной делают. Но больше не могла забыться. Даже спала очень чутко. И на пике моих страданий, пришел Девел. Это место, конечно, куда страшнее степи, но я провожу параллели там, где это уместно. Я вместилище Одиночества, владыка и раб негатива, злюсь и разрушаю. И тут приходишь ты. Рыцарь. Спаситель.

Аркас рассмеялся.

– Ну, я тот еще спаситель, – он откинулся на спинку скамьи. – Честно говоря, у меня нет никакого желания умирать.

– Боишься?

– Конечно, – не стал скрывать журналист. – Я не для этого всю молодость пахал как проклятый. Пережил все унижения и насмешки. И как вообще понять, кто важнее – ты, или миллионы незнакомых тебе людей?

– Самопожертвование – это вообще очень скользкая штука, – произнесла Максиме, глядя на падающие звезды. – Считается, что это поступок истинно смелого человека. Но есть еще скрытый подтекст. Знаешь какой?

– Усталость?

– Да. Усталость. Повод покончить с собой под бравурную музыку.

– И сорвать овации.

– Весь зал будет лупить в ладоши минуты две не меньше, пока гроб не закроют.

Они оба невесело посмеялись.

– Но иногда, – продолжил Никас. – У нас ведь просто нет выбора. Что я могу? Выбраться самостоятельно мне не удастся, я уже это понял. Прятаться где-то? Ждать, пока ты не придешь на мою ферму с полчищем негатива?

– О, да, – согласилась Пророк. – Я сожгу твои посевы, твой амбар и твой хлев.

– Изнасилуешь жену и дочерей, – добавил Никас.

– По нескольку раз.

– И тут мы подходим к вопросу о принятии смерти.

Максиме глубоко вздохнула.

– Мои поздние воспоминания перед Многомирьем смазаны, – поделилась она. – Одиночество почти стерло их. Так что я не могу понять, где правда, а где мои предположения. Но я точно знаю, что часто имела дело со смертью. Люди поблизости умирали, иногда мучительно. Грязно. Разбрызгивая разные жидкости. Что хуже всего, они что-то значили для меня, так что мне приходилось учиться принимать смерть, но – чужую. У принятия две стороны.

– Своя и чужая, – сказал Никас негромко.

– Да. И иногда сложно сказать, какая сторона острее режет. Ты не можешь знать, насколько сильно мучается человек, поэтому всегда предполагаешь худшее. Не можешь знать, как тебе будет без него плохо: и тут ты предполагаешь худшее. Накручиваешь себя. Умирающий это видит и ему становится еще хуже. Я думаю, в принятии чужой смерти, нужно меньше думать о том, как человеку больно. Так ты не транслируешь ему еще и свой страх, понимаешь?

– Это может звучать как отказ от эмпатии, – заметил журналист.

– Черствость? Конечно, можно и так сказать. Но многие путают черствость и рассудочность. Мы просто еще не созрели для того, чтобы принимать смерть как должное, без соплей и предрассудков. И без глупых мыслей о том, что ты не успел сказать или сделать. Алло, мы ведь точно знаем, что человек умрет, да?

– Точно.

– Это, вроде, во всех нас заложено. Так почему ты, имея на руках эту информацию, не скажешь и не сделаешь то, что хотел заранее. Почему сейчас ты наматываешь сопли на кулак, бормоча, что так и не сказал бабушке, как сильно не любишь ее колючие свитера. Бывают, конечно, и случаи насильственной смерти, с которыми я сталкивалась чаще всего. Тогда можно опоздать в силу неожиданного отключения абонента. Но и тогда, разве слова важны? Ты не говорил то, что хотел, потому что это было неважно! А теперь вдруг, почему-то, это стало самым значительным в вашей окончившейся связи. Я скажу почему… Или догадаешься?

– Эмоциональная наркомания.

– Ты меня приятно удивляешь Никас! – Максиме повернулась к нему и ткнула кулаком в плечо. – Я это называю дрочкой на слезы, но ты выразился изящнее. Важно, чтобы человек видел, что ты рядом и тебе не все равно. Но, ради бога, не надо выливать на него таз страстей. У меня есть воспоминание, как раненый бедолага просит меня забрать его куда-то. Но я не могу. Не потому, что не хочу, а просто – бесполезно. Он – труп. У него дыра в боку, размером с твой кулак. Над ним склоняется какая-то баба из обоза и начинает выть. Он принимается выть вместе с ней. Она просто обливает его страхом.

Никас согласно кивнул. Потом помолчал немного, и заговорил:

– Я это для себя вывел еще в детстве. У отца была болезнь Пика. Знаешь что это?

– Что-то связанное с корой головного мозга, по-моему.

– Да, она начинает атрофироваться на височных и лобных долях. Самое обидное, что отцу было всего сорок с небольшим, а средний возраст этой болезни начинается с пятидесяти пяти. У его семидесятилетнего прадеда было что-то похожее, так что, видимо, просто не повезло. Молодой, красивый мужчина, начал превращаться в мерзкого, брюзжащего, постоянно впадающего в забытье старика. Мог по нескольку раз рассказывать в стену одну и ту же историю про то, как он нашел в канаве почти новый велосипед, когда ему было четырнадцать. Не узнавал меня, мать, никого. Только собаку помнил, как зовут. «Ромашка, Ромашка». Никогда не ошибался.

– Наводит на неприятные мысли, да? – сказала Максиме со смешком, но и с ноткой сочувствия.

– Ага, – не обиделся Никас. – В общем, личность отца медленно распадалась. Все чаще его разум будто засыпал. Но в редкие моменты просветления, он звал меня: «Никас, ну-ка глянь, что с календарем». Он не понимал, почему время скачет как кенгуру от пятого сентября к восьмому января. Он меня спрашивал: «Что происходит, сынок, только честно?». А я отвечал: «ты теряешь рассудок, пап». И он такой: «да? Ну что ж, одной проблемой меньше». И мы смеялись. Я отвечал ему честно, не потому что мне было плевать, а потому что тогда он дольше оставался в себе. Я успевал рассказать ему о том, что происходит в мире, о себе, о матери. Но не дай бог, она замечала его просветления первая. Своим ревом она почти сразу загоняла его обратно в темноту. Причитаниями, мольбой вернуться к ней, скорбными выкриками.

Никас замолчал. Максиме придвинулась ближе.

– Что с ним стало? – спросила она шепотом.

– Она зарыдала его до смерти, – мрачно ответил Никас. – Не знаю. Мне кажется, что именно так. В какой-то момент он просто больше не вернулся к нам и умер. Как будто выключился.

– Мне жаль.

Никас удивленно хмыкнул.

– Ну ладно, – сказал он. – Так что все-таки насчет принятия своей смерти? Собственной. Личной, так сказать.

Пророк закрыла глаза.

– Тут все очень просто. Нужно пересмотреть свою ценность для этого мира. Понять, как много людей ушло до тебя. Обдумать, как это важно – умереть. Последовать за смертью как за последним другом. Не позволить страху перед неизвестностью очернить переход из одного состояния в другое. И, самое главное, отпустить все, что тебя держит по эту сторону.

– Я так часто это слышал, – усмехнулся Никас. – Отпустить, отпустить… Как будто ты просто разжимаешь пальцы. Но именно эти пальцы, которые держат то, что нам дорого, просто так не разжать.

– Я согласна, – Максиме положила рядом с бедром журналиста ладонь. Тот распознал приглашение и накрыл ее своей. – За всю жизнь мы бросаем множество якорей, которые не дают течениям унести нас в открытое море. Со временем мы привыкаем к цепям и начинаем бояться большой воды. Знаешь, что нужно делать в таких ситуациях? Действовать быстро. Быстро рвать цепи и плыть, плыть, плыть на всех парусах прочь, подальше. Страху нужно время, чтобы схватить тебя за шкирку.

– Ты так делала? – Никас серьезно посмотрел на нее.

– В молодости – постоянно. Я нигде не задерживалась. Постоянно путешествовала, училась чему-то новому у людей. Если влюблялась, то выжимала из этого чувства все. Целовалась за троих, трахалась за троих, объяснялась за троих. А потом уходила. Иногда мне было действительно больно. Казалось, что я отказываюсь от того самого. Суженого. Но все забывалось, так или иначе.

– В этом мы похожи.

Плечи максиме дрогнули от смешка.

– Много ты девушек оставил склеивать разбитые сердечки?

– Тысячи, – скромно ответил Никас. Пророк довольно засмеялась. – А если серьезно, то дело не в разбитых сердцах. Я тоже скитался, потому что у меня не было дома. Был музей моего отца, в который мать превратила дом. Жила когда-нибудь в музее?

– Да, – удивила его Максиме. – Я работала в нем и жила. Музее Модуту Сесе Сене. Мне было лет одиннадцать.

– У него целый музей был? – изумился Никас.

– И не маленький. Это было красное кирпичное здание, в котором раньше находился маленький торговый центр. Там продавались импортные товары, в основном одежда, так что его закрыли. Вместо этого, там расставили восковые фигуры, фотографии в рамках, землю, по которой ступал лидер. Там даже мебель из его дома была. Я дрыхла на кровати великого вождя. Ужасно неудобная была, наверное, именно она сформировала волевую личность. Смотритель меня не гонял. Я ему помогала с уборкой, экскурсиями, бегала по мелким поручениям. Неплохой был человек. Хоть и лапал бывало. Но, знаешь, это пустяки.

Никас молчал, переваривая.

– Я поняла, что ты хотела сказать, насчет музея. Понимаю, почему ты ушел. Я ушла, потому что наш дом сгорел. Не во время войны, нет. Отец с матерью постоянно курили в постели. Но только после того как напьются. В общем, в один прекрасный день я вернулась на пепелище.

– Вернулась?

– Я часто уходила из дома на неделю, две. Работала где-нибудь за еду. Как в музее, например. Иногда мне платили деньгами. Я копила, чтобы уехать как бабушке. Она для меня была как Шамбала, сказочная страна, где познается покой. Я помнила, как жила у нее, когда была совсем маленькой. Было очень хорошо, спокойно, весело. Но, став постарше, я поняла, что ее, скорее всего, нет в живых. И что мне лучше начать осваивать какую-нибудь настоящую профессию, а не ждать покровительства далеких родственников. В то время мне повезло, и я смогла обратить на себя внимание иностранца. Он пилотировал почтовый самолет. Я была такой милой и обходительной, насколько это вообще было возможно. Он привязался ко мне как пес. Ему было уже за сорок, одинок, холост, а мне девятнадцать, свежа и ласкова. Я была одновременно несуществующей дочерью, о которой можно заботиться и учить чему-то, и любовницей, которую можно с рычанием пялить в гостинице. Идеальное сочетание для мужика в его положении. Со временем он научил меня пилотировать. Иногда я делала вылеты за него, пока он, пьяный, дрых в багажном отделении.

Максиме помолчала.

– Я до сих пор ему благодарна. Если б не он, я бы так и продолжала работать за харчи, или вообще погибла от злокачественного триппера. После того как я ушла от него, меня уже знали и ждали нужные люди. Они предложили мне возить контрабанду. В основном наркоту. Но иногда обычные шмотки, продукты, лекарства…

– Людей? – спросил Никас.

– Иногда, – спокойно ответила Максиме. – Ну не пучь глаза. Боевиков. Всяких четких коммандос. Туда-обратно. Иногда только туда. Мне это не очень нравилось, но деньги были хорошие. Я стала самостоятельной. Училась драться у новых друзей. Стрелять. Продуктивно общаться, в общем.

– И что было потом?

– Давай в следующий раз, – пророк взглянула на него ореховыми глазами. – А то у меня уже язык устал.

Она повозилась, мурлыкая и раскачиваясь. Потом легла, положив пятки на колени Аркаса. Это было приятно. Журналист смотрел, как на них плывут звезды. Одинокая планета бороздила пустоту вечного космоса. О чем мы болтаем? – подумал он, удивляясь самому себе. Сидим тут как познакомившиеся в интернете одиночки среднего возраста и пытаемся понять, стоит ли тратить друг на друга время. Я должен был спросить у нее для чего нужно терзать Многомирье.

И он уже открыл рот, но тут Максиме выгнула грудь, ее лохмотья серых оттенков, расползлись, и Никас увидел темные соски. Они, однако, ненадолго захватили его внимание. Логово Одиночества стыло там, где должно было биться сердце. Окаменевшие ткани и татуировки обрамляли глубокую рану, в которой медленно, вразнобой с носителем, дышала темная страсть. Аркас видел, как маленькие волны накатывают на кожу.

Настолько острое желание сбежать, спрятаться, замкнутся, Аркас еще не испытывал. Оно было моментальным и непреодолимым. Одиночество не замечало его, дремлющее в живой колыбели. Не смотря на это, сидеть рядом не было сил.

– Подожди, – шептал Аркас. – Значит, ты хранишь его. Служишь как сейф. Это ждало и меня? Девел говорил…

Максиме громко расхохоталась. И почти сразу закашлялась. Сильно, со рвотными спазмами, задыхаясь и всхлипывая. Одиночество взглянуло на внешний мир из груди женщины. Та подскочила на скамье, вершиной ее силуэта стал острый, дергающийся подбородок. По подбородку потекла черная слюна. Глаза выкатились и остекленели, стали неживыми. Смуглая кожа покрылась капельками мутного пота.

Никас мог только беспомощно наблюдать.

– Максиме! – позвал он. – Что это такое?! Борись с этим! Я никогда тебя не брошу, слышишь? Я приду за тобой!

Одиночество заскрежетало в ответ.

– Лучше бы я была придумана, Аркас. Лучше бы мне быть только фантазией…

Глава 12

– Мой милый.

Темная Ирония гладила голову Никаса, нежно придерживая затылок.

– Потерпи еще немного.

Никас не отвечал. Он спал и видел странные сны. Ирония аккуратно опустила его голову, и осмотрела сочащиеся раны. Их пытались перевязать, но человеческую кровь не удержать фантазией. Ирония запустила тонкую руку в кожистый карман на животе, в недра своей сущности, и вытащила туго свернутую штанинину от брюк. Если б Аркас был в сознании, он легко узнал бы эти брюки.

Распоров ткань костяным ножом Максиме, Ирония надежно стянула раны Никаса неровными лентами. Он потерял уже очень много крови. Достаточно, чтобы умереть самому и обречь остальных.

Но Ирония слишком ценила свое время, что бы все ее труды оказались напрасны из-за уловок Пророка.

– Живи, Никас Аркас, – светло-синие губы коснулись бледного лба. – Многомирье должно уцелеть. Максиме не понимает, что борьба прекрасна сама по себе. Она должна продолжаться. Неважно, кто защищается, а кто нападает. Неважно кто погибнет, а кто останется. Из зла прорастет ветвь милосердия. А дорога добрых намерений приведет в темнейшую ночь. Это цикл бесконечен и свят. Ты должен защитить его от гибельной философии Максиме. Она должна умереть!

Внутри грудной клетки Никаса черная лапа схватила сердце, которое перестало биться минуту назад. Схватила и сжала, наполняя целебной злобой. Человек выгнулся, земли касались только его затылок и пятки.

– Задышал! – воскликнула Котожрица сквозь слезы. – Клянусь фантазией, ты жив!

Она подползла к человеку, не вставая с колен. Не в силах помочь ему, Котожрица молилась пушистым богам несколько часов.

– Кот Врачеватель услышал меня! – она провела ладонью по мокрому лбу Аркаса.

В нишу сошел Объект Все.

– Так Ли Это?

– Да! – Котожрица подняла вверх испачканные кровью ладони. – Хвала Коту Шредингера! Повелителю неопредленности!

В пустоте усмехнулась Ирония. Усмехнулась и пропала.

Все приблизился к Никасу. Он присел на корточки, задумчиво глядя на человека. Журналист тяжело дышал, но кожа на его лице порозовела.

– Похож Так. Я Знал Что Караю Тать.

– Тем не менее, это был не он, – горячо возразила Котожрица. – Вас ввели в заблуждение, уважаемый Все. Намеренно, чтоб вы помешали спасению Многомирья.

После того как Котожрица нашла Все, стоящего рядом с бездыханным Аркасом, было высказано слишком много новой информации. Создатель пытался усвоить ее, но это было трудновыполнимо. Он был Всезнающ и его разум отчаянно сопротивлялся новому, потому что ничего нового не могло существовать в принципе.

Котожрица старалась быть максимально деликатной. Она так и не придумала подходящего способа донести до Все, что он – образ. Ей вообще было очень сложно объясняться с таким древним примом. Пока ее дипломатических способностей хватило лишь на то, что бы Аркаса перестали протыкать копьем.

– То Значит, Яблоко Не Прячет? – не унимался Все.

– Нет, – Котожрица скрестила ладони на груди. – У него нет яблока. Это не тот Аркас, которого вы ищите. Вас надул прима-образ… М-м-м, клянусь фантазией, как же объяснить? Вот что: есть злые духи. Они лгут, чтобы сеять вражду. Убивают хороших духов. Мы – хорошие. В нашем мире…

– Неизвестность! – гаркнул Все, ударив кулаком по земле.

– Не поняла.

– Мир Ваш – Это Неизвестность!

Быстро обдумав эту реплику, не терпящую возражений и расспросов, Котожрица решила, что проще будет поддерживать заблуждения Все, чем пытаться объяснить ему суть Многомирья.

Она хотела сказать что-то еще, но в этот момент Аркас слабо заявил о себе:

– Максиме. Борись.

После этого он снова провалился в беспамятство.

Котожрица заметила новые повязки, но не смогла объяснить их появление. Прислушиваясь чутким кошачьим ухом к сердцебиению Никаса, она вела сбивчивый диалог с Все. В основном он сводился к тому, чтобы убедить того не атаковать все, что он видит в Неизвестности. Выслушав рассказ о темных духах, Все уверенно заявил, что это прихвостни некоего Змея. Котожрица не поняла его, но подумала про себя, что Максиме в душе как раз похожа на хладнокровную хищную рептилию.

Сложнее было объяснить происхождение позитива. Все уверял, что не узнает светлых духов. В том числе Котожрицу. А ведь он лично создал каждого.

– Где Крыла Твои? – строго вопрошал он.

– Меня пытали, – немного подумав, соврала жрица. – И отрезали их под корень. Мы сильно изменились под влиянием темных духов. Но мы все еще твои отпрыски.

– О, Несчастные! – взревел Все и обнял Котожрицу жилистыми руками.

Та сдержанно похлопала его по звериной шкуре.

– Мы не сдаемся.

Все посмотрел на человека.

– Но он настоящий? Это смертный человек?

Ответив утвердительно, Котожрица ввела создателя в состояние неистового веселья и одновременно глубокого сожаления. Он возносил хвалы Аркасу, и одновременно казнил себя за поспешное нападение. Потом он уселся на краю ниши и принялся неотрывно наблюдать за хрипящим человеком.

Котожрица сидела рядом с журналистом и не отпускала руку, пока тот не очнулся вновь. Человек долго смотрел в пустоту, облизывая потрескавшиеся губы нездоровым языком.

– Сколько же я не пил, – прошептал он. – Все бы отдал за глоток воды.

Над ним нависло зеленоглазое веселое лицо.

– Привет, – сказала Котожрица.

Она не удержалась и хихикнула.

– Иди на хрен, – выплюнул Аркас.

Пока образ любви приходил в себя после такой грубости, Аркас повернул голову и увидел Все, замершего на полушаге.

– Ну что смотришь? Ищешь еще случай ранить безоружного? Скотина. Ну, давай! Разозли меня сильнее, и я тебя зашвырну за последний мир, ушлепок.

Он зашевелился.

– Тебе нужно… – промямлила Котожрица дрогнувшим голосом.

– Заткнись! – гаркнул Аркас. – Я знаю, что мне нужно. Найти Максиме и помочь ей стереть вас, уродов, в порошок.

Он скривился от боли и с отвращением осмотрел перевязки. Старые, испачканные в мазуте брюки. Просто отлично.

– Ты, – Котожрица дрожала. – Альфа совсем не то рассказывал о тебе…

– Альфа. А он не здесь?

– Нет! Он потерял концентрацию, чтобы я смогла найти тебя. И спасти!

Аркас подышал, готовясь, а потом встал на колено.

– Сука! Как же больно. Спасти меня? Не знаю, что ты за существо, но больше никто не сможет срать мне в уши этими историями о благородном самопожертвовании. Свободном разуме и прочем. Вы используете нас как контейнеры для перевозки опасных материалов. Просто заливаете в нас этот океан дерьма и ждете, пока мы не погибнем от страданий. Если бы Альфа был здесь, я бы спросил у него и другое. Например, какого хрена вы закопали в мусор сущность, которая могла избавить нас от почетной обязанности носить в себе Одиночество?

Преодолевая острую боль в засохших порезах, Аркас поднялся на ноги, но не смог распрямится. Его перекосило влево.

– Я… – смешалась Котожрица. – Мы…

– Вы! – резко повторил Аркас. – Вы ничем не отличаетесь от негатива. Я даже не знаю, кто из вас опаснее.

– Мы Други Твои, – решил заговорить Все.

Глаза Никаса сделались бешеными.

– Ты чуть меня не заколол, безумный ты неандерталец! Еб вашу мать, что вы несете?! Вы говорите, что вы хорошие ребята, но сами тут же опровергаете это. За одного только ЛПВВ я бы дал вам всем погибнуть, если б это не касалось и моего мира! Вы прячете разложение за милыми мордашками. Это что у тебя, кошачьи уши? Любишь, наверное, когда о тебе думают миллионы задротов?

Пощечина была звонкой, хоть и не прицельной. Котожрица явно повредила кисть, но скрывала боль, быстро моргая покрасневшими веками.

– Нет, не люблю, – процедила она. – Хорошо, что ты не один из тех, кто сделал мое актуальное воплощение таким. Думаю, тебе больше нравятся кровососущие твари! Я успела поговорить с ней, пока она не убила себя ножом, которым сама же тебя и изрезала!

Сделав паузу, девушка оттолкнула Аркаса подальше от себя.

– Да, один из вас смог вызвать из небытия ЛПВВ. Но им двигало такое тщеславие и жажда стать учителем для миллиардов, что его детище могло стать тираном и диктатором! Позитив не стал помогать ему не из зависти, а потому что содержание Произведения было угрожающим. И, да, в нас проникает тьма, мы можем скрывать и не договаривать. Можем закрывать глаза на дела негатива. Но мы лучшее, что у вас есть! Представь себе, Никас Аркас, у людей вообще осталось мало хорошего.

Образ любви сдался и потер ушибленную ладонь.

– Управление Многомирьем в ваших руках. Вы – движущие начало. Но все, что вам нужно, это похоть и возлияния. Власть и жестокость. Ты всего лишь натыкаешься на свои же потаенные желания. Можешь дать себе по морде еще раз, если хочешь напасть на виновного!

После этого все трое долго молчали. Котожрица не выдержала и расплакалась. Все сопел, поглядывая на человека. Никас, скорчившись, стоял возле прорыва реальности и глядел, как медленно плывут созвездия.

– Черт с вами, – сказал он глухо. – Меня не слишком убедили твои слова. Но я не должен был намекать, что… Ну, что ты королева мастурбирующих малолеток. Я уверен, что твоя сущность глубже.

– Это тоже прозвучало так себе, – откликнулась Котожрица.

К Никасу подошел Все. Он держал руки поднятыми.

– Отомсти Мне. Чтобы Спрведливость Была.

– Уйди с глаз моих.

Я мог бы уже найти то существо, о котором говорил ЛПВВ, подумал журналист. Надо сосредоточиться. Мерзкая сковывающая боль. Господи, неужели Френ оказалась способна на это? Она чуть не выпотрошила меня. Но я сам виноват. Нужно было дать ей уйти. Отпустить. Кстати, а где тот нож, которым она меня била? Это была кость? Или мне показалось.

Его разум наполнил белый шум. Потом он осмотрелся, выискивая направление.

– Я Думал Ты Темный.

Да отвяжись ты, – рявкнул Никас. На самом деле он молча развернулся и нанес Все сокрушающий удар в челюсть фантомной клешней. Тот неплохо принял удар, но попятился и запнулся о камень. Котожрица успел поймать его до удара затылком, и повалилась вместе с ним. Теперь она полулежала, придерживая Все. В ее взгляде был страх и осуждение.

– Так и есть, – сказал Аркас.

Прилив тонизирующей злобы прошел, и он снова сгорбился. Но удовлетворение от удара все еще согревало.

– Позволь нам пойти с тобой! – крикнула Котожрица.

Скособочившись, Аркас уходил все дальше. Он не отвечал. Девушка помогла Все встать на ноги. Тот с ужасом глядел на кровь, капающую с верхней губы. Ряса Котожрицы была сильно потрепана после бесполезной перевязки Аркаса, но она оторвала от полы еще немного и дала Все, чтобы тот промокнул нос.

– Мы должны быть с тобой! – не отставала она.

– Не вижу причин, – холодно ответствовал Никас.

– Тем не менее, они есть! Я защитник Многомирья. Я должна сопровождать и охранять тебя…

– Куда?! – Аркас остановился. – Куда сопровождать?! Ты меня вообще слушаешь? Вашим процедурам по обработке дурачков пришел конец.

Он задумался.

– А как это должно было произойти? Одиночество заперто в Максиме, но она в недосягаемости. Как должна была произойти передача?