Текст книги "Исследование по истории феодального государства в Германии (IX – первая половина XII века)"

Автор книги: Николай Колесницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Нас интересует в данном случае общая концепция Зелигера. Эта концепция может быть определена как политико-юридическая. Зелигер почти в такой же категорической форме, как и Белов, не признает за крупным землевладением самостоятельного политического значения. Вотчинная теория, «выводившая политическую силу из хозяйственной» (это на деле не совсем соответствует действительности), прочна в своей основе.

«Материальные отношения всегда влияют на социальные и политические... Но мы считаем неправильным выводить социально-политическое развитие просто из хозяйственных изменений. Крупное землевладение, как показывает наше исследование, только в той мере политически и социально значимо и влиятельно, в какой оно получает свои привилегии и полномочия прямо от государства»[111]111
  G. Seeliger. Die soziale und politische Bedeutung der Grundherrschaft, S. 199.


[Закрыть].

Вполне созвучно с концепцией Белова и следующее утверждение: «Как раз в древние периоды общественного развития определяющим являлось отношение отдельной личности или класса к государству, к носителям и представителям государственной власти» (подчеркнуто мной. – Н. К.) (там же).

Основное утверждение Зелигера против вотчинной теории сводится к тому, что публичная юрисдикция вотчинника строилась не на его землевладельческих правах, а на государственных полномочиях, на иммунитете. Само по себе землевладение не могло создать судебную и тем более политическую власть вотчинника. Эту власть дало вотчиннику государство.

По Зелигеру, никакая власть не рождалась сама собой из вотчинных отношений, она только передавалась от государства в вотчину: «Однако вотчинная и вся низшая юрисдикция – все, чем когда-то распоряжались франкские провинциальные чиновники, имеет своим началом государственное полномочие... Только в более позднее время местами устанавливается низшая юрисдикция на базе патримониальной власти» (там же, стр. 198).

До X в. иммунитетная юрисдикция еще совпадала территориально с вотчинной. Позже нарушилось и это совпадение: «Землевладение и юрисдикция совершенно расходятся» (там же, стр. 168).

Зелигер оспаривает не только политическую роль вотчины, но и ее социально-преобразующую роль.

Вотчина не уничтожила свободу. «Если старое представление утверждало, что в послекаролингское время свобода совершенно исчезла, а другое мнение доказывало, что вне вотчин она продолжала существовать, то я категорически утверждаю, что она существовала и в самой вотчине (там же, стр. 196).

Что это была за свобода, автор дальше поясняет: это особая подсудность (фогту и т. п.). Утверждение о наличии такой «свободы» понадобилось для того, чтобы опровергнуть тезис вотчинной теории об абсолютном господстве крепостного права при феодализме. В этом мы тоже видим полное единомыслие Зелигера с Беловым.

Концепция возникновения территориальных княжеств у Зелигера и его учеников отрицает вотчинную власть в качестве решающей силы в образовании территориальных княжеств[112]112
  G. Seeliger. Staat und Grundherrischaft, S. 31; H. Aubin. Die Entstehung der Landeshoheit, Berlin, 1920, S. 240: «Чисто вотчинные отношения не имеют ничего общего с публичной юрисдикцией. Они не в состоянии создать территориальную власть (Landeshoheit)».


[Закрыть]. Она признает за вотчинной только роль территориальной основы, способной вместить в себя политическую и судебную власть, делегируемую от государства. «Землевладение... есть повод, начало и территориальная основа для округа публичной юрисдикции»[113]113
  Н. Aubin, op. cit., S. 240.


[Закрыть].

На территориальной основе вотчины только тогда может развиться власть территориального княжества, когда эта вотчина превратится в замкнутый округ банна (Bannherrschaft, Bannbezirk)[114]114
  G. Seeliger. Die sozial und politische Bedeutung der Grundherrschaft, S. 44.


[Закрыть].

Образование замкнутых округов банна совершалось в результате наделения крупного землевладения иммунитетом и судебным банном и представляет собой весьма длительный процесс; начало его он относит ко времени Каролингов (Зелигер усматривает примитивный округ банна уже в т. н. mithio)[115]115
  G. Seeliger. Staat und Grundherrschaft, S. 21.


[Закрыть].

Ученик Зелигера Г. Обен, изучавший возникновение территориальной власти по материалам нижнерейненских областей[116]116
  H. Aubin. Die Entstehung der Landeshoheit nach niederrhenischen Quellen. Studien uber Grafschaft, Immunität und Vogtei, Berlin, 1920.


[Закрыть], в некоторой степени отклоняется от этого мнения. Он считает источниками формирования территориальной власти ряд юридических институтов – права графства, иммунитет, фогство и судебный банн. Образование замкнутого округа банна рассматривается им в качестве важнейшего фактора территориальной власти. Но не всякий округ банна представлял собой территориальное княжество. Только обладание высшей юрисдикцией давало возможность создать территориальную власть[117]117
  Ibid., S. 381.


[Закрыть].

В концепции Г. Обена имеется новый элемент, которого нет ни у Зелигера, ни у Белова. Г. Обен, как и Г. Гирш, допускает наличие у крупных землевладельцев судебной и политической власти без особого получения ее от государства[118]118
  H. Aubin. Die Entstehung der Landeshoheit, S. 157 ff.; H. Hirsch. Die hohe Gerichtsbarkeit im deutschen Mittelalter, Prag, 1924, S. 223 ff.


[Закрыть].

Это так называемая «автогенная» теория присвоения иммунитета и высшей юрисдикции.

Не означает ли это возврата к некоторым положениям вотчинной теории, которую современная немецкая историография считает похороненной?

В самом признании «автогенного» развития юрисдикции нет ничего, нарушающего юридическую концепцию. Власть, которую присваивают явочным порядком крупные землевладельцы, понимается этими историками в том же духе, что и власть, «делегируемая» от короля. Ее происхождение не связывается с природой самой феодальной собственности, с феодальным производством. Но этого не признавала и вотчинная теория.

Мы рассмотрели основные концепции феодального государства в Германии, бытовавшие в немецкой историографии до конца первой четверти настоящего столетия. Эти концепции в той или иной степени представляли для своего времени господствующее мнение.

Смена этих концепций не может рассматриваться просто как результат «прогресса исторической науки», совершенствование методов исторического исследования и т. п. Это в известном смысле выражение изменений в политическом кредо буржуазии, показатель эволюции буржуазной идеологии периода промышленного капитализма и империализма. Патримониальная теория была выражением антибуржуазной реакции. Марковая и вотчинная теории явились своеобразным проявлением немецкого буржуазного либерализма, граничащего подчас с консерватизмом. Антивотчинные «публично-правовые» теории были реакцией на марксизм и «материализм» вотчинной теории; они свидетельствуют об усилении консерватизма и реакционности буржуазной идеологии[119]119
  Эволюция методологических взглядов буржуазной немецкой историографии конца XIX, начала XX в. обстоятельно трактуется А. И. Даниловым (Указ. сочинение, стр. 63 и сл.).


[Закрыть].

Что же прибавила ко всему этому буржуазная немецкая историография в период господства в Германии фашизма и в послевоенное время?

Если отбросить в сторону весь хлам фашистских «исторических писаний» насчет расового характера немецкого государства и роли «фюреров» в его развитии и т. п. и оставить то, что в какой-то мере относится к области научной проблематики, то можно выделить следующие «проблемы» истории германского феодального государства, привлекавшие внимание этой историографии:

1) Вопрос об изображении государства в «народном духе».

2) Вопрос о соперничестве короля и дворянства в деле строительства государства.

3) Проблема «конструктивности» ленной системы в переустройстве государства.

4) Вопрос о «модернизации» средневековой государственности.

5) Вопрос о священном характере средневековой германской монархии.

Острой борьбы мнений по этим вопросам не заметно. Среди историков скорее заметна тенденция перепевать на свой особый лад одни и те же идеи.

Идея изображения государства в «народном духе», в смысле слитности государства с народом, явно продиктована фашистской демагогией насчет «народного государства». Показать «корни» фашистского «народного государства» в далеком прошлом – вот задача, которую ставили перед историками национал-социалистские правители[120]120
  Эта ориентация четко заметна на построении доклада Т. Майера на Международном конгрессе историков в Цюрихе в 1938 г. на тему: «Образование основ современного государственного строя Германии в период классического средневековья» – Historische Zeitschrift, 1939, Bd. 159, II. 3, 462 ff. Он называет народным государством (Volksstaat) как древнегерманское, так и средневековое германское государство. Его доклад заканчивается словами, что через 7 столетий немецкий народ снова стал «субъектом» своего государства.


[Закрыть].

Этому государству приписываются совершенно не свойственные ему черты. Отношения гнета и эксплуатации выдаются за отношения сотрудничества, направленные «на достижение общих политических целей». Немецкая средневековая империя трактуется как создание всего немецкого народа[121]121
  См. Н. Mitteis. Land und Herrschaft – Histor. Zeitschrift, 1941, Bd. 163, H. 2, S. 256: «Народ и созданное им государство, служащее выражением его жизненной воли». Гак смотрит на средневековое германское государство и О. Бруннер (О. Brunner. Land und Herrschaft S. 136).


[Закрыть].

Для доказательства «народного характера» немецкого феодального государства используется «теория товарищества» О. Гирке. Государство преподносится как вся немецкая нация во главе с ее «вождями». Такая трактовка государства не является новостью в немецкой историографии. Государство всегда здесь выдавалось за организацию всего народа. Но прежде проводились различия между «обществом» и «государством»[122]122
  При этом пальма первенства придавалась не обществу, а государству. Г. В. Ф. Гегель характеризовал государство как «воплощение принципов нравственности», а общество как «сумму эгоистических индивидов». О. Гинтце определяет государство как «действенное единство народа»; а общество как «народ в многообразии его частных интересов». См. О. Brunner. Land und Herrschaft, S. 188.


[Закрыть]. Теперь эти различия замазываются.

В качестве главной особенности средневекового германского государственного строя объявляется «соперничество» короля с дворянством. Мысль эта не нова. Буржуазные историки, не различающие за деревьями леса, всегда считали, что история феодального общества и государства – это непрерывающаяся цепь столкновений между королем и феодалами, от которых будто бы зависели в€е судьбы народов. Но в прежние времена симпатии историков всегда оставались на стороне королевской власти, которая рассматривалась ими как носительница порядка в беспорядке, а не на стороне феодалов, сеявших постоянные смуты и анархию. Теперь подход изменился. Феодалов признают «строителями государства» наравне с королем, а их постоянную борьбу с королевской властью квалифицируют как «соперничество в деле конструктивного строительства государства» в направлении к «современному государственному устройству».

«Мы утверждаем, что эта борьба [короля с дворянством] только тогда может быть правильно понятой, когда она будет рассматриваться не просто, как спор из-за дележа власти, а как соревнование в деле созидания новых основ будущего государственного порядка»[123]123
  Th. Mayer. Adel und Bauern im Staat des deutschen Mittelalters, Leipzig, 1943, S. I. См. также H. Mitteis. Der Staat des hohen Mittelalters, 4 Aufl., Weimar, 1953, S. 13.


[Закрыть].

В связи с этим немецкие буржуазные историки «по-новому» оценивают возникновение немецкого партикуляризма. Упадок королевской власти и образование могущественных территориальных княжеств представляется им не как бедствие, а как некое благо для Германии. Вот что писал А. Допш по этому вопросу: «Немецкий партикуляризм имел не только теневые, но и светлые стороны: он дал возможность создать многосторонние культурные творения, немыслимые в строго объединенных государствах»[124]124
  A. Dopsch. Der deutsche Staat des Mittelalters – Das Mittelalterin Einzelndarstellungen, S. 230.


[Закрыть].

Т. Майер предостерегает против отрицательного отношения к образованию территориальных княжеств: «Здесь мы имеем положительное строительство, государственное новообразование»[125]125
  Th. Mayer. Die Ausbildung... modernen Staates, S. 480.


[Закрыть].

Г. Миттайс указывает, что без наличия территориальных княжеств не были бы разрешены «многие большие задачи Германского государства»[126]126
  H. Mitteis. Der Staat des hohen Mittelalters, S. 431.


[Закрыть].

При таком понимании факта образования территориальных княжеств представляется неудовлетворительным прежнее объяснение возникновения территориальной власти и оценка отдельных «источников» ее формирования. Раз за князьями признается самостоятельная и положительная роль в «государственном строительстве», то и «строительство» территориальной власти должно рассматриваться как дело самих князей. Теория «делегирования» и «отчуждения» верховных прав королем, согласно которой никакая новая власть не могла появиться, не получив своих полномочий от вышестоящей, этих историков не удовлетворяет. Для них больше подходит теория «автогенного» развития судебной и политической власти.

Г. Миттайс, обобщая взгляды современной немецкой историографии по этому вопросу, указывает, что не присвоение регалий явилось основой создания территориальных княжеств, а активная деятельность самих князей. Князья создавали территориальные владения во многих случаях без помощи империи (Reich): «Усиление княжеств совершалось за счет собственных усилий князей. Князья не столько отнимали у империи, сколько создавали... Их земли состояли большей частью из собственных аллодиальных владений, к которым только прибавлялись лены. Территориальная власть являлась в значительной степени властью в собственных владениях (Eigenherrschaft), на новых землях, колонизованных и освоенных с помощью свободных крестьян»[127]127
  Н. Mitteis. Der Staat..., S. 430 – 431. Эти историки особенно возражают против «теории узурпации», согласно которой территориальные княжества создавались в результате захвата князьями королевских прерогатив. Князья не захватывали, а пользовались тем, что по праву им принадлежало. – Н. Mitteis. Rechtsgeschichte und Machtsgeschichte, S. 405. К. S. Bader. Volk – Stamm – Territorium. – Historische Zeitschr. 1953, Bd. 176, Ht. 3, S. 470 ff.


[Закрыть].

На значение последнего фактора в образовании территориальных княжеств в особенности обращает внимание Т. Майер[128]128
  Th. Mayer. Der Staat der Herzoge von Zäringer, Freiburg, 1935; Adel und Bauern im Staat des deutschen Mittelalters, S. 14.


[Закрыть]. Он исходит из того, что вновь освоенные и захваченные князьями земли составляли прямую собственность князей, что население, проживавшее на этих землях, находилось под непосредственной княжеской властью, в прямом княжеском подданстве. Все это, по его мнению, придавало территориальным княжествам характер «современного государства» (mederne Staat).

Эти же мысли о причинах образования территориальных княжеств перепевает на свой лад и В. Шлезингер в книге «Возникновение территориального господства» (die Entstehung der Landesherrschaft). Его вывод сводится к следующему: «не феодализм повинен в разложении империи и образовании территориальных княжеств, в этом повинен „аллодиализм“[129]129
  W. Schlesinger. Die Entstehung der Landesherrschaft. Dresden, 1949, S. 265. Эту же мысль проводит А. Helbok. Grundlagen der Volksgeschichte Deutschlands und Frankreich, Berlin, 1937, S. 607.


[Закрыть].

Не приходится говорить, что «новый» взгляд на проблему возникновения территориальных княжеств ничуть не ближе к научному решению этой проблемы, чем старые взгляды. То, что центр внимания переносится с империи на сами княжества, на их самостоятельное развитие, ничуть не помогает выяснению истинных причин того специфического пути политического развития Германии, который обусловил торжество в ней территориальной раздробленности. Новым здесь является только чрезмерная идеализация этой уродливой политической системы.

Своеобразной интерпретацией тезиса о «соперничестве дворянства с королем» является теория О. Бруннера о феодальных смутах (Fehden). В своей книге «Страна и власть» (Land und Herrschaft), претендующей установить новый взгляд на феодальное государство, он старается доказать, что в средние века не существовало «правового государственного порядка», а имел место своеобразный государственный порядок перманентных смут (Fehdeordnung). О непрекращавшихся военных столкновениях феодалов историки говорили, как известно, и до О. Бруннера. Что же нового в его взгляде? Новым является то, что вместо прежней отрицательной оценки этих феодальных столкновений как анархии, смуты, им дается положительная оценка; в смутах усматривается основа, определяющая сила средневекового государственного устройства (Grundlegendes Element der mittelalterlichen Verfassung)[130]130
  О. Brunner. Land und Herrschaft, S. 192. Этот взгляд не оригинален. О. Бруннер повторяет известный тезис Ф. Керна о том, что средневековый государственный порядок в корне отличается от современного государственного правового порядка, и к нему не приложимы категории современного государственного устройства. Керн доказывает это наличием в средние века т. н. «права на сопротивление» (Widerstadsrecht), согласно которому феодалы могли легально не повиноваться королю. (F. Kern. Gottesgnadentum und Widerstandsrecht im früheren Mittealter. Zur Entwicklungsgeschichte der Monarchie, Leipzig, 1914; он же Recht und Verfassung im Mittelalter – Historische Zeitschrift, 1919, Bd. 120, S. 61 и сл.


[Закрыть].

Взгляд на эти Fehde как на анархию, нарушающую «нормальное течение» общественной и государственной жизни, О. Бруннер объявляет модернизацией истории средневековья. В этом, конечно, есть доля истины. Феодальные столкновения на самом деле составляли имманентную черту политического строя феодализма. Но историк должен их объяснить, а не принимать за исходный пункт и основу феодального строя.

Чтобы придать своей новой теории научный авторитет, О. Бруннер, как истый историк-немец, старается «обосновать» ее правом. Для этой цели он изобретает «новое право» – право «феодальных смут» (Fehderecht). Наличие такого «права», по его мнению, наносит окончательный удар, по «модернизаторским взглядам на Fehde как на анархию и заставляет видеть в них нормальное, законное явление. Феодалы, вступая друг с другом в вооруженные столкновения, действовали не как разбойники, а как блюстители своеобразного правового порядка – „порядка смут“ (Fehdeordnung) и поступали в полном соответствии с принципами средневекового общественного и государственного устройства.

Таково «истинно историческое» понимание феодальных смут О. Бруннером.

Другим проявлением той же пресловутой «переоценки взглядов на феодализм» является идея о «конструктивной» роли ленной системы.

Если в прошлые времена в ленной системе (которую многие отождествляли с понятием феодализма) видели факт разложения нормального государственного порядка, основанного на «общем подданстве» (Untertanenverband)[131]131
  А. Heusler. Deutsche Verfassungsgeschichte, Leipzig, 1905, S. 136. «Ленное государство, – это не государство в современном смысле слова. Оно не имело ни главы, ни чиновников, ни настоящего аппарата управления. Это было простое ленное объединение».


[Закрыть], то теперь в ней склонны видеть не распад, а «возведение» нового здания ленного государства[132]132
  Br. Meyer. Das Lehen im Recht und Staat des Mittelalters – Zeitschrift für schweizer Geschichte, 1946, Bd. 26, Ht. 2, S. 165.


[Закрыть].

«Заслуга» в утверждении этого взгляда в немецкой историографии принадлежит Г. Миттайсу. В своей книге «Ленное право и государственная власть» (1933) Г. Миттайс стремится доказать, что в ленных отношениях и ленном праве содержались условия для удержания государственного единства в период раздробленности и для положительного строительства государственной централизации в последующее время. В других странах Европы эти условия были использованы всецело королевской властью, в Германии – по причинам своеобразия немецкого ленного права и немецкой «государственной идеи» – они пошли на пользу князьям и во вред королевской власти[133]133
  H. Mitteis. Lehenrecht und Staatsgewalt, Weimar, 1933, S. 703 ff.


[Закрыть].

В этой книге Г. Миттайс всю судьбу германского феодального государства и судьбу немецкого народа в средние века склонен объяснять особенностями немецкого ленного права (для которых, правда, он находит «объяснение» в немецкой психологии). Подобная «концепция» показалась наивной даже немецким историкам[134]134
  См. рецензию В. Кинаста на книгу Г. Миттайса в Historische Zeitschrift, 1938, Bd. 158, Ht, I, S. 50 и сл.


[Закрыть]. Позже, в книге «Государство классического средневековья» Г. Миттайс, уступая критике, заявил, что судьба «ленного государства» определялась не одним ленным правом, но и общими политическими условиями, а также взаимоотношениями отдельных групп феодалов (Adelsschichte)[135]135
  H. Mitteis. Der Staat des hohen Mittelalters, 4 Aufl., 1953, S. 426.


[Закрыть].

Ленную систему и ленное право он определяет здесь как силы, которые придают феодализму государственный характер и лишают его центробежных тенденций. «Ленная система – это положительно приспособленный феодализм»[136]136
  Ibid, S. 19.


[Закрыть]. Здесь выражено существо «нового взгляда» на ленную систему и феодализм.

Г. Миттайс, использовавший в своих книгах материал не одной Германии, но и ряда европейских стран, ограничивает тем не менее родину ленной системы одной Германией: «Ленная система и ленное право представляют собой вклад германского духа в общую историю феодализма... Феодализм принадлежит всей истории; под ленной системой мы понимаем особую форму феодализма во франкском и западном мире»[137]137
  Н. Mitteis. Der Staat des hohen Mittelalters, S. 19 – 20.


[Закрыть].

Можно только сожалеть, что такой авторитетный представитель современной немецкой историографии и знаток ленной системы так слабо знает историю других народов.

С переоценкой ценностей в немецкой буржуазной историографии связано также течение, направленное против модернизации средневековой государственности. Наиболее ярким его проявлением может служить цитированная выше книга О. Бруннера «Страна и власть». О. Бруннер берет под сомнение адекватность средневековым порядком наших современных исторических представлений. Он считает, что на общество и государство средних веков историками переносятся их представления о «современных» порядках, и выступает решительно против подобной модернизации. С О. Бруннером солидаризируется Г. Миттайс[138]138
  H. Mitteis. Land und Herrschaft. – Histor. Zeitschrift, 1941, Bd. 163, Ht. 2, S. 273 ff.


[Закрыть] и другие историки.

Обвинение буржуазной историографии в модернизации средневековья безусловно справедливо. Буржуазные исследователи, видящие в историческом прошлом не объективно закономерный процесс, а нагромождение фактов, в которое логику и порядок вносит только ум исследователя, представляют это прошлое в смысловых и логических категориях своего буржуазного настоящего. Не модернизировать они не могут. Но характерно, что больше всего модернизируют и извращают прошлое как раз те историки, которые больше других возмущаются против модернизации и ратуют за «адекватное» понимание категорий прошлого.

Ф. Гекк, считавший себя мастером «адекватных» юридических понятий и заменявший латинскую терминологию более адекватной германской терминологией, создал, как известно, такую концепцию сословного строя германского общества периода варварских правд[139]139
  Ph. Heck. Beiträge zur Geschichte der Stände im Mittelalter, Bd. 1 – 2, Halle, 1900 – 1905. Die Standesgliederung der Sachsen in frühem Mittelalter, Tübingen, 1927.


[Закрыть], которая ни в малейшей степени не выражает действительного устройства и адекватна только извращенной юридическими спекуляциями логике автора.

То же можно сказать и об О. Бруннере. «Новое», «адекватное» понимание территории («земли») гласит: «Земля (Land) является областью, в которой действует свое определенное право, именно земское право (Landrecht)[140]140
  О. Brunner. Land und Herrschaft, S. 314.


[Закрыть]. Земля характеризуется единым правом. «Земля (страна) – это правовая общность»[141]141
  O. Brunner. Land und Herrschaft, S. 217 – 218.


[Закрыть]. По мнению О. Бруннера, «земля» конституируется окончательно только с оформлением «земского права» (Landrecht). Другими словами, «землю создает право. Сперва право, потом земля!?[142]142
  См. O. Stolz. Das Wesen des Staates im Mittelalter – Historische Zeitschrift, 1940, Ht. 2. S. 240.


[Закрыть] Так выглядит это «адекватное» представление о территориальном княжестве. Новым в нем является только то, что право объявляется абсолютной категорией, всецело определяющей реальную общественную жизнь.

На деле разговоры буржуазных историков о борьбе с модернизацией направлены к другой цели, а именно к вытравливанию из исторической науки всяких следов материализма. «Модернизацией» объявляется перенесение на средневековый феодальный строй таких понятий, как «класс», «государство в смысле учреждения» и т. п. Отрицать объективное существование этих категорий для настоящего невозможно. Но объявить их недействительными для прошлого, по логике этих историков, вполне научно оправдано. Они утверждают, например, что средневековое государство не представляло, подобно «современному», учреждения, стоящего над обществом (народом), а сливалось с обществом (народом), что оно основывалось не на принципе территориального подчинения, а на принципе персональных связей; что определяющую роль в нем играл долг верности и службы; что это государство держалось на особом королевском «мунте» и т. п.[143]143
  H. Mitteis Land und Herrschaft – Histor. Zeitschr., 1941, H. 2, S. 273; Th. Mayer. Die Ausbildung der Grundlagen des modernen Staates – Histor. Zeitschr., 1939, Bd. 159, Ht. 3, S. 466 ff.; O. Brunner. Land und Herrschaft S. 132, 188; A. Waas. Herrschaft und Staat, Berlin, 1938. W. Schlesinger. Herrschaft und Gefolgschaft in der germanisch-deutschen Verfassunggeschichte. – Hist. Zeitschrift, 1953, Bd, 176, Ht. 2, S, 270.


[Закрыть].

После поражения фашистской Германии во второй мировой войне в немецкой буржуазной историографии разразился глубокий кризис. В своем бессилии объяснить причины невиданной в истории Германии катастрофы буржуазные немецкие историки обращаются к иррациональному религиозному, отказываясь от разумного истолкования настоящего и прошлого[144]144
  См. L. Stern. Zur geistigen Situation der bürgerlichen Geschichtswissenschaft, Leitschr. f. Geschichtswis., 1953, Ht. 6, S. 839.


[Закрыть]. Они объявляют непостижимую для них историческую действительность «делом фатума». Ф. Мейнеке пишет в книге: «Катастрофа Германии»: «Немецкая история богата трудными загадками и несчастливыми поворотами. Но перенесенная катастрофа и поставленная теперь перед нами загадка превосходит, по нашему мнению, все подобные испытания судьбы в прошлом[145]145
  F. Meineke. Die deutsche Katastrophe, Wiesbaden, 1947, S. 5.


[Закрыть]. Ему вторит Г. Риттер: «Стремительный конец нашего национального (фашистского. – Н. К.) государства полностью затемнил смысл нашей загадочной истории... Там, где не видно будущего, там не дано и истолкования прошлого»[146]146
  G. Ritter. Geschichte als Bildungsmacht. Stutgart, 1947, S. 17.


[Закрыть]. Таким образом, в буржуазной западногерманской историографии начался «мучительный пересмотр» прежних исторических представлений. Картина прошлого, возвещавшая наступление мирового господства Германии, оказалась ложной, когда вместо господства наступила катастрофа. Виноватой оказалась история «Покончить с историей!» «История не имеет духовной ценности»[147]147
  Th. Mayer. Papstum und Kaisertum im hohen Mittelalter. Werden, Wesen und Auflösung einer Weltordnung. Ein kritischer Überblick – Histor Zeitschrift, 1959, Bd. 192, Ht. I, S. 1.


[Закрыть]. «Нельзя понять прошлое со старых позиций. Нужно изменить подход»[148]148
  Th. Mayer. Papstum und Kaisertum im hohen Mittelalter. Werden, Wesen und Auflösung einer Weltordnung. Ein kritischer Überblick – Histor Zeitschrift, 1959, Bd. 192, Ht. I, S. 1, стр. 1.


[Закрыть]. Казалось бы, что эта «беспощадная критика» негодного исторического метода должна была привести к выводу о замене его научным методом. Но идеологи разлагающегося буржуазного общества на это неспособны. Они находят выход не в науке, а в религии. «Наши интересы все более сосредоточиваются на проблеме духа, на религии»[149]149
  Th. Mayer. Papstum und Kaisertum im hohen Mittelalter. Werden, Wesen und Auflösung einer Weltordnung. Ein kritischer Überblick – Histor Zeitschrift, 1959, Bd. 192, Ht. I, S. 1, стр. 2.


[Закрыть]. Это перевооружение религией наблюдается в первую очередь в области изучения истории средневекового государства. Здесь получила широкое распространение концепция «священной монархии», которая связывает возникновение и судьбу феодального государства с верованиями и религиозными представлениями средневекового человека.

Буржуазное учение о государстве всегда граничило с религией[150]150
  В. И. Ленин. О государстве. Соч. т. 29.


[Закрыть]. Но в прежние времена буржуазные идеологи обожествляли обычно само государство, его идею. Теперь, как ни странно, объектом обожествления стали носители государственный власти – монархи. Концепция «священной монархии» (Sakralkönigtum) является настолько общепризнанной среди западногерманских историков[151]151
  См. более новые работы на эту тему: О. Höfler. Germanisches Sakralkönigtun. Bd. I: Der Runenstein von Rock und der germanische Individualwerhe. Tübingen – Münster – Köln. 1952. Он же Der Sakralcharakter des germanischen Königtums. Lindau – Konstanz, 1956. K. G. Hauck. Geblutsheiligkeit. Liber floridus. Mittellatheinische Studien. P. Lehmann zum 65 Geburtstag. St. Ottilien. 1950, S. 187 ff. P. S. Schramm. Herrschaftszeichen und Staatssymbolik. – Schriften der Monumenta Germaniae Historica. Bd. II, Stuttgart, 1955. F. Heer. Die Tragodie des heiligen Reiches. Stuttgart. 1952. Е. Ewig. Zum christlichen Königsgedanken im frühen Mittelalter – Das Königtum, seine geistigen und rechtlichen Grundlagen, Lindau – Konstanz, 1956.


[Закрыть], что вошла в пособия и общие руководства по истории Германии. Так, в известном руководстве, составленном Бруно Гебгардтом и изданном заново Г. Грундманом, мы читаем, что «духовно-религиозной основой королевской власти в раннегерманский период являлось магическое представление о божественном происхождении и святости королевской династии... которая почиталась как воплощение божества на земле»[152]152
  Br. Gebhardt. Handbuch der Deutschen Geschichte. Bd. I. Hrsg. von H. Grundmann. Stuttgart, 1954. S. 596. См. также H. Mitteis. Der Staat des hohen Mittelalters, 5 Aufl. Weimar, 1955, S. 7: «Королевская власть коренилась в сакральной сфере... она имела божественное происхождение».


[Закрыть]. В других специальных работах на эту тему утверждается, что религиозные представления служили не только духовной основой государства в средние века, но что они всецело определяли собой и характер государства[153]153
  F. Heer. Die Tragodie des heiligen Reiches, S. 205: «Вера в священный характер королевской власти служила прочной основой средневекового государства». Автор не говорит, разделяет ли он сам эту веру, но все его построение наводит на мысль, что эта вера ему не чужда. Такое же впечатление производят и все другие, исследования» на тему о «священном королевстве».


[Закрыть]. Средневековое государство, по этой «теории», было священным, теократическим. Светское государство появилось только на исходе средних веков, когда произошла секуляризация «государственной идеи»[154]154
  F. Heer. Die Tragodie des heiligen Reiches, S. 259.


[Закрыть].

Какими бы странными ни казались нам эти построения буржуазно-клерикальной историографии, но, по существу, они основываются на той же методологической предпосылке, на которой строились и строятся почти все буржуазные концепции по истории государства, по крайней мере в последнее полустолетие. Современная буржуазная идеология считает, что государство, как впрочем и все другие общественные институты, определялось всецело господствовавшими в обществе идеями и представлениями. Изменение государства буржуазные идеологи объясняют появлением новых идей и представлений. Из этих критериев исходят и историки данного направления. Они рассуждают так: поскольку в те времена в сознании людей господствовали религиозные представления о божественном характере королевской власти, то тем самым монархия приобретала истинно сакральный характер и рассматривалась не как установление людей, а как священное установление, ниспосланное свыше (Sakralkönigtum)[155]155
  F. Heer. Die Tragödie des helligen Reiches, стр. 205: «В народе глубоко жила вера в святость королей. Политическая религиозность вселяла убеждение, что король властвует божьей милостью, и это одинаково было свойственно как ученому, так и простонародному представлению».


[Закрыть]. Это «священное королевство», по их утверждению, появилось еще в языческие времена из культа воплощающегося Вотана. Род короля, как впрочем и другие знатные германские роды, почитался язычниками германцами как живое воплощение божества (Geblütsheiligkeit). (Эта легенда служит, таким образом, и «теоретическим» обоснованием священного происхождения знати, дворянства). С принятием христианства культ священного короля видоизменился и приобрел облик неограниченного римско-восточного властителя, отвечающего за свои действия только перед богом (Gottunmittelbarkeit). К этому прибавилось еще библейское предание о царе, помазаннике божьем. Так оформилось теократическое представление о государственной власти, которое, по утверждению этих историков, послужило основой Каролингской, а позже Оттоновской «Священной» империи[156]156
  F. Heer. Die Tragodie des heiligen Reiches, стр. 200, 205. Эта «концепция» считается общепризнанной в историографии Западной Германии – см. W. Schlesinger. Herrschaft und Gefolgschaft in der germanisch-deutschen Verfassugsgeschicte. – Histor. Zeitschrifi. 1953, Bd. 17G, Ht. 2, S. 252.


[Закрыть].

Вот как выглядит эта религиозная концепция средневекового государства в писаниях историков середины XX века. Ее идеологическая направленность достаточно ясна: изобразить государство как священное установление, не навязанное обществу господствующими эксплуататорскими классами, а сформировавшееся «по образу и подобию божию», в строгом соответствии с верованиями и убеждениями людей[157]157
  F. Heer. Die Tragödie des helligen Reiches, стр. 235: «Средневековый человек считал небесного короля владыкой потустороннего мира. В земном короле он видел его представителя на земле».


[Закрыть].

Книги, в которых излагаются эти откровения, имеют внешне весьма ученый вид. «Доказательства» строятся с помощью источников. Для обоснования «священного королевства» используются новые специально созданные вспомогательные отрасли исторического исследования – изучение древних культовых форм, молитв, преданий и т. п.[158]158
  О. Höfler. Kultische Geheimbünde der Germanen. Bd. I: Der Runenstein von Rock und der germanische Individualweih. Köln, 1952, K. G. Hauck. Lebensormen und Kultmithen in germanische Stammes-und Herrschattsgenealogien. – Saeculum, 1955, Bd. VI, S. 182 – 223.


[Закрыть], а также государственной символики и инсигний[159]159
  P. S. Schramm. Herrschaftszeichen und Staatssymbolik. – Schriften der Monumenta Germaniae Historica. Bd. 1 – 3. Stuttgart, 1954 – 1956. К. G. Hauck Herrshaftszichen eines wodanistischen Königtums. – Jahrbuch für fränkische Landesiorschung, 1954, S. 9 – 56.


[Закрыть]. В качестве достоверных источников привлекаются легенды о чудотворной силе монархов, которые будто бы могли посылать людям здоровье и счастье, излечивать недуги, давать обильный урожай и богатый приплод скота[160]160
  F. Heer. Die Tragödie des helligen Reiches, S. 207.


[Закрыть]. В таком же духе истолковываются титулы королей, обряды коронации и посвящения и знаки власти. То, что королей и императоров величали священными эпитетами, равными божеским (divus, sacer, sanctus, deus и т. д.), эти историки считают бесспорным доказательством их священного положения, т. к. в противном случае люди считали бы кощунством называть смертных подобными божественными именами. А коронацию, посвящение и помазание, «сообщавшие королю небесную благодать», они рассматривают как акты, возвышавшие монарха в глазах народа до самых небес и ставившие его в положение, почти равное божескому[161]161
  F. Heer. Die Tragodie des heiligen Reiches, S. 225.


[Закрыть]. Преемственность королевской власти они связывают с передачей священных инсигний и державных знаков, среди которых первое место занимало «священное копье» с гвоздем, вынутым якобы из подлинного иисусова креста. Кто получал или наследовал это копье, тот и признавался королем. Об этом «священном копье» написано много специальных исследований[162]162
  A. Hofmeister. Die heilige Lanze ein Abzeichen des Alten Reiches. Breslau, 1908; W. Holtzmann. König Heinrich I und die heilige Lahze. Bonn. 1947; H. W. Klewitz. Die heilige Lanze Heinrichs I. – Deutsche Archiv. Bd. 6, 1943; M. Lintzel. Zur Erwerbung der heiligen Lanze durch Heinrich I. – Histor. Zeitschrift. 1951, Bd. 171, Ht. 2, S. 303.


[Закрыть] и в спорах о нем сломано уже не одно копье. Одни считают, согласно Лиутпранду Кремонскому и данным иных анналистов, это копье Константиновым, другие идут глубже в историю и относят его происхождение к далеким языческим временам. Отто Гефлер утверждает, что это копье имеет более, чем двухтысячную историю и связывает его появление с культом Вотана. Этим он доказывает преемственность самобытных германских начал в общественном и государственном развитии Германии (Germanische Kontinuität) в противоположность тем историкам, которые говорят о преобладающем влиянии христиански-римских традиций[163]163
  O. Höfler. Das germanische Kontinuitätsproblem. – Histor. Zeitschrift 1937, Bd. 151, Ht. I, S. 9.


[Закрыть].

Нам нет нужды рассказывать дальше об этих и подобных писаниях, в которых внешняя ученость перемежается с религиозной фантастикой. Советскому читателю они напоминают библейские сказания о сотворении мира и других чудесах божественного промысла. Но, поскольку мы имеем дело с известной областью историографии и поскольку авторы означенных трудов строят свои доказательства с помощью источников, будет не лишним подвергнуть это построение критическому анализу. Прежде всего попытаемся выяснить его идейно-политическую основу.

Как явствует уже из перечня трудов на эту тему[164]164
  Первым из них была книга Ф. Керна (F. Kern. Gottesgnadentum und Widerstandsrecht im früher Mittelalter. Zur Entwicklungsgeschichte der Monarchie Leipzig, 1914).


[Закрыть], данное направление зародилось еще в донацистский период (Ф. Керн) и развилось дальше во времена нацизма (О. Гефлер и др.). Но своего полного расцвета оно достигло уже в условиях современного западногерманского режима. При этом заметно изменилась и его политическая направленность. Если Ф. Керн[165]165
  F. Kern. Gottesgnadentum...; Recht und Verfassung im Mittelalter. – Histor. Zeitschrift 1919, Bd. 120, S. 44; 66 ff.


[Закрыть] старался еще держаться па платформе «научного спора», исправляя «модернизаторские ошибки» предшествовавшей историографии и устанавливая «новый взгляд» на средневековое государственное устройство, то его последователи ставят уже откровенно политические цели. Отто Гефлер писал в 1937 г. в статье «О проблеме германской преемственности», что пропагандируемая им идея «непрерывности» направлена прежде всего против позитивистского взгляда о стадийном развитии общества. Он хочет доказать, что в истории Германии сохранялись своеобразные, присущие только «нордической расе» традиции и установления (важнейшим из них он считает древнегерманское «священное королевство»), в то время как у других народов Зап. Европы укоренились, в связи с принятием христианства, христианско-римские традиции. Сохранность «германства», по его мнению, является историческим преимуществом немцев как чистой «арийской расы»[166]166
  O. Höfler. Das germanische Kontinuitätsproblem, S. 5.


[Закрыть].

По-иному трактуется эта проблема в современной западногерманской историографии, в том числе и в писаниях того же О. Гефлера. Теперь внимание уже акцентируется на христианских истоках «священного королевства», которое признается институтом, одинаково присущим всем странам Западной Европы. Правда, немцев, как носителей идеи «Священной империи», возглавлявшей якобы весь западнохристианский мир, западногерманские историки ставят выше других и считают руководителями всей христианской Западной Европы[167]167
  См. H. Ф. Колесницкий. «Священная Римская империя» в освещении западногерманской историографии. – «Средние века». Сб. XIV. 1959, стр. 154 и сл.


[Закрыть]. Таким образом, перед нами идеология современного западногерманского империализма, претендующего на руководство Европой по праву «христианского верховенства». Она недалеко ушла от нацистской агрессивной идеологии, обосновывавшей свои притязания на мировое господство «расовым превосходством».