Текст книги "Октябрь"
Автор книги: Николай Сказбуш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Сидорчук нетерпеливо гнал Тимоша к Павлу, да Тимош и сам спешил узнать, зачем призвали его к начальнику отряда.
– Товарищ Руденко, – встретил Тимоша Павел, – немедленно с товарищем Сидорчуком на воинскую, может, распознаешь кого из знакомых господ. Подчиняться во всем Сидорчуку. Возьмите людей, действуйте решительно на мою ответственность.
Разъяснения Сидорчука были предельно краткими:
– Окружим. Полундра. А там вже – дудки! – Он крепко стиснул кулак, подмигнул. – Понятно? – Заторопил людей, распространяться было некогда, но все же Тимошу удалось выжать из него еще несколько слов:
– Нашел Шинкофа и Фатова?
– Э, нашел! Жинка, спасибо, помогла.
– Которая?
– Та та ж самая – Растяжного. Они тогда до Растяжного ночью приходили – Фатов и еще один штатский. Дальше – всё ясно.
Ничего больше от него нельзя было добиться. Он вел себя так, точно на всю жизнь было отпущено определенное и весьма ограниченное количество слов. Только уж на воинском дворе раскошелился:
– Даешь! – оглянулся он на отряд и, выхватив из кармана узеньких брючек наган, остальное досказал наганом, указывая дулом направление.
Четверо из отряда стали по углам комендантского дома, два молоденьких матросика и Тимош последовали за Сидорчуком к черному ходу.
– Панифатов! – воскликнул вдруг Тимош, завидев представителя флота, юркнувшего под вагон.
– Давай, – потряс наганом Сидорчук и сверкнул черными глазами: «Ступай, мол, прочь с твоим Панифатовым. Потом, мол, сам разберешься с твоим Панифатовым. Давай вперед!»
Тимош повиновался…
А Панифатов тем временем шумел уже в Совете:
– Товарищ Левчук! Эксцесс. Очередной эксцесс. Банда флотских дезертиров и мальчишек. Шпана. Опять любезный товарищ Павел. Автомобиль ждет. Мы. Вы. Россия. Скорей!
Левчук немного подумал:
– Павел?
– Павел.
Левчук разыскал в Совете Агнесу:
– Дорогой друг, немедленно. Новый эксцесс Павла. Надо выручать…
Спиридон Спиридонович не стал объяснять, кого и почему приходится выручать, увлек дорогого друга за собой и через минуту Агнеса была уже в автомобиле, в обществе Панифатова и Левчука.
* * *
Операция на воинском дворе проходила без каких-либо осложнений, мирным путем; застигнутые врасплох, гости этапного коменданта не сопротивлялись. Господин Шинкоф, завидев наган Сидорчука, молча поднял руки.
Матросы и дружинники, окружив группу растерявшихся людей, попарно выводили на шестую платформу.
Но тут вдруг на воинский двор влетел «Бенц».
– Товарищи! – вопил Панифатов, протягивая руку вперед, – остановитесь, товарищи!
– Хлопцы, гляди, – крикнул матросам Сидорчук, – Фатов прикатил. Сам в руки просится.
– Не Фатов, а Панифатов, – поправил Тимош.
– Какой там Панифатов, – оборвал Сидорчук, – обыкновенно Фатов. Ясно вижу.
– А я говорю: Панифатов. Я его у Левчука встречал.
– Э, делов, Фатов или Панифатов, один черт, – махнул рукой Сидорчук и кинулся к автомобилю. – Слезай на землю!
– Товарищи! – выпрямилась Агнеса, – немедленно прекратите эксцесс. Необдуманными поступками мы только льем воду на мельницу мировой буржуазии.
– Чего там необдуманными, мы об этом гаде десять лет думаем!
– Товарищи, но это произвол! Кто вам дал право? Нам известно, что здесь происходило деловое гарнизонное совещание.
Арестованные, получив неожиданную поддержку, зашевелились, послышались выкрики: «Не имеете права!», «Мы протестуем!». Рабочие из отряда остановились в нерешительности.
– От имени Совета, – воскликнула Агнеса.
– От имени Совета, – подхватил Фатов, оглядываясь по сторонам. Агнеса, следуя своим правилам, собиралась, что-то разъяснять отсталой, обманутой массе, а Панифатов, следуя своим правилам, блудливо высматривал на кого бы опереться. На воинской платформе вечно толокся разношерстный народ, приходили и отходили эшелоны, прибывали и погружались части фронтовые и запасные, выздоравливающие и отозванные с позиций, пехота и казаки, кавказские и донские дивизии.
– Товарищи! Братцы! – вопил Фатов-Панифатов, обращаясь ко всей воинской платформе, к эшелонам на запасных путях, – провокация, глумление над боевыми командирами!
Он продолжал озираться по сторонам, стараясь определить, откуда может прийти подмога. Левчук одобрительно кивал Фатову и Агнесе и одновременно сочувственно поглядывал на дружинников. Он сидел, забившись в угол автомобиля, но с таким видом, точно в любую минуту готов был подняться во весь рост – остановка была лишь за подходящим пьедесталом.
А воинская платформа уже шумела – из эшелонов выскакивали донцы и кубанцы, появились какие-то люди в добротных суконных гимнастерках, закружились, замелькали шинели, еще мгновение и отряд будет смят нахлынувшей толпой.
– Чего стали, товарищи, – бросился Тимош к дружинникам, – давай, отводи контру. Давай в штаб! Сидорчук поддержал его:
– Именем революции!
Сопровождаемый ропотом и возгласами, отряд двинулся, конвоируя десяток сбившихся в кучу людей. Шинкоф шел, вытянув шею вперед, тяжело передвигая ноги, обутые в просторные новенькие калоши, следом бодрым шагом двигался господин в сюртучке военного кроя, без шапки. В его кругленьких блестящих глазках так и сверкало: «Хамы!»
За ними топтались прочие господа в мундирах и без мундиров, с бакенбардами и без бакенбардов.
– Товарищи, это произвол, – пыталась образумить обманутую массу Агнеса, – кто вам дал право? Тимошка, Руденко! Ты несешь полную ответственность!
– Э, милая барышня, дорогой товарищ, не знаю как звать, – погрозил ей наганом Сидорчук, – ты нас не путай! Мы Шинкофа и Фатова знаем. Весь Черноморский флот знает их, гадов, – Сидорчук вскочил на подножку «Бенца».
– Товарищи, – обратился он к наседавшим со всех сторон солдатам, – от имени флота и наших замученных товарищей заявляю, что тут перед вами охранник и палач царской военно-морской охранки, – Сидорчук указал наганом на Панифатова, – глядите, у него руки в крови наших братьев!
Ручки у Панифатова были чистенькие, пухленькие, вот-вот после душистого мыла, но все вдруг увидели кровь. Толпа зашумела, окопные и выздоравливающие, донцы и кубанцы подались вперед. Вооруженные рабочие окружили конвоируемых плотным кольцом, охраняя от гнева массы.
– А действуем мы, товарищи, совершенно законно, – продолжал уже спокойней Сидорчук, – по указанию штаба революции и товарища командира отряда. А кто сомневается, пусть сейчас же заглянет в помещение коменданта и убедится, откуда мы винтовки забрали. Там у них в спальне целый склад. Считаю и пулеметы обнаружить вполне возможно.
– Господа, товарищи, – затрясся Фатов, – это ложь! Клянусь, товарищи. Да меня все товарищи прекрасно знают!
– А мы знать не хотим твоих товарищей. Слезай, говорят!
– Товарищ Агнеса… – взмолился Фатов, – товарищ Левчук!
И тут вдруг обнаружилось, что Спиридона Спиридоновича нет, Левчука в автомобиле не оказалось. Оставалось еще у всех ощущение его недавнего присутствия, виднелась еще вмятина на кожаной подушке «Бенца», сохранялась теплота насиженного места, но Левчука не было.
– Товарищ Левчук! – беспомощно оглянулась Агнеса.
Нигде не было Спиридона Спиридоновича. Он не бежал, не отступил, – он просто своевременно признал ошибку. Первым. Сам. Искренне. Для того, чтобы впредь ошибаться в новой обстановке и для новых раскаяний.
Матросы помогли Фатову выбраться из автомобиля.
– В штаб их всех, – скомандовал Сидорчук. Агнеса стояла в автомобиле, растерянно оглядываясь по сторонам.
– Товарищ Сидорчук, дозволь отвезти эту карету, – отпросился Тимош и вскочил в «Бенц». – В город можешь? – спросил он шофера. Тот оглянулся на Агнесу, покосился на винтовку в руках Тимоша, потянул на себя рычаг:
– Могу.
Агнеса всё еще продолжала всматриваться в толпу, разыскивая кого-то. Потом откинулась на кожаные подушки, застывшим взглядом уставилась в спину шофера.
Автомобиль запрыгал по брусчатке.
Тимош стоял в машине, держась одной рукой за дверцу, другой прижимая к себе винтовку, приклад подпрыгивал, постукивая по днищу. Тимош смотрел на усталое, потемневшее лицо девушки.
«Эх ты, – хотелось крикнуть ему, – а еще говорила мне про революцию! Прокламации передавала на завод, – Агнеса!» – Это имя показалось ему вдруг каким-то нелепым и сама она жалкой, побитой девчонкой. Девчонкой с Высших женских курсов.
Внезапно он увидел ее сощуренные глаза – жаркие огоньки сквозь опущенные ресницы:
– Ты в штаб меня везешь, Тимошенька? На расправу?
Он готов был ударить ее.
– Помните, вы говорили мне а подруге, о ее книгах? Что вы теперь напишите ей?
Она перебила резко:
– Не сжимай так страшно винтовку, я и так не убегу!
Миновали железнодорожный мост, машина вылетела на проспект, ускоряя бег. Всё закружилось перед глазами, сдвинулось с насиженных мест – дома, улицы, целые кварталы, Тимош впервые видел город таким, в движении. Всё уносилось назад, трущобы и лачуги опрокидывались в небытие. Тимош забыл уже о каменном дворе, об Агнесе, он смотрел на человека за рулем, его собственные руки тянулись к рычагам.
– Можешь остановить? – с уважением спросил Тимош шофера. Парень в кожанке оглянулся, снисходительная улыбка мелькнула под рыжим усом.
– Могу.
Он нажал на какую-то педаль, машина послушно замедлила ход. Тимош уже с нескрываемым благоговением глянул на парня в кожанке:
– Сдай автомобиль в Совет, – распорядился Тимош, не сомневаясь, что парень в кожанке выполнит поручение.
– Могу, – кивнул головой шофер, окончательно покорив Тимоша.
Руденко открыл дверцу и пропустил вперед Агнесу.
Машина развернулась и запрыгала по булыжнику, раскачиваясь и громыхая мотором, облачко бензинового перегара полохнуло и расплылось.
– На Никольскую? – уставился на Агнесу Тимош. Он ждал, что девушка ответит ядовитым словцом. Но Агнеса смолчала.
Тимош прижал винтовку к себе, расправил бережно брезентовую перевязь, закинул винтовку за плечо:
– Прощай!
Повернулся и зашагал, не оглядываясь. Прошел порядком, вдруг позади послышались торопливые шаги – кто-то догонял его.
– Я с тобой, Тимошенька, – Агнеса поравнялась и пошла рядом.
Тимош только крепче сжал перевязь.
* * *
Дверь открыл Иван:
– Агнеса!
Девушка из-под опущенных ресниц метнула взгляд на Тимоша:
– Понимаешь, сей парень прост до святости. Я следую за ним, как за преподобным чудотворцем.
– Зачем ты пришла? – проговорил Иван сдержанно, – только вчера говорила…
– А я не к тебе, товарищ Иван. Я к батьке!
– Каяться?
– Нет, в хату проситься.
Она решительно переступила порог.
– Твоих нет?
– Скоро вернутся. Старики собираются к вам, деда поминать.
– А я к забыла, – она по-детски трогательно сложила руки на груди.
– Ты католичка, Агнеса, Шесть дней черного греха, на седьмой минута покаяния.
– Не надо, Иван, всё прошло. Я знаю, я была слишком взвинчена, слишком истерична. Революция дело простонародное. Сейчас всё решается проще, вековечней…
– Вековечней, – подхватил Иван, – да это справедливо, пожалуй.
– За или против!..
– Ну, и как же ты?
– Что же спрашивать? Я пришла!
– Ну и правильно, дочка, – появилась во дворе Прасковья Даниловна, – входи в нашу хату, да помогай мне сражаться за порядок, за человеческую жизнь. А то, что ж они, изверги, только и знают свое – ввалится в дом, кулаком по столу: «Борща!»
Тимош, прислушиваясь к разговору, вскинул винтовку, осмотрел ее, заботливо вытер рукавом. Потом бережно поставил в угол, рядом с отцовской берданкой.
– Мама, я должна покаяться перед вами, – искренне призналась Агнеса, – я пришла к вам в хату для того, чтобы отрицать ее, я одену очипок для того, чтобы он стал последним очипком на земле.
– Ладно-ладно, – спокойно отозвалась Прасковья Даниловна, – вот батько вернется, даст он тебе и очипок и отрицание.
Вечером всей семьей отправились на Ивановку. Александра Терентьевна радушно встретила на крыльце гостей, как всегда в хате было тесно.
Тимош, войдя в горницу, первым долгом глянул на портрет – дед был доволен!
Всё казалось знакомо и дорого вокруг, и лица людей, и сама обстановка, но дороже всего то особое чувство сердечности и тепла, которое возникает лишь в очень близком, родном семейном кругу.
Только появление одного человека было неожиданным, случайным – в самый разгар застольной беседы пришел инженер Петров.
По тому, как приняли его, Тимош догадался, что Петрова ждали. Ткач, Павел и механик удалились в соседнюю комнату и долго о чем-то совещались. Сейчас же после того стали собираться.
– Ты в снарядном работал? – спросил Павел Тимоша.
– В снарядном.
– Пойдешь с нами.
Извинившись перед гостями, сказав, что его ждут а Совете, Павел вместе с Петровым вышли из хаты, за ними последовали Ткач и Руденко.
В Совете, несмотря на поздний час, горел свет, со всех концов города, заводов, фабрик, воинских частей стекались люди: коридоры и комнаты были набиты народом, клубы табачного дыма кружили под потолком, все было наполнено гулом голосов.
– Сюда прошу, – Павел открыл дверь ближайшей комнаты. В ней находилось несколько человек. В комнате стоял стол, вдоль стен были расставлены стулья, но все разговаривали стоя. Молоденький офицер, которого Тимош встретил в Совете в дни корниловщины, и еще другой, по виду рабочий, а по выправке военный, – товарищи называли его Андреем, – направились навстречу.
– Инженер Петров? – сразу угадал Андрей. – Ткач заверил нас, что вы окажете содействие.
– Все, что в моих силах.
– Сейчас товарищ Павел представит вам необходимые документы, – и повернулся к Тимошу:
– Руденко, если не ошибаюсь? Это ты за царскими министрами охотишься? – и, не ожидая ответа, распорядился:
– Сейчас товарищ Павел передаст инженеру Петрову некоторые материалы, а ты уж, будь добр, взгляни одним глазком.
Павел, между тем, достал из шкафа большой желтый портфель министерского вида.
– Панифатовский! – воскликнул Тимош.
– Подтверждаешь?
– Он самый. Желтый. Он же им по всему городу светил.
– Слышали, товарищи? Так. Хорошо. Еще один вопрос: этот портфель вместе с автомобилем фирма «Бенц» доставил в Совет шофер полковника Фатова. Шофер уверяет, товарищ Руденко, что явился по твоему приказанию. Это верно?
– Насчет машины был разговор. Портфеля не видал.
– Ты что, знаешь шофера? Доверяешь ему?
– А как же, мы с ним от самого воинского двора вместе ехали.
– Тогда всё понятно. Этого, разумеется, вполне достаточно. Товарищ Павел, познакомь нас с содержимым портфеля Фатова.
Павел, подойдя к столу, принялся извлекать из портфеля папки, тетради, чертежи. Сложил вес аккуратно стопочкой и вручил инженеру.
– Просим вашего заключения, товарищ Петров.
Лист за листом просматривал Петров бумаги, и всякий, даже не разбирающийся в чертежах человек, мог прочесть на лице механика всё, что касалось их значения и ценности. Присутствующие напряженно следили за каждым движением инженера.
– Ну, что скажете? – спросил Андрей, когда последний чертеж был прочитан.
– Достаточно полная и подробная документация производства минометов новейшей системы!
– Вы уверены в этом?
Инженер удивленно взглянул на Павла:
– Еще бы, это моя разработка! Но я не пойму, каким образом попала она в этот портфель, в руки Фатова. Я сдал ее непосредственно в Военное ведомство в Петрограде в самый канун революции. В марте вся документация должна была, как обычно, распределяться по соответствующим предприятиям. На шабалдасовский предназначалась только деталь № 247. Но я не нашел необходимой документации на заводе. Меня заверили, что она еще не поступала. Из Военного ведомства приходили туманные ответы или просто отмалчивались.
– Ну, что ж, товарищи, по-моему, дело ясное, – заключил Павел, – предъявим портфель господину Фатову. Любопытно, что он нам скажет, – Павел взял со столя небольшой истертый, видимо, не раз бывший в руках, листок, – а вот этот старый чертеж, помеченный датой девятьсот четырнадцатого года?
– Это эскиз детали первого варианта. Она запущена в производство на шабалдасовском в самом начале войны. Но и этот образец является оригинальным, и, разумеется, секретным.
Павел подозвал Тимошу:
– Взгляни на этот листок.
– Деталь номер двести сорок семь, – воскликнул Тимош.
– Не ошибся ли?
– Ошибся? Да я ее, проклятую, всю войну гнал. С самого четырнадцатого года Двести сорок седьмая вылитая.
– Верно говоришь?
– Да она мне по ночам снилась – двести сорок седьмая! Тут только одного не хватает…
– Недостает чего-то?
– Надписи: «До победного конца!» – злобно ответил Тимош.
– Ну, товарищи, – нетерпеливо проговорил Павел, – имеем все основания поздравить Левчука с весьма цепным приобретением в виде «представителя флота» Фатова!
В эту минуту в комнату вбежал Сидорчук:
– Товарищи, Фатов бежал!
– Фатов!
– Так точно – Шинкоф и Фатов. Мы передали их милиции Временного правительства, учитывая, значит, что их власть выступает против корниловщины и царизма и должка, значит, бороться с преступниками. А сейчас только что сообщили о побеге…
29
Все жили грядущим, неизведанным возникало непривычное чувство – постоянная неутомимая жажда нового, постоянное ощущение грядущего великого дня. Кругом только и слышно «новый человек», «новый свет», «новый мир».
…Наконец, этот обетованный день наступил, он запомнился Тимошу, всем рабочим людям так, словно каждый из них был там, в Смольном, на Дворцовой площади. Это было удивительное сознание общности, сознание предельной близости – вот, рядом, осязаемые петроградские улицы и заводы, первые отряды Красной гвардии…
Как часто случается, великие события отразились для Тимоша в малом, казалось бы незначительном, в том, что являлось неотъемлемой частью его жизни, судьбой близких людей.
Прибыв по зову гудка на завод, он увидел у ворот сурового учителя своего, слесаря Василия Савельевича Луня во главе бригады юнцов. На рукаве Василия Савельевича алела боевая повязка, оружия при нем не было. У ребят – учеников Луня – не только оружия, но и повязок не имелось, однако держались они крепкой заставой на подступах к заводу.
Рядом с Василием Савельевичем стоял шишельник Степан Степанович, тот самый нелюдимый, угрюмый Степан Степанович, который некогда защитил Тимоша от нападок механика: «Ты, ваше благородие, парня не трожь. Не крепостное право!».
Сейчас у ворот завода он спорил о чем-то с Лунем, поминутно повторяя «наш завод», и то, как произнес Степан Степанович «наш завод» поразило Тимоша, поразил преобразившийся облик некогда тихого, прижившегося к старым порядкам, человека.
Весь день потом не выходил из головы маленький, сутулый мастеровой, расправивший плечи.
Город, как в первые дни революции, наполнился говором, народ хлынул на улицы и площади; большие заводы и захудалые мастерские, паровозостроительный и шабалдасовский, железнодорожный узел и безвестные участки снаряжали и высылали свои отряды. Прославленные мастера, коренные пролетарии и вновь призванный на производство разноликий люд, поездники, жители окрестных деревень, чернорабочие, ремонтники и даже пара гимназистов с огромными револьверами на обвисших гимназических кушаках – великое множество людей, поднятых Октябрьской революцией!
Оклик Тараса Игнатовича заставил Тимоша очнуться. Его слова, по обыкновению, простые, но необычно взволнованные, запали в душу Тимоша:
– Я всегда думал об этом дне!
Тарас Игнатович окидывает взглядом заводскую площадь, запруженную множеством возбужденных людей, ласково щурится – так смотрят на восходящее солнце:
– Я знал: они все пойдут за нами!
Тимош не расспрашивает ни о чем, ему кажется, он угадывает мысли отца, научился понимать его с полуслова. Вся необъятная страна, ранее разбросанная и разобщенная, с миллионами обособленных судеб, всколыхнулась по призыву Ленина.
…В тот день небольшой отряд рабочих во главе с товарищем Павлом постучал в дверь старой власти:
– Комиссар Временного проживает?
Не дожидаясь ответа зашли.
Товарищ Павел для порядка посидел немного на стуле, закурил куцую трубочку, огляделся вокруг:
– Чемодан имеется? Добро. Тогда прошу укладываться и освобождать помещение.
Вернулись на завод с винтовками, поставили винтовки у станков; в цехе собирался народ, ждали Кудя и Ткача. Когда Тарас Игнатович пришел, Тимошу бросилось в глаза, что он подпоясан солдатским ремнем поверх старой рабочей тужурки.
Они собрались у верстака старого Луня – Ткач, Кудь, Новиков, Павел толковали между собой, готовясь выступить перед народом.
Василия Савельевича нигде не было видно – это невольно заметили все, встревожились, словно недоставало главного, без чего трудно было представить себе цех – то и дело поглядывали на сиротливый верстак.
Вдруг в цеховых воротах во главе своих, учеников появился Лунь – кепка сдвинута на затылок, седой жестокий чуб так и сияет.
Василий Савельевич нес винтовку, держал ее в руках перед собой. Его команда, также вооруженная винтовками, неотступно следовала за ним.
– Вот, Семен Кузьмич, товарищ Кудь, – первым долгом приблизился Лунь к старому дружку, – свое слово сдержали: четыре оружейных слесаря, парни на подбор, И оружие получай – русскую трехлинейную ремонта нашего завода. И меня, товарищи, в отряд принимайте.
Тимош давно не виделся с Антоном – Коваль уезжал на село. Встретились они неожиданно в конце ноября в воскресенье на первом собрании Союза рабочей молодежи в клубе «Знание».
Была глубокая осень, но зал встречал по-весеннему, празднично звенели песни и возбужденные голоса; хоть денек выпал пасмурный, для Тимоша он остался навсегда солнечным от множества радостных лиц и от яркой россыпи красных платочков.
Восторженно приветствовали представителя партии, возбужденно гудел зал, расспрашивали о союзах в Петрограде, Киеве, Донбассе – они хотели знать, как живет молодежь в других городах, требовали единства всей молодежи России и Украины, всей страны.
Вдруг Тимош увидел Катю – в шинели, стройную, стремительную. Косынка была отброшена на плечи, открывала белую девичью шею, светлую русую голову.
Тимош тотчас принялся разыскивать Антона, обшарил глазами все углы, а потом увидел рядом с собой:
– Кого высматриваешь? – окликнул Коваль Тимоша.
– Да тебя ж, Ковальчик дорогой, – обрадовался другу Руденко.
– А ты откуда узнал, что я здесь?
– Да так, предполагал по некоторым приметам, – Руденко кинул взгляд на Катю – она с трудом пробиралась к друзьям.
– А, вот здорово, Катя! – притворно удивился Коваль. – Здравствуй, Катя. Хорошо, что ты пришла. Я хотел тебе сказать… – Антон строго взглянул на девушку, – что сейчас же после выборов будет разбираться очень важный вопрос.
Он был осведомлен о всех вопросах и делах Железнодорожного района, этот новый, цепкий и хозяйственный горожанин.
– Помнишь, – обратился Коваль к Тимошу, – Катюша говорила тебе о красивом доме на Северной горе. На перекрестке трех православных улиц: Церковной, Всехсвятской и Кладбищенской. Ну, вот, теперь надо решение принимать, чтобы по-настоящему, в революционном порядке. Надо открыть двери молодежи Железнодорожного района.
– А ты представитель Железнодорожного района?
– Да, мы с Катей от Железнодорожного.
На этом они и расстались в тот день.
Коваль и Катя были избраны в первый состав комитета Союза рабочей молодежи и потом Тимош узнал, что Антон провел резолюцию о красивом доме для клуба молодежи Железнодорожного района. Она так и была записана в протоколе № 1:
«Обратиться в Совет рабочих и солдатских депутатов с просьбой предоставить для Союза молодежи помещение и образовать квартирную комиссию».
Ребятки завладели домом!
О судьбе Любы Тимош узнал случайно. Как-то вернулся с завода позже обычного, – задержался в цехе «на галерке», в конторе механика Петрова; инженер приучал его читать чертежи, уверяя, что настоящее слесарное дело без умения разбираться в чертежах, всё равно, что корабль без компаса.
Прасковья Даниловна встретила Тимоша у ворот:
– Где пропадал? Отец ждал, не дождался, ушел. В штаб комиссара Андрея тебя вызывают. На шестую платформу, – она с тревогой поглядывала на младшенького: – Зачем вызывают? Опять что-нибудь натворил?
Тимош заверил Прасковью Даниловну, что скоро вернется и, не заходя домой, кинулся на шестую платформу.
Непредвиденный вызов в штаб комиссара Андрея встревожил молодого дружинника, – Шинкоф и Фатов бежали, оставшиеся арестованные опротестовали арест, заявили, что происходило обычное гарнизонное совещание. Левчук, разумеется, поддержал этот протест, выдвинул против Павла и Руденко обвинение в самоуправстве и диком эксцессе. Время было трудное, спрос был суров.
Одним словом, неладно было на душе у бойца рабочей гвардии, когда потребовали в штаб.
У входа на воинский двор рабочий с карабином за плечами остановил Руденко:
– Куда идешь, парень?
– На шестую вызывают.
– На шестую? – всклокоченные брови рабочего тяжело нависли над глазами, – ну, держись, паренек, к новому комиссару попадешь. Новый комиссар у нас. На место Андрея. Строгий, порядок любит.
– Грозен? – задержался на миг Руденко.
– Для нашего брата, трудового человека, хорош. А которые… – рабочий не договорил, – ну, ступай, парень, коли призвали, – предостерегающим взглядом проводил он Тимоша, – вон там, смотри, в штабном вагоне огонек его светится.
Впереди, холодно поблескивая в неярком свете сигнальных огней, разбегались стальные пути, на воинской платформе виднелся штабной вагон с четкими, словно вырезанными в ночи, квадратами освещенных окон.
Тревожная даль, сплетение бесконечных дорог, мерцание огней всегда вызывали у Тимоша раздумье – чудилось, вся жизнь проносилась мимо. Он шел, погруженный в свои мысли, не замечая ничего вокруг. Внезапно короткое имя, произнесенное кем-то впереди, заставило его очнуться:
– Фатов…
Тимош явственно различил: «Отряды полковника Фатова… Юзовка… Краматорская».
У штабного вагона стояли трое; подойдя ближе, он разглядел Сидорчука и офицера, которого Тимош встречал в Совете.
Говорили о том, что Рада связалась с Калединым, разоружает революционные полки, действует заодно с царскими генералами. В Ростове свили гнездо бежавшие корниловцы. Петлюра рассылает циркуляры, в которых требует не выполнять указаний и декретов Совета Народных Комиссаров; отряды контрреволюции, шайки полковника Фатова совершают набеги на шахты и рудничные поселки, бесчинствуют, расстреливают рабочих и крестьян.
Вестовой окликнул Тимоша.
– Мне на шестую. К новому комиссару, – неохотно отозвался Тимош.
– Да вот он – наш комиссар, В штабном вагоне, – указал вестовой на появившегося в дверях вагона Тараса Игнатовича.
– Отец!
Так вот, кто потребовал его в штаб! Это было знаменательней, чем вызов сурового Андрея, Тимош должен был предстать перед постоянным своим судьей и совестью. Зачем отец позвал его? В чем еще провинился Тимошка?
Руденко решительно двинулся к вагону.
– Тимош! – обрадовался ему Тарас Игнатович, – заждался, сынок. Да вот и товарищ Сидорчук торопит, настаивает на зачислении тебя в его отряд, как старого испытанного охотника за Фатовым. Согласен?
– Когда отправление, отец?
– Дельный вопрос. Найдется еще для нас часок наведаться домой, попрощаться.
* * *
Когда Тимош вернулся на шестую платформу, подали уже состав. Двери теплушек были отодвинуты, кое-где светились красноватые сполохи, разжигали кокс в железных печурках, ночь выпала свежая.
Тимош принялся высматривать Коваля, но Антона нигде не было, сказали, что Коваль с частью отряда еще прошлой ночью выехал в Ольшанку – в Черном лесу было неспокойно, Ольшанский Совет запросил подмогу. Возвращение отряда ждали с минуты на минуту.
Отправление затягивалось, выходной семафор был закрыт, что-то случилось на втором перегоне. Главный суетился, то и дело бегал в дежурку, комиссар уходил объясняться с начальником, поправляя на ходу кобуру. Наконец, подняли семафор, но отправления не давали, где-то тормозило, буксовало, горело железо.
В третьем часу на пятую платформу с тревожным пулом влетел запарившийся «Максимка» с одним товарным вагоном на прицепе. Первым на ходу выпрыгнул из теплушки Коваль; примятый парусиновый пиджачок раскрылся, жестко топорщась, и, может быть, от этого Антон казался шире, плечистей, ворот рубахи расстегнулся – вся душа нараспашку.
Что-то необычное было в его облике, в порывистых движениях разгоряченного человека; он не сутулился, не вбирал голову в плечи, как прежде, и оттого, что голова была непривычно запрокинута, казался выше, рослее, что-то произошло с ним, как будто огня коснулся, – обожгло и осветило пламенем.
– Где тут вагон комиссара Андрея?
– Подходи сюда, молодой, – отозвались у штабного вагона.
– Антон! – окликнул Руденко.
Коваль обрадовался, подбежал, протянул было руки – несвойственное, неловкое движение, – точно собирался обнять друга, потом смутился, затоптался, отвел глаза:
– Мы из Ольшанки, Тимоша.
Что-то крылось за этими скупыми словами – больно задели они Тимоша.
– Неспокойно там?
– До самой Моторивки гуляют бандиты, – поднял голову Коваль и уже не отводил глаз, – говорил этот взгляд о чем-то более важном, чем скупые его слова, и волнение Тимоша усилилось:
– Аж до самого Лимана гуляют, – продолжал Антон, а в глазах его Тимош читал: «Держись, друг, ближе ко мне. Ничего, Тимошка!» – на двенадцать саженок путь под Моторивкой разобрали. Крышка была бы нашему эшелону! – он умолк, собираясь с мыслями, – ему всегда было трудно говорить, этому Ковалю, только и знал свое «ничего»!
Потом в глазах, опережая слова, вспыхнули тревожные огоньки. Тимош пытается понять, преодолеть эту проклятую немоту друга. И внезапно угадывает: «Люба!».
– Что с Любой?
Он ждет ответа, он хочет знать главное – жить ли ему…
А Коваль медлительно и сурово рассказывает о тем, как протекал бой, как банда рассыпалась по лесу и что если бы не Люба, весь эшелон с отрядом Павла – под откос.
– Вот так руки раскинула, не сошла с пути, пока состав не остановили!
Потом отряд Павла вошел в село, Люба была с ними, выступала перед сходом на сельской площади:
– Что же молчите, совести нет! Да вот же они, по углам поховадись. Сколько крови на них невинной, а вы молчите! Все люди на земле за правду поднялись, а вы – кто вы есть?
И Коваль вспоминает, как приходила она на завод – «якась там жинка!».
– Где Люба? – допытывается Тимош.
– Сказал – в Моторивке, – и только ресницы чуть дрогнули.
«В Моторивку, сейчас же в Моторивку!» – решает Тимош.
– По вагона-ам! – раздается команда.
И вслед затем из темноты окликают:
– Антон Коваль! В отряд товарища Сидорчука. Лицо Коваля проясняется:
– Слыхал, Тимоша, с тобой в одном отряде. Это товарищи просили комиссара, чтобы не разлучал нас!
Эшелон уже отходил, и вагоны, раскачиваясь, набегали один на другой, стремясь вырваться на простор, когда кто-то, развевая полами шинели, кинулся вдогонку:
– Сто-ой! – рядом с вагоном бежала Катя, брезентовая сумка с красным крестом подпрыгивала, била по коленям:
– Давай руку! – тянулась девушка к вагону.
