Текст книги "Орфей"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Что говорить, вечерняя работа его увлекла. Он в шутку называл ее "второй сменой". Но он ни на минуту не забывал и о зеленой тетрадке и трансцендентных Тогда. Он отдавал себе отчет, во что эта его работа может вылиться, если только представленные ему персонажи имеют реальных прототипов. И все равно писал страницу за страницей. Кто-то на них кончал жизнь самоубийством, кого-то арестовывали, кто-то благополучно скрывался, спасался пластической операцией, перекидывал астрономические суммы через свободные экономические зоны и оставался жив с осевшими деньгами на анонимных счетах. Кабинет министров трясся, летела чехарда замен – и все это с именами, персоналиями, пусть не слишком узнаваемыми, но подробными, подробными!.. Это было невероятно интересно.

И одновременно в газетах, теленовостях он искал подтверждений, что вот оно, начинает происходить, сбываться! И не находил. Как-то все было не то. Он не унывал. Он даже был рад, что его подозрения и о себе, и о тайной цели собеседников-психологов не подтверждаются. Он ничего не говорил, намеком не обмолвился перед ними о тетрадке и Тогда. Но почему-то был уверен, что они знают. На него очень подействовали мельчайшие подробности из жизни предложенных персонажей. Уж если знают про такого ранга людей... Зато получался очень лихой политический детектив. На самом родном материале. Он-то ведь знал, кто сейчас и что пишет. Такого, что выходило у него, – ни у кого пока не было. Тут уж, в свою очередь, он утверждал со всей ответственностью. Если на что-то, на кого-то он там и повлияет, так ведь правды никогда ему не узнать, и в его жизни ничего не изменится. Да?

Он был совершенно прав, рассуждая так. Роман "Министра обороны расстрелять!" был написан. Он, кстати, просто рот раскрыл, когда стали настаивать на таком названии. "Ребята, я вообще ничего не понимаю, – сказал он. – Вы ж от него кормитесь, он, значит, и музыку заказывал, а это – как же?.." – "Ну, вы же сами писали, – опять объяснял терпеливый Анатолий. Там же и главная идея-то, что это – чудовищная провокация. А заглавие просто ход. Да и ярко, коммерчески, кто поспорит?" Он не спорил. И ход был, и весь роман, собственно, на ту же тему. Он просто получил свою пачечку банкнот с изображением Бенджамина Франклина, спросил, когда и где роман выйдет и выйдет ли вообще, а может, его хотят положить под сукно ("Выйдет, еще как выйдет, еще, между прочим, от издательства свои законные получите! Вениамин ведет сейчас переговоры сразу с тремя, он, чтоб вы знали, отныне ваш литагент. Не беспокойтесь ни о чем, езжайте отдыхать!"); и они действительно поехали с Женей, потому что работу, которой он занимался по утрам, он тоже закончил и передал в свое родное издательство.

Вообще-то мелковато она смотрелась по сравнению. Роман назывался "Думай только о себе". Главный герой – ветеран ВДВ, сводит счеты за изнасилованную и покалеченную сестру, за посаженного на иглу брата, заразившегося таким образом СПИДом, хоть сам пока не знает об этом. Сколько их, таких историй. Да и деньги не чета полученным. Однако он привык всю работу доводить до конца. Контракт следовало выполнять. Стоя с радостно лепечущей Женей в сутолоке маленького Быкова, он думал, что верно отказался пока подписывать договор на продолжение. Чем весьма огорчил дружочка зав. редакцией. Сказал, что, кажется, женится и поэтому хочет обождать впрягаться.

Они с Женей летели примерно сюда, в эти бескрайние степи и мягкие холмы Южного Урала, поросшие дикими тюльпанчиками и маками-ноготками. Она просто родом была отсюда. Прожили прекрасный месяц, довольствуясь нехитрым бытом ее родителей. Он не переставал следить за газетами, но из всех прилежно публикуемых скандалов так ничего и не вычитал. Когда в начале октября они вернулись в Москву и грянул знаменитый "черный вторник", тот, давний, девяносто четвертого года, с потерянными миллиардами и нажитыми миллиардами, он и не подумал соотнести грандиозный, но все же далекий от себя факт со своим первым написанным по прямому заказу романом.

Оговорюсь сразу – и последним.

***

Я сидел спиной по ходу. Голова не кружилась, обычных шурупов в висках не было. Опять. Как в предыдущий раз. Две ослепительные розовые полосы убегали прямо из-под моих ног и сливались где-то далеко, за шуршаще-горячим горизонтом. Наверное, с момента моего отключения прошло не более нескольких секунд. Даже банка оставалась в руке, не успел выронить. Машинально поднес к губам, допил. Вкусно.

Розовые полосы летели и летели, видимые сквозь днище фургона, и если б захотел, я мог заставить их извиваться. Но я не хотел. Слишком горьким, как морская вода, было бы усилие.

– Заворачивай во двор, – голосом кисло-сладким до ожога приказал молодец в кабине.

– Барин какой, – проворчал шофер в инфразвуковых низах, – как все, десять шагов не пройдет.

– Этот – барин. Ни к чему, чтоб на него пялились.

Оглушительная кровавая Ниагара их голосов затопила меня. А каким принизывающим холодом отдавался непередаваемый рев мотора! И еще прежде чем я ошеломленно понял, что моя синестезия продолжается уже наяву, а не в "накате", что я слышу голоса сквозь непроницаемую переборку, а полосы, которые я вижу сквозь пол, следы шин, они свернули, замедлились, запетляли и стали гаснуть. Я увидел – не оборачиваясь, затылком, сквозь металл! здание, во двор которого мы въезжаем. Человека, ожидающего меня в кабинете на втором этаже.

Вэн катился последние десятки метров. Я изо всех сил пытался собраться, унять бешено колотящееся сердце. Картинка видения угасала постепенно, но быстро. Ничего не понимаю.

Все-таки я успел, и молодец, откативший дверь, нашел меня всего лишь потным, взъерошенным и недовольным.

– Кондишн у тебя, хозяин, не работает, – сказал я. – Спекся в вашем воронке.

– Быть не может. – Он взглянул на выкатившуюся банку из-под "Джин'н'тоник". – Ты в настоящих воронках не катался. Посадят тебя там в "стакан", то-то поопохмелялся бы. На выход, – скомандовал он.

Вэн подогнали к стене из белого кирпича вплотную, но я-то только что видел все здание. Два этажа, один парадный вход с улицы, другой – тот, к которому подвезли меня. Двор, окруженный забором. Улица не улица – малый переулочек. Во дворе несколько машин, есть люди. Напротив пятиэтажный ржавого цвета жилой дом. Меня ждут в угловой комнате двухэтажного здания, у которого окна зарешечены все. Тот же человек ждет, с кем я уже говорил. Через два дома от переулочка у водяной колонки визгливо ссорились две женщины. На одной красный сарафан. На высоте пяти тысяч восьмисот метров над городком (но это не Бузулук) прошла пара "Су-двадцать седьмых". Пилот ведущего – майор. Шлем ему был тесноват, давил. Все, больше ничего не вижу. Кончилось.

– На выход, – напомнил рыжий более нетерпеливо. Подтолкнул меня.

– Ты себе что позволяешь? – Я взъярился. Звенящая легкостью голова была тому виной? Ощущение какой-то собственной огромности. – Я тебе что урка? Куда ты руки свои тянешь? Ты брысь отсюда, чтобы я не видел тебя никогда! Кому говорю? Скройся!

Молодец отступил на шаг.

– Вас доставить требуется...

– Сгинь, гаденыш! Все, доставил, свободен. До семнадцатого кабинета сам дойду. Пшел!

Я взбежал по внутренней лестнице этого казенного здания. В маленьких городках в подобных зданиях располагаются милиция, Управление СБ, вояки. Силовые структуры. Злобу, переполняющую рыжего молодца, я ощущал и без всяких "накатов". Просто всей спиной. Коридор второго этажа был пуст. Стены в убогой фанеровке, окна мало что в решетках, так и мелом замазаны, точно в амбулатории. Я толкнул дверь без стука.

– Личные пожелания учитываются?

– Обязательно. Здравствуйте, Игорь Николаевич. Проходите, присаживайтесь. Что-то вы не в себе, по-моему.

– Вот этого рыжего я больше видеть не желаю. Кого хотите другого за мной присылайте. Я вообще не понимаю ваших нелепых затей. Кем мы считаемся? Арестованными.? Заключенными? Экспериментальным материалом? Кем?

– Погодите, погодите, вы прямо весь на нервах. Что стряслось? Воды, может быть? Чай, кофе, перекусить не хотите? Вас ведь до завтрака вызвали. Могли бы, кстати, не спешить.

– Воды... да. Во рту пересохло. Утро, а уже к тридцати, а? Впрочем, в разгар лета здесь еще и не так... Благодарю.

– Где это – здесь?

– Бросьте.

– Ах, конечно, вы там уже, должно быть, пообщались. Вот сюда стаканчик. Компания понравилась? Так как насчет завтрака?

– Обойдусь.

– И кофе не будете? Так закурите хотя бы. Или у вас там есть?

– И кофе не буду, и курить. Считайте, бросил уже, не надо этих допросных процедур. Из здорового тела здоровую душу вынимать, оно поинтереснее. СПИДом не заболеешь, без перчаток можно работать. В воронке вашем комфортном полный холодильник выпивки – зачем? Для оттяжки по дороге? Сему Арона тем же транспортом до вас возят? Я бы на его месте у Ворот дежурил, чтобы очереди не пропустить.

– Вы говорите неизвестные мне вещи. Игорь Николаевич, мне не нравится взятое вами начало нашей встречи.

– Взаимно. Ладно, черт, второй раз встречаемся, второй раз мне приходится извиняться. Но меня его хамство просто выбило из колеи. Да, я там пообщался. Приятный отдых. Он продолжится?

– Боюсь, пока – да. Как устроились? Жилье, питание, общение? Ваши впечатления, если можно. Буду откровенен, Игорь Николаевич, я рассчитываю на вас. Видите ли, Крольчатник... простите, Территория вашего поселка, контингент проживающих в определенном смысле продолжает оставаться для нас этакой терра инкогнита. Да-да, не удивляйтесь, это так. Вот вы мучаетесь вопросом, что за ведомство проявило к вам интерес на этот раз, да не к вам одному, как теперь убедились. Или несколько ведомств сразу. Меня считаете его или их представителем. Ждете повторения и продолжения на новом витке того, что уже было с вами. То есть новых тестов, заданий, углубленной работы, которая не всегда оказывалась для вас приятной, а зачастую граничила с откровенным давлением...

– Работа была приятной. Знаете – результат ничто, процесс все.

– Мне понятно ваше возмущение...

– Это я тогда возмутился. Сами посудите, Россия – и права человека? История не та у любезного Отечества.

– Ну, не стоит так уж. Если я скажу, что ничего такого опасаться не стоит? Что от вас действительно ничего требовать не собираются? Ничего такого, что было тогда?

– Значит, потребуете чего-то нового. Гордеев тоже пытался мне вкрутить, будто поездка его ко мне не санкционирована, как он выразился, и просил вообще рассматривать его как частное лицо. Не объявился он, кстати?

– А что он еще говорил, Игорь Николаевич, припомните. О вас, о себе?

– Говорил, что не имеет никакого отношения к любой организации, которую я только способен вообразить.

– А вы ему что?

– А я сказал, что поглядеть надо, у кого из нас с фантазией туго. Но вы не ответили. Что с ним? Он появится?

– Почему вас так интересует его судьба?

– Хорошее дело, сами ж сказали, что он – теперь моя последняя надежда и опора. А без него гнить мне в Крольчатнике до конца дней. Чего за Крольчатник извиняетесь? Милое словечко, да и суть отражает. Кто выдумал? Когда?

– Кто-то из ваших. Давно. А Гордеев в команди ровке. Такое вот спешное, срочное ему задание было от начальства, никого в известность поставить не успел. Появится.

– Так все-таки, кто мы там? Зачем? Предположим, от нас даже ничего не хотят. Я, правда, не верю, так Гордееву и сказал. К чему тогда все? Не проще ли нас – в расход? Можно даже не очень сердито, но уж дешевле будет, точно. Что вы хотите от меня лично?

– Вот что, Игорь Николаевич, придется с вами начистоту. Насколько мне известно, ваш Крольчатник – проект самого Гордеева. Он все держит в своих руках. НИИТоВ, чьи люди работали с вами в девяносто четвертом, не единственная и далеко не самая серьезная из "крыш", благодаря которым он сумел развернуть свою деятельность. Центр нетрадиционных технологий, Институт информатики, технологий и экономики Академии оборонных отраслей, параллельно – ветвь Минздрава, что занимается специсследованиями. Параллельно – еще не знаю что. В чрезвычайно немногочисленных зафиксированных упоминаниях Крольчатник проходит как "Объект-36", все.

– Мне говорилось только о военных... да вы знать должны.

– В общем, так оно и есть.

– Все равно. К чему столько "крыш"? Понезаметнее надо быть, если хочешь чего-нибудь провернуть. Лезть будут всяко, разные начальнички-то. Результатов каких-нибудь там требовать, отчетности в расходовании средств, проверки журнала прихода-ухода...

– Вы смеетесь?

– Я недоумеваю. На кой мне, простите, всю вашу кухню знать. Почему вы передо мной расстилаетесь? Мне-то – к чему?

– К Гордееву никто никогда не лез. Вот не лез – и все. "Объект-36" жил себе потихоньку, и существует версия, что до этого проекта имелись аналогичные. Я ведь почему вам так подробно говорю. Вся эта информация есть результат нашего собственного расследования за последние три недели. Когда вы в сосновом лесу отдыхали.

– А, так вы не по Гордеева команде. Вы – люди сторонние. Ждали своего часа, дождались, теперь шуруете вовсю, а я вам нужен, чтобы настроения Крольчатника разведать. Разнюхать. Я там пока на новенького, они мне не очень-то родные, братцы-кролики. Догадался?

– Даже скорее, чем можно было ожидать. Ликвидировать "Объект-36", пока мы не разберемся, для чего он создавался, никто не собирается. Да и после того, как суть станет ясна, сворачивание вряд ли произойдет. Вынужден вас огорчить.

– С вашей подачи мне устраивают в коттедже провокации? Проверки на вшивость?

– Ничего не знаю. Расскажите.

– А...

– Расскажите, расскажите.

– Не буду. А почему – "тридцать шесть"? Тридцать шестой, что ли? По счету? Однако немало.

– Игорь Николаевич, я повторяю, пока что практически весь проект для нас – одно сплошное "белое пятно". Как, собственно, и сама территория вашего, м-м...

– Крольчатника, Крольчатника. Погодите, но должны же быть данные на нас, каждого, кто привлечен. Пусть неизвестно, как его собирались использовать, но хоть причину-то появления в Крольчатнике вычислить можно. Аналитики вы или солдафоны? Черт, я, кажется, опять хамлю.

– Кажется.

– Заметьте, я не спрашиваю у вас ни о ком из остальных.

– Да я бы и не сказал, другими занимаются другие. А что, вы между собой не делитесь?

– Да не особенно, признаться.

– Игорь Николаевич, я вернусь к тому, с чего начал. К проблеме эффектов самого проекта "Объект-36". В целом. Артефактов море, приведу один. Все места предыдущих дислокаций "Объекта" ныне представляют собой энергетически "пустые" зоны. В них отсутствует излучение живых организмов. Точнее, не отмечается, поскольку по выходе из такой зоны биополя фиксируются вновь, правда, с незначительными отклонениями. Остается лишь винить приборы, потому что кто или что может вдруг биополя отключать? Там прекращают действовать биолокационные методы – от простых "рамок" до приборов из оборонных разработок, того же, например, ИИГЭ, который я упоминал. Аномалии напряженности магнитного поля – в смысле отсутствия в тех точках какого-либо вообще магнитного поля. Реликтовое излучение Вселенной там невозможно выделить. Не из чего. Космические лучи туда не залетают, такой вот парадокс. Или же стороной обходят, что вероятнее, так как на границе этих "пятен" – что я, "пятнышек" – концентрация повышена.

– Солнце-то хоть над теми местами светит, или и того нет? А при отсутствии магнитного поля растения должны очень быстро хиреть. Насекомые разбега...

– Вот. Поняли наконец. Хиреют растения. Покидают насекомые, не селятся птицы.

– Дрова не горят, вода не течет, твердь раскалывается. А все из-за нас.

– Светит, течет, горят, не раскалывается. Пока. Причем, заметьте, все невидимые глазу побочные эффекты проявляются лишь потом. При перенесении "Объекта" на следующее место. Если таковы побочные, какие же должны быть основные?

– И я должен об этом написать? Не буду. Вот не буду, и все. Нет, и точка. И потом, не валяйте дурака, в том, что вы мне тут понастроили, такая куча нестыковок и чисто логических несоответствий, что мне и говорить об этом не хочется. А кроме того, я еще раз повторяю: поднимите протоколы всех моих испытаний, там четко сказано, что и как у меня получается, а что нет. Если они сохранились, данные эти, на что мне, кстати, совершенно наплевать. И я в любом случае не начну работать, никто меня не заставит, ни вы, ни Гордеев, ни кто третий. Вам все равно проку будет мало.

– Нет, вы сегодня положительно взбудоражены чем-то. Никто вас ни к чему не принуждает, сколько повторять? Но и отпустить так просто ни одного из вас мы не можем. Мы очень мало знаем пока о происходящем внутри стен "Объекта", но уже того, что нам известно, достаточно, чтобы относиться с невероятной осторожностью. Свет, например, у вас горит, электрокамин работает? Горит, работает, я знаю. Попробуйте найти хоть один кабель, идущий под стену. Внутри тоже никаких энергоисточников нет. Хотите еще факт? Гораздо более прозаический. Гордееву всегда хватало денег. Финансирование шло с настолько разных сторон – наши эксперты сейчас руками разводят, на каком основании он получал средства от тех или иных источников. Если бы там был криминал! Если бы "черные" деньги! А ведь ведомства, которые должны были проект обеспечивать, солидные статьи на него имели. Нашим сегодняшним разговором я намеревался лишь поселить у вас змия сомнения. Я давно пришел к выводу, что откровенность для этого лучшее средство. И признаться, мне кажется, я этого змия вам запустил.

Мы пока видим "Объект" почти исключительно снаружи. Нам нужен взгляд изнутри.

– Ну-у... А сколько слов тратили. Я же с самого начала сказал. В камерах это "наседкой" называется, а если снаружи глянуть, как вы, агентурная разработка в местах содержания. К чему чудеса такие расписывать было? Да и я вам или кто другой из наших зачем? Зашлите казачка, как положено, и весь фокус. Не поверю, что нельзя в него вбить легенду так, что он родных папу-маму узнавать не будет, сделается совсем другой личностью, какая нужна вам. Даже несколькими, с кодовым словом для переключения. В вашей власти со мной сотворить то же самое, чего уговариваете, время расходуете?

– В смелости вам не откажешь.

– Наглость отчаяния.

– К сожалению, не знаю Гордеева лично, но он кто угодно, только не дурак. С вами при всем желании ничего не выйдет.

– Сами сходите посмотрите. Охране – по зубам, в Крольчатник – десант. Боитесь растревожить неведомый улей?

– С вами устроить психоимплантирование вышло бы, пойми я необходимость такого шага на нашем первом собеседовании. Хватов вас вообще хотел прямо на "Объект" везти, мы еле перехватили, чтобы хоть представление иметь, кого он везет. Но вы уже побывали в Крольчатнике, когда у нас появилась мысль о вашем кодировании. Вас там уже узнали, и подмена будет разоблачена сразу, даже если мы на нее решимся.

– Мне зябко рядом с вами.

– А мне с вами, с вами со всеми, – страшно. Страшно, что от вас можно ожидать.

– Так посоветуйте подложить нам ядерное устройство. Тактическое, на килотонну-две. Через стену можно перекинуть, в авоське. В коробке из-под ботинок. С нас хватит. В каком году здесь, под Бузулуком, проводилось испытание? В пятьдесят шестом, кажется? Тогда от знаменитых сосен, которые выходили к краю степи, остались отдельные островки?

– И нового человека подставить не выйдет. Вот вы говорите – чудеса. Вы думаете, я их по-другому называю? Не имеющего собственной истории обитатели Крольчатника не примут. Вы редки, чудотворцы. Таких, как вы, незаурядных аномалов, еще надо суметь отыскать. Гордеев – мог.

***

Когда калитка захлопнулась за мной, я внимательно осмотрел стык. Вот отчего я не догадался сразу – уезжающая внутрь плита своей кромкой пряталась под наваренный по всему обводу уголок, создавая вид обычной калитки, которая должна открываться на меня. Я даже провел пальцем. Э, да не боюсь ли я идти в свой Крольчатник?

От содер-ржательной беседы осталось впечатление вяжущей жвачки. Чего-то вынужденно-нелепого, словно и там мы притворялись друг перед другом, как притворяются обитатели Крольчатника перед самими собой здесь. Он как будто понимал, что все перечисленные парадоксы меня не трогают, но ничего другого предложить не мог. Скоро ли они перейдут к прямым угрозам? У меня совсем не было той смелости, в которой он мне не отказывал. У меня даже не было наглости отчаяния. Вот отчаяние в чистом виде – это пожалуй.

Я посмотрел на свои ладони. Они были липкие, и пальцы заметно дрожали. Чего, казалось бы, стоит время от времени освещать для тех, за забором, что тут происходит. Стучать потихоньку. Глядишь, не перетрудился бы, а вот вернется Гордеев... вот приедет барин... Нет, ведь Гордеев-то не вернется. Как этот мне про якобы командировку! Не прокололся ни разу, все про Гордеева в настоящем времени – "держит", "имеет", "есть". А могут и не знать они, разве нет? Все равно надо было сказать, мол, ладно, черт с вами, давайте постучу малость. Господи, да оставят меня когда-нибудь в покое? "А дятел все постукивал, а поползень поползывал..." Идиотская песенка. Как же я выдержал-то? После "наката", да после мгновенного сна-погружения, и потом еще... А ведь все эти сны теперь во мне остались. До крошечки. Как и впрямь про постороннего кого, не про меня. Может, и не про меня вовсе? Ну, куда теперь, на Главную? Или попробовать к Ксюхиному одиннадцатому номеру? Или к себе? Сесть, закрыться и все хорошенько обдумать...

Я чувствовал, что мне хочется именно хорошенько все обдумать, и поэтому начал действовать, не размышляя. Центральную дорожку я называл улицей Главная аллея, чтоб было, как в Измайловском парке. К Ксюхе сворачивать не стал. "Одиннадцать означает близкую разлуку, возможную болезнь, несчастье для вас и ваших близких", – всплыло в памяти. Это из гаданий на костях. Бросаешь, значит, три косточки-кубика, и... Кузьмичу надо мысль навести.

Стеклянная половина летнего крыла столовой. Все тут, как по повестке. Наши флажки на столах – вроде цветочков на раздевальных шкафиках в садике у детишек. Жаль, я не психолог. Кузьмич имеет на вымпеле скабрезного черта, показывающего "нос", растопырив две пятерни. Была когда-то провинциальная мода ставить такую штуку на капот машины, за стекло, наподобие портретов генералиссимуса. У Ксюхи – скромная елочка, которая в лесу родилась. У Юноши скрещенные шпаги с бритвенного лезвия. У Наташи Нашей – рыба, тайный символ раннего христианства, она же сицилийское послание о смерти. Сема выбрал бегущего коня, похоже на заставку программы "Вести", телевизионщики называют "пожар в конюшне", это я по радио у себя в лесу узнал, пока еще работал транзистор. У Правдивого единственного цветной без рисунка лоскут изумрудного шелка светится священным знаменем джихада. Ларис Иванна в своем постоянном углу до игры в тряпочки не снизошла. Мой кораблик скромно в стороне.

Не меньше двух минут я торчал на пороге, и никто ничего не сказал. Хотя все смотрели. И ждали меня – тарелки у всех уже пустые. Знать бы, о чем они тут говорили. Я отпустил беса импровизации на волю.

– О, Сань, удружил! Борщок! – сказал, усаживаясь. – Только чего холодный-то? Трудно было, чтоб он меня горячим дождался? И хлеб назавтра попрошу обдирный. Такой, знаешь, погрубее, я люблю. Для пищеварения, рассказывают, полезно. Длинные молекулы в нем какие-то... Разговорчик был у меня, господа, – будьте любезны! Никто там не интересуется моими претензиями к условиям содержания. Там сразу быка за рога.

Я набил рот хлебом. Они ждали. Каждый глядел в свою тарелку.

– Ни много ни мало, имею предложение стать Глазом и Ухом Старшего Брата. Соответственно рекомендую отныне поддерживать со мной особо теплые отношения. В скобках: можно без протокола. Могу также сообщить, что в связи с изменившимися обстоятельствами следует ожидать подвижек в жизни нашего милого сообщества. Не исключен новый переезд. Смена установок и ориентиров по отношению к нашему контингенту. Другие люди с другими целями. (Подумал: не худо бы прежние цели мне знать, но врать – так уж до шапки об пол.) Меня заверили, что проект "Объект-36" не сохранился, но кое-какие личные наблюдения заставляют сильно сомневаться.

Доев бифштекс, я бросил комочек ароматической салфетки в тарелку с остатками соуса. Чего-то еще ждали от меня.

– Dixi, господа. Хуг, я все сказал. Остались малозначительные подробности, каковые я, признаться, и не запомнил особенно...

Разгулявшийся бес заставил звонко хлопнуть самого себя по лбу:

– Да! Чуть не забыл! Саня, ты ж следующий. Через три дня велено после завтрака подойти. Приготовиться – Наташеньке. Правдивый тогда скажет вам точную дату, Наташенька. С ним передадут. Все, друзья, все, что знал. Как на исповеди, ей-Богу.

Налил в стакан зеленого сиропа киви, запенил сельтерской из сифона. Стулья задвигались, будто по команде. Вот черт, неужто они ждали именно этого, вызов следующему передать? А все сказанное до? Да самый факт, что я говорил, хоть вполне мог промолчать? Что ж за свиньи неблагодарные?!

Я заставил себя встать. Слегка улыбнуться задержавшемуся у дверей Правдивому. Не знаю, с чем сравнить усилие, потребовавшееся мне для этого.

Вид Правдивого заставил меня собраться. Он явно поджидал нарочно. Додраться хочет?

– Чего ты, Сань?

Правдивый молча сделал приглашающий жест, вслед за мной вышел, свел створки до щелчка. Мягко придерживая за локоток двумя пальцами, довел до ближайшей сосны, которая была повалена. Выломал сухой сук. Мы вернулись к столовой, к той ее части, что примыкала к стене. Я все время держал правую руку в напряжении и чуть на отлете.

– Следите внимательно за веткой.

Солнце стояло высоко, и глядеть вверх было трудно. Алмазно сверкали оскольчатые зубья на гребне.

Правдивый переступил, размахнулся, как городошник. Он целился вверх, через стену. Гораздо выше, чем требовалось бы просто перебросить. Рассекая шипящий воздух, сосновый обломок взвился по высокой дуге.

Сук летел, крутясь, и ничего не происходило, пока он не достиг той незримой черты, которую образовывала, продолжись она вверх, стена, обозначающая границу Крольчатника.

Пш-шш-ших!

Я даже не заметил никакой вспышки. Просто была крутящаяся черная палка – и нет. Облачко белого дыма, немногие разлетевшиеся кусочки, протянувшие белые тонкие шлейфы, которые тут же растаяли. Кусочек упал к моим ногам, я нагнулся посмотреть. Уголек, он еще светился с одного бока алым, но быстро потухал. Он был не больше половинки моего мизинца.

– Вы, кажется, относились к моим предупреждениям скептически, Игорь Николаевич, – сказал Правдивый все тем же непривычным в его устах интеллигентным голосом, который меня уже удивлял однажды. – Странно, что за все эти недели вы не додумались просто проверить. Это, – Правдивый указал в небо, где расплывалась белесая клякса, – новейшие виды современных охранных систем. Сверхсекретные и абсолютно неприступные. И смертельно опасные. Надежнее противопехотных мин во рву. В этом убеждена наша доблестная охрана по ту сторону Ворот. И те, кто разговаривал с вами, мне кажется, пока эту точку зрения разделяют. Ошибочную, как вы понимаете. Но чем дольше они будут заблуждаться, тем, как тоже ясно, нам тут спокойнее. Не так ли? Поразмыслите об этом на досуге, у вас ведь его много, ничем серьезным вы заниматься здесь не намерены.

Заложил ручищи за спину и удалился походкой бегемота в модельных туфлях. Я только что заметил, какие маленькие у Правдивого ступни. Размер тридцать восьмой, не больше.

Я покидал остывший уголек с ладони на ладонь. Вот вам и элементарно преодолимый барьер. Ведь и птиц я в Крольчатнике не видел. Уж сосна-то дятлова столовая, а ни одной барабанной дроби не припомню. И вообще. Да, дружок, ничего-то ты тут не сделал, кроме явных глупостей., Какой уж там герой... Уголек остыл, я его выбросил. Вдалеке опять застучал топор, завжикала пила. Пойти мужикам помочь, если уж ни на что иное не способен.

Но пошел я к себе. Разваливался тот Крольчатник, что я выстроил по впечатлениям первых дней и недель. Впрочем, я предполагал это. Теперь нужно строить новую схему, а повторно это сложнее и, главное, гораздо дольше. Имею ли я достаточно времени? Интересно прозвучал намек Правдивого.

В своем домике я прежде всего ощутил запах знакомых духов. О посещении Ксюхи говорила и смятая неразобранная постель, и прикнопленный к дверному косяку белый лист с нарисованными анютиными глазками. Цветы не были сорваны, а улыбались прямо из разнотравья. Потом я увидел, откуда она брала бумагу. Та же история. Пачка листов, машинка, вынутая из шкафа и приведенная в боевую готовность, письменный прибор, кофейник снят, чашечка со следами гущи.

Я подумал.

Нет, тот, кто настойчиво устраивает мне "рабочую обстановку", не стал бы затем спать в моей постели, рисовать мне цветы и пить иезуитски подсунутый для вящей писательской идиллии кофе. Значит, это не Ксюха. Она, войдя, просто решила, что так и должно быть. Что у меня всегда так. И стала меня ждать. А после обеда не подошла. На полках платяного шкафа в спальне я нашел свои вещи, чистые и отутюженные. По мере носки я бросал их, скомканные, в нижнюю секцию, и мне уже приходила мысль о будущей постирушке. Пара рубах, вторые джинсы, белье. Не очень богатый гардероб уместился в моем чемодане.

Я пил маленькую чашечку холодной воды, тупо уставившись на очередное чудо. Пожалуй, и это не Ксюхиных рук дело. Пожалуй, надо наконец найти ключ от домика и запирать, уходя. Моему несуразному воображению нарисовались феи и гномы, подземные Тимур и его команда, брэдберевские механические мыши-уборщики в умном одиноком доме...

Но правильный пионерчик Тимур вдруг сделался папой бывшего премьер-министра, нашего губастенького идеолога реформаторов; феи натянули колготки на голые тощие задницы и разбрелись зарабатывать по дальним трассам, диснеевские добряки обрели набитые кулачищи гоблинов в "ломовых" камерах СИЗО, а умный дом, как мы помним, сгорел посреди радиоактивной пустыни. С умными – домами и людьми – отчего-то всегда одна и та же история.

Когда я чувствую себя, мягко выражаясь, не слишком радостно, воображение мое способно двигаться лишь в сером направлении. Концентрация чудес начинала ощутимо действовать на нервы.

И все-таки еще на одно я нарвался. Не собственно на чудо, а на исповедь по поводу. И снова женскую. Мне везет.

Было так. Как только мог, я берегся от неверных поступков и резких движений. Сидел у себя перед каким-нибудь голливудским шедевром или в компании старых знакомых с книжных полок. Шел гулять или в столовую, продолжавшую исправно учитывать наши пожелания. Каким образом это происходило, играл тут какую-то роль Правдивый, – о том думать себе запретил. О возможной физической и парафизической сущности феномена. Хотя термины и гипотезы невольно вспоминались. Мы же теперь все образованные в щекочущих загадках сверхъестественного. Зубы съели. Классифицировать научились то, о чем представления не имеем. Принимал посильное участие в расчистке территории. Правда, все это свелось к тому лишь, что мы оттащили самые загромождающие дорожки стволы. "Подсохнут – спалим", – проворчал Правдивый. Однажды в кустах видел Наташу Нашу, целующуюся с Семой. Его торопливые немытые руки шарили по скудному телу Н.Н. под задравшейся маечкой. Вечером того же дня – как раз закончили с уборкой деревьев – Сема с блаженной улыбкой и скошенными к горбатому носу глазами валялся у своего крыльца, на которое так и не смог всползти. Каюсь, после демонстрации Правдивого я не удержался, чтобы не повторить. Камешки, шишки, сучки, флакон из-под шампуня – все превращалось в – пш-шш-ших! – неогненную дымную кляксу в воздухе. Вот фига мне с душераздирающими записочками Доброму прохожему. И куда кидать – на насыпь за двойной колючкой?