Текст книги "Разводящий еще не пришел (др. изд.)"

Автор книги: Николай Камбулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Уже сидя в машине и следя за дорогой. Водолазов воскликнул:

– Надо же, бессмертие ищет! И кто?! Военный человек! – Он представил, как Дроздов поднимается по горной тропе, представил встречу врача с сыном Дениса Горбылева и сказал: – Ну, ну, Владимир Иванович, широкой дороги тебе!

XII

– Лида?

– Я.

– Где ты?

– Иди прямо.

– Тут крутой подъем... Дай руку.

– Бери.

Александр уперся ногами в земляной откос, поднялся на возвышенность. Здесь было не так темно, как внизу. Лида, не выпуская его руки, прижалась к нему горячей щекой, прошептала:

– Ой, насилу дождалась, сколько не виделись!

В ее голосе Околицын уловил упрек, поспешил объяснить, почему не мог встретиться раньше. Она слушала молча, не перебивая. Ефрейтор говорил о большой занятости по службе и о том, что он, конечно, мог бы выбрать один вечер, чтобы встретиться, но как бы расценили это другие солдаты, которые даже выходные дни использовали для учебы...

В сторожке Дмитрича мерцал огонек. Свет от окна ложился на молодой голубоватый лед. Зябкий ветер шуршал в траве, холодом дышал в лицо.

– Ты ждала меня?

Лида засмеялась:

– И нисколечко. Ухажеров хватает. Ваш Арбузов уже поглядывает, в кино приглашал. Хороший парень: тракторист, гармонист.

– А лейтенант Узлов?

– И этот звал в город.

– И ты ходила?

– Ходила. Смешной лейтенант. Говорит: «Мы с вами, Лида, земляки, мой отец родился в Воронеже...» А сам-то он – москвич. Ты ревнуешь?

– Нисколечко, – в тон ей ответил Александр.

Лиде стало вдруг грустно, она притихла, думая: неужто правду говорит, что не ревнует?

– Пойдем посидим у берега. – Он первым спустился вниз. Она разбежалась и, смеясь, повисла у него на плечах.

– Я не верю. Санечка, ревнуешь, ну скажи – ревнуешь?

– Нет, нет. – повторил Околицын и вдруг обнял, нашел ее губы, горячие и сухие, прильнул к ним жадно... Лида хлопала по его широкой спине, будто по очень нагретому предмету – тихонько, еле касаясь шинели.

– Вот, – сказал Околицын, – поняла?

– И нисколечко...

Он вновь обнял, теперь целуя в щеки и глаза.

– Нисколечко... нисколечко, – шептала Лида. Ей было приятно, что он целует, что он такой сильный, крепкий. – Хватит, Санечка, хватит...

Они сели. Из-за туч показалась луна. Лида посмотрела на нее, вздохнула:

– Еще десять дней ждать.

Он понял, о чем она говорит: в прошлом году, когда Околицын был на побывке, они договорились пожениться сразу же, как только он уволится из армии. Девушка считала месяцы, потом недели, а теперь вот уже дни...

– Десять, – повторила она и опять посмотрела на луну. – Что ж молчишь, Санечка? – И, не ожидая ответа, начала вспоминать первые встречи.

Голос у нее был чистый, звонкий. Говорила, как после учебы в медицинском техникуме решила ехать в Сибирь, куда-нибудь подальше, в самую глушь, и обязательно в деревню, как с подружкой искали на карте отдаленную точку. Подружку не пустили родители, а она поехала, и здесь никакой глухомани не встретила, а деревня показалась ей слишком большой. И город рядом и стройка – глазом не окинешь...

– Здорово! – сказала она. – Только с твоим отцом не ладила. Знаю, не верил он, что я могу работать, молодая да к тому же озорная. Теперь легче. Михаил Сергеевич уважает молодежь... Ну что же ты молчишь, Санечка? Помнишь, как искали родники? Я тогда тоже не верила, что они когда-то были, и, если бы не ты, ребят не подняла бы на это дело, возможно, погас бы огонек. А теперь смотри, горит!

Действительно, бледно-розовая полоса от лунного света, искрясь, пересекала пруд. Александр видел лицо Лиды, оно тоже как бы искрилось. Он залюбовался ее глазами, большими, наполненными синеватым светом.

– Лида, – робко сказал Околицын.

– Говори, говори, я слушаю. Говори, Санечка.

– Я задержусь в армии...

– Больше десяти дней?

– Да... Ты разве не знаешь, разве не читала газеты? Увольнение задерживается... На Западе не спокойно. Они вооружаются...

– Кто они? – спросила она не сразу.

– Недобитые фашисты...

Она молчала. Околицын сказал:

– Командир отпустил меня только на два часа...

– Значит, не через десять дней? – приуныла Лида.

– Нет.

– А когда?

– Не знаю.

Она подумала: «Откуда же может знать о таких больших делах Санечка? Такие вопросы по плечу начальству».

– Мне что-то холодно, пойдем.

Он помог ей подняться на греблю и, взяв под руку, вывел на дорогу.

– Когда же они успокоятся, Санечка? Неужели они никогда не любили?

Лида умолкла. Околицын взял ее руку, посмотрел на часы. Она поняла, что ему надо спешить в часть.

– Иди, Санечка, меня не провожай, – сказала вкрадчивым голосом: ей не хотелось, чтобы он уходил, очень не хотелось – вот так бы, лицом к лицу, и простоять всю ночь вдвоем. Но у солдата каждый шаг размечен.

– Я пошла...

Он сказал:

– Иди...

Ее уже не было, а Александр все смотрел и смотрел на то место, где стояла Лида, смотрел, и ему чудились запахи ее рук, и в голове отзывалось: «Санечка... Санечка». Страшно тянуло догнать Лиду, еще раз услышать это чудесное слово – «Санечка».

Вдали, видимо возле колхозного клуба, кто-то заиграл на гармонике. Тотчас Околицын услышал голос Лиды:

 
Миленький, поверь, поверь,
Я люблю тебя теперь.
Смотри на солнце, на луну,
Поверь – люблю, не обману.
 

Околицын улыбнулся, побежал в городок. Возле ворот встретил Цыганка.

– Ты с ней был? – спросил Цыганок.

– Да.

– Везет же сибирякам... Эх, была бы Одесса рядом!.. Тоня моя тоже хорошо поет, но Лида звонче... Слышишь?

 
Милый мой, хороший мой.
Мы расстанемся с тобой.
Не грусти и не скучай.
Командиром приезжай.
 

– Вот так, Саня, командиром приезжай, – вздохнул Цыганок и постучал пальцем по стеклу наручных часов: – Пошли в казарму, скоро построение на перекличку... Я все бегаю, тренируюсь, советы академика выполняю. Пригодится в жизни. Мечта у меня, Саня, есть такая: попасть на спартакиаду в Москву, а там ведь и Одесса рядом, самолетом один миг...

За окном завывал ветер. Савушке не спалось, впервые за многие годы он не мог сомкнуть глаз.

Савушка размечтался. В переднюю вошли мать и отчим. Он притворился спящим, чтобы потом вдруг встать и сказать: «А мне нонче совсем-совсем хорошо, пойду учиться на тракториста к самому Арбузову». Савушка давно присматривался к этому бывшему солдату и мечтал работать вместе: Арбузов рассудительный, тихий, добрый парень, к нему так и липнут подростки, и он наверняка обучит его, Савушку, управлять трактором.

– ...Вот так, с планом моим не получилось. Задумка-то какая была! И-их, развернулись бы мы! – сказал отчим.

– Не горюй, Митя, и без того живем не хуже других.

– Что ты понимаешь. Добро и деньги приносят человеку полную свободу, независимость. Кумекаю, слава богу, в чем смысл жизни... Выпить хочется, нет ли у нас косушки? Продрог нонче на ветру, там, у водоема... Поищи-ка в шкафу.

Савушка приоткрыл один глаз. Мать поставила на стол четвертинку, подала соленые огурцы и холодную в мундире картошку. Отчим вылил водку в чайный стакан, примерил пальцем, чтобы, видимо, разделить на два приема, но, покрутив головой, опрокинул разом в широко открытый рот, схватил огурец и с хрустом разжевал его.

– Мало!

– Нет больше, Митя.

– Ха, я ж не про водку... Про добро и деньги говорю.

– Хватает, Митя...

– Дура! Деньги – это жизня! Жизня в любом городе, в любом колхозе. Ты в тридцатые годы сидела тут, как наседка, а я поездил, повидал, семь лет шабашником отгрохал. Знаю, собственным горбом: деньги – это жизня, при всех временах жизня! – Он закурил, посмотрел на часы. – Иди спать... – Дмитрич тяжело поднялся, посмотрел на Савушку, скривил мокрые губы. – И громом тебя не разбудишь, – махнул он рукой, уходя на веранду.

Минут через пятнадцать Савушка услышал, как отчим закрыл ставни. Теперь завывания ветра еле доносились. Савушку начал одолевать сон. Но тут открылась дверь и вместе с Сазоновым вошел незнакомый мужчина, одетый в стеганку. Незнакомец толкнул отчима в бок:

– Ты не один?

– Тот самый гусенок, пришибленный хворобой, его и громом не разбудишь. Садитесь.

– Не помер?

– Живет...

Савушку одолевал сон, не было никаких сил бороться с ним, сон давил, мертвил все тело. Савушка до крови прикусил губу. Боль прогнала дремоту, и Савушка успел расслышать:

– Головы поотрубал. Мороз, не испортятся, – говорил отчим.

– Сколько?

– Скопом – и утей и гусей – сто штук, по два рубля. Приходи завтра вечером в сторожку, покажу, где спрятаны... Деньги приноси, гром и молния! Водолазов так, а я ему вот эдак.

...Савушка проспал почти весь день. Он проснулся на закате солнца. Болела голова, чувствовалась вялость в руках и ногах. В доме никого не было. Он вышел на веранду, спустился во двор. Гремя цепью, собака бросилась под ноги, ласкалась и скулила. В сарае гоготали гуси.

– Батя! – позвал Савушка отчима. Ответа не последовало. Скрипнула калитка, и он увидел фельдшерицу.

На Лиде были меховая шубка и теплые боты. Борзова уезжала на областную комсомольскую конференцию и забежала, чтобы поинтересоваться здоровьем Савушки.

– Ты что раздетый? Простудишься, – сказала Лида. – Или уже совсем выздоровел и тебе все нипочем?

– Гром, – сказал Савушка. – Гром, гром, – повторил он, припоминая, что это слово он где-то уже слышал. – Гром... гром... не разбудишь... Вспомнил! – вскрикнул Савушка. Он, торопясь, рассказал Борзовой о подслушанном разговоре отчима с незнакомым мужчиной. – Надо их изловить. Беги в правление колхоза, сообщи, сейчас же!..

– В правлении никого нет.

– Беги к военным, – не унимался Савушка. – Солдаты быстро изловят. Беги, беги... А я пойду к сторожке. Они там... До вашего прихода задержу.

Лида согласилась. Она поставила чемоданчик на крыльцо и побежала.

Савушка вошел в сторожку в тот момент, когда Дмитрич считал деньги. Мужчина лет тридцати пяти, в телогрейке и ватных брюках, вскочил со скамейки, загородил Сазонова спиной. Савушка присмотрелся к незнакомцу. «Тот, что вчера был», – опознал, сел на порожек.

Дмитрич, положив деньги в карман, шагнул к Савушке:

– Ты зачем пришел? Мать, что ли, послала?

– Доктор велел больше ходить, – сказал Савушка, не глядя на отчима.

– До-октор, – произнес Дмитрич и засмеялся. – До-октор. – Он отвернул подушку на топчане, достал бутылку водки, поставил на стол. – Садись, Андрюха, – сказал Дмитрич незнакомцу, – огурчики и селедка аккурат ложатся к водочке.

Андрюха взглядом показал на Савушку. Дмитрич опять засмеялся:

– Гусенок, он уже спит. – Дмитрич наклонился к Савушке, потрогал его за плечо: – Встань, возьми ведро, принеси свежей водички. Андрюха, садись. – Он налил в стакан водки. – Тяни, Андрюха, – сказал Дмитрич. – Строители тебе спасибо скажут... Ты мне, я тебе – и ладно.

Андрюха снова покосился на Савушку. Дмитрич побагровел. С хрустом откусил огурец, ожесточенно работая скулами, прожевав, крикнул:

– Ты что сидишь? Марш отсюда! Кому сказано!..

Савушка вскинул на Дмитрича взгляд, сказал:

– Не шуми, батя, мне и тут хорошо.

– Как?! – Дмитрич хотел было вытолкнуть приемыша за дверь, но Савушка смотрел на него такими доверчивыми глазами, что у Дмитрича не нашлось сил сделать это. Мужчина, видя, что Сазонов как-то вдруг размяк, еще больше затревожился.

– Да что ты, Андрюха, не беспокойся... Савушка, попробуй-ка, а? – Он подал Савушке полстакана водки. – Махни разом, сынок. Приобщайся к делу... И-их, жизня нонче – что вареник в сметане.

– Не надо мне.

– Пей!

– Не буду.

– Я говорю, пей.

Савушка отвел в сторону протянутую руку Дмитрича, поднялся. Он был выше Сазонова на голову, шире в плечах.

– Ты что же, совсем выздоровел? – Голос у Сазонова задрожал. Дмитрич впервые почувствовал, что Савушка уже не тот «гусенок», каким он считал его. «Неужто в норму вошел?» – промелькнула тревожная мысль. Но такое состояние длилось несколько секунд, пока Савушка вновь не опустился на порожек.

– Иди домой, – примирительно сказал Сазонов, еще держа стакан в руке. – Иди, иди...

Андрюха надел шапку и попытался бочком прошмыгнуть за дверь. Но Савушка, вскочив, оттолкнул его плечом. Мужчина пошатнулся и, отступая назад, закричал:

– Идиот! Мы попались!..

Дмитрича будто кто кнутом стеганул по лицу. Он вздрогнул, прищурился и ударил по щеке Савушку.

– За отцом следить! – закричал Сазонов, готовый нанести второй удар. – Убью паршивца. Я тебе жизню дал, а ты супротив идешь... Убью! – Он угрожающе поднял руку, но Андрюха остановил Дмитрича:

– Брось, успокойся... С ума сошел... Надо тихо, мирно.

Сазонов схватил бутылку и через горлышко выпил остаток водки.

– Я ж ему жизню дал, Андрюха! Приютил, обогрел, в сыновья приписал... Больного подобрал... Эх, Савелий, Савелий, сдох бы ты давно без меня...

Перед глазами Савушки еще плыли оранжевые круги-кольца, и он боялся, что не справится с расхитителями... Незнакомый Андрюха убежит, скроется, потом ищи ветра в поле. Дмитрич и Андрюха о чем-то шептались. В ушах стоял звон, и Савушка плохо слышал. о чем они переговаривались. Он вытер рукавом кровь на щеке, досадуя на то, что долго не появляется Лида с солдатами.

Незнакомый Андрюха сказал:

– Вот что, парень, освободи-ка проход. У меня нет времени смотреть ваш спектакль. Деритесь уж без меня, а я пошел. – Он сделал шаг к двери. Савушка взял тяжелую скамейку, поднял ее перед Андрюхой.

– Не пущу! Садись, вор.

– Вот как! – с присвистом взвизгнул Андрюха и ожег свирепым взглядом Дмитрича: – Идиот! Простофиля! Куриные мозги... Он же все вчера слышал...

«Слышал! – торжествовал в душе Савушка. – Слышал и не пущу».

– Понял?! – хрипел Андрюха. – Вот тебе и гром и молния. Идиот!..

Дмитрич молчал. Рука его, засунутая в карман, теребила, словно пересчитывая, новые хрустящие двадцатипятирублевки, и ему страшно не хотелось думать о том, что эти деньги отберут, если сейчас кто-нибудь подоспеет на помощь Савушке. Он начал про себя жестоко ругать тот день, когда появился в доме военный врач: вся злость его переметнулась на Дроздова.

– Ты слышишь или нет! – закричал на Дмитрича Андрюха. – Скажи ему, чтобы он выпустил меня отсюда.

– Отпусти его, Савушка, – вздохнул Дмитрич и вдруг выхватил из кармана деньги: – Вот они, бери их, чертов гусенок!.. Все твои, бери!.. Грабь отца, грабь!.. – Несколько купюр упало на пол. Дмитрич охнул: – Деньги! – Кинулся собирать их, но рассыпал остальные. Ползая по полу на четвереньках, хватал деньги трясущимися руками, комкал, запихивая в карманы, и плакал сухим, вздрагивающим голосом.

Открылась дверь. В сторожку вошли Шахов, Цыганок и Волошин. Андрюха попятился назад, а Дмитрич еще ползал у стола. Подняв последнюю купюру, он, видимо, еще находился наедине со своими мыслями и поэтому не сразу сообразил, что произошло, протянул двадцатипятирублевку Цыганку:

– На, бери...

– Что это такое? – удивился Цыганок.

– Деньги, – сказал Дмитрич, – деньги.

– Протри глаза, папаша! Кому ты суешь деньги?! – крикнул Цыганок. – Ослеп, что ли?..

Дмитрич потряс головой, увидел Шахова, Волошина, Савушку, все еще стоявшего со скамейкой в руках.

– Теперь что будет? – пропел он плаксивым голосом.

Никто не ответил. Дмитрич разжал кулак: деньги упали на пол, и он долго смотрел на скомканные двадцатипятирублевки, а рука его невольно тянулась, чтобы поднять их.

XIII

На высокой гребле два мальчугана, одетые в форму первоклассников, любовались редкостным зрелищем: огромный-преогромный шар солнца, упершись в вершину горы, зажег лучами лед на пруду. Малышам казалось, что в мире нет другой такой красоты, которая смогла бы сейчас отвлечь их взоры от ледяного пожара. Но вот в воздухе послышался слабый гул моторов.

– Алеша, самолет! – крикнул один из них своему товарищу, показывая в сторону лесного массива.

– Смотри, Павлик, еще один!..

– Третий!..

– Четвертый!

– Пятый!

– Шестой!

Тяжелые воздушные корабли, набирая высоту, шли навстречу солнцу. Мальчики, позабыв о чуде, сотворенном лучами заката, перешептывались:

– Скоро ночь.

– Им не страшно. Военные и в космос летают, и пожары тушат, и ракетами стреляют... Им нисколечко не страшно.

Ни Павлик, ни Алеша не знали, что в тех самолетах находятся их отцы...

На земле изредка вспыхивали зарницы: по-видимому, это отсвечивали мартены или домны. Реки замечались только там, где были посеребрены луной, которая все время плыла за самолетом, будто привязанная. Громов чувствовал небольшую усталость – летать приходилось редко, только на пассажирских самолетах – давило на уши. Чтобы как-то отвлечься от непрерывного гула, от мысли, что ты находишься в воздухе, Громов надел наушники, включил переносную радиостанцию. Глянул в иллюминатор. На земле уже не было сполохов, не было серебряных бликов – луна, тащившаяся за самолетом, где-то отстала, виднелась сплошная серая масса, редеющая к востоку. Громов развернул карту, запросил у штурмана координаты, сориентировался. Они находились над степным районом. Впереди лес, затем снова степь и вот тут... Громов уставился в жирный черный круг, обозначающий посадочную площадку. Тут... дальше на запад, километров пятнадцать, расположены наши войска, а еще дальше, немного на юго-запад. – условные знаки района, по которому должен быть произведен ядерный удар из ракетных установок. Конечно, ракеты понесут другой заряд, менее опасный, но грозный, и расчеты должны быть точными, в пределах заданных параметров, а это потребует от личного состава максимума усилий, мастерства, приобретенного на учебных полигонах, – по крайней мере, ошибки не должно быть...

Самолет накренился. Громов понял: пройден главный поворотный пункт, позади сотни километров, пространство, на преодоление которого еще несколько лет назад потребовались бы дни, недели, а может быть, и месяцы.

К Громову подсел Рыбалко. Он. оказывается, думал о том же.

– Далеко еще? – спросил Рыбалко.

Громов показал на карте оставшееся расстояние.

– Прыжок совершили уму непостижимо какой! – сказал Рыбалко и, помолчав, продолжал: – Вот теперь ясно вижу, малость заблуждался я.

– В чем?

– Сокращают армию... Очень уж переживал я, а того не видел, что изо дня в день растет наша мощь, огневая и техническая.

– А теперь?

– Успокоился...

Громов поднялся. Стрелка высотомера показывала десять тысяч метров. Он забеспокоился – почему же самолет не идет на снижение: расстояние до посадочной площадки таково, что пора бы уже. Заглянул в кабину пилотов. Командир корабля – майор с античным лицом – повернулся к нему, подмигнул: дескать, не волнуйся, подполковник. А может быть, этим знаком летчик хотел другое сказать. Он не стал его спрашивать. К тому же позвал радист, державший связь с генералом Захаровым.

– «Кристалл», «Ураган» слушает, – доложил Громов, заметив, как радист принял таблетку против высотной болезни.

– «Ураган», я – «Кристалл», полет продолжаем, район посадки – квадрат двести. Доложите самочувствие людей.

– «Кристалл», я – «Ураган», вас понял, все в порядке.

Громов торопливо достал из планшета карту, нашел «квадрат двести»: огромное расстояние его не удивило. Он снял фуражку, пятерней провел по взмокшим волосам.

– Здорово! – Громов направился в отсек, где помещался личный состав ракетной установки. Открыл дверь и остановился, наблюдая за подчиненными.

Узлов и Околицын играли в шашки. По их виду Громов понял, что для них в эту минуту не существует полета, они ведут себя так, словно находятся на земле. Волошин дремал, положив под голову скатку шинели. Цыганок кончиком носового платка провел по его верхней губе. Волошин сердито отмахнулся:

– Отстань!

– Пашенька, не дремли, инструкцию нарушаешь, параграф номер восьмой требует...

– Помолчи... Поди уж забыл, что в этой инструкции написано.

Цыганок присвистнул:

– Пашенька, все помню, до единого слава, хочешь, продекламирую? – Цыганок сунул руку в карман, вздохнул: – Нет, скверная штука – летать в самолете, даже закурить нельзя.

– Тошнит?

– До чего же ты, Паша, проницательный, как в воду глядел. Сожрал все таблетки – и не помогает.

– С ума сошел! Подохнешь...

– Ничего не случится, я – неумираемый и несгораемый. Знаешь почему? Организм у меня особый, Пашенька, хоть сейчас забрасывай в космос, выдержу все перегрузки, год буду летать и не помру. Вечностью я помазан, и куда ты меня ни посылай – буду жить... А таблетки – вот они, – показал Цыганок пакетик. – Все целенькие. Химия, понимаешь, посторонний предмет для желудка. Люблю все натуральное – гречку с салом, борщ покруче. Ты, слушай, не клюй носом, это же не так трудно, вообрази, что ты стоишь на посту... часовым...

– Да я не сплю, думаю...

– Молодец! О чем же ты, Пашенька, думаешь?

– О жизни. О том, как хорошая жизнь поднимает человека высоко-высоко...

– Чудненько! Замечательно! Прямо-таки здорово! – восторгался Цыганок.

Громов прикрыл дверь. Ему захотелось связаться с Бородиным: замполит находился в другом самолете, вместе с Шаховым. Сделать это было нетрудно – позывные для переговоров имелись. Но он не стал этого делать, лишние переговоры сейчас, когда в воздухе летит армада кораблей, когда требуется особая дисциплина, личные чувства в сторону... Но он все же мысленно переговорил с Бородиным:

«Степан, как ты, не устал? Высота-то какая! »

«Нет, Сергей, я не устал. Ведь наш разводящий еще не пришел, и ничто не может остудить сердце солдата».

Светало быстро. Но на западе небо было хмурое и серое: трудно определить – наступает там утро или сгущаются сумерки...