Текст книги "Орфей"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– "Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти". Ну, чем вы там обещали помочь? Сделайте милость. Как это будет выглядеть? Магические пассы? Заветные слова? Тарабарские заклинания? Меня тут, знаете, уже лечили, и успешно. Тут вообще неплохо, надо вам сказать, я даже где-то благодарен. Немножко нервозная обстановка, но если вы теперь договоритесь, чтобы никого за Ворота не вытаскивали, то совсем замечательно. Правда, договоритесь, что вам стоит? А то на меня косо глядеть начали. Так и доживем тут свой век, чудаки недоделанные, инфильтранты дефективные. Девочками будем меняться, Кузьмичевы байки слушать, я чего-нибудь для народа сочиню, Правдивый накормит-напоит...

Внезапно я осознал, что все мои хвори куда-то испарились. Перестало звенеть в висках, стягивать и пульсировать заштопанные места под повязкой на голове, даже саднить на руках перестало. Я ошеломленно поглядел стертые до крови ранки остались, но не болели. Гордеев все стоял ко мне спиной, глядел на экран. Там, уезжая со съемок, артисты забывали Иисуса распятым на кресте.

– Зачем... – Получилось хрипло, я откашлялся. – Зачем было заставлять заново переживать это? Я чувствовал, что эти сны – неспроста. Испытывали удовольствие, заставляя меня? Не читали моего досье? Спросить не могли?

– Нет. Игорь, – сказал он, все не поворачиваясь, – у нас у каждого были свои потери, ведь так? Мне нужно было узнать о вас. Все, как было на самом деле, а не то, что сохранилось в записях. Я узнал. Благодарю и сожалею, что это должно было оказаться для вас нелегко. Больше я не буду, повторил он.

– Потери. И у вас?

– Да, – ровно произнес он. – И у меня. Что касается формы, то сновидения обладают кататоническим эффектом. В частности, это и обусловливает такую глубину восприятия. Забыв о том, что окружает въяве, человек воспринимает сон подчас даже ярче, эмоциональнее. Некоторые обладают возможностью вызывать сны по собственному желанию. Сновидения, поправился он. – Такие сны называются люстридными. К ним относятся и вещие, или сны-"проколы", которые либо дают информацию о событии, предвосхищая его в реально текущем вашем Времени, либо делают видящего свидетелем того, что происходит сию минуту, но разнесено с ним в пространстве.

Я криво усмехнулся – тоже, Кузьмич еще один, лекции читает.

– А вас попросят отсюда убраться, вы в курсе? Колдовство вуду готовят...

– Я знаю. Мы же были там вместе, я все слышал. – Гордеев наконец отвернулся от экрана. – Извини, что я тебя немножко поэксплуатировал. Мне надо было знать. – Появившаяся было улыбка тут же исчезла. – Никогда не говори о вуду небрежно, Игорь. Это не тот предмет, которым можно пренебречь. Лучше не упоминать совсем, чем относиться легкомысленно.

– Все, все, сэнсей. Слушайте, господин Гордеев, правда, убирайтесь, а? Спасибо за медицинскую помощь, даже если это колдовство. И до нескорого свидания. Дверь открывается наружу. У вас без меня много дел.

Он, конечно, и не подумал уходить. Он опять уселся в кресло, в котором я его увидел, едва разлепил глаза. Увидел, зажмурился от невозможности увиденного и еще минут десять притворялся спящим, лихорадочно думая и приказывая себе успокоиться. Ничего не вышло, как теперь поняли.

– Игорь, ты совсем мне никаких вопросов задать не хочешь? – Похоже, это его и вправду удивило.

– Обойдусь.

– Расторможенная психика спящего может становиться своеобразным приемопередатчиком связи между Мирами.

– Не придуривайтесь выжидательно, господин Гордеев, меня этим бредом ночью пичкали. Я у Кузьмича шар прозрачный попрошу. Какой-нибудь, у него много. И штучек с гипнозом не надо бы. Эти вспышки, газоны, фиалки-хризантемы...

Я понял, что словами с ним не разойтись, и примеривался, чем бы ему въехать в башку потяжелее. Сбоку, чтоб увернуться не успел. Вот убедимся, читает он мысли, нет? Как назло, в спальне ничего подходящего не оказывалось. Ящиком от тумбочки? Легкий. Всей тумбочкой? Массивная, не размахнешься.

– Это был не гипноз, Игорь, – сказал он неожиданно мягко. – Я просто проверял кое-что. Мне пришлось. Извини и за это. Я, конечно, могу уйти сейчас, и меня даже не придется гнать пинками. Но надо идти вместе...

– На фиг? Без меня к крестникам выйти боитесь? Они вас любят, не дрейфь. Жонглера и Мудреца. Молятся, что им райское спокойствие тут создано. Лодочником и Защитником.

Я с удовольствием заметил, как Гордеева передернуло. Чем-то я его достал. Чем бы, узнать. Я бы уж повторил, в гуманность играть не стал бы.

И одновременно снова начала пробуждаться неуместная симпатия к нему. Как тогда, в Доме. К нему? Вырвавшему меня из пусть мрачной, но тишины? Заставившему вновь пережить то, от чего бежал? Бросившему в тот же, а то и худший водоворот из угроз, требований, мистики, безумия? Отнявшему надежду когда-нибудь, не скоро, но в конце концов пережить и забыть? Уже почти сбывшуюся надежду...

Симпатия? К нему, такому? А ведь да. Я ведь только две вещи не перевариваю физиологически: открытое хамство и природную тупость. От первого отхожу или бью в морду, от второго тоже отхожу или бью. Но тупых, если, конечно, они не хамят, я перед этим жалею. Гордеев не подходил ни под одно из двух.

– Ладно, пошли. От вас не отвяжешься.

– Что? Нет, ты неверно понял. "Идти вместе" – скорее аллегория, чем руководство к действию. Как, кстати, вы здесь собираетесь дальше жить?

– Как жили. Старички подскажут, если я чего не доеду. У нас с этой ночи полное взаимопонимание. Они – чокнутые, я тоже скоро с нарезки съеду. Уживемся.

– Правдивый не вернется.

– Вот как? Ну, ничего. Лариса Иванна утешится с Бледным. Глядишь, меня в темном месте отловит. Притиснет к теплой стенке... Постойте, как так – не вернется? Он уж...

– Александр Андреевич Правдивый скончался через двадцать минут после выхода с Территории. Ничем не спровоцированный общий инфаркт.

Я сглотнул. Значит, когда мы говорили о нем... когда я читал его записку – уже. В коридоре продолжала ярко гореть лампочка.

– А это? Не от него? Фу ты, заморочили они мне... Я так и знал, что никакие это не чудеса! Пр-ридурки. Саня, Саня...

– Это от меня пока, – невозмутимо сказал Гордеев. – Точнее, через меня от... но мы успеем об этом. Феномен Правдивого, как и твой, уникален. С ним работали уже три года. Рабочее название – "Светлый Круг". По-моему, что-то литературное, ты, может, вспомнишь, откуда. Состоял феномен в том, что в непосредственном окружении Правдивого у тех, кого он считал близкими людьми, повседневные бытовые проблемы вдруг начинали решаться сами собой. Это не только питания и обслуживания касалось, просто на Территории возможностей проявиться мало. Здоровье, например. С появлением Правдивого в Крольчатнике исчезли болезни и хвори. Простуды, насморки, такого рода. Мигрени. Ты-то при всех своих погружениях ничего не чувствовал на выходе. Потом, сразу после, как вне Крольчатника бывало.

– Погружениях?..

– "Накаты", называешь их ты. Ты думал, это я помогал? Впрочем, ты так не думал... Люди из Сектора... хотя ты этого и не знаешь... в общем, с ним работали очень плотно, пока я не вытащил его на Территорию. Тоже не без помощи одной из здешних контор. У вас теперь много...

Снова – "ваших", "у вас здесь". Кто вы, доктор Зорге? Начхать мне на тебя, кто ты там.

– А началось у Правдивого, между прочим, с глубочайшей личной трагедии. Он потерял всю семью, жену и трех дочек, в Сумгаите. Тогда и... Короче говоря, без Правдивого в Крольчатнике становится туго. Ну, да тебя это не касается.

– Снова вывезете?

– Зачем? Сам уйдешь. Сейчас пока рано. Сейчас тебе уходить отсюда пока не с кем. Подожди.

Говоря, Гордеев уставился невидяще в точку повыше моего правого плеча. Я встал, сходил набрал воды, принес стакан ему.

– Остыньте. В Крольчатнике очень нездоровая атмосфера. На глазах сходят с ума даже инфильтраты. Что это за термин – инфильтрант? То, что сегодня мне показывали во сне – вы или кто еще, – это что, действительно все так и происходило?

– Каждого из них ждет за Воротами неизбежное. Барабанов не мистифицировал тебя, а остальные не подыгрывали ему. Все так и есть.

– Ну да, – сказал я зло. – Вроде как с вашей липовой гибелью. Это-то к чему было разыгрывать, не пойму. Разве что какие-то тут ваши дела, своих за нос водить пытаетесь. А они вас.

Он посмотрел на стакан в своей руке. Вода за прозрачным тонким стеклом вдруг помутнела, пробежала быстрая неясная рябь, и стакан с негромким звуком покрылся трещинами. Донышко отвалилось, полетели осколки. На столик перед Гордеевым упал, стукнув, толстенький цилиндрик льда.

– Красиво, – сказал я, и не пытаясь бороться с вернувшимся ознобом. Даже в комнате похолодало. Видите, как дрожу?

– Подожди, Игорь...

Он устремился к выходу, я потрогал ледяной кусок, поставил его стоймя среди осколков стекла. Насквозь промерз, и верхний торец горочкой. Хлеб в камень, вино в уксус. Пятью хлебами две тысячи человек. Но без Правдивого нам – худо... Над Крольчатником рассвет.

Гордеев перегнулся через перила крыльца, заглядывал влево, где ближайшая внешняя стена. Мне показалось, что потягивает дымом.

– То, что ты видел, происходило в действительности. Только сутки назад. Сместилось, понимаешь, в реальном Времени твое восприятие. Инфильтрант – это такое вроде бы сильно умное обозначение, чтобы не употреблять расплывчатое "Пришелец". Оно слишком обязывает. Сразу надо отвечать, откуда пришелец, как он сюда пришелец, за каким бесом он сюда пришелец. Инфильтранту, впрочем, эти вопросы тоже норовят прилепить. Игорь, на "ты" перейти не трудно?

Он все смотрел туда, а потом снова стал как будто прислушиваться к чему-то, одному ему слышимому. Меня эта пантомима в восторг не привела.

– Проклятое аристократическое воспитание, – говорю, – Пажеский корпус, Царскосельский лицей. На брудершафт выпить нечего, последнюю воду вы заморозили. Вы всегда понимаете буквально? Строительство по раннему утру молчало. Зато где-то далеко позади за стеной несся невнятный шум, как от нескольких мощных двигателей. На дорожке, что впадала дальше в главную аллею, показалась Ксюха. Она быстро шла ко мне. Увидев нас с Гордеевым, встала как вкопанная, замерла на секунду в движении, а потом развернулась и пропала за соснами. Я и помахать ей не успел. Платье мелькнуло светлое.

– Что там происходит?

– Вот что, Игорь. Боюсь, даже с вашими новыми знаниями вы все равно отнесетесь предвзято. (Ага, вежлив опять! А нечего ко мне в друзья набиваться. Я же не набиваюсь.) Но и теперь, когда вы знаете обо мне многое, я готов повторить, что говорил в нашу первую встречу: я действую как частное лицо с вами. Мотивы мои совершенно личные. Конечно, я не из праздного любопытства лез к вам в душу грубыми руками. Но и не из одной своей корысти.

– Происходит там что?

В южной стороне звонко щелкнуло, гул пронесся по соснам. Снова пахнуло дымом, уже отчетливее. С южной стороны – Ворота.

– Пока я здесь, никто сюда не попадет, – сказал Гордеев. – Не обращайте внимания, к вам это не относится.

– Что – это? Охрана получила приказ на ликвидацию? Восставшие народы взяли нас в осаду?

– К сожалению, Игорь, не получается все сделать так, как я намечал. Кое-что я все-таки успею сказать. Считайте бредом, если угодно, но выслушайте хотя бы и попытайтесь найти хоть одно логическое несоответствие. Вам сказали правду...

– Слушайте, Михаил Александрович, или как вас. Что у вас, задание не ладится? Что вы ко мне с сумасшедшими фантазиями лезете? Еще раз говорю: я не стану для вас больше ничего делать. Как хотите без меня обтяпывайте. Пусть даже вы этот... инфильтрант. Я не страдаю болезненным любопытством. И уйдите, Гордеев. Слышите, уйдите. Серьезно вам говорю. Пусть будет, что будет.

– Хорошо, для меня вы ничего делать не будете. Вы даже работать не начали, хотя предложения были самые прямые. Вам плевать, что с вами и с тем, что вас окружает, начинает твориться, когда вы загоняете себя в свой добровольный скит. Наслаждаетесь самокастрацией. Вас очевидные факты вокруг не убеждают. Но в своих собственных интересах вы пошевелиться-то можете? Теперь, когда предоставляется возможность?

Что-то в его голосе заставило меня промолчать. Я только крепко взялся за деревянную планку перил.

– Не будете – для меня. Кем бы ни считали. Но для себя-то согласны?

– Вы же знаете. – Он не расслышал, я повторил громче: – Вы знаете, вам известно, что случается, когда я пишу. Что никогда не сбывается, что я задумываю нарочно. Я бы тогда... – мне не хватило дыхания. – Может быть, я виноват. Но я получил сполна уже. Не с избытком ли на одну-единственную бумаге маральную душу?

Еще звонкий удар, теперь слева, из-за восточной стены. Еще гул, еще дым. Похоже, и верно, осада. Штурмуют стены?

– Уйдите, а? – попросил я, – Нам ведь назначено в другие Миры? Вот мы сейчас и отправимся. Всей компанией. Нам, я чувствую, прямо-таки торопятся помочь. Спасибо, что собрали в одном месте. Для удобства.

– Игорь, – услышал я и увидел светлые глаза его совсем рядом. В них было снова то же страдание, что я замечал в Доме. – Ты сам, не ведая, сказал истинную вещь. Тебе представляется случай. Ты пойдешь и попросишь, понимаешь меня? Ты только меня выслушай, чтобы тебе было легче там...

Я стискивал дерево так, что, казалось, еще чуть, и одно из двух не выдержит, или перила, или мои пальцы. А он уже говорил, он объяснял. Рассказывал, что со мной сейчас произойдет и что может случиться не так, как он хотел, потому что предстоящее мне вдруг передвинулось ближе, и непредвиденно ускорившиеся обстоятельства заставляют не ждать здесь сейчас того, за кем он послал. Что меня ожидает, как я должен себя вести там, где окажусь, и как реагировать. И почему скорее всего вернусь я не в Крольчатник. Зачем, ЗА КЕМ он дает мне случай отправиться. Почему его обращение ко мне есть даже не его или кого угодно более могущественного желание, а предопределенность, которая правит всем в этом Мире и во всех других Мирах.

И вот когда он все это растолковал, и говорил искренне и взволнованно, и услышал мое глухое "да", и вздохнул облегченно, добившийся своего главный Кролик, – вот тогда я со слепящим сладким бешенством, которое, держа, копил в себе, не прицеливаясь и не размахиваясь, всадил кулак в его открытое, располагающее лицо со светлыми доброжелательными глазами. Только один удар. За все сразу. И за то, что он мне сейчас сказал. И за сочувствие. За доброжелательность. За искренность и непритворное волнение. Даже за то, что все это – по отдельности, без общего смысла взятое – оставалось мне в нем симпатично.

Гордеев отлетел, проломив ограждение крылечка. В кисти у меня ломко, болезненно хрупнуло, и я перестал чувствовать руку до локтя. А в следующий миг вообще перестал существовать.

***

Она осадила этого нахального Рыжего. Она умела. Когда выяснилось, что надо ехать сегодня же, она справилась и со своей зябкой волной, пробежавшей по телу от копчика до затылка. Только спросила, во сколько самолет.

Рыжий, должно быть, и верно, провел предыдущий день в дороге, зевал, просил еще кофе покрепче. Это уже когда все сказал. "Хорошо, подошлите машину в семь часов", – кивнула она, холодно соглашаясь. На самом деле внутри все пело. "Сами удалиться сумеете? Я – досыпать". Усмехнувшись, посреди гостиной спокойно вышла из халата. Сзади раздался звук захлопнувшейся челюсти. С той же усмешкой высвободила из складок тонкой ткани блестящий "кольт", придерживая пальцем, сняла со взвода. И закрыла за собой дверь своей белой спальни.

Конечно, никакого сна. Дождалась, покуда на пультике в изголовье потухнет алая точка, означающая присутствие постороннего. У Инны Старцевой была хорошая квартира. Инне сейчас требовалось побыть одной. Завтра! Уже завтра она его увидит. А и не надеялась, думать себе запретила. А он вот он, снова здесь. В этом Мире. Да ведь и она теперь не та. Пусть не наивная, но все-таки девчонка. Теперь ее опыту – тысяча лет. Она знает о ТЕХ и служит ИМ. Как он когда-то. Это знание уравнивает ее с ним. Встречаясь с теми, на кого ей указывали ОНИ, она заранее знает, что указанному осталось находиться в ее Мире считанные дни. Этот не отсюда. Его надо убрать, и Инна одним взглядом своим глаза в глаза открывала ему путь. И чужой уходил. Неважно, как. Она уже не имела к нему никакого отношения. Всегда найдутся совершенно обыденные причины, которые полностью укладываются в рамки этого Мира. Обострившаяся болезнь или несчастный случай. Нож хулигана, пуля бандита, семейная драма, которую венчает сердечный приступ или открытый газ. Инна не думала об этом, хотя когда-то едва сама не стала одной из таких же. Указанных. И ее спас тот, кто спас весь Мир. А теперь Мир помогает спасти и она.

Алая точка погасла. Инна бросила тяжелый пистолет в ящик. Завтра. Завтра она встретится. И выполнит все, что он ей скажет. Все. Это не только по приказанию ТЕХ. Это она сама сделает для него.

...По дороге Рыжий разговорился. Она поддерживала, иногда отвечала. В ночном рейсе многие спали.

– Вы давно Михаила Александровича знаете? Мы-то с ним давние знакомые. Партнеры. Он меня так тезкой-Мишкой и звал. Сейчас, говорит, как считать, а то и миллион лет с тех пор прошел.

– Он прав. Тысяча – точно.

– Да, помню, дела с ним проворачивали... А вы, Инна Аркадьевна, тоже? В курсе ведь, так, кто наш патрон?

– У меня патроны в обойме. Обойма в рукоятке. Еще вопросы?

– Ну да, ну да, жалко у пчелки, пчелка на елке. Но вы-то с ним...

– Я – всегда сама по себе.

Между прочим, в самолет они сели, минуя контроль. Рыжий вывел машину прямо на летное поле, к трапу. Покрасоваться перед ней решил. Инне было не привыкать. Как бы между прочим показал ей удостоверение с двумя полосками в верхнем уголке. Инна только хмыкнула. У ее первого мужа было такое же. Она не любила о нем вспоминать. А когда взлетели, этот Миша скис. Да еще хлебнул прямо из фляжки. От него, чуточку потяжелевшего в слабой болтанке, стало шибать алкоголем. Инна отвернулась. Неужели Михаил – ТОТ Михаил – мог набирать себе таких помощников? Но ведь она-то и сама...

– Пропустите меня.

В туалете она покурила. Когда садились, на земле уже лежали розовые пятна солнца – ведь они налетали на новый день. Водитель "Волги", так же встречавшей у трапа, – аккуратный молодой офицер в полевом.

– А второй зачем? – спросил плохо выглядевший Рыжий.

Водитель пожал плечом: "Прислали". Инна не обратила внимания на микроавтобус. Час дороги по зеленой степи. Час в общей сложности. Полчаса до аэродрома, десять минут в маленьком городке. Возле казенного дома задержались минут на пять, пока Рыжий в него ходил. Инне одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что за дом. Не тысяча лет, конечно, опыту, но все-таки. Она смотрела со скучающим видом, а сердце так и стучало. Вот уже, вот, рядом. Что он ей скажет? А она ему? Может быть, ему нужна ее помощь? Рыжий тоже не сказал. Погодите, если он теперь один из НИХ, то правильно – ОН?

Рыжий выкатился, поигрывая прямоугольной карточкой наподобие пластиковой карты. Даже полоска серенькая магнитная. Еще минут пятнадцать дороги. От лесопосадок на зеленую степь ложились синие длинные тени. Шоссе – обычное серое полотно без разметки, и вдруг от него отошел рукав ровного гладкого асфальта, широкий, с ярко прорисованным разделительным пунктиром. Белая краска свежая. Фонари на бетонных столбах. Впереди зеленый массив, какие-то полупостроенные корпуса чуть в стороне. Инна знает такие отходящие от шоссе рукава. Они перед спецобъектами имеют привычку заканчиваться. На голом асфальтовом пятачке перед воротами. Еще – возле домов отдыха. Тоже специальных. Для белых людей из больших домов. Этот, пожалуй, такой и есть. Бывала Инна в похожих.

Два БТРа стояли, обернув носы к валу с колючей проволокой и рву перед ним. Цепь солдат со странным оружием – винтовки с почему-то толстенными цилиндрическими насадками – протянулась по обе стороны асфальтированной площадки. Они тоже смотрели на проволоку и высокую стену за ней. На площадке теснились еще машины, один БТР и один гражданский автобус, у которого был нелепый вид. Много военных, у автобуса несколько штатских, кажется, есть женщины.

– Ты куда нас привез? – Рыжий завертел головой. – Что творится? Почему ничего не сказали?

– Сам не пойму, – отвечал аккуратный водитель. Спокойно так отвечал, с ленцой. Их "Волга" въехала между автобусом и БТРом. Из следовавшего за ними, как приклеенный, микроавтобуса выпрыгнули несколько человек в десантных комбинезонах, с короткими автоматами, окружили. Инна плотно прижала к боку плоскую сумку. Совсем не испугалась, вот удивительно.

– Выходи! – Аккуратный парень из-за руля приставил к голове Рыжего пистолет.

– Ты тоже! – Ей, из распахнутой двери.

– Ага, прибыли. – К "Волге" подошли несколько военных и один в коричневой ветровке. – Я же говорил, что не стоило брать их раньше времени, сами появятся. Вот и здесь.

– Девушку к остальным, этого в мою машину, – распорядился штатский, я с ним отдельно потолкую. Да, май-йор? – И он резко дернул вниз козырек каскетки Рыжего, которого держали сзади за руки. Ткань треснула, козырек остался у штатского в руке. Он брезгливо выбросил.

– Сука. – Рыжего увели.

Инну повернули к автобусу, в который усаживались те, кого она заметила из машины. Два молодых парня, старик в смешной шапочке, угрюмая девица в светлом платье, плоская селедка в очках и джинсах и толстуха. Толстуху-то Инна первой и узнала.

Винтовка ближайшего в цепи бахнула глухо, из широкой насадки повеяло дымком, выше виднеющихся отсюда сосновых крон, на фоне чистого утреннего неба мгновенно образовалось и расплылось густо-оранжевое пятно. Оно разбухало и бурлило. Странное пятно, не круглое совсем, не шарообразное, а плоское с одной стороны. Будто о стеклянную стену пузырь с краской разлетелся. Оранжевый дым медленно тек вниз, сползая по небу, как по тверди. Вместе с появлением пятна раздался звенящий удар, прокатился, гулкий, как в храме, улетел в степь.

– Видите, – услышала Инна за спиной. Совсем-то за спиной у нее стоял один из этих, в комбинезоне с автоматом, а вот за ним и сказали: – Видите, это непробиваемо. Хотел бы я знать, изнутри такой же эффект, или как-нибудь по-другому? Пройти никак?

– Никак. Я троих уже потерял. Непонятно, как они сами проходят.

– И почему вышли.

– Из"ДШК"...

– Никаких "ДШК". Вообще не вздумайте палить из стрелкового оружия. Хотя бы про рикошеты подумайте – куда полетят. Не надо больше газа, самих себя потравим.

– Но главных-то двое остались.

– Двое остались...

Да-да, Инна узнала толстуху первой. И вообще она их узнала теперь, а кого забыла, про того догадалась. Вот они, о которых ей присылали приказания ТЕ. Не все, но вот этот носатый, селедка в очках. Эту ОНИ велели отыскать еще в феврале. Почему же она до сих пор?..

Как будто беззвучный аккорд взвился над стенами. Светлее светлого дня ударил вверх, в наливающуюся синеву прямой серебристый свет. Он не рассеивался, он лился отвесно вверх, обрезанный тою же невидимой стеной. Деревья там оделись серебряными прозрачными пелеринами. Сделалась различима самая мелкая деталь. Кто-то охнул рядом. Но тут же по эту сторону рва все пришло в движение. Хлопнуло еще несколько выстрелов из газовых ружей, но оранжевых клякс не появилось. Неземной свет поглотил их, или исчезла незримая преграда? Взревел мотор БТРа.

Вдруг, будто серебристый свет осветил и ее внутри, Инна поняла, где тот, к кому она приехала. Что ее сюда не заманили хитростью. Что вообще не ее главную тут ждали, а им нужен был ОН. И что они убили ЕГО сейчас.

Десантник сзади протянул руку, чтобы впихнуть ее в автобус вслед за всеми. Инна вывернулась, единым двойным движением – вниз, сорвать клапан на липучке, вверх, выдернуть из кармана сумки "кольт" – направила оружие через плечо парня в комбинезоне в коричневую ветровку. Получай! За НЕГО! За того, кто спасал вас, а вы его за это...

Выстрела не последовало. Пистолет из руки выбили, от удара в живот остановилось дыхание, от удара в лоб перед глазами как бы взорвалась граната. Только не оранжевая, а черная. И затопила.

Ее свалили на землю, ударили сапогом. Или десантным ботинком. Тяжелым чем-то. Потом втаскивали опять в автобус. По ступенькам волоком. Женщина визжала где-то в далеком далеке. А она думала: вот сейчас меня убьют тоже, и кто будет выполнять приказы ТЕХ? И еще думала: какой прок от оружия невзведенного? Все равно что от незаряженного.

Не думала, а слышала будто. ЕГО голосом. А посторонний голос сказал:

– Вот сука, хоть бы пискнула! Звука не проронила! Она вообще кто?

***

Из последнего разговора с Перевозчиком:

– Подбор замещающих аналогий происходит, безусловно, на каком-то из подсознательных уровней, ответственных за корреляцию действительного и осознаваемого. Например, я не убежден, что все, что ты видел о Присматривающих, совпадает с действительно имевшим место до подробностей. Что такова обстановка, в которой они встречались, что именно такие у них детали церемониала принятия их Решений. Что даже самоназвание они используют именно это.

– Другими словами, я видел обычное фантастическое сновидение. То, чего не было.

– В том-то и дело, что было! Базис события, на которое я тебя вывел, существовал в реальности – хоть и не люблю я это определение. След взаимодействия сущностей, тем более в одном и том же Мире, вплетен в информполе, откуда, собственно, и извлекается сенситивами с той или иной степенью приближения. Абсолютных соответствий не бывает вообще. Степень приближения и интерпретация – вот краеугольный камень всех и вся предсказаний и прозрений.

– Но не в случае со мной.

– Но не в случае с тобой. Ты знаешь теперь, что твои "накаты", смешанное восприятие, временные "проколы" расторможенного или ограниченного рамками действительности сознания – это та же верхушка айсберга. Кстати, такой огромный разброс качественно разных направлений паравосприятия и сбил меня сперва с толку. Но он же и помог тебя определить. Вторая сторона медали объяснила первую.

– А третья?

– Что – третья?

– Ну, ведь у всех медалей есть и третья сторона. Разве вы этого не говорили?

– Ага, ты берешь реванш. Хорошо, признаюсь. Говорил. Но конечно, это выдумали не мы с тобой – про третью сторону медали. Когда я понял, до какой степени твое влияние распространяется на всех в этом Мире и даже на меня, мне, сказать по чести, стало очень не по себе.

– Я ничего не делал сознательно...

– Перестань. С этим ясно, по-моему. Но я, не понимая того, даже пользовался одно время твоей памятью, когда бывал здесь. Это твое постоянное цитирование откуда-нибудь. Я тогда думал, что срабатывают какие-то мои собственные скрытые пласты, или устроено ТЕМИ, кто меня послал. А было – от тебя, хотя ни ты, ни я этого не ощущали. Уже тогда.

– Мне кажется, следовало сразу говорить со мной прямо. Не прикидываться эмиссаром... чего-то здешнего. Объяснить, рассказать, как рассказали мне перед моим путем за Реку. Я бы понял.

– Неужели? И я получил бы по физиономии гораздо раньше, ты это хочешь сказать?

– Тогда бы не было причины лезть в физиономию.

– Возможно. Но и веры бы мне не было никакой. Убеждают лишь чудеса творимые, я так когда-то сказал. Или тоже не я, тоже ты?

– Аналогии, которые выдает подсознание... Насколько далеко от того, что я видел и где побывал, существующее там на самом деле? Что было настоящим, а что представленным в виде форм и названий, которые я способен понять?

– А вот там все было совершенно конкретно. Ты увидел все так, как есть. Река непреложна, как непреложен дальний путь каждого, кому дано побывать за Рекой и вернуться. Я не мог ничего сказать тебе сразу еще и потому, что не был в тебе уверен. Тебя нужно было срочно убирать на Территорию, потому что искажения вокруг тебя шли чаще и чаще, ты чувствовал и сам. А Страж заметить тебя не мог, и если бы даже получил о тебе приказание, без моего присутствия ничего не мог бы поделать, ведь тебя требовалось и пропустить обратно. Ты, как сущность, целиком принадлежащая своему Миру, Стражу Службы Спасения Всех Миров не подвластен.

– Страж... Что с ней? Она... Ее?.. А Служба – это...

– Ты есть ты. Весь свой Мир на своих плечах. Жива. И конечно, уже не Страж. Просто – человек. Ей повезло. А Служба, я знаю твою неприязнь, можешь не морщиться, Служба – тоже аналогия. Весьма поверхностная, тот, кто это выдумал, поленился подумать как следует. Мы все успели в последний момент: я – распознать тебя и помочь тебе. Ты – пойти и вернуться. И возвратить...

– Перевозчик не обязан был делать для меня так много.

– Главное, как всегда, – устояли Миры. А сколько нужно для этого сделать... Кому-то ведь может показаться несерьезным и незначительным. То ли еще скажут, если узнают. Не терзайся сомнениями, это почти всегда лишнее. Обернись и просто посмотри – разве тебе мало?

Я обернулся и посмотрел. Нет, это было немало. Это было все. Вся моя жизнь. Но обернуться еще надо было себя заставить, хотя я, конечно, знал, что оборачиваться можно.

Опираюсь спиной о твердое и угловатое. И холодное. Огромная скала перегородила узкую щель каменную, и сижу я, как крыса в крысоловке, от колючего камня оторваться не в силах. Только крысы в сужающийся ход вперед головой пролезают, покуда не застрянут, а мне отсюда дорога. Кому конец, кому начало.

Вообще все тут холодное. Все, что есть, хоть и есть немного. Ущелья стены, крошево каменное под ногами, верхние далекие края – справа острый, слева сглаженный. А может, справа сглаженный, слева острый. Путается у меня в голове пока. В себя не приду никак. Миг ведь назад всего Гордееву в морду бил. Там

в своем Мире

а через мгновение уже здесь. Значит, не врал он, когда меня подготавливал? Значит, все и есть так, как он говорил ? Значит, я найду тут кого смогу попросить? Чтобы вернули...

Небо холодное, черное. Откуда же свет? От Луны. Не вижу ее, но знаю, что и она холодная, как замороженный медный пятак. А еще сухо здесь. Будто тысячи тысяч миллиардов лет прах этот на каменном крошеве высушивали. А с ним и самый ледяной горький воздух. Не течет воздух в грудь – прорезает себе дорогу по гортани, бронхам, трахеям. Как ножами, как осколками острыми. Как ущелье это прорезано

Тэнар-тропа

Поднимаюсь. Иду. Грязно по краям тропы, кал окаменевший, мусор, лохмы волос выстриженные. Прямые, вьющиеся, белые, черные, рыжие, седые, младенческие. Густые, как войлок, тонкие, как паутинка. Там, где не втоптаны, в щебень не вбиты, в прах не перемолоты. Неприятное напоминают оттуда, из Мира моего. Ну да я неприятное еще внизу увижу, а здесь всем сюда попавшим по пряди волос отстригают. Положено. Сразу возле перегородившей скалы.