Текст книги "Подводный фронт"

Автор книги: Николай Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

ВИНОГРАДОВ Николай Игнатьевич
«ПОДВОДНЫЙ ФРОНТ»

Трудное начало

Лодки выходят на позиции

В пробитом под массивной скалой туннеле почти не слышен рев фашистских самолетов. Над головой – многометровая толща гранита. Голоса звучат здесь гулко, звонким эхом отражаясь под сырыми каменными сводами. Яркие светильники выхватывают из мрака шершавые стены, столы с разложенными на них морскими картами и документами, сосредоточенные лица людей.

Бот уже несколько часов, как началась война, как первые бомбы упали на главную базу Северного флота – Полярный. Управление бригадой подводных лодок, которой я командую, перенесено из помещения штаба – двухэтажного домика, стоящего открыто на пригорке, – в один из наших подземных складов.

В этом, прямо скажем, малоуютном, но зато надежно укрытом от вражеских глаз месте собрался почти в полном составе штаб бригады. Здесь же присутствует начальник подводного отдела штаба флота капитан 2 ранга Вячеслав Петрович Карпунин. Ставится первая боевая задача на первый боевой выход. Командир «Щ-421» капитан-лейтенант Н. А. Лунин, а именно его лодке доверено начать боевую деятельность подводников-североморцев, уже одет по-походному: кожаный реглан, черная пилотка, сапоги. Мы с Николаем Александровичем – у карты северного побережья Норвегии, оккупированной фашистами. На ней вдоль извилистой линии шхер и фьордов нанесены четыре вытянутых с севера на юг прямоугольника – боевые позиции подводных лодок. Эти позиции с началом войны были определены нам Главным морским штабом. Па одну из них – у порта Киркенес – как раз и решено было послать «Щ-421».

– Ваша задача, – говорю я Лунину, – искать и уничтожать боевые корабли и транспорты противника, нарушать его морские коммуникации…

Лунин слушает спокойно. Лицо его непроницаемо, и с виду не так-то просто угадать, какие чувства сейчас в душе этого волевого и сильного человека.

Ох уж эта лунинская невозмутимость! Мне довелось познакомиться с ней еще в 1936 году. Меня, в ту пору слушателя Военно-морской академии, включили в комиссию, принимавшую экзамены у слушателей специального подводного класса Учебного отряда подплава имени С. М. Кирова. Среди них оказался и Лунин – бывший штурман торгового флота, переучивавшийся на командира-подводника. Он привлек внимание тем, что форма на нем сидела несколько мешковато, не была пригнана по росту. Я решил испытать новичка и задал ему вопрос на сообразительность по устройству командирского перископа. У Лунина ни один мускул на лице не дрогнул. Он мгновенно выдал столь ясный и подробный ответ, что и опытный подводник вряд ли мог сделать это лучше.

Теперь, впрочем, и сам Лунин – подводник со стажем. Его «щука» – лучшая по всем статьям подводная лодка в бригаде. Но ведь и экзамен там, у побережья врага, предстоит такой сложный и ответственный, какого никто из нас еще не держал.

Мне, правда, доводилось, будучи командиром бригады подводных лодок на Балтийском флоте, во время финской кампании провожать своих подчиненных в море на боевые задания. Но то ведь на Балтике, которую я хорошо знал, а «Щ-421» направлялась в такой район, обстановка и условия плавания в котором нам были известны лишь по лоциям да довольно скупым разведсводкам.

Словно чувствуя мое состояние, Лунин, получив пакет с боевой документацией на поход, твердо сказал:

– Товарищ комбриг! Экипаж «Щ-421» готов к любым испытаниям. Люди рвутся в бой.

«Люди рвутся в бой»… Такие же слова я услышал из уст командира «Щ-401» старшего лейтенанта А. Е. Моисеева и командира «М-176» старшего лейтенанта

И. Л.Бондаревича, которые получали боевые задания вслед за Н. А. Луниным. Это мы поняли с полковым комиссаром Иваном Панфиловичем Козловым, когда, обходя отсеки лодок, увидели строгие лица старшин и краснофлотцев. Чувство общей беды, единой тревоги всколыхнуло моряков. Все их мысли были направлены к одной цели – беспощадной борьбе с фашистскими захватчиками, посягнувшими на нашу Родину, на священный для каждого из нас социалистический строй.

В 18.35 ушла в свой первый боевой поход «Щ-421».

В 19.47 повел свою «Щ-401» в Варангер-фьорд Моисеев. С ним вышел командир дивизиона «щук» капитан 3 ранга Иван Александрович Колышкин.

В 23.45 вышла в море «М-176». Задача – охранять подступы к Кольскому заливу…

Мы с Козловым провожаем «малютку» на катере до острова Торос.

Первый военный день на исходе. Сияет над заливом оранжевый диск полуночного солнца. Сна – ни в одном глазу. На душе тревога, и все мысли об одном: «Как предательски светлы ночи летнего Заполярья! Как обманчивы этот зеркальный штиль и эта безмятежная тишина!»

Думали ли мы на Севере о войне? Ждали ли ее?

Да, мы думали о ней всерьез задолго до ее начала. Не приходилось, в общем-то, гадать о том, кто же наш вероятный противник. Убеждение у всех было одно – фашистская Германия.

Многие зловещие приметы войны, обозначавшиеся на политическом горизонте, заставляли приходить к такому выводу. Естественно, это не могло не учитываться при организации боевой подготовки. Еще в апреле 1941 года на Северном флоте была проведена оперативная игра, в ходе которой уточнялись и проверялись расчетами наиболее целесообразные методы действий на коммуникациях противника на случай нападения на нас гитлеровской Германии. При этом штабом бригады подплава, который возглавлял капитан 3 ранга М. П. Августинович, были заблаговременно разработаны необходимые учебно-боевые документы: боевой приказ, боевая инструкция, примерные схемы районов боевого патрулирования и маршрутов переходов лодок к ним.

Уже в первых числах июня стало ясно, что предусмотрительность эта вовсе не лишняя. Над границей советских территориальных вод, вдоль полуострова Рыбачий, вплоть до Белого моря начали систематически появляться немецкие самолеты-разведчики. 17 июня фашистский Ме-110 на бреющем полете нагло прошел прямо над Екатерининской гаванью, над Полярным. В последующие дни это повторялось неоднократно. А однажды фашистский самолет даже полоснул пулеметной очередью по окнам штаба флота, по группе ребятишек, бежавших через мост из школы.

Что происходит? Сколько раз спрашивали меня об этом мои подчиненные. Я пытался уточнить обстановку у командующего флотом контр-адмирала А. Г. Головко. Командующий делал запросы в Москву, а оттуда шли ответы: «Сохраняйте бдительность, но не поддавайтесь панике, это очередная провокация».

Но трудно было поверить и еще труднее убедить людей, что это всего лишь провокация. Находясь в Полярном, недалеко от границы, нельзя было не почувствовать, что война не где-то за горами, а здесь, рядом – за этими полярными сопками.

19 июня, понимая всю сложность обстановки, командующий флотом отдал приказание о незамедлительном повышении оперативной готовности всех соединений, частей и кораблей флота. [1]1
  Центральный военно-морской архив (далее ЦВМА), ф. 115, д. 1367, л. 12.


[Закрыть]Выходы в море на боевую подготовку прекратились. Экипажи проверяли вооружение и технику, пополняли запасы топлива, продовольствия, грубили торпеды и снаряды. В этих хлопотах прошло 20 июня, утро 21-го.

Днем 21 июня позвонил комфлота. Выслушал мой доклад о том, что делается в соединении, уточнил некоторые детали, а потом вдруг озадачил вопросом:

– Вы оперетту любите?

Растерянно молчу: шутка, что ли? Нет, голос Арсения Григорьевича предельно строг:

– Вот что, прошу вас вечером быть в Доме флота. Форма – в тужурках…

По дороге в Дом флота вспоминаю, что давным-давно уже шла речь о приезде в Полярный московских артистов. Моряки очень ждали этого, безусловно, неординарного события в нашей жизни. Но до того ли теперь? Почему не отменили гастроли?

Только прибыв в Дом флота и увидев А. Г. Головко и члена Военного совета флота дивизионного комиссара А. А. Николаева, оживленно беседующих о чем-то в кругу моряков, я понял правильность такого решения. Людям нужна была разрядка в это тревожное предгрозовое время.

Ставили «Периколу». Столичные артисты играли хорошо, но мои мысли были далеки от спектакля. Два неумолимых вопроса беспрестанно сверлили мозг: «Неужели?», «Когда?».

После спектакля Головко, Николаев и мы, командиры соединений, зашли в кабинет начальника Дома флота, где оставляли головные уборы. Зазвонил телефон. Головко снял трубку и после короткого разговора вдруг сказал нам:

– Давайте, товарищи, зайдем в штаб. Выпьем чайку. Есть новости.

В кабинете командующего вестовой и впрямь поставил перед каждым из присутствовавших по стакану крепкого чая. Но никто к нему и не притронулся.

А. Г. Головко огласил радиограмму, полученную из Москвы, в которой говорилось, что немецко-фашистское командование стянуло войска к нашей границе и вторжение их на территорию СССР может произойти в ближайшие часы.

– Товарищи! – сказал командующий. – Нарком требует от нас повышения оперативной готовности флота. Мы уже сделали важные шаги в этом направлении и, думаю, не будем останавливаться на полпути.

– Начальник штаба, – обратился он к контр-адмиралу С. Г. Кучерову, – приказываю: Северному флоту перейти на оперативную готовность номер один.

Не успев переодеться, прямо в тужурке, я отправился в свой штаб. Ряжевый причал в самом конце Екатерининской гавани, где всегда стояли подводные лодки, стал теперь пустеть на глазах. Лодки одна за другой расходились по окрестным губам – так на Севере называют узкие, длинные бухты.

Всего в нашей бригаде насчитывалось полтора десятка лодок: две большие типа К, или, как их называли моряки, «катюши», шесть «щук», одна лодка серии «Декабрист» и шесть «малюток» [2]2
  ЦВМА, ф. 11, д. 17814/6, л.2.


[Закрыть]Но непосредственно в базе мы решили держать теперь не более двух боевых единиц. Лодки должны были приходить сюда поочередно, чтобы снять все лишнее, что может помешать в бою, получить недостающее вооружение и боезапас.

Вскоре бригада подплава фактически была полностью отмобилизована и находилась в боевой готовности номер один.

Через несколько часов гитлеровцы начали бомбить Полярный, и Головко, стараясь говорить спокойно, сообщил по телефону:

– Это не провокация, Николай Игнатьевич. Это – война.

– Ясно, – только и смог сказать я.

На самом деле, конечно, далеко не все было ясно. Мы, безусловно, предполагали, где будут пролегать морские коммуникации врага, каковы будут его намерения с началом боевых действий, но конкретными сведениями о противнике почти не располагали. Масса самых разнообразных вопросов уже в первые часы войны обрушилась на нас. И принимать решения по многим из них было нелегко.

Вслед за первыми тремя лодками, ушедшими в море 22 июня, отправлялась в боевой поход «Д-3» под командованием капитан-лейтенанта Ф. В. Константинова. Инструктировали молодого командира мы вдвоем с Вячеславом Петровичем Карпуниным. С первого дня войны у нас с ним, как, впрочем, и с другими руководителями отделов штаба флота – начальником оперативного отдела капитаном 2 ранга А. М. Румянцевым, начальником отдела боевой подготовки капитаном 2 ранга Л. К. Бекреневым и многими другими товарищами, установился самый тесный контакт.

Так вот после завершения инструктажа Ф. В. Константинова В. П. Карпухин, помнится, невесело заметил:

– Вроде все мы, Николай Игнатьевич, говорим командирам правильно: и об оперативной игре, проведенной в канун войны, вспоминаем, и об опыте войны с финнами, но чувство такое, что главное-то остается недосказанным…

Да и у меня, честно признаться, было такое чувство. Многое, и прежде всего то, как сегодня здесь, на северном морском театре боевых действий, искать противника, какие приемы и методы будут наиболее эффективными, оставалось не вполне ясным. Вот и приходилось волей-неволей нажимать на советы и предостережения общего плана.

Две «щуки» – «Щ-403» и «Щ-404» – были с началом боевых действий направлены в Иоканьгу (Иокангу) с задачей охранять горло Белого моря от возможного прорыва фашистских кораблей. [3]3
  См: Боевая летопись Военно-Морского Флота. 1941–1942. М., 1985 С 16.


[Закрыть]По этому поводу у командования Северного флота были разногласия с Главным морским штабом. А. Г. Головко считал, что вход в Белое море по силам прикрыть и малым лодкам. Средние же, «щуки», обладавшие неплохой мореходностью, целесообразнее было использовать вдали от наших берегов, на коммуникациях врага. Так, собственно, и предусматривалось всеми планами развертывания подводных сил нашего флота. Но в последний момент Главный морской штаб почему-то решил пересмотреть их. Приказы, как известно, не обсуждаются. Две «щуки» на несколько месяцев покинули бригаду. Как показало время, решение это было не из лучших.

В целом бригада подводных лодок встретила войну организованно. Шесть лодок из пятнадцати, более трети боевого состава, вышли в море практически по первому сигналу.

Мы проводили товарищей и с огромным нетерпением стали ждать вестей от них. Хотелось, конечно, чтоб боевой счет был открыт как можно скорее. Но шли дни, а донесения на флагманские командные пункты (ФКП) флота и бригады поступали неутешительные.

И. Л. Бондаревич сообщил, что выходил в атаку… на наш рыболовный траулер. К счастью, вовремя опознал его, и все закончилось благополучно. С «Д-3», на которой вместе с капитан-лейтенантом Ф. В. Константиновым в качестве обеспечивающего вышел опытный командир дивизиона капитан 3 ранга М. И. Гаджиев, поступали однообразные доклады о том, что никаких целей, увы, обнаружить не удается.

Ну а наша гордость и надежда Н. А. Лунин просто упустил конвой. Больше часа гнался за двумя фашистскими транспортами, но маневрировал не лучшим образом, и в результате враг ушел.

Ближе всех к успеху из лодок первого эшелона была «Щ-401». Ей отвели для боевого патрулирования район от порта Вардё до мыса Маккаур. По рекомендации комдива Колышкина 27 июня командир «Щ-401» Моисеев принял дерзкое решение: не ждать врага на позиции, а попробовать поискать его прямо в порту Вардё, прорвавшись туда через северный вход. Это был весьма рискованный маневр. Он не предусматривался планом похода и вдобавок осложнялся тем, что на лодке не было подробной карты гавани и командир не знал о местных глубинах.

Тем не менее поначалу все складывалось очень удачно: Моисеев увидел в перископ стоящий на рейде бортом к лодке транспорт. Следуя малым ходом, «Щ-401» направилась к нему и атаковала одной торпедой.

Торпеда шла точно на цель. Но взрыва не последовало. Причина промаха, видимо, заключалась в неправильной установке глубины хода торпеды. Транспорт имел небольшую осадку, а торпеда была установлена на глубину пяти метров. Вот и прошла она под килем вражеского судна.

Неудача следовала за неудачей. Почему же столь трудным оказалось для подводников начало боевых действий? Почему так долго не приходил боевой успех? Ведь такой высокий настрой царил среди моряков, так жаждали люди победы!

Ответ у меня на эти вопросы один: первые неудачи, да и многие последующие, были не чем иным, как горьким отзвуком нашей беспечности, следствием вопиющих недостатков в боевой и специальной подготовке экипажей в предвоенный период – зимой 1940/41 года. Сложно об этом рассказывать, но для правильного понимания развития событий необходимо.

Как раз в ту пору, а точнее в начале января 1941 года, я прибыл на Север к новому месту службы. До этого я командовал бригадой «малюток» на Ханко и, честно говоря, о Севере не думал. Переводу же предшествовала одна памятная встреча осенью 1940 года с командующим Северным флотом А. Г. Головко. Случилась она в Москве, куда мы, каждый со своего флота, прибыли на заседание Главного военного совета ВМФ.

С Арсением Григорьевичем мы были однокашниками по Военно-морской академии и, с гордостью могу сказать об этом, хорошими и близкими друзьями. Своим огромным трудолюбием, способностями, эрудицией, широтой общефлотских знаний А. Г. Головко выделялся среди всех, кто учился на нашем курсе. И неудивительно, что его военная судьба в дальнейшем сложилась просто блестяще, В 1937 году, на втором году обучения, Арсений Григорьевич, прервав учебу, уехал в Испанию, воевал там добровольцем в рядах республиканцев. Летом 1938 года вернулся награжденным орденом Красного Знамени, закончил академию и был назначен командиром отдельного дивизиона эсминцев на Севере. Но командовать им А. Г. Головко практически не пришлось: он сразу начал исполнять обязанности начальника штаба флота. Затем, буквально через несколько месяцев, его назначили командующим Каспийской военной флотилией, через год – Краснознаменной Амурской. А в июле 1940 года Головко стал командующим Северным флотом.

Несмотря на столь высокий пост, Арсений Григорьевич оставался все тем же – простым, добрым и откровенным товарищем. В этом я убедился и во время той московской встречи. Он пришел ко мне в номер гостиницы, в которой остановились все, кто прибыл с флотов на заседание Главного военного совета, и, как это бывает при встрече однокашников, нам вспомянулось былое.

Вспомнили, как ехали когда-то вместе с Тихого океана в Москву поступать в академию, как в течение десяти суток пути зубрили высшую математику ж политэкономию, полагая их самыми трудными предметами, и как потом выяснилось, что ни то ни другое сдавать на вступительных экзаменах не придется… Вспоминала другие курьезные истории, общих знакомых. Говорили долго. И чем дольше шел разговор, тем яснее мне становилось, что не только за этим пришел Арсений Григорьевич.

Но вот Головко как-то посерьезнел, тональность беседы изменилась. Он с болью и горечью стал говорить о тех трудностях, с которыми ему, только что назначенному командующим флотом, приходится сталкиваться, о том, что положение в бригаде подплава его не устраивает.

– Мне, – сказал Головко, – крайне необходимо сейчас иметь во главе этого важнейшего флотского соединения не просто опытного подводника, а человека, которого бы я хорошо знал лично и которому мог доверять… Не согласитесь ли вы?

Предложение было совершенно неожиданным, и я сразу не нашелся, что ответить. Видя мои колебания, А. Г. Головко подчеркнул:

– Прошу вас не только как товарища, но и как коммуниста.

Можно ли было ответить на это отказом?

И вот пока готовился приказ о назначении, в бригаде, которую мне предстояло возглавить, случилось чрезвычайное происшествие. В один из декабрьских дней 1940 года трагически погибла подводная лодка «Д-1», которой командовал капитан-лейтенант Ф. М. Ельтищев. В ясную погоду на виду у наблюдателей берегового поста она погрузилась на глубину для выполнения обычной учебно-боевой задачи, а когда минул положенный срок, не всплыла.

После этого последовали довольно долгие разбирательства. На флоте побывало множество комиссий из различных наркоматов. На некоторое время выходы в море подводных лодок были запрещены.

Когда я принял командование бригадой, обстановка в ней не могла порадовать.

Из-за вынужденного перерыва в боевой учебе выучка подводников находилась на низком уровне. Ухудшилась и воинская дисциплина. Но более всего огорчала совершенно несвойственная коллективам подводников атмосфера какой-то хандры, неуверенности в своих силах.

Разрешение на первый после трехмесячной паузы выход в море пришлось запрашивать в Главном морском штабе. Что это был за выход! «Щ-42Л», а отобрали для почина именно ее, разрешили плавать лишь в надводном положении и не далее десяти миль от берега… Тем не менее дело с мертвой точки сдвинулось. Вслед за «Щ-421» начали выходить в море и другие лодки. Мало-помалу стала налаживаться боевая учеба.

А тут – новые трудности. На Север были присланы из Москвы Курсы боевой подготовки, переработанные с учетом выводов тех многочисленных комиссий. Увы, в этих документах явственно проявились элементы перестраховки. Нам, скажем, категорически предписывалось отработку первоначальных задач по управлению кораблем в подводном положении (пробное погружение, маневрирование под водой, а также срочное погружение и всплытие) проводить в районах, глубины которых не превышали бы так называемые рабочие глубины погружения – 70–80 метров для больших и средних лодок, 50 – для «малюток». Но все фьорды и заливы вблизи нашего побережья имели значительно большие глубины. Можно было использовать только тесные бухточки и губы.

Такого рода запреты ставили нас просто-таки в безвыходное положение. О каком мастерстве командира-подводника могла идти речь, если, к примеру, не разрешалось отрабатывать такой важный для боя прием, как подныривание под корабль охранения? Спору нет, думать о безопасности людей в ходе боевой подготовки необходимо. Недопустимо, когда в мирное время за чью-то халатность, непредусмотрительность приходится расплачиваться бессмысленными человеческими жертвами, гибелью дорогостоящих кораблей. Но ведь не ведет к добру и другая крайность – стремление избежать какого-либо риска, вести боевую учебу в предельно упрощенных, тепличных условиях. Научить людей боевому мастерству можно только в обстановке, максимально приближенной к реальному бою. Тому же, кто чрезмерно перестраховывается во время учебы, может статься, очень дорогой ценой придется расплачиваться за это на войне.

Эти мысли я высказал на заседании Военного совета флота. Ободряло то, что слушали меня сочувственно, с пониманием.

– Какие будут мнения, товарищи? – спросил Головко.

Один за другим высказывались члены Военного совета, и в каждом выступлении я чувствовал поддержку. Командующий флотом подвел итог:

– Мы – коммунисты. Партия, народ поставили нас сюда для того, чтобы блюсти интересы защиты Родины, боеготовности флота. Какова же будет цена нам, коль побоимся взять во имя этого ответственность на себя?..

Давая «добро» на проведение серьезной, всесторонней подводной подготовки вопреки всяческим ограничениям и запретам, Военный совет флота и лично командующий действительно брали на себя колоссальную ответственность. Ведь случись что-то опять чрезвычайное – и меры могли быть приняты еще более крутые, чем после случая с «Д-1». Командование Северного флота могло поступить таким образом прежде всего потому, что оно состояло из единомышленников. Причем едины эти люди были не только во взглядах на флотские дела, но и в своей жизненной позиции, в своей честности и принципиальности.

После этого важного разговора на Военном совете и у меня, и у других подводников уверенности значительно прибавилось. На импровизированном полигоне в районе губы Мотка и губы Кутовая мы теперь отрабатывали подныривание лодок под надводный корабль, производили прострелку воздухом торпедных аппаратов… В мае приступили к выполнению торпедных стрельб.

В связи с этим возникла проблема обеспечения боевой учебы экипажей лодок надводными кораблями. Я доложил об этом командующему.

– Эсминец «Куйбышев» вам подойдет? – спросил Головко.

– Конечно.

– Вот и берите его в полное распоряжение.

О таком подводники и мечтать не могли. Большой надводный корабль, которых не так-то много насчитывалось на Севере, выделялся исключительно на наши нужды! Это сразу сняло многие проблемы. Теперь боевая учеба набрала максимальный темп. Мы сутками и неделями пропадали в море. Отстрелялся один экипаж, за ним тут же следовал черед другого. Соберемся для короткого разбора на эсминец – и снова за учебу. Мы спешили наверстать упущенное в осенне-зимний период. Успели многое. Но далеко не все.

Первые дни войны… На докладах у командующего, которые он ежедневно принимал на флотском КП, уже звучали сообщения о первых успехах береговых артиллеристов, летчиков. А я все вынужден был повторять: вернулась такая-то лодка – результата нет… Но несмотря на это, в те трудные дни я не слышал ни единого упрека ни от А. Г. Головко, ни от других членов Военного совета. Более того. Вспоминается такой случай. 4 июля мы ожидали возвращения «Щ-421» из боевого похода. Член Военного совета дивизионный комиссар А. А. Николаев, узнав об этом, позвонил мне:

– Надо бы встретить лодку как-то необычно, тепло.

– Необычно? – удивился я. – Поход же был неудачный!

– Но ведь люди честно несли службу на боевой позиции. И возвращаются они не откуда-нибудь – с передовой.

Встречали Н. А. Лунина и его подчиненных если и не торжественно, то, во всяком случае, вполне подобающим образом. На причальной стенке находилось все командование флота и бригады. А. Г. Головко поздравил экипаж с благополучным возвращением. А затем последовала, так сказать, неофициальная часть: командующий и другие руководители пришли на подводную лодку пообедать вместе с экипажем. Обстановка поначалу была не очень-то веселая. Но А. Г. Головко,

А. А. Николаев умело разрядили ее: пошел живой, откровенный разговор, зазвучали шутки… И видно было, что моряки «Щ-421», которые возвращались в базу с неважным настроением, вновь обретали присутствие духа. И Лунин, непроницаемый Лунин, не сумел па этот раз сохранить свою обычную невозмутимость. Он встал и сказал:

– Не лучшим образом мы, товарищи, сработали в море. Упустили конвой. Но упустили мы его не по трусости, не потому, что нам не хватило смелости лицом к лицу встретиться с врагом. Произошло это из-за нехватки опыта. Теперь опыт у нас есть. И я обещаю командованию, что больше ни одна фашистская гадина, попавшая в окуляр перископа, не уйдет от наших торпед.

Лунин не нарушил слова. Характерной чертой его командирского почерка стала неуемная настойчивость: если уж он обнаружит цель, то непременно атакует ее, и всегда успешно.

Первые походы многому научили и других командиров, другие экипажи. Обогатили они определенным опытом и меня как командира бригады, и штаб соединения. У нас появился пусть еще не очень богатый, но весьма поучительный материал для анализа приемов и способов ведения боевых действий на вражеских коммуникациях. Инструктируя командиров, я уже мог опираться на конкретные данные, конкретный опыт. Скажем, ставя задачу командиру «Щ-402» старшему лейтенанту Н. Г. Столбову на уничтожение судов противника в районе Порсангер-фьорда, я имел уже перед собой кальку маневрирования подводной лодки «Д-3», которая незадолго до этого вернулась из того же района.

Вместе со Столбовым мы долго изучали всю боевую документацию по походу «Д-3», старались понять, почему же неэффективным оказался произведенный ею поиск противника. Вывод напрашивался сам собой: нельзя ограничиваться пассивным ожиданием вражеских кораблей и судов в одном каком-то месте. Искать их надо более активно.

– Судя по всему, – сказал я Столбову, – враг пока не очень-то заботится о противолодочной обороне своих баз.

Он понял с полуслова. Надо было видеть, как загорелись глаза командира. Дерзкое дело ему было по душе.

– Прошу разрешения, если представится возможность, попробовать прорваться на рейд Хоннингсвог, – попросил он.

И я охотно дал «добро».

Столбов блестяще осуществил свое намерение. Через четыре дня после выхода из базы, 14 июля, с «Щ-402» поступило сообщение об успешной атаке вражеского транспорта.

Разве забудешь этот день? Я все утро провел на причале, проверяя вместе со специалистами штаба готовность очередных подводных лодок к выходу в море. Вдруг видим: по тропинке, ведущей от командного пункта, бежит, отчаянно размахивая руками, оперативный дежурный. Екнуло сердце: что-то случилось! Дежурный, не в силах сдержаться, закричал что-то с полдороги. Что? Столбов… Хоннингсвог… Транспорт… И грянуло вдруг «ура». Все, кто были на причале, радовались, как дети, подбрасывали в воздух пилотки. Боевой счет открыт! Сказали наконец свое слово и мы, подводники!

В туннеле подземного склада, где временно размещался командный пункт, имели право находиться не многие. Но по случаю радостного известия было сделано исключение. В мрачноватом подземелье, которое теперь, казалось, стало светлее от улыбок, собралось немало людей. Всем не терпелось узнать подробности первой победы. Подробности, впрочем, были скупыми. Столбов передал в радиограмме, что, прорвавшись в порт Хонниигсвог, обнаружил стоящий на якоре транспорт водоизмещением около 3 тысяч тонн. Удар нанес с короткой дистанции двумя торпедами. Через полторы минуты весь экипаж отчетливо слышал два взрыва.

Вот, собственно, и все. Но и эти скупые данные вызвали бурные обсуждения, которые не утихали до позднего вечера. А где-то за полночь пришло еще одно столь же радостное известие. Поступила радиограмма с борта «Щ-401». Эта лодка вышла в море уже во второй раз. После первого выхода комдив Колышкин дал, так сказать, «визу» ее командиру Моисееву на самостоятельный боевой поход. И вот, впервые действуя на вражеских коммуникациях без старшего на борту, молодой командир проявил себя с самой лучшей стороны.

«Щ-401» встретила в море два фашистских тральщика, которые шли противолодочным зигзагом. Моисеев хорошо разобрался в обстановке, умело вывел лодку в атаку на ближайший из них. Торпедный удар с дистанции 8 кабельтовых был точен. Это была первая удачная атака вражеского корабля на ходу.

Практически в один день отличились экипажи двух «щук». В один день, 24 июля, они и возвращались в родную базу. В этот раз о торжественной встрече лодок заботиться не было нужды. Она получилась сама собой.

Гремели из репродукторов, словно в праздничный день, торжественные марши. Девушки-связистки с флотского радиоцентра, что располагался по соседству с нашим соединением, собрали огромные букеты иван-чая…

И вот подводники сходят на пирс. Уставшие, с многодневной щетиной на щеках, но безмерно счастливые, гордые сознанием выполненного долга.

Николай Гурьевич Столбов, крепко сложенный, коренастый, с крупными чертами лица и открытым лбом, с чисто флотским щегольством прошагал по пирсу, туда, где стоял командующий, лихо доложил ему о походе… А вот Аркадий Ефимович Моисеев в той же ситуации держался совсем иначе. Он явно смущен, что оказался в центре внимания. Скромняга по натуре, он и докладывал о своей победе с волнением, даже чуть запинаясь.

– Ну-ну, – добродушно засмеялся Головко, – в бою-то вы не робели! – И крепко обнял Моисеева.

Знаменательно, что открыли боевой счет именно «щуки» – эти средние полуторакорпусные лодки. Они хорошо зарекомендовали себя еще в период войны с Финляндией. Их отряд был самым многочисленным в нашем подводном флоте. Немного тихоходные, они зато обладали хорошей мореходностью, что в условиях своенравного Баренцева моря было весьма немаловажно. Имели эти лодки по четыре носовых и два кормовых торпедных аппарата, по два 45-миллиметровых орудия. Численность экипажа составляла 37–40 человек.

Забегая вперед, замечу, что почин, сделанный «Щ-401» и «Щ-402», остальные «щуки» продолжили достойными делами. На счету этого типа лодок десятки вражеских кораблей и судов, отправленных на дно. На счету «щук» (в данном случае я имею в виду не только северные, но и черноморские, и балтийские лодки) наибольшее количество отличий и наград, заслуженных в годы Великой Отечественной войны: пять из них стали гвардейскими, десять награждены орденом Красного Знамени, а «Щ-402» суждено было стать в дальнейшем и гвардейской, и Краснознаменной.