Текст книги "Орфей"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

И был гость совсем новый. По поведению знакомцев-"психологов", по тому, что нового гостя сопровождали сразу трое, без труда можно было догадаться, что этот – из начальства и немалого. Появилось и не оставляло ощущение, будто где-то уже видел плотного, как налитого отчетливой физической силой мужчину лет сорока пяти с небольшим. Гладкое лицо, глаза-буравчики, немодные полубачки, зачес на плешь. Несмотря на чуть-чуть кажущуюся грузность, движения – как у шарика ртути. Гость был в ярком спортивном костюме.

Получилась немая сцена. Вопреки обыкновению, Сергей Иваныч и остальные встали, вытянулись. Гость некоторое время смотрел прямо на него, оставшегося в кресле, потому что просто растерялся. Один из сопровождающих шепнул на ухо, гость хмыкнул, хрюкнул, сказал: "Ага!" – и исчез за дверью. Следом исчез и Сергей Иваныч, которого поманили чуть не пальчиком. Веня медленно выдохнул.

"На меня посмотрели, что дальше?" – "А дальше то, что ты в телевизор глядишь?" – "Нечасто". – "Вот приглядись повнимательней во время всяких официальных встреч в верхах и выездах в народ. Он там, бывает, мелькнет. Всегда за плечом стоит". – "У кого за плечом?" – тупо переспросил он и понял. "Дошло? Начальник к Эс-Бе-Пе, Управления личной охраны. Самый могущественный охранник в стране". – "Специально, значит, на меня приезжал взглянуть?" – "Значит, специально. Хорошо, довольно на сегодня, расходимся". – "Мелкими группами и поодиночке", – не преминул вставить Вениамин.

Какая была осень! Прозрачная, хрустящая, багряная, золотая, обжигающая, ласковая! Они с Женей поехали на Оку в один из выходных. Шашлык на кусках проволоки взамен забытых дома шампуров, насквозь видимая березовая роща, немудреное вино. Почему он не настоял, чтобы остановиться хоть в каком-нибудь кемпинге, он, привыкший уже отдыхать если не с особенным комфортом, то хоть с элементарными удобствами? Вениамин вообще предлагал дачу. Клязьма, Истра, Руза, Пироговское водохранилище – на выбор, все блага цивилизации плюс стопроцентная природа в двух шагах. Но с Женей это было как возвращение в неприхотливую юность. Поодаль длинно горели три бревна, сложенные в костер-нодью, а они сидели на пороге палатки, и Женя показывала ему звезды первой величины и называла их. Благодаря ей он начал разбираться в звездном небе.

Как хорошо, что есть на свете этом

холмы, курганы и ночные крыши,

и прочие возвышенные точки,

чтоб было, где дышать на свете этом!

Сколько он написал ей стихов, больше, чем писал в семнадцать лет, честное слово! Часто они просто выговаривались, придумываясь прямо на ходу, лились, как песня, хотя он все запомнил.

Он помнил ее тело, тонкое и гладкое, крепкое, как ствол молодой березки, и гибкое, как у горностая, по-девичьи угловатое, по-женски щедрое. Он помнил ее тонкие волосы, пахнущие въевшимся степным солнцем, теплые нежно-розовые губы, ровные маленькие жадные зубы, задавленный крик, который рвался из нее и который никогда она не выпускала в самые безумные моменты их любви. И свою сладкую беспомощность от ее заветного "Гарька, мой Гарька"... Она вошла в него вся, разом, как он входил в нее разгоряченной плотью, она запечатлелась в нем, как моментальное фото, как сто тысяч лет назад вырубленный рисунок в скале, как человеческая тень на стене после термоядерной вспышки. Другое дело, он, оказывается, мог думать об этом только в своих снах, да и то пришедших не по его воле...

А свой вопрос Сергею Иванычу, Анатолию и Вениамину он задал. Начал-то с разговора о судьбе рукописи "Министра..." и так далее. Вообще о собственных перспективах. Почему повторяются тесты. Что, черт возьми, они означают. Будут ли новые темы с обеспечением информационных проработок, как в предыдущий раз. Ему, в конце концов, надо со своим издательством решать работает он для них дальше, нет? Шутки, что ли? Квартира за какие заслуги? Это ж с ума сойти, что за деньги, ему в полторы жизни не отработать. Чего от него хотят, чего ожидают? Только без дураков!

Да, сказано было ему, мы ожидали вашего вопроса. Мы даже не будем говорить, что вы и сами догадываетесь, каков будет ответ, и мы готовы вам этот ответ дать. Но сперва подумайте, ведь последующие наши взаимоотношения перейдут в иное качество. Добровольный участник эксперимента – одно. Сотрудник специального федерального учреждения – другое.

Он послушно подумал и спросил, в чем они видят принципиальную разницу, если ему придется делать то же самое, что он делает сейчас. "Ни в какие сотрудники я не набиваюсь. Я просто прошу, чтобы мне объяснили суть происходящего".

Разница в степени ответственности, отвечали ему. Становясь посвященным, вы автоматически переходите в иной статус. Может быть, "сотрудником" – это не совсем корректное определение. Но у вас появляются возможность и право требовать. Начиная с соблюдения режима секретности и заканчивая обязательной работой над заданиями. Пока вы можете отказаться.

Он отметил про себя это "пока", вслух же выразил недоумение: мало ли того, что он подписал? И вообще неужто, чтобы получить информацию о самом себе, он должен становиться сотрудником чего бы то ни было? (Задело это его – "сотрудник".)

Дело не в статусе вашем персональном, а в характере информации. Существуют разделы сведений, выходящих даже за рамки государственной тайны, одно приближение к которым обусловливает совершенно иные формы взаимодействия между приблизившимся и теми, кто этими сведениями уже обладает.

Но речь-то касается его самого?! – возмутился он.

А это независимо кого. Хоть и самого субъекта.

Впрочем, сказали, не расстраивайтесь, с вами мы недостаточно понимаем суть. Этот разговор вообще стал возможен потому лишь, что есть решение попытаться разгадать ваш феномен совместно, общими усилиями. "Возьми домой, – сказал посерьезневший Веня, протягивая дискету, – подумай спокойно, легче будет ориентироваться в наших проблемах. Они ведь теперь общие, твои личные – и наши, и ты всегда будешь чувствовать поддержку. Как сейчас. Вообще, меньше волнуйся, взгляни отстранение. Ведь, помимо всего прочего, это еще и какой сюжет, а?"

В обстановке дубового гарнитура своей новой квартиры, за массивным письменным столом, он включил перевезенную сюда верную "четверочку", поставил дискету и убедился, что да, сюжет есть.

Анализировалось шесть позиций, пять из них те, что он показывал, раскрывая Сергей Иванычу, Анатолию и Вениамину свой Метод. Формат анализа: название, аннотация нужных моментов, сопоставление написанного с реально случившимся. Приводились документы: состоявшиеся рождения и смерти, женитьбы и разводы, заведенные уголовные дела, официально зафиксированные чрезвычайные происшествия и даже сводки погоды.

Пример. "Каникулы в октябре", давняя вещица, и думать забыл, действие происходит в музее деревянного зодчества Ново-Иерусалимского монастыря. Большая стрельба. Как полагается, с впечатляющими сценами, красивым пожаром. Справка: в год написания – повтор в реальной жизни. Стрельбы было поменьше, а пожар – в точности. Более того, описывая, автор вспомнил, как в восемьдесят седьмом провел осень примерно в тех краях, и за весь золотой октябрь не случилось ни капли дождика. "Абсолютный рекорд, который не может быть перекрыт, а только повторен". Очень понравилось определение из тогдашней метеосводки, и под него была придумана погода. Справка: в осень, наставшую вслед за летом, когда было написано, весь Истринский район заливался и гнил, а вокруг города и храма над изгибом реки тучи лишь ходили, не роняя ни капли, и солнце показывалось каждый день. В храме отслужили молебен.

Пример покруче. Прямо скажем, вспомнить нелегко. Рассказик из разряда "страшных". Вообще-то на малые формы спроса никакого, но один дружочек, раскрутившийся с собственным еженедельником, попросил что-нибудь поострее и короткое. Потом кто-то из знакомых, тот сноб из особняка, сказал недоуменно: "Что это тебя, старик, на чернуху-то потянуло?"

Ну, да, да, пользовался он своим Методом, и девчонку ту с парнишкой, что в рассказике попали в лапы одуревшей от алкоголя и шмали стаи малолеток, взял с румяной парочки, что жили двумя этажами ниже, встречался он с ними частенько, делал ручкой: "Салют, молодежь!" Задумав написать, отложил ежедневные свои страницы, работал тридцать восемь часов подряд на коньяке и сумасшедшей крепости кофе; никогда так больше не делал и рассказик, отдавши рукопись и получивши свое, никогда не перечитывал. Справка: выдержка из сводки криминальных происшествий по городу, выписка из протокола осмотра места преступления. Все совпадало: время, место, жертвы, обстоятельства, – все. Спасибо, перечислений следов пыток не приложили, подумалось. Надо же, а он считал – переехали, и все. И разговоров во дворе никогда не слушал... Зачем ему дали все это читать?

Как водится, на столе появился коньяк. Из оставшихся позиций (еще повесть, два коротких романа, рассказ) особо страшного ничего не было. Зато было фантастическое.

"Смотрите, это он!" Ерундовая, но забавно состряпанная чепуховина про то, как возведенные людьми дома, проложенные дороги и трамвайные линии, канализационные трубы, электрические и телефонные кабели вдруг сговорились и начали людей от себя выживать. Начальный импульс, как он теперь мог припомнить, пришел ну совершенно случайно. Проезжая как-то вечером на такси, взглянул на отдаленное мерцание огоньков в огромной спальной застройке Северного Чертанова. Вдруг представил, как будет, если это начнет включаться-выключаться само. Дома додумалось, дописалось. Что поразило: делалось-то, что называется, по мимолетному движению души, "просто так", не для "семечки", которой в тот момент был занят. У "семечек" вообще свои, очень конкретные законы, для них такое не годится. Поэтому бросил в кипу копящейся внизу шкафа макулатуры. Справка: в тот же месяц того же года, когда это написано, один из районов Москвы был охвачен небывалой активностью "игривых духов". Да не весь район, а буквально несколько корпусов между Сумским проездом и Балаклавским проспектом, что видны из проезжающей по Балаклавскому машины. То есть именно Северное Чертаново. (Подтверждение: статья в "АиФ" № 34 от 17-23 августа, например. Тогда это, разумеется, прошло мимо него.) Пик полтергейста длился не более суток, но люди покидали, либо, наоборот, не имели возможности покинуть свои взбесившиеся квартиры, доходило и до этого, так был силен.

Короткие романы относились к "семечкам", вышли под одной обложкой, не переиздавались. В тех тестах "совпадений" тоже хватало.

Шестой позицией был рассказ "Постскриптум", который он "психологам" не давал и о котором не упоминал даже. Ему ясно показывали, какого уровня контроль за ним установлен.

Уровень коньяка в бутылке стремительно падал. Выводов в анализе не содержалось никаких, но то, что "сбываемость" может проявиться в любом масштабе, в любых направлениях и не зависит от судьбы единожды написанных им слов, лежало просто на поверхности. Да и сама подборка вряд ли была случайной. Ему ненавязчиво предлагалось продолжить разговор.

Он заставил себя вернуться к "страшному" рассказу. Черт побери, но ведь у него есть и другое! Отчего не сбылись счастливые воссоединения (рассказ "Далеко ли, близко ли"), сложные, но решаемые в пользу любви жизненные ситуации ("Свечи, свечи...", "Три дня за свой счет"), лихие и напряженные, но не плавающие в потоках лишней крови детективы ("Частное определение", полуфантастическая, с сюрным названием повесть "ЦЦМ")? Да просто милые картинки – "Рябиновое вино", "Цветение дуба", "И иже с ним"? Может быть, сбылось что-то, а ему сейчас не дали информацию? А может быть, дело в Методе? Страшно. Но он же просто работал за кусок своего хлеба, разве не так? Разве он виноват, что на воцарившемся рынке-базаре ему ради прокормления приходится производить то, что вы купите? Покупаете ведь? Охота до "горяченького"? Разве мог он предположить? Мог знать? Кто бы мог?

Но нет, нет, эти самооправдания жалки. Что там Сергей Иваныч, Анатолий и Вениамин говорили?.. Ладно, он спросит. Все ему скажете. "Психологи" они, как же. Он понимает, не совсем дурак-то. Нет, погодите, сейчас он все объяснит. И себе, и всем. Художник суть лишь проводник витающих идей. Вселенских образов. Воплотитель их в понятные и близкие окружающим формы и сам не властен перед давлением идей, требующих воплощения. Время, значит, такое, что вот эти идеи витают, и пусть "психологи" никакие не вкручивают ему про подсознательную предрасположенность. Вот так. Скажите спасибо, что чего-нибудь по-настоящему кошмарное вам не написал. Что мой Метод для простых "широких читательских масс", чтобы понятно вам всем было без дополнительных разъяснений. А то могу. В стиле Кинга. Не сейчас, потом. Завтра. А коньяку хватит. Тем более что все равно ничего не осталось. Вот дьявол, сколько ж написанного-то уже, весь низ шкафа забит. Что, если?..

На следующий день Сергей Иваныч, Анатолий и Вениамин участливо предложили перенести продолжение беседы на более удобный срок. Он настоял. Тогда все перешли в "чайную" комнату, где заботливый Веня тут же соорудил ему кофе, в котором было гораздо больше коньяку. Говорили совершенно открыто.

"Мы никак не можем нащупать хотя бы кончик нити. Что происходит? Ты предвидишь будущее или его конструируешь? Не убеждены, что существует однозначный ответ. Ведь всякий раз даже просто задумываясь, так сказать, вперед, мы начинаем в определенном смысле будущее создавать. Намечать свои действия, поступки, варианты чужих".

"Сергей Иваныч, не пудри мне мозги. Речь идет о прямом физическом воплощении идеи. Всякой идеи, не всякой? Что там, по вашим тестам, вы обобщали?"

"А не хрена там обобщать. До сих пор слишком много неучитываемых параметров. Время экспозиции – непонятно. Область наибольшей сбываемости от чего зависит? От личности, которую ты описываешь, от глубины проработки деталей? Что сбывается с наибольшей вероятностью – ситуации, судьбы, мелкие события? В какой области? Что важнее – форма, в которой ты пишешь, или внутренний твой личный порыв, который позволяет выбирать форму произвольно? Произвольно ли?"

"Как будто я это знаю. А если на самом деле совпадения? Семнадцать раз подряд "зеро" в рулетке?"

Сергей Иваныч, Анатолий и Вениамин переглянулись.

"Да нет. Вот совпадения – точно нет. Столько нулей нету, чтобы вероятность выразить".

"Зачем заставили писать роман? Форма глобального теста? В максимально развернутом виде?"

"Это нет. Понимаешь, надо было попробовать..."

"Не крути, Анатолий, не крути. Квартиру мне за это подарили? Так ведь не вышло же ничего, я пытался следить. Кое про кого из действующих лиц просто понятно было, о ком речь. А они все живут и здравствуют. По прессе если судить. Например..."

"Так то по прессе, – не дал назвать вслух Вениамин. – Не всему написанному верь. На заборе – что? А там – что? С чего ты взял, что ничего не вышло? Очень даже вышло, просто не совсем то, что могли бы ожидать мыслящие сугубо прямолинейно. Квартиру... Квартира – что. Вот погоди, попробуешь еще разок..."

"Экстраполировать? Экспраполяторы – это совсем другие звери..."

"Создать. Хватит за слова прятаться. Создать. Назовем вещи своими именами... погоди, Сергей Иваныч, каждый имеет право на свое мнение. У меня – такое. Теперь Игорь полностью в курсе. Раньше-то его использовали, что называется, "втемную"..."

"Втемную" они меня использовали. Да вы вообще понимаете, чего от меня хотите?"

Они снова переглянулись.

"Мы-то понимаем. Понимаешь ли ты?"

Было еще много слов. Вопросов и ответов. Размышлений и обещаний. Коньяк. Глубоких проблем и развернутых горизонтов. Осознания ответственности. Коньяк. Откровенных признаний, посвящений и тайны, анекдотов из жизни "кругов". Сильный коньяк.

"Завтра получишь вообще всю распечатку, что мы по тебе суммировали. Венька сделает. Сделаешь, Веник?"

"Яволь, Сергей Иваныч!"

"Хотите, все архивы свои отдам? Весь низ шкафа – выгребайте! А еще есть у меня такая зеленая тетрадочка... Там – вообще мрак. Дать?"

"Дать. Вообще-то мы уже... но все равно дать. Добровольная выдача... чистосердечное признание..."

"Анатолий, тебе хватит".

"А мне, Сергей Иваныч?"

"Тебе – всегда. Что пожелаешь. Веник, обеспечь!"

"Сергей Иваныч, яволь!"

"А чего этот-то заходил? Тогда. Самый могущественный. Чего надо было?"

"Ему тоже интересно. У него в штате пророки есть, а вот таких, как ты, еще нема. Вот он и взглянул... А кто это мне работенку делает, кого это мне милостью оделить?"

"А я делаю? Что я сделал? Это он меня оделил?"

"Нечего романы писать. Конечно, он. Веник, где его книжка выйдет, тираж какой? Где ты там разместил? Не слышит Веник. Ну, работнички... Значит, договорились. Завтра беремся за твой архив. По каждому листочку справочку нарисуем – когда, как, по какому поводу, с какой целью. Глядишь, вытанцуется что..."

"По последней, Сергей Иваныч?"

"По последней, Игорек".

Назавтра никаких работ не было.

(Я наверное, перевернулся в этот момент. Знаете, на другой бок, и сон, как бы прерываясь, начинается не прямо с той же точки, а чуть дальше, хотя общая канва событий сохраняется. Вот теперь я видел – мне показывали? – то, о чем знал, что оно было, но никогда не мог восстановить в подробностях. Не мог, не хотел, не в состоянии, не в силах, – неважно. Главное, эта, последняя, часть моего общения с "психологами" из НИИТоВ все годы, что я прожил вдали от людей, оставалась для меня единым темным пятном, в которое я вглядываться не смел. Инстинкт самосохранения. Я бы с удовольствием от него отказался, но он был сильней. Как выяснилось, даже кое-что более серьезное, чем какой-то инстинкт. Но это стало ясно позже, а сейчас ведущая меня рука просто добывала из моей перекрытой памяти то, что ее интересовало, и мне приходилось смотреть заодно. Однажды я обманул ведущую руку, теперь она брала свое. Тож на тож.

Конечно, я перевернулся. Да так, что упал, не проснувшись, на пол. В обычных обстоятельствах я сплю довольно чутко, но тут...

Я только не могу понять, как у меня получилось доползти во сне до порога и, опять-таки не просыпаясь, биться об него так, что Бледному потом пришлось накладывать тринадцать швов. Одна ранка загноилась, вспухла, и теперь поперек лба у меня очень заметный шрам.)

Женю хоронили в закрытом гробу. Для идентификации поднимали медицинские справки, карты. О количестве и состоянии зубов, пломбах, что-то такое. Впрочем, так делалось для них всех, кто оказался в том автобусе, все тридцать человек, кроме водителя. Водитель после столкновения успел выскочить и добежать, воя, до обочины, это видели все свидетели. Он сгорел уже там. Его специально опознавать не требовалось.

Но боязни огня почему-то не возникло, отношение осталось прежним. Не было и ненависти. Идя за гробом, даже прикуривал... кажется. Или нет? Нет, наверное, нет. Нельзя же. Да и не курил же еще тогда. Вениамин шел справа. Один из помогавших вытаскивать гроб из автобуса, ставить на каталку с рукоятями, нести до могилы, – это был дюжий парень, попадавшийся на глаза в самолете, когда летели с Женей в гости к ее родителям. А вот почему родителей не было на похоронах?

Веня шел рядом, мелькали Анатолий и Сергей Иваныч. Да-да, он теперь вспомнил, они его даже пускать сперва не хотели. Сергей Иваныч распекал Веню, не уследившего, как позвонили из милиции: такая-то по этому адресу? А вы кто ей будете? Ну, так что, товарищ муж, давай соберись. На восьмидесятом километре Ярославского... сегодня в тринадцать тридцать... междугородный от Сергиева Посада... уцелел, потому и позвонили...

Странно, что в этом огненном ужасе уцелела сумочка с документами. Или, может быть, он все-таки не видел, как Сергей Иваныч кричал Вениамину страшным голосом: "Ты соображаешь, какой у него сейчас будет сдвиг?! Ты понимаешь, чего он может попытаться с собой сделать?! Кто отвечает за изоляцию и охрану?! Что от него теперь дождемся?! Твою!., тебя!., ты!.."

Нет, он не видел, не мог видеть. Ведь это происходило даже не в здании в Балакиревском переулке, а где-то за Полежаевской, в большом квадратном доме за забором и без вывески. Откуда ему знать, что тут – НИИТоВ, главное здание, ВЦ, многое другое. Почему же он так уверен?

Веня идет рядом. Он теперь вообще не отходит ни на шаг... Ты держись, держись. Мы все возьмем на себя, все сделаем, сделаем. Только Троекуровское, не Кунцевское, ладно? Но все же – черта города. А почему Сергиев Посад? Ах, на службу в Лавру, ну да, ну да. Но ты держись, держись. Родителей? Да, не успели, не успели. Ты держись...

Он спокойно относится к огню, но сами понимаете, какая может быть кремация? Второй раз – это уже чересчур.

(Итак, дано. "Бриллиантовый беглец", литературный сценарий. Главная фигура – молодой человек, ничем особенно не примечательный, средний во всех отношениях. Время и место действия: Россия, наши дни. Суть интриги: на молодого человека, среднего во всех отношениях, сваливается многомиллионное наследство в Штатах. Разумеется, со всех сторон начинается немедленный нажим – от бедных и богатых родственников, чье богатство в сравнении с обрушившимися деньгами просто пшик, до криминала. Энергичная закрутка, интригующая, детективная, давление начинается еще до того, как герой узнает причину. Узнав, желает выехать, чтобы вступить в права наследства за океаном, но ему чинятся разнообразные бюрократические препятствия. Понятно, и тут не обошлось без мафии на уровне службы безопасности. Молодой человек становится точкой скрещения интересов самых разных сил, каждая из которых заинтересована равно в том, чтобы он достался ей и не достался конкурентам. Речь о слишком больших деньгах. Ряд его приключений, бегства то от одних, то от других. Преследователи идут по пятам, в целях устрашения уничтожая всех, кто дает герою приют. Его самого не трогают, так как он нужен живым. Линия старого товарища покойного отца молодого человека, который занимает немалый пост в ФСК. Герой обращается к нему с просьбой о помощи, однако выясняется, что старый товарищ имел к гибели отца героя самое непосредственное отношение. Кроме того, он – из старых коммунистов и к идее отъезда относится отрицательно. Героя "подставляют", вешая на него убийство его собственного приятеля (работа мафии), и в игру включается криминальная милиция. Бывшей жене героя, которую он до сих пор любит, устраивают автокатастрофу, о чем сообщает глубокий телефонный голос, периодически появляющийся за кадром. Единственный защитник – специально прибывший из Штатов адвокат-душеприказчик, которому по завещанию надлежит охранять права наследополучателя. Затравленный герой уже не верит и ему. Заключительная сцена на Садово-Кудринской. Промозглым утром герой стоит на противоположной стороне перед американским посольством и держит, как вымпел, номер "Ньюсуик", где опубликована статья о нем и помещено его фото семилетней давности с комсомольского билета. С одной стороны к нему приближается "Линкольн" со звездно-полосатым флажком, с другой – несколько черных "Волг", из переулка, визжа покрышками, выворачивают бандитские иномарки, и все это наблюдают из окна посольства два джентльмена, изредка перебрасываясь отдельными выражениями с тягучим техасским выговором, остающимися без перевода.

И все! И никого он не брал за фигуры для описания, никаких знакомых людей. Себя он воображал главным героем, себя. Только описаний в сценарии не требуется, это вам не художественная проза с лирическими отступлениями. Тут все жестче, активнее. Пришел, ушел, прыгнул, выстрелил, побежал. Бывшую жену, которую убили, полностью выдумал. Ни с одной из своих бывших ни столечко не взял. И уж тем более не с Жени.

Все выдумал. Междугородный автобус из Сергиева Посада, шальной бензовоз, тридцать пассажиров с тридцать первым шофером, Ярославское шоссе, восьмидесятый километр, телефонный голос. Все только выдумал и написал. Он. Ситуацию, антураж для триллера. Если б еще работал на заказ, а то же так, попробовать. Для себя. Вот именно. Для себя.)

Под дождем он бросил в могилу горсть глины. Руки были как деревянные. Про "Бриллиантового беглеца" он думал раньше, не сейчас. Когда идут за гробом, мало о чем думают. Он повторял про себя одну-единственную фразу: "Не сказал".

Свои лежащие по ту сторону понимания Тогда и еще о зеленой тетрадке вот что он от Жени скрыл. Не сказал ей. Не сказал. Не сказал.

"Кому не сказал? Что?" – спросил находившийся рядом неотлучно Вениамин.

...А потом его начали уговаривать. Он на все отвечал: "Нет". Вениамин предложил на время поселиться у него. "Нет". Сергей Иваныч предложил поехать на любой курорт, отвлечься. Любая точка на территории страны и почти любая – планеты. "Нет". Анатолий осторожно поинтересовался, намерен ли он... "Нет. Совсем нет. Никогда".

"Хорошо, конечно, мы поговорим об этом позже". – "Мы не поговорим. Нет". Последнее у него хватило ума не произносить вслух. Он также заверил, что понятные опасения, будто он намерен что-то сделать с собой, напрасны. "Нет". Думал он, как ему теперь следует поступить, всего несколько минут, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы содержимое бутылок из бара вылилось в мойку. Правда, он не спешил, ходил за бутылками в комнату по одной. Удачно, что многое после недавнего переезда осталось нераспакованным. Книги, например. Больше-то его ничто и не занимало.

А все-таки один раз заехать на Балакиревский его уговорили. Зачем он согласился? Это ничего не меняло. В те дни он многое делал, сам не понимая зачем. Они, верно, не ожидали такой его уступчивости. И приехал он сам, своим ходом. В его сознании отложился только момент собственного решения: да, заеду, – и вот он уже входит, привычно предъявляя пропуск, который у него не удосужились отобрать. А сколько времени прошло между решением и приездом, он не понимал. Могли быть часы, а могли быть и сутки, несколько. Его, конечно, "вели", но в самом здании, в рабочей и "чайной" их комнатах на третьем этаже, произошла накладка. Он услышал что-то, относившееся к нему, но для его ушей не предназначавшееся. Два голоса спорили, один предлагал консервацию, другой – более радикальные меры. Какие? И что такое "консервация"?

Он вошел, ему обрадовались, непонятный разговор тут же оборвался. Но кто с кем говорил? В рабочей комнате, отчего-то перегороженной тяжелой портьерой, были только двое – Сергей Иваныч и Анатолий, но их голосов, подходя, он не слышал. Портьера колебалась, как от несильного, но постоянного сквозняка. Кажется, он спросил, для чего его так настойчиво просили приехать. В ответ услышал какие-то невнятные объяснения, снова просьбы и уговоры. "Тогда я пойду. Совсем. Я не приду сюда больше". Портьера колебалась от несуществующего ветра. За ней кто-то был. Или что-то. Из-за тяжелой ткани лились невидимые волны. Обволакивающие. Завораживающие. Как паутина, слой за слоем, и он был мухой в клейких нитях. Зачем, почему он пришел сюда? Он ведь уже решил, и это не изменишь. "Погоди, Игорек, посиди. Посиди, посиди, посиди. Вот чайку. Чайку, чайку, чайку. Вот сигареты. Сигареты, сигареты, сигареты". Самая обыкновенная пачка "Столичных". На дальнем краю стола, и она вдруг приковала взгляд, да так, что не оторваться. Портьера колышется. Волны из-за нее. Вдруг по комнате запах... трудно определить. Не неприятный, какой-то несовместимый со всем привычным. Он вдохнул его полной грудью. Сергей Иваныч и Анатолий куда-то исчезли. Волны. Портьеры. Пачка "Забудь. Забудь-забудь-забудь... Ничего. Ничего-ничего-ничего... Забудь". А он все сохранил. Только без посторонней помощи вспомнить не мог. Но ведь это и милосердно тоже, правда?

Алкоголик, у которого он купил паспорт и военный билет. Странный алкоголик, как удачно подвернулся И при переезде туда, далеко, в лес, так случалось, что ему помогали. Кто? Прохожие. Первые встречные Мужики-калымщики, готовые всегда подшибить деньгу. Он отдал все.

Вот дом в лесу он нашел сам. Давно еще. Дом, который Дом. Еще в начале лета слышал о нем от какого-то приятеля. Услыхал, что продается, не забыл Пригодилось.

Годы одиночества Тишины. Покоя, который приходит через добывание трудной пищи. Звенящая пустота внутри, которую теперь нельзя было заполнить работой, постепенно начала наполняться этими странными явлениями. Он не пытался осмыслить. Он просто погрузился в них Дом, ставший Домом, потихоньку прокрадывался в него, и чувства протеста не возникало.

Тишина. Покой. Отсутствие воспоминаний. Радуги над малинником. О, Эжени. И появился Гордеев.

***

В темноте я не мог понять, почему лежу на твердом, а голова в липком и холодном. И болит. На суровое похмелье похоже не было, я быстро сориентировался. Вода текла еще хуже, но кое-как я кровь смыл, хотя она продолжала сочиться. Простыни в Крольчатнике хорошие, льняные, не разорвать. Об аптечке я вспомнил уже с навороченными на лоб полосами материи. Свет тоже еле горел. Впрочем, свет-то... Из кабинета я потянул пачку листов. А попробуем. Быстро заправил листок в каретку, передумал, стал писать от руки. Грифель обломился, я схватил второй карандаш. Вот. Страница кончилась, оборвал посреди фразы. Сойдет и так. Сложил, сунул в нагрудный карман. Да! Рубашка-то моя джинсовая, которую Правдивый разорвал, – новее нового. На полочке лежала, отстиранная, свежая, без следа штопки. Может, не та, просто такая же? Да нет, та. На пуговке одной царапина заметна, давняя. Я хихикнул, выходя. Что там у алжирского бея под носом? Шишка?

Этот костер я не хотел затягивать, бросать листики по одному. Ахнул всю пачку и только шевелил кочергой, прихваченной от печки в чулане. Бумага то разгоралась, то гасла, пятно от костра прыгало по дощатой стене.

Я не увидел их. Как они подошли из темноты. Ксюха, кутающаяся в шаль. Сема с Наташей Нашей. Кузьмич и сладкая парочка – Ларис Иванна бок о бок с Бледным. Видимо, шемаханская царица опасалась разгуливать под открытым небом без своего живого якоря, ведь у нее случаются рецидивы. Когда я закончил перевязку – все текло, не хотело останавливаться, – они уже окружили костер, а Сема, усадив Н.Н., волок обрубок соснового ствола. Ксюха подкинула сухих веточек. Треща, огонь разгорался.

– Значит, так. – Наташа Наша сбросила с плеч Семину лапу, встала, освещенная костром, засунула ладошки в узенькие карманы спереди джинсов, посверкивая очками:

– К сведению не присутствовавших на обеде и не явившихся к ужину. В обед уже не было никакого соответствия между заказанным и оказавшимся на столах. Всего гораздо меньше, пища сомнительной пригодности, горячего нет.