Текст книги "Разводящий еще не пришел (др. изд.)"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Бородин рассказал о том, что в подразделениях ходят слухи, будто бы ликвидируют полк. Водолазов оживился, вскочил, для чего-то плотно прикрыл дверь.

– Это моя вина, я дал повод... Да-да, чувствую, что это так. Но надо все сделать, чтобы уберечь людей от демобилизационного настроения, чтобы не пала дисциплина. – Он начал перечислять мероприятия, которые следует провести в ближайшие дни. Теперь перед Бородиным стоял другой Водолазов: то, что он советовал, предлагал, мог сказать человек, глубоко заинтересованный в деле и хорошо знающий жизнь полка, тертый армейской службой, и майор невольно залюбовался полковником. – Все это надо сделать в течение ближайших двух-трех дней, – тоном распоряжения заключил Водолазов.

Он начал звонить командирам дивизионов, требуя от них усилить воспитательную работу с личным составом, решительно пресекать всякие слухи, разлаживающие дисциплину и порядок. Потом вызвал начальника штаба полковника Сизова, приказал ему в двухдневный срок подготовить совещание сержантского состава в масштабе полка.

– С докладом я выступлю сам. Надо, чтобы младшие командиры прочно стояли на своих местах. От них зависит многое. – Он тут же назвал фамилии сержантов, которым следует выступить на совещании и поделиться опытом воспитательной работы.

Начальник штаба ушел. Бородин вспомнил, что Водолазова вызывал к себе генерал Захаров, и спросил:

– Не вернул рапорт командир дивизии7

– Нет...

– Глядя на вас сейчас, я подумал: вернул, товарищ полковник.

Водолазов догадался, почему так спросил секретарь.

– Рапорт – это одно дело, Степан Павлович, а служба – другое: пока я солдат, мои обязанности остаются за мной. – Подумав, он продолжал: – Сегодня приходила председатель женсовета Крабова. Говорит, женщины решили своими силами оборудовать солдатскую чайную в клубе. Понимаешь, чайную! А ресторан, спрашиваю, не хотите открыть? Музыка, водочка, колхозные девчата. «Шумел камыш...» до утра? Елена Ивановна, говорю, я же командир полка, а не председатель треста столовых и ресторанов, что же вы меня обижаете? Она в ответ: «В других частях, товарищ полковник, имеются солдатские чайные», – и газеты показывает: вот, мол, посмотрите... Не стал читать, отправил Елену Ивановну к тебе. Приходила?

– Нет.

– Значит, я ее убедил... Чайная! Ну и времечко же настало – не поймешь, чем командир полка должен заниматься: то ли огневой подготовкой, то ли чайными. – Водолазов оделся, проверил, закрыт ли сейф. – Пойдем, секретарь, субботний день, можно и на час раньше...

Уже на улице полковник спросил:

– Ты-то как смотришь на эту чайную?

– Положительно.

Водолазов остановился, чуть наклонил голову, потом вскинул взгляд на Бородина:

– Ага, так-так... Зайду к Дроздову, великолепный врач... Советует чаще ходить по кручам, не медик, а золото.

Майор остался один. Утром Елена забрала к себе Павлика, пригласив Бородина на обед. Но ему не хотелось идти к Крабовым. Опять Лев будет донимать расспросами, отправил ли Захаров рапорт в округ... К штабу подъехала машина. На ней офицеры отправлялись в Нагорное. «А может быть, к Наташе?» – подумал Бородин и поспешил к машине. В кузове уже сидели Узлов и Шахов. Лейтенанты успели переодеться, и сейчас в выходном обмундировании, с начищенными пуговицами они выглядели еще моложе. Сразу же за воротами Узлов запел. Песню подхватили остальные. Песня была про Орленка, и Бородин невольно вспомнил о сыне. Он постучал по кабине. Машина остановилась как раз против дома Крабовых. Бородин легко выпрыгнул из кузова. «К Наташе можно и потом, в следующую субботу», – успокоил он себя.

VII

Матвей Сидорович Околицын, протирая сонные глаза, сунулся под умывальник, окатил холодной водой голову. Было раннее утро, восточный край неба алел огненной дымкой, отчего казалось, что за старой греблей какие-то озорники палят солому. Матвей Сидорович, скосив бровь, напряг слух, словно пытался уловить шум пожара. Но кругом – тихо.

– Показалось. – Он бросил полотенце на скамейку. Но в этот миг за разрушенным валом взметнулся столб огня. – Наваждение... Александр! – крикнул Матвей Сидорович сыну, спавшему в летнице. – Привык на службе спать до подъема... Нет, брат, у нас эдак без хлеба останешься.

Матвей Сидорович торопился в поле, прикидывал до обеденного перерыва попасть к полковнику Водолазову, попросить у шефов две-три машины для перевозки зерна на элеватор, ожидала уйма и других дел... Взгляд Матвея Сидоровича остановился на запыленном «газике», стоявшем во дворе. «Самому сесть за руль? – подумал он. – Служба солдатская нелегкая, пусть отдохнет». Шел пятый день, как ефрейтор Околицын находился в краткосрочном отпуске. Он не сидел сложа руки: обучал колхозных ребят шоферскому делу, возил отца по полям и фермам, в пути показывал, как надо водить машину: «Присматривайся, батя, это дело нетрудное». Матвей Сидорович пробовал управлять «газиком», вроде бы получается. Но сейчас председатель колхоза спешил и опасался по неопытности где-нибудь застрять. – Александр! – Толкнул с разбегу дверь и остановился на пороге, чуть согнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку. Кровать была убрана. Не похоже, чтобы сын спал эту ночь в летнице.

«Понятно, – догадался Матвей Сидорович. – У Борзовой... И что хорошего ты в ней нашел?» Он недолюбливал колхозную фельдшерицу Лиду. Щупленькая, с большими на редкость глазами, она не давала председателю покоя, звенела, как электрический звонок: «В детском саду надо построить тент, провести на медпункт телефон, купить ребятам баян, установить в клубе телевизор...»

Борзова – секретарь комсомольской организации, и Матвею Сидоровичу приходится нередко прислушиваться к ее голосу, а вообще-то он старался не показываться Лиде на глаза. Знал Околицын, что за медичкой шибко приударяют и ребята из артполка, и колхозные хлопцы, теперь еще и сына приманила.

Матвей Сидорович в сердцах захлопнул дверь и с той же раздражительностью пнул ногой бросившегося к нему с лаской кобеля, сел в кабину, робко нажал стартер. «Газик» молчал. Околицын потрогал кнопку подачи газа – результат прежний.

Скрипнула калитка: во двор вошел Александр.

– Опять куда-то торопишься? – заметил сын.

– Нет, ожидаю, когда дневальный по батарее сигнал подъема подаст. – Он натянул поглубже фуражку, закурил. – Коли взялся возить меня, будь всегда при машине, а лучше – отдыхай, набирайся сил...

– Недоволен водителем? – прикуривая от отцовской папироски, пошутил Александр.

– У нас, брат, только поспевай, сам знаешь: опоздал на минуту – зерно ушло из рук. Или уже все забыл, служа в армии?

Александр в упор посмотрел в скуластое лицо отца: мелкие щетинки обложили щеки, подбородок, топорщились на верхней губе.

– Побрился бы, председатель. Ведь нехорошо в таком виде появляться перед народом.

– Ладно! Заводи. Побреемся в более подходящее время...

– Ну-ну, жди такое время. – Ефрейтор включил зажигание. И не успел Матвеи Сидорович моргнуть, как «газик» легко покатил к выезду. На дороге, укатанной до глянца, сын спросил: – Куда прикажете?

– К старой гребле. Кто-то там жег солому.

– Показалось тебе, батя.

– Может, и показалось. Тогда давай на комбайны.

– А что там? Или неполадки?

– Да нет, комбайнеры – опытный народ. Вчера скосили сто пятьдесят пять гектаров, приходи полюбоваться!

– А зачем же ты к ним спешишь? Сходи к полковнику Водолазову, он тебя научит, как планировать свой рабочий день.

– Собираюсь и к нему. Восемь лет в контакте живем, помогаем друг другу...

Машина выскочила на косогор. Отсюда как на ладони хорошо просматривались поля, стога соломы. На повороте, где дорога сворачивала к жатве, навстречу попалась повозка, на ней восседал Дмитрич.

– Останови!.. – крикнул Матвей Сидорович и, открыв дверцу кабины, соскочил на обочину. – Откуда? – спросил он сторожа.

Дмитрич медленно снял картуз, ладонью пригладил редкие волосы, ткнул рукой в сторону города:

– Оттуда, откеле же мне ехать, товарищ председатель? Продал кабанчика. Старуха потребовала новый сарафан и платок.

– Ну и что, купил? – заглядывая в кузов повозки, спросил Околицын.

– Купил. Чего же не купить, – словоохотливо заговорил Дмитрич. – Денежки есть. Аванс нынче богатый.

Слова Дмитрича пришлись по душе председателю колхоза. Он бросил сыну:

– Слыхал?.. Поехали!

– Жулик он, Дмитрич-то, – с упреком сказал Александр, когда свернули в поле. – Хитрющий, бес!

– Критикуешь? – насторожился Матвей Сидорович. – Пятый день в колхозе и все уже увидел, определил, оценил.

– Одноглазый ты, батя, – вздохнул сын. – Я этого Дмитрича и раньше не любил. Жулик он – вот и все, и к тому же кулак.

Но Матвей Сидорович уже не слушал сына. Завидя возле вагончика одинокую женскую фигурку, он с беспокойством сказал:

– Кажись, Борзова! Объезжай стан, гони прямо к комбайну. Прокаженная, бежит...

– Остановить, что ли?

– Гони, а то не избавишься от нее.

Александр прибавил скорость. Из лощины выполз трактор, тащивший комбайн. Бросив в небо черное кольцо дыма, трактор остановился. Матвей Сидорович заволновался, выскочил из машины, крикнул трактористу:

– Горючее-то не поступает! – И набросился на сына: – Чего прилип к баранке? Помоги человеку. Эх ты, солдат!..

– Сейчас поедем, Матвей Сидорович. – Тракторист привычно взялся за рычаг, и трактор, качнувшись, тронулся с места. Председатель взобрался на самосвал, сунул руку под тугую струю зерна.

– Хороша, матушка! Ой, хороша! – восторгался он. А когда слез с самосвала, распорядился: – Теперь гони в правление.

...Отец что-то записывал в блокноте. На белом листе плясали, то разбегаясь, то сходясь, многочисленные цифры, восклицательные знаки.

– Чего заглядываешь? – с улыбкой заметил отец. – Ведь все равно, ефрейтор, ничего не понимаешь.

– А ты растолкуй. Или государственная тайна?

– Тайны никакой, а дело действительно государственное. Понимаешь, все подсчеты показывают: если мы за счет овса увеличим клин зерновых, то приходи, кум, любоваться!

– За чем же дело стало?

– Нешто пойдет на это район! За нарушение травополки я уже был бит. С меня хватит.

– Да-а, батя, оказывается, ты еще и трус! – пошутил Александр, но Матвей Сидорович принял это всерьез. Его взгляд вдруг сделался сухим: брошенную сыном фразу он слышал и от Борзовой. «Сговорились», —промелькнула мысль.

– Останови «газик». Как ты сказал? – Он повернулся к Александру, ожидая ответа.

Тот не спеша поставил машину на ручной тормоз, приоткрыл дверцу и указал на старую греблю:

– Видишь?

– Не ты первый на нее показываешь. Находились такие молодцы, настаивали разводить тут водоплавающую птицу, выращивать капусту, петрушку. Угробить средства и ждать в поле ветра? Откуда здесь возьмется вода? Из талых снегов? Ее не хватит и на один летний месяц – испарится. – Матвей, Сидорович закрыл блокнот, не спеша положил его в сумку и прищурил правый глаз.

– Ты, батя, не ершись, подумай лучше, может быть, люди дело говорят. Воды в колхозе не хватает, а там, под землей, молчат родники, можно сказать, дремлет богатство.

– А что тут думать, – резко чиркнул спичкой Матвей Сидорович и, закурив, махнул рукой: – Нет. Землю за греблей прикажу распахать. Хорошая там будет пшеница. И не баламуть ты меня, а то...

– Обидишься?

– Обидишься – неподходящее слово. У меня ведь характер...

– Но я, батя, кажись, твой сын. А яблоко от яблони далеко не падает. Дай отслужить, вернусь...

– Пойдешь против отца? – скороговоркой спросил Матвей Сидорович, снял фуражку, потер седые волосы.

– Нет, зачем против отца? Против председателя, который не желает смотреть на мир обоими глазами. И фельдшерицу ты обижаешь, бежишь от нее. Сегодня она всю ночь рыла землю. Родники мы искали... Про это дело уже знает секретарь райкома партии товарищ Мусатов. Я ему написал... Одноглазый ты, батя, одноглазый...

Матвей Сидорович громко рассмеялся:

– Шестьдесят лет прожил и не знал, что я при одном глазу. Ну тебя к чертям, сынок! Езжай-ка ты домой, отдыхай, набирайся сил, артиллерист. Я на своих двоих забегу к Водолазову. – Он решительно покинул машину и, не оглядываясь, тяжелой, стариковской походкой пошел по дороге, ведущей в военный городок. Его сутулые плечи слегка покачивались, но голову он держал гордо и прямо.

– Батя! – Александр догнал отца, посигналил. Тот остановился. – Садись, батя.

Околицын молча втиснулся на сиденье. Через минуту, когда машина уже набрала скорость, вздохнул, покачал головой:

– Старею, Александр, старею... Говоришь, одноглазый?.. Может быть, ты и прав. Годы... Шестой десяток закруглился. Пора и смену требовать.

Водолазов не любил длинных докладов, как не любил, чтобы в разговоре с ним подчиненные держали себя истуканами. Особенно донимал его этим подполковник Крабов – при докладах мучил до душевной боли. Сухонький, небольшого роста, с мясистым носом, Крабов обладал необыкновенным басом: он не говорил, а гудел густо, как труба. Когда Околицын изложил свою просьбу, полковник позвонил Бородину, чтобы посоветоваться, как отнестись к просьбе председателя колхоза. Секретаря партийного бюро не оказалось на месте. Пришлось обратиться к заместителю по строевой части.

Крабов прогудел в трубку: «Есть, сейчас явлюсь, товарищ полковник».

Матвей Сидорович, держа портфель на коленях, сидел у самого стола.

– Значит, не хватает машин и людей? – Водолазов для чего-то потрогал оконную портьеру. – Скоро у вас будут люди. Хороших хлопцев получите из армии.

– Может быть, кто и получит, только не наш колхоз, Михаил Сергеевич.

– Это почему же?

– Ну кто пойдет?.. Горы, лес, морозы, жара. Климат не тот.

– Пойдут, Матвей Сидорович. Нагорное – место перспективное. Завод строят. Будет тут и жилье, будут и театры.

Околицын усомнился:

– Нет. Порядок не тот. Вы своих солдат, которые будут увольняться, не направите в наш колхоз? Никто вам этого не позволит. А мы взяли бы их с радостью. Да что там говорить, одна мечта! Вот вы, к примеру, Михаил Сергеевич, могли бы у нас остаться, если бы решили уйти из армии?.. Что, затрудняетесь ответить?

«Пронюхал, что ли, о моем рапорте?» – подумал Водолазов и, сощурив глаза, произнес:

– А должность найдется?

– Вам-то? Что за вопрос! Вот принимайте хоть сейчас. – Матвей Сидорович протянул портфель. – Принимайте, товарищ полковник. Что? Не желаете? То-то и оно! А говорите... Хлопцы, они солдаты-то хорошие, но идут больше в город. – И, помолчав, шепотом спросил: – Может быть, вы и в самом деле надумали надеть гражданский костюм? Коли армия сокращается, рапорт на стол – и к нам в председатели. Очень стоящее дело, и место перспективное...

Водолазов вскинул взор на Околицына:

– Уговариваешь?

– Значит, робеете? – покачал головой Околицын.

– Не так сказано, – мечтательно произнес полковник. – «Робеете!» Не то... А вообще-то мы не сробеем, Матвей Сидорович, всему свое время, – врастяжку произнес Водолазов и снова поймал себя на мысли: «Пронюхал. Точно, пронюхал».

Вошел Крабов, выпрямился перед Водолазовым, загремел:

– Слушаю вас, товарищ полковник!

– Лев Васильевич, можем мы выделить две-три машины колхозу? Надо помочь подшефным.

– Помочь-то можно, товарищ полковник, но нарушим приказ... Полковник Гросулов категорически запретил отрывать людей от боевой подготовки.

– Знаю, – подтвердил Водолазов. – Но ведь просят, как же поступить?

– Вы – командир, как прикажете, так и будет, – уклонился Крабов от прямого ответа.

– Командир... Это верно, – вздохнул Водолазов. – Но у вас, Лев Васильевич, свое мнение есть, вот и посоветуйте.

– Есть, товарищ полковник. Думаю, что надо отказать.

Околицын вскочил со стула, торопливо заговорил:

– Товарищ подполковник, это нехорошо. Хлебушек, он вот как нужен стране. Поймите: солдаты, они и в дождь и в стужу могут стрелять, а колхозник зависит от капризов природы. За невыполнение в срок уборочной меня за грудки возьмут в райкоме, шею так намылят... С товарищем Мусатовым придется объясняться.

– Но и нам не простят, – сказал Водолазов и, почесав пятерней седеющую и слегка вьющуюся шевелюру, решил: – Ладно, пришлем, Матвей Сидорович, пришлем.

Околицын облегченно вздохнул.

– Спасибо, товарищ полковник, выручили. Ну, я побежал. Теперь я все больше пешочком мотаюсь, – схитрил Матвей Сидорович, чтобы еще больше разжалобить офицеров.

– А где же ваш «газик»? – поинтересовался Водолазов.

– Автомобиль есть, а шофера нет, на косовице он, трактор водит.

– А сын? Ведь он же в отпуске? Ефрейтор Околицын у нас не только отличный наводчик, но и хороший автомобилист. Мог бы эти дни и повозить отца.

– Ну его... – махнул рукой Матвей Сидорович. – С ним рядом находиться – все равно что присутствовать на бюро райкома, когда ты провинился в чем...

– Критикует?

– Шпигует на каждом километре, – признался Матвей Сидорович и захлопнул дверь за собой.

Довольный тем, что удалось уговорить военных, он, садясь в машину, подмигнул сыну:

– Порядок, Александр. Гони теперь в правление...

...Крабов продолжал стоять навытяжку. Водолазов покосился на него, спросил:

– Лев Васильевич, вы что-то хотите сказать мне?

– Разрешите доложить, товарищ полковник?

– Что случилось? – Водолазов собирался уходить домой. Он снял фуражку, но не повесил ее, а бросил на стол.

– Лейтенант Узлов подал рапорт, просит уволить его в запас.

– Так, – процедил сквозь зубы Водолазов. – Покажите мне рапорт.

– Есть!

– Что вы: «есть» да «есть». Нельзя ли попроще? – заметил Водолазов.

– Есть! – словно выстрелил Крабов. – Вот рапорт лейтенанта Узлова.

...Был тот час, когда еще чувствуется ушедшее за горизонт солнце, угадывается его свечение, когда уже нет теней, но деревья, дома, почерневшие горы, холмы еще видны, хотя уже сгладились, пропали их очертания. Водолазов любил такой час, любил потому, что он приносил ему отдых, прохладу и что-то необъяснимо радостное. Но сейчас, идя домой, ничего этого не замечал, ничто его не радовало. Рапорт Узлова... Он почти запомнил его наизусть.

«...Рано или поздно, вы это хорошо знаете, товарищ полковник, часть офицеров уволят в запас. Я решил это сделать сейчас, когда мне двадцать три года, когда я имею полную возможность поступить в институт, получить высшее образование и потом, имея хорошую специальность, успешно работать в народном хозяйстве».

Какое же решение он, командир полка, должен принять? Отказать?.. Когда-то Водолазов был словно лихой джигит, который не мыслил иной жизни, как в седле, в галопе. Он мчался без остановок, и никогда не возникал у него вопрос: куда и зачем – все было предельно ясно и просто. Он командовал батареей, дивизионом, полком. Его перебрасывали из части в часть, из одного гарнизона в другой, и он мчался, мчался, преодолевая рытвины и ухабы армейской жизни... И вот – ранения, болезни, годы сказали свое решающее слово. А тут ракетная техника идет на смену ствольной артиллерии. Ото всего этого у Водолазова такое чувство, будто кто-то выбросил его из седла и он оказался пешим, не приспособленным к новой обстановке.

«Что пишет, мальчишка!» – пытался Водолазов осудить Узлова, но тут же вспоминал свой рапорт. «Пятьдесят лет, – рассуждал он. – И не стар, и не молод. Можно начать новую жизнь, вернее, продолжать эту же, но в другом качестве... В другом... Пятьдесят лет – и можно и нельзя... Конечно, пенсия... Но пятьдесят... Для мужчины это не так много. Но все же не двадцать три!.. Не я ли ему пример подал?» От такой мысли Водолазов вздрогнул, сжало сердце. Полковник огляделся по сторонам – никого нет. Холодной рукой положил таблетку под язык. На душе не полегчало, и он упрекнул себя: «Лечишься, да не от той хворобы».

VIII

У Елены Крабовой детей своих не было. Так решил Лев Васильевич: «Жизнь военного – сплошные дороги, переезды, потерпим пока без ребят, потом видно будет». «Потом» продолжается уже двенадцать лет, и Елене иногда становится страшновато: не останется ли она вообще бездетной женщиной? Лева – это кремень, его ничем не прошибешь, да и поговорить-то с ним нет времени, он вечно чем-то занят, вечно куда-то спешит, часто задерживается на службе...

Послышался бой часов. Елена сосчитала удары... Пора бы и Леве прийти на обед. Она подошла к окну, но тут подкатился к ней Павлик.

– Тетя Лена, а тетя Лена!

– Что, Павлуша?

– Смотри, что я нашел, – показал он бумажку.

– Это дяди Левы приказ.

– Приказ, кому приказ?

– Мне, Павлуша, мне.

– Ты разве солдат, тетя Лена?

– Солдат, – вздохнула Елена и перечитала записку: «Прошу выполнить: а) купить в охотмагазине для спиннинга леску – в воскресенье обещался приехать Гросулов. потянет меня на рыбалку; б) не знаю, куда делась книга «Стрельба наземной артиллерии», поищи в чулане; в) приготовь обед (твой калмык совсем отощал, сегодня обязательно он будет у нас). Целую. Лев».

Она посмотрела на мальчика: до чего же он похож на Степана, только брови Катины. Елена взяла Павлика на руки и прижала его к груди. Она так привыкла к этому пухленькому и тихому существу, что не может и дня прожить без него. Вот уже скоро год, как не стало Кати, они дружили с ней, разве она может оставить Павлика без присмотра! У Степана много дел, иногда он забывает о сыне.

– Тетя Лена, папа сюда придет?

– Придет. Мы будем все вместе обедать: ты, папа, дядя Лева и я. Ты доволен?

– Очень. – Мальчик посмотрел ей в лицо.

...Первым пришел Бородин.

– Павлик здесь? – спросил он, остановившись в коридоре.

– Спит, проходи и посиди на диване. – Елена сняла фартук, поправила заколки на голове, посмотрела в зеркальце, повешенное на гвоздь возле раковины. – Мой задерживается? – спросила она, войдя в комнату.

– Сейчас придет. Врача нам нового прислали. Лев вместе с ним в столовой задержался.

– Женщина или мужчина? – Елена закрыла дверь спальни.

– Мужчина, капитан. Из Ленинграда, медицинскую академию окончил, работал при академической клинике.

– Интересный?

– То есть как?

– Как специалист...

– Не знаю. Взгляд у него – как у разбойника. Глаза большие, свирепые. «Дряхлость мышц убивает человека» – вот что он изрек, когда узнал, что Водолазов в пятьдесят лет страдает болезнью сердца. А твоему Леве сказал: «Какой сухонький. Обещаю – и вы будете аки буйвол». Для всех у него одно лекарство – спорт, физическая подготовка...

Слушая Степана, Елена улыбалась и слегка покачивала головой. Она была одета в светлое платье, перехваченное в талии поясом. Темный тугой пучок волос, казалось, отягощал ее голову.

– Ну что ж, это хорошо, – сказала Елена просто и естественно. – Леве давно надо по-настоящему заняться спортом. На других покрикивает, а сам утреннюю гимнастику забросил: «Некогда, спешу, теперь я один, Водолазов болеет». – Когда она говорила, губы ее слегка оттопыривались, как у ребенка, и было приятно и смешно смотреть на нее. Она села на стул, положив обнаженные, слегка загорелые руки на край стола. – Хочу спросить у тебя, Степан, как с солдатской чайной? Это ведь не забава, серьезное дело. Мой тоже, как и Водолазов, отмахивается: «Женсовету делать нечего, благоглупостями занимается». – Она улыбнулась, черные ее глаза заискрились. – Я ему, Леве-то, говорю: «Сухарь ты, Левушка, и службист».

Послышался звонок. Елена встала и, едва не задев Бородина, выскочила в коридор открывать дверь. «Доброе создание. Счастливчик ты, Лев», – подумал Степан и, будто испугавшись своей мысли, заерзал на диване, стараясь поудобнее сесть.

...Выпили сухого вина. Начали закусывать ломтиками отварной холодной козлятины (в прошлое воскресенье Крабов ездил на охоту с Гросуловым, привез богатый трофей). Лев Васильевич ел быстро, словно спешил куда-то. Его немного побитое оспой лицо вспотело, и теперь на нем не так замечались рябинки. Он попросил жену дать чистый платок. Вытираясь, спросил:

– Нашла книгу?

– Нашла, – ответила Елена, разливая по тарелкам суп.

– И леску купила?

– Да, и леску купила. И вот обед приготовила. Все твои распоряжения выполнила. – Она замолчала, поджав губы.

Бородин поспешил сменить тему разговора, сказал Крабову:

– Узлова надо назначить на должность. Хватит ему в дублерах ходить. Ответственность человека воспитывает, закаляет...

– Согласен.

– Приятно слышать...

– Вот уволится Водолазов, и назначим Узлова командиром второго огневого взвода. Рапорт лейтенанту я верну. Присягу принимал, пусть служит.

«Он уже считает себя командиром полка», – мелькнула мысль у Бородина. Крабов продолжал:

– Разговаривал я с Шаховым. Признаться, Степан, тогда я ошибался. Теперь вижу: его предложения вполне осуществимы. Шахова надо поддержать.

– Правильно, давно бы так, – заметил Бородин.

– Понимаешь, Степан, Водолазов возражал...

– Это верно. Но ты, Лев, еще сильнее противился, на собрании распушил: подкоп под уставы!

– Ошибался... Откровенно признаюсь: ошибался...

Елена подала второе – запеченный в муке сазан.

– Хватит вам спорить, помолчите хоть одну минуту, – сказала она. морща нежный лоб.

– Можно, – согласился Крабов. Но его так и подмывало спросить, верно ли, что рапорт Водолазова отослан в Москву.

На охоте Гросулов недвусмысленно намекнул ему: «Готовься принимать полк, другой кандидатуры я не вижу». А как на это смотрит секретарь? С его мнением будут считаться. И Крабов спросил бы, но тут Елена заговорила совсем о другом: она слышала, что Бородин влюбился в какую-то инженершу со стройки. «Нашла о чем спрашивать!» – с досадой в душе упрекнул он жену.

– Кто это вам сказал? – отодвигая пустую тарелку, откинулся на спинку стула Бородин.

– Земля слухом полнится. – Елена достала из буфета чайный прибор.

– Дыма без огня не бывает, – подхватил Крабов. – Хватит тебе бобылем жить, Степан. Или снова вызывай мамашу.

Мать Бородина жила на Дону, работала в колхозе птичницей. После смерти Кати она сразу приехала в Нагорное. Пожила у Степана три недели и затосковала по дому. «Что ж я тут, как сиротинушка, без работы. Отпускай меня, сынок, помру я от безделья». Пришлось отправить. «Уж ты не серчай на меня, сынок, человек живет, пока трудится. Пойми меня, Степушка», – сказала она. прощаясь с ним в вагоне.

– Это верно, – согласился Бородин, – жениться надо, только вот сын... Он ведь еще не забыл мать.

Елена поднялась и ушла в спальню и, тут же возвратясь, сказала:

– Спит Павлуша. До чего же он похож на тебя, Степан!

...Бородин не стал будить Павлика. Он попросил у Елены голубое покрывало с кровати, завернул в него спящего сына.

– Напрасно забираешь. Пусть остается, – сказала Елена, провожая Бородина до двери. – Ведь пойдешь к ней, оставь.

– Это уж точно, пойду... к ней... Спасибо, Лена. Утречком я его заберу, хозяйка присмотрит.

Елена положила Павлика на кровать, убрала со стола, вымыла посуду. Лева сидел на диване, перелистывал книгу, делая на полях какие-то пометки. «Уже работает», – ей стало жалко мужа.

– Отдохнул бы. – Елена взяла его руку, прижалась к ней щекой.

– Да, Шахов, конечно, прав. И как это я раньше не понял... Методика довольно сложная, но вполне доступная... А с Водолазовым вопрос почти решен. Думаю, на его место назначат меня, слышишь, Лена?

– Ты уверен? – Она отшатнулась от мужа, начала вынимать заколки, кладя их Льву на колени.

– Абсолютно уверен, – сказал Крабов, продолжая смотреть в книгу.

– Это плохо.

– Почему?

Елена покачала головой, улыбнулась:

– Женсовет решил оборудовать солдатскую чайную. Водолазов не поддержал нас. Ты тем более не поддержишь.

Крабов засмеялся, обнимая жену робко и нехотя.

– Посмотрим, Лена. Увидим. – Его руки вдруг соскользнули с плеч, и он, вскочив, бросился к вешалке.

– Куда ты?

– Служба, Лена. Я скоро вернусь...

На попутной машине Бородин быстро оказался в Нагорном. Наташа ожидала его возле кинотеатра. Он увидел ее еще издали, едва завернув за угол магазина «Военная книга». Она стояла возле щита с афишами. Дул северный ветер, нес с гор дыхание снегов. По тому, как Наташа продрогла, Бородин понял, что она ожидает его по меньшей мере около часа, надо скорее увести ее отсюда или в кино, или домой, увести не только потому, что она озябла, но еще и потому, что не хотелось, чтобы знакомые офицеры его видели рядом с женщиной... И все же, когда он взял ее под руку, предлагая пройтись немного, впереди показался лейтенант Узлов с колхозной фельдшерицей Лидой. Узлов лихо козырнул Бородину, взглядом измерил Наташу с ног до головы, потом помахал майору выразительно: мол, и ты, секретарь, не теряешься. Лейтенант довольно бесцеремонно чмокнул девушку в щеку. Лида отскочила от него, вытерла лицо белой варежкой. «Неужели пьян?» – подумал Бородин, еле сдерживая себя, чтобы не сделать замечание Узлову. Тот отвернулся и что-то говорил фельдшерице. Лида громко смеялась, махая руками, не то звала его к себе, не то предупреждала, чтобы он не подходил к ней.

Бородин заспешил с Наташей вдоль улицы, ведущей к баракам строителей. Он уже успокоился и считал, что здесь, на этой тихой окраине, не может встретить знакомых. Но неожиданно совсем неподалеку заметил Дроздова. За спиной у врача – рюкзак, и было похоже, что капитан медицинской службы собрался совершить не ближнюю прогулку. Врач увидел Бородина, но ничего не сказал и, прибавив шагу, вскоре свернул к домику, одиноко стоявшему возле небольшой рощицы. За ним в километре начинался лес, а еще дальше возвышались горы с многочисленными отрогами, припудренные ранним снегом.

– Теперь успокоился? – спросила Наташа, когда они оказались в ее комнате. Она поставила чайник на плиту, убрала со стола чертежи и, облокотившись на стол, улыбнулась: – Такой большой, а людей боитесь. Я заметила, как вы нервничали...

– Это не боязнь. – Бородину не хотелось продолжать об этом разговор, и он спросил: – Где же Алеша? Гуляет?

– Нет, он у дяди.

– У вас есть дядя? И он живет в Нагорном?

– Да.

– Кто же он?

– Секрет.

– Опять секрет! О, женщины, сколько у вас секретов! Неужели вы сотканы из одних секретов? Как же тогда с вами разговаривать? Вы рискуете попасть под суд за выдачу... государственной тайны, – пошутил Бородин, принимая слова Наташи за выдумку, ибо был уверен, что, если бы на самом деле у нее был дядя, она давно бы сказала ему об этом, ведь не умолчала о своем замужестве, призналась, когда он первый раз провожал ее домой. Правда, имя мужа она ни разу не произнесла, называла его просто «он». «Он собирался поступить в академию. Где сейчас, не знаю». «Он не таков, чтобы прощать». «Он особенный, в этом я крепко уверена». «Он не виновен, что я оказалась одна». Лишь совсем недавно, по настоянию Бородина, Наташа поведала причину, побудившую ее уехать от мужа, а по ее словам – бросить и бежать, скрыв от него беременность. Об этом она рассказывала долго, жестоко ругая себя.

Ее мать – депутат городского Совета. Наташа, будучи студенткой третьего курса строительного института, влюбилась в него, курсанта артиллерийского училища. Когда он окончил учебу, они поженились. Мать не разрешила брать его фамилию, ибо Гурова – фамилия известная. Служил он у черта на куличках. В гарнизоне ни квартиры, ни воды, ни театров. Мать в письмах умоляла бросить все, уехать. Наташа не выдержала, поддалась материнским уговорам... Закончила учебу в институте и вот отважилась поехать с сыном в Нагорное на стройку. «Мать я возненавидела, она отняла у меня его. И себя я ненавижу. Я поступила жестоко, он любил меня. Ошибку исправить невозможно, да и зачем? От него ни одного письма, значит – отрезал, и правильно поступил».