Текст книги "Орфей"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– Так холодным и скушали, – подтвердил сокрушение Кузьмич. – А у меня почки-соте заказаны были ..

(Далекая – из леса – часть меня злорадно ухмыльнулась.)

– Это неважно, – продолжала Наташа, – важно то, что на ужин двери столовой не открылись вообще. По моему мнению, они не откроются и завтра. Не откроются совсем. С уходом Правдивого нас отключили от снабжения, света, воды. Отключили – фигурально выражаясь, разумеется. Просто ничего этого у нас уже не будет. Без Александра.

– А сдышим весь воздух... – мечтательно проговорил Сема.

– А у меня вода совсем не течет. – Ларис Иванна хлопала своими чудесными очами. – Почему, вы не знаете? – Она обвела взглядом всех, но ей никто не ответил.

– Самуил, почтеннейший, про воздух – это вы перегибаете.

– Логика вещей. Солнце уже потухло.

– Ночь, – бросил Бледный.

– А!

– Я продолжу! Случилось то, чего мы давно ожидали: они выдернули Правдивого. И похоже, что на сей раз его продержат сколько посчитают нужным сами. Если там действительно все поменялись, то добра ждать не приходится. Саша не сможет их убедить. Да он и разговаривать с ними не будет. А эти, новые, захотят проверить нас на прочность. Так ведь случалось на предыдущей дислокации. Ларисы еще не было с нами.

Наташа говорила решительно. Вот кто у них лидер. Даже не такая страшненькая сделалась, но это, должно быть, от неверного света.

– Выбраться из Крольчатника... нереально. Нам нужно продумать, как обеспечивать дальнейшее существование. До зимы, слава Богу, далеко, да и топлива хватит. Но нет и не будет пищи, и совсем нет воды. Мужчины будут рыть колодец. Мы займемся поисками съестного. Какие-нибудь коренья, побеги... Кажется, около десятого дома я видела рябину. Займемся прямо завтра, вы слышите? Я не собираюсь снова одна...

– Это у нее бзик, – доверительно шепнул Сема. – Снабжение, обеспечение, рациональное питание, йоготерапия, голодолечение...

– Наташенька, почтеннейшая, этот вопрос не самый животрепещущий на данный момент, как вы полагаете?

– То есть как это? А что же еще? Я давно говорила, нам надо было создавать запасы...

– Чего вы мельтешите? (Бледный.) Подержат-подержат, да и обратно сунут, все равно девать больше некуда. Что он им объяснять будет, в чем убеждать? Когда сам не знает, как это у него получается, чтобы все мы тут были сыты, одеты, согреты. Получается – и все. И кроме нас, никому эта халява больше не светит, уж об этом там знать должны. Так на кой он им, держать-то? Зачем нас испытывать? Мы тихие, никого не трогаем. Живем пока себе, и ладно. Пользы от нас мало, зато и вреда никакого.

– Пока мы на Территории, – вставил кто-то.

– А кто же нас с нее выпустит? Они что, себе враги?

Наташа Наша как-то незаметно села. От Семы отвернулась. Я безуспешно пытался бороться с то и дело пробивающейся из-под повязки бегучей каплей. Ксюха смотрела в огонь, не мигая.

– Почему молчит Игорь? – Я сперва и не понял, что это сказала она. Мы все знаем, что последние неприятности связаны с его появлением. Ни когда в Крольчатник поместили Сему, ни когда прибыла Лариса, ни даже когда не было еще Правдивого, помните, Кузьма Евстафьевич, как мы жили? – никогда нас так не трогали, не дергали наружу. Так почему же, Игорь, ты молчишь? Объясни нам, что произошло. Отчего из-за тебя будоражит весь Крольчатник. Мы ведь уже свыклись со своим положением. Смирились. И вдруг все начинается снова. Зачем нам это? Игорь?

В первые секунды у меня просто не было слов. И я же еще и виноват? Да сами же ничего, а я?.. Я посчитал про себя до десяти.

– Кто, – проглотил комок, – кто сболтнул, будто я – какой-то предсказатель?

– Ну, я сболтнул, – лениво сказал Бледный. – И не сболтнул вовсе, а просто ты под этим девизом проходишь.

– У кого прохожу?

– У этих, – мотнул головой в сторону, – которые думают, что все про нас знают. "Предсказатель" – это у них ты.

– Это тебе там сказали?

– Ага.

– Ну вот, дорогие мои братцы-кролики, вот кого надо спрашивать. Вова все знает лучше всех. У него там друзья. Они его наркотиками снабжают, он за это им объективки составляет. На положение дел за неприступными стенами. Всех нас обрисовывает, кто с кем, что, как. Ему и книги в руки. А я ничего практически не знаю и почти ничего не понял за месяц тут. Вы же все здесь так трогательно откровенны, о чем ни поинтересуешься, все рассказываете. Открытые души. Лариса очаровательная – оживший уэллсовский персонаж. "Правда о Пайкрафте", не попадался такой рассказик? Ксеня. Не Ксенечка, а прямо-таки Олеся из дремучих лесов. Правдивый – скатерть-самобранка, прачечная-электрогенератор. Сема – вообще герой мультика, "палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек". Вышел – и побежал. И кого-нибудь с ума свел мимоходом. Кузьме Евстафьевичу взгляд в иные миры открыт. Володя, тоже понятно, должен же кто-то за нами приглядывать. Хотя и страшно. Без ободряющих таблеток не вытерпеть. Да и то там за забором такого наговорят, что в обморок со страху упадешь. Про Наташеньку не разобрался еще, но тоже, верно, что-то есть. А Правдивый вам, Наташа, верит. Хоть и несмотря на что-то там, как написал, но верит. А я? Что я... Чего вы от меня ждете? спросил я совершенно искренне.

– Ах, почтеннейший... – Кузьмич выломал изящную веточку, раз-другой пошевелил в угольях. – Но заметьте, друзья, я этот разговор предвидел еще в марте, если не изменяет память. "И будет явление Ангела Восьмого, гневы семи чаш унявшего и излечившего семь язв..."

– Бросьте вы, Кузьма Евстафьевич, – махнул Сема, – с ахинерией своей. Какие ангелы, какие чаши...

Кузьмич надулся.

– Тем более, – сказал я, – какой уж из меня предсказатель, когда вы про меня сами лучше знаете. Хотите, Наташе могу помочь. Все-таки имею опыт выживания в лесу. Вот есть повод применить практические навыки. А то скажете, что ничего тяжелее пишущей машинки в руках не держал... Признайтесь, кто мне с бумагой, с машинкой фокусы устраивает? Зачем?

Никто ничего не сказал, а Бледный поднялся и шагнул совсем близко к костру.

– Это ж надо, – продолжал я, – сколько упорства. Не знаю, что Володе про меня за Воротами наговорили, что он сюда принес, но только вижу, что продолжается та же ошибка. Почему-то все думают, что это так просто. Будто черкнул пару строк – и все получилось. Это не так. Со мной это даже специалисты до конца не выяснили. Но что от моей сознательной воли не зависит... Володя, отодвинься, обгоришь!

Бледный посунулся почти в самое пламя. Разгоревшиеся языки плясали возле самого лица. Он был совсем-совсем белый, ни кровинки, и прядь волос свесилась на лоб, вот-вот вспыхнет. В широко раскрытых глазах играла сумасшедшая улыбка. Я вдруг подумал, как это он от Ларис Иванны-то отстегнулся, невольно взглянул в ее сторону, а Юноша Бледный Володя в этот миг шагнул в пламя.

Огонь охватил его сразу со всех сторон. Кольца пламени от потревоженных сучьев взметнулись вдоль тела. Раздался короткий взвизг, но то была Ларис Иванна. Она прижимала пальцы ко рту, на запястье болтались наручники. Все другие смотрели. Просто. Невозмутимо. Я уже прыгнул...

Я уже почти прыгнул, целясь Юноше в грудь, чтобы вышибить этого психа с одного удара, самому, по возможности, в костер пузом не угодив. Но я увидел, что он стоит спокойно и улыбается. И одежда на нем не горит. Все молчали. Наконец Юноша сказал прямо из пламени:

– Достаточно? – И вышел обратно. Сел, застегнул на руке "браслет". Ларис Иванна зашарила по нему, по одежде, волосам, даже, кажется, принюхивалась: "Вовик! Вовик!.."

Я медленно выдохнул сквозь зубы. Циркачи. Представления будут устраивать. Кровь в последний раз съехала по виску, засохла от жара огня. Теперь я понял, что злюсь всерьез.

– Я здесь, Игорь Николаевич, не в стукачах сшиваюсь. Я здесь на равных правах со всеми. И с вами тоже. Только обо мне написано: "Саламандра". Разъяснить?

– Чего там разъяснять, – буркнул я. Не сдержался: – Где насобачился? Зачем тебе – народ пугать?

– Эх, Игорь Николаевич...

– Почтеннейший, так же вопрос не стоит, – включился Кузьмич. – Разве мы, каждый из нас, властны над тем, что имеем? Вы же сами только что о себе... Да была бы наша воля, избавились бы, спаси Бог. И не надо ничего этого феноменального. Посмотрите сами, хоть кому-то из нас от этого хорошо? Карьеру мы на этом сделали, в больших миллионах ходим? Во дворцах живем, в шампанском купаемся? Да нет, почтеннейший, – Крольчатник... Вот Володенька. Людей-саламандр были единицы. Скажем, в Европе одна только малютка Ренье, маленькая графиня де Валломбрез при дворе Марии Медичи избежала костра. Ее просто сослали в замок матери, которая, говорят, тоже была саламандрой. И бабка. А ведь остальным – колпак на голову, в цепи и в хворост. Правда, приходилось закалывать, саламандры все-таки, не сгорали. Верный десяток случаев за четыреста лет. В Полинезии есть племя савау, племя огнеходцев. Вот туда бы Володеньке. Был бы ему почет и уважение. А так... пропал, исчез при невыясненных обстоятельствах. Ушел из дому и не вернулся. Но и в Крольчатник отнюдь не сразу его вытащили. Сколько вас по закрытым исследованиям мурыжили? Два года, так, Володенька? А сколько до...

Бледный покивал, глядя в огонь. Не было в нем ничего сумасшедшего и дьявольского. Какое-то особенно худое и болезненное лицо у него было сейчас.

– А бьют не кольями осиновыми, – сказал он внятно, – бьют ломиками. И железной арматурой. – И выпрямился вновь очень прямо.

– Ну вот. А вы спрашиваете, почтеннейший, – продолжил Кузьмич Евстафьевич, – чего мы от вас ждем. Вам самому должно быть виднее – чего. Да только на вас и осталась надежда.

Ксюха, дико глянув на Юношу после его слов, поднялась, ушла в темноту. Я облизал губы.

– Погодите. Давайте сначала. Как будто с чистого листа. Например, мне все надо разжевывать до кашки. Первое. Я абсолютно убежден, что "Объект-36", он же Территория, он же, по-местному, Крольчатник, есть... м-м, что-то вроде секретной базы, где собраны... ну, люди, обладающие паранормальными способностями, аномалы, и где их выдерживают в промежутках между привлечениями к тем или иным экспериментам спецслужб. Это так? По крайней мере, мой путь сюда был таким. Второе. Для простых аномалов, если так можно выразиться, нас тут слишком уж мало. Все-таки людей с паранормальными свойствами – в избытке. Для того чтобы их заметили, протестировали и привлекли соответствующие службы в том варианте, в каком они существуют в наш просвещенный век, вполне достаточно. Захоти эти молодцы (я невольно произнес "молодцы" на манер Гордеева), и в этих двух десятках домиков в четыре яруса нар не уместились бы. Колдунами да ведьмами дорожки б мостили. Не стыкуется. Значит, что-то не так. Третье. Если бы нас планировали привлекать, то выходы за Ворота были бы явлением обыденным. Я, кстати, так Правдивого и понял сперва, дезориентировал он меня. Однако и этого нет, активность вызовов представляется некой ломкой привычного. Значит, привычное – изоляция. Возникает вопрос, кому она нужна, и почему именно мы. И наконец, четвертое. Ворота. Стены. Это фантастическое, по-другому не назову, явление над ними. Которое не пропускает никого и ничего. Я не знаю, присутствующие, может быть, привыкли, а я не могу. Я, по сути, обыкновенный человек, хоть творятся – творились – вокруг меня странные явления, но то, что я увидел здесь, ни понять, ни называть в каких-то более или менее ясных рамках я не могу. Да, и пятое, – ради чего стоило так тянуть с этим разговором? Неужели нельзя было как-то по-человечески... А!

Я махнул рукой, уставился в пламя с видом горькой обиды и недоумения. Мол, за что ж вы меня так. Разъяснили бы, мол, сразу дурачку. Это очень полезно – вовремя обидеться. Только не переборщить, и все тебе сразу скажут. Скажут под соусом жалости или под соусом грубой насмешки и издевательства, но обязательно. Как же не поглумиться над головой склоненною, не показать, какой сам лучше-всех-знающий, а ты говно. Посмотрим...

Голос Семы по ту сторону костра сказал:

– Он не знает.

– Скажи ему, – Бледный.

– Скажи сам.

– Какая мне вера – стукач. На что стучать, зачем – это ему в голову не приходит. Пусть Кузьма Евстафьевич скажет. Он убедительный.

– Игорь, бумагу и принадлежности вам подкладывала я. – Наташа Наша вновь стояла, засунув руки в кармашки. Вернулась к огню и присела на бревно Ксюха. – Туда, за Ворота, после того, как вас привезли, на третий день вызвали меня. Посоветовали. Очень настоятельно. А разговаривали со мной другие. Тут вы правы, все там поменялось. Но я больше не буду. У меня бумага кончилась, а Правдивого нет, некому уловить пожелание и восполнить запас.

– А вы не пробовали, – сказал я, борясь со своей злостью, – пожелать, чтобы стенки эти развалились к едрене фене? Чтобы те, кто нас сюда засунул, думать о нас забыли, а мы, каждый, вернулись к нормальной жизни? Чтобы к Воротам не вызывали, а вызовут – как все-таки делается? – так не пошли бы? Что вы все тут, как... как мешком пыльным пришибленные? Покорные? Чудотворцы, ё... вашу мать! Люди вы или кто?

Все они переглянулись. И опустили глаза. Даже Ларис Иванна тихонечко при этом вздохнула.

– Самому мне должно быть видней, чего от меня ждут! Я вам сделаю, слабо не покажется. Знать бы только, как сделать. Облизнетесь еще от оправдавшихся надежд. Мечты осуществленной.

– Дурак, – коротко сказала Ксюха.

– Вы напрасно разгорячились, почтеннейший. М-да, действительно, по-видимому, придется мне. Самуил, подбросьте еще дров... Будь по-вашему, начну с начала. Только заранее, прошу, настройте себя, что вам придется сказанному поверить. Чем скорее, тем лучше. Отрешитесь от своего рацио, оно вам только мешает. Хоть вы так бравировали в нашей с вами приватной беседе широтой взглядов. Сейчас она вам понадобится, эта широта. Да, мы не люди. Не совсем люди, вернее, с некоторой добавкой. Каждый попадающий на Территорию, в Крольчатник, в некоторой своей части человеком не является. Его психическая суть, гештальт, внутреннее "я" – видите, каков спектр, выбирайте – помимо черт, свойств, качеств, присущих этому Миру, несет в себе частицу Мира совершенно иного. Не имеющего к нашему никакого отношения. Есть термин, ставший уже общеупотребительным, – чужие. Так вот мы, каждый, оказывается, несем в себе частицу этого чужака. Или разных чужаков, непринципиально. И неважно – как и неведомо, – в большей или меньшей пропорции.

Ну вот, приехали. Я быстро окинул их взглядом. Тихие, поникшие, глядят в огонь. Ларис Иванна все хлопает своими ресницами. "Никого не трогаем", говорил Бледный. Это хорошо. Мне-то как с ними дальше? Неужели – все?..

– Посмотрел бы на свою рожу. – Юноша Володя, отсвечивая пластырем, довольно осклабился. – Как у перезрелой истерички в пору климакса. Ах, они буйные, они сейчас бросятся!.. Не поймет он, Кузьма Евстафьевич. Он из везунчиков, его только по шерстке гладили. Спецслужбы его обожаемые. Писатель-предсказатель, блядский рот... – И Бледный заматерился вполголоса, качая вновь упавшей прядью.

– Я же говорю, почтеннейший, чем скорее вы поверите, тем будет лучше. Всем, и вам прежде всего самому. Мы не разыгрываем перед вами комедию. На что нам? Речь зашла только потому, что, кажется, нас ставят в безвыходные обстоятельства. Мы ни о чем не сговаривались за вашей спиной. Эта тема причины нашего пребывания в Крольчатнике – вообще у нас запретна. Во имя сострадания хотя бы, уважения к тому, что каждому из нас пришлось вытерпеть до того, как он попал сюда. Ведь вас же мы ни о чем не спрашивали? Мы верим и уважаем заранее то, что и вам было нелегко. Мир отторгает чужака, и формы для этого выбирает самые разные. Но всегда безжалостные. Причем неизвестно, кому при этом хуже – чужаку или Миру. Я осторожно сказал:

– Мир – это... Что вы вкладываете в понятие? – Попробуем говорить с ними на их языке. Сумасшедших нельзя выводить из себя.

– Ну, не звезды-планеты уж во всяком случае. Это все наш Мир, с таким его устройством и законами. И не всякие иные измерения, потому что это тоже от нас. Впрочем, если опять-таки посмотреть наивозможно широко...

– Если смотреть очень широко, то картина выйдет чисто умозрительная. Мир – это вообще все, тундра – мошка да чукчи, коньяк – выпивка, лимон закуска. (Черт, не хотел же я раздражать.)

– Увы, почтеннейший, ко всеобщему нашему невезению, Мир – это, оказывается, чрезвычайно конкретно. Наш Мир – и все иные, с не просто чужими, а не имеющими права на существование в этом Мире законами. И с нами, невольными их носителями.

– Очень интересно. Что же я сделал такого противного своему, как вы выражаетесь, Миру?

Ёкнуло у меня, когда спрашивал. Не буду врать Ёкнуло.

– Не понимает он... – знакомо проворчал Бледный.

– Да нам и делать-то, по сути, ничего не надо! Достаточно того, что мы уже тут есть.

– Я не ощущаю в себе ничего постороннего.

– А кто ощущает? Имеется квазинаучное определение – полиментал. Уникальное метапсихическое явление сосуществования в одном человеческом двух или более независимых сознаний. Если не совсем понятно...

– Шизофрения это называется. Очень научно. Очень понятно.

– Отнюдь. Впрочем, и полименталъность – к нам вряд ли в точности отношение имеет. Мы даже не просто обыкновенные паранормы, вспомните, сами говорили – странные люди...

– А теперь, значит, выходит, что и не люди вовсе.

Длительное пребывание в изоляции... ограниченный круг... навязчивый психоз у наиболее неустойчивого и благодатная почва у других... перманентный стресс в виде боязни вызова за Ворота, усиленный предварительными личными обстоятельствами... Картина складывается. И снова голос подала Ксюха:

– Если бы не люди, Игорек. Если бы.

– Ст-тарик, ты все-таки не в-въезжаешь. – А Сема, как я лишь сейчас заметил, был в своем приличном состоянии. Опять ему Наташа своего лосьона отжалела. Что ж Правдивый его-то пожеланий не исполнял? Из вредности?

К сникшему Кузьмичу никто на помощь прийти не захотел, все угрюмо отмалчивались, ему пришлось продолжать самому

– Да нет, Игорь Николаевич. Я, наверное, слишком однозначно сформулировал. Категорично и резко. Мы рождены здесь, ничего, кроме этого Мира, не знаем, об иных можем только строить догадки. Совершенно верно, чисто умозрительно, ибо заглянуть нам не дано. Однако наше присутствие здесь нежелательно. Ведь в нас живет частица того, чему пребывать в чужом для него Мире не полагается. И там, – Кузьмич сделал жест, – без этой крохотной частицы Мир не полон, что также является нарушением.

– Что же грозит нарушителям? Мы ведь невольные нарушители, я правильно понимаю? За это полагается снисхождение. А судьи кто?

Кто-то – Наташа Наша? – хихикнул. Еще не все потеряно в этом сумасшедшем крольчачьем доме. Однако стройности Кузьмичева бреда можно позавидовать. Мне приходилось слышать, что абсолютно логичный маниакальный бред – явление не необычное. Но почему молчат все? Не может же быть, чтобы трехнулись они в одну и ту же сторону и на одно и такое же расстояние в глубину. Чужаки эдакие. А где двойная пасть с зубами и стальной хвост? Хелен Рипли на вас нету. Как актрису звали? Сигурни Уивер. На полках в моем коттеджике фильма "Чужой" я не нашел.

– Отнюдь, почтеннейший, – сказал наконец Кузьмич скрипучим стариковским голосом. – Нарушителей судить никто не станет. За непредвиденные стечения обстоятельств не судят нигде. Мало ли, почему они очутились здесь, в нас. Просто их, как угрожающих Миру, удалят. Чтобы не воздействовали своим присутствием, не ломали стройной системы мироздания, не способствовали приходу черного Хаоса. Прискорбный факт воздействия уже ведь состоялся, не так ли? Иначе бы вас тоже с нами не было.

– Ну и замечательно, – сказал я, стараясь выдержать бодрый тон. – Туда им и дорога. Надеюсь, очень больно не будет. Мы избавимся от вселившихся злых духов и заживем одной дружной семьей. Из Крольчатника нас выпустят, оковы тяжкие падут...

Ксюха на той стороне костра сделала движение, губы у нее шевельнулись. Мне кажется, я разобрал слово, которое она беззвучно произнесла. Всего одно, короткое. Я его уже слышал сегодня в свой адрес.

– Это так, почтеннейший, да только вместе с этими чужими осколками наш Мир покинем и мы, их невольные носители.

– В-вынесут нас из Крольчатника, а не выпустят. А скорее прямо тут и прихоронят, чтобы утечки информации не допустить, общественное мнение, е-его душу, н-не тревожить. Т-ты вспомни, ст-тари-чок, кто нас в этом-то Мире, родимом, под колпак взял.

– Да что вы ему... (Бледный в своем амплуа.)

Я зажмурился и попытался заставить себя на минуту принять это безумие за правду. Исходя из чисто тактических задач. Каким должен быть мой следующий вопрос?

– Так что же все-таки для нас – уже для нас, а не вас – требуется от меня и кто, простите, Кузьмич Евстафьевич, открыл сию страшную тайну, а также устроил нам эту очаровательную резервацию? Мое сенситивное чужаковое восприятие подсказывает, что это должно быть одно и то же лицо.

– А ведь вы, Игорь Николаевич, правы и ёрничаете зря.

– Это он со страху, – сказала вдруг Наташа Наша, вглядываясь в меня блестящими очками. Как она догадалась, я так старался, чтобы снаружи заметно не было?

***

Из последнего разговора с Перевозчиком:

– Ничего принципиально нового Территории из себя не представляют. Люди сталкивались с ними постоянно, только не понимали, что это означает. "Нехорошие места", "заколдованные поляны", "долины смерти" какие-нибудь. Позже – "геопатогенные зоны". Последний писк – "пещеры сомати" в Тибете. В глубочайших подземных пустотах в некоем состоянии "сомати" сохраняется генный фонд человечества. Люди, которые спят десятки веков, не старея и не умирая. И не протухая. Чушь, кому он нужен, генофонд какого-то одного из видов позвоночных млекопитающих? Помнишь, с Барабановым вы – Человек разумный и Человек прямостоящий?

– Кажется, да. "Разум не может указать нам путь к ясности, ибо значение его темно, а происхождение таинственно". Если точно вспомнил.

– Вот-вот. Не будем трогать вопрос о разумности. С ним вообще у людей прямостоящих тяжеловато. Но сущность – суть, которой дано двигаться из Мира в Мир, не есть набор аминокислот, выстроенный по какой-то комбинации. Гены преступности и гены гениальности. Гены памяти и гены гиперсексуальности. Человек прямостоящий выстругал каменным рашпилем электронный микроскоп и собирается выделить ген собственной бессмертной души. Бессмертной – шутка.

– Мне не очень нравится, как вы говорите о людях.

– Как могу. Постой-ка, а не ты говорил примерно то же самое? И думал? Как ты обозвал историю человечества? Крохотной искоркой, с которой оно так носится и которой гордится? Ну, это все на твоей совести. Но стоит, например, в человеке – носителе разума в этом Мире очутиться хоть исчезающе неприметной частице Мира постороннего, и эти гены взбрыкивают, как у облученных дрозофил. Перестраиваются резвей, чем политики при развале государственной системы.

– То есть мутации...

– Не все. Но некоторые. Если носителя чужого не успели убрать из этого Мира, он вполне может передать чужака по наследству. Тогда отыскивать его вдвое труднее. Третье поколение – вчетверо. Четвертое – и так далее... Но обычно дело даже до третьего не доходит. Миры имеют свою Службу Спасения, которая работает достаточно эффектно.

– И Перевозчик – это...

– И Перевозчик – одно из звеньев. Но мы говорили о Территориях. Чтобы оградить Мир от последствий пребывания в нем чужих, мне пришлось только отыскать такие места, где возможно создание абсолютно заэкранированных пространств, за границу которых ни единое чужое влияние не просочится. Еще раз говорю: речь не идет о сознательном или неосознанном воздействии. Только факт существования чужого в Мире уже ломает Мировые линии, нарушает равновесие, угрожает этому Миру, а через него и всем остальным.

– Не надо это так часто повторять, понял я уже. Подобных мест, должно быть, немного?

– Подобных мест – одно на другом. Только они разбросаны. По пространствам, временам, измерениям этого Мира. Ведь что такое, ну, "долина смерти" какая-нибудь? "Заколдованная трясина"? Мрут там несчастные зверюшки. Охотник забредет – туда же. Избегают птицы вить гнезда...

– К нему и зверь нейдет, и птица не летит.

– Вот-вот. Выроет человек колодец на этом месте – вода будет "нехорошая", "больная". Построит дом – так не заладится у него жизнь, скотина болеет, детишки чахнут, земля не родит. А то – беда на беде, потоп на пожаре... Город на таком месте заложат – и город трясет, преступность там неслыханная, смертность катастрофическая, экологические ужасы, социальные нервотрепки.

– Быть Петербургу пусту...

– Ну, нет, такими вещами я не занимаюсь.

– Чему вы смеетесь?

– Нет, ничему, вспомнилось... Я к тому говорю, что все видимые – ты понимаешь? – необъяснимые вещи есть лишь краешек явления, высунувшийся в сферу восприятия и осмысления человеческого. Это как вершина айсберга. Вот, скажем, когда присутствие частицы чужого проявляется в виде паранормальных свойств, хотя может и никак не проявляться, такие метапаранормалы искажают свой Мир в гораздо более широком диапазоне, чем думают и сами, и окружающие. Так и места Территории. То, что присутствует в них, что остается после них, доступное глазу и пониманию, – лишь малая часть существующего. Мне оставалось только выбирать наиболее подходящие точки для устройства новой Территории. И по мере сил подтягивать их туда, куда это было необходимо. Ну, и обустроить – ворота, стены, охрана,

– Много их было, Территорий? И что значит – подтягивать?

– Не очень. Только отчего же – было? Они есть. Пока. А подтягивать... Я же говорил, что точки разбросаны. Во Времени, в пространстве. Эти зоны с нужными свойствами пришлось подводить туда, где вы могли бы жить, и по возможности, с удобствами. Не спрашивай меня, как это делается. Я не скажу.

– Во Времени и пространстве... Все-таки трудно привыкнуть.

– А и не привыкай. Это – работа Перевозчика. Ты же ведь той ночью так никому им и не поверил?

– Конечно, нет. До самого утра чего только не передумал. Да и когда... я много глупостей наговорил вам? И еще это...

– Главное, не очень много наделал. А они ведь очень искренне пришли к тебе. И Барабанов выстроил такую непротиворечивую схему. По-моему, он был очень убедителен. Я бы поверил. Хотя бы усомнился.

– Я тоже усомнился под конец. Но как вы?.. Вас же еще не было там. Или...

– Это не имеет значения. – Перевозчик улыбнулся и стал похож на Чеширского кота.

***

– Если пользоваться понятиями Мистического Таро, то он, безусловно, первая карта. Он Фокусник, Волшебник, Шарлатан, Мастер-мистификатор и Мудрец. Но он же Лодочник и Проводник, Защитник и Сберегатель. Его попечением существует Территория, а значит, можем существовать и мы. Такие, какие есть. Столько, сколько выйдет. Теперь вам ясно, Игорь, отчего у нас считается неприличным заговаривать о будущем?

– Лучше так, чем никак, милый Игорь. – Ларис Иванна посмотрела на меня коровьим взглядом.

– Он разыскал нас среди людей и спас от гнева Миров. От хранящего Мир безжалостного Стража. Он поместил нас сюда. Михаилу Александровичу Гордееву мы обязаны хотя бы, что он оградил нас от тех, кого вы называете Службами. Думаете, хоть одного из нас минуло столкновение с ними? К какой нормальной жизни мы можем вернуться? Вот вы – разве можете?

Я открыл рот и закрыл рот. Ну, предположим. Навязчивая идея принимает облик мистического поклонения. Может быть. Вполне. Все равно, говорить им сейчас о смерти Гордеева жестоко и неумно. Неумно, потому что не примут, оттолкнут, а жестоко, потому что принять все же придется. Рано или поздно. Как мне придется принять то, что говорит Кузьмич... тьфу ты, не принять, что он говорит, а принять, что все они на самом деле так думают. Они же не виноваты. "Я же этого не хочу. Что со мной", – сказала Ларис Иванна. Я тоже этого не хочу. Я тоже не виноват. И все-таки здесь. С ними.

Я почувствовал, что коварный Винни-Пух вот-вот выберется на поверхность и выдаст свое коронное: "По-моему, так!" Этого допустить было нельзя.

– Значит, мы здесь, как в неудавшемся проекте "Биосфера". Сколько-то там мужчин и женщин наглухо запирались в систему, имеющую замкнутое жизнеобеспечение. Прообраз космического поселения будущего... пардон. Планировалось на годы, но раскупорили их уже через несколько месяцев. Что-то с психологической несовместимостью. У нас с этим как? Порядок?

– У нас с психологической совместимостью – сто процентов, – сказала Наташа Наша. – Всем деваться некуда.

– Проект "Биосфера" был не один, – не мог не блеснуть Кузьмич. – В последние времена, почтеннейший, более известны американские вариант "Стелл" и вариант "Эделфи" в штате Иллинойс. Поселения, готовые в любой момент переключиться на замкнутый цикл, полностью закрыться от внешней опасности. Видите ли, современные американские провидцы Мишель Скаллион и Ричард Киннигер выдали прогноз по грядущим катастрофическим землетрясениям Североамериканского континента. Восемь, десять и более баллов, разлом Калифорнии, затопление Большого Каньона, штат Мичиган превращается в остров. Скаллион уже давал точный прогноз тайфуну "Эндрю" над Таити и семибалльному Калифорнийскому землетрясению девяносто третьего года. "Стелл" и "Эделфи" были заложены с подачи Киннигера.

– Ах, Америка – это страна, там гуляют и пьют без закуски...

– Ну, может быть, от вас хотели чего-то подобного для нашей стороны шарика?

– Да не предсказывал я никаких землетрясений! – рявкнул я. И вспомнил, что лежит у меня в нагрудном кармане. Дотронулся рукой, зашуршало. И похолодел невольно, хоть продолжал не верить ни на грамм. Сжал бумажку в кулаке, прикидывая, как ловчей кинуть ее в костер, не привлекая ничьего внимания. По носу сбежала капля, висок прощекотала еще одна. Я тряхнул головой, сорвавшаяся кровь зашипела в костре. Пожалуй, теперь я мог себе признаться, что голова у меня болит и кружится все сильнее.

– Игорь, что у тебя с головой?

– Почтеннейший, мне кажется...

– Да он кровью истекает!

– Игоречек!..

– В-володь, ст-таричок, ты бы посмотрел его, помрет, ж-жалко...

Они меня окружили, а сбегавший и быстро вернувшийся Юноша Бледный начал проворно ковырять на моем лбу кривой иглой в зажиме. По щекам еще пузырилась перекись, Ксюха обтирала ее. Теперь я был в центре всеобщей заботы, как тогда в столовой Бледный. Вот пускай потрудится, пооказывает помощь. Неврастеник чертов.

– Вы посмотрите! – воскликнул Сема где-то за спиной, почти не заикаясь. – Вы только почитайте, что он тут пишет! Доэкспериментировалась ты, Наталья, довызывалась активной реакции. Д-дура...

Они обернулись, я тоже. Сема держал мой смятый листок, нагибаясь к пламени костра, чтобы было светлее. Его губы шевелились, он читал мои каракули. Как же я бумажку-то упустил. Сильное у меня кружение в мозгах было, когда выдумал написать этот десяток строк. Не был бы стукнутый, и сама мысль бы не пришла. А так рефлекс запрещения не сработал.