Текст книги "Похищение из сераля (СИ)"

Автор книги: Николай Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава двадцать девятая. О, театр!

Через пару дней Городецкий вошел под своды венского Бургтеатра, где была назначена генеральная репетиция «Случайной любовницы». Элизабет, вдохновленная после ночи любви и выспавшаяся утром, хотела пойти с ним, но Максим ее отговорил: репетиция хоть и генеральная, но первая (предварительная), актеры и актрисы будут, вероятно, играть без костюмов, да и ляпов случится предостаточно – для чего ей такое счастье: торчать в театре часов пять и слушать пикировку режиссера, актеров и драматурга?

Однако он ошибся: актеры являлись по ходу пьесы в "костюмах" и гриме, не путались в тексте (хотя его в пьесе было много) и работали профессионально (а герой и героиня даже с неподдельным пылом). Все сцены проходили в искусно сделанных декорациях, изобретательно освещались, и кроме того, периодически сопровождались музыкой (то тревожной, то бравурной, то нежной) – хотя у Городецкого была предусмотрена лишь одна сцена в концертном зале. "Это они, видимо, после успеха Пер Гюнта вдохновились и стали "озвучивать" драмы", – подумал довольно Максим. В целом он решил, что спектакль получился, хотя к некоторым исполнителям у него и возникло неприятие.

О своем впечатлении он сказал режиссеру (вдохновенному невысокому еврею средних лет с пышной шевелюрой вокруг лысой макушки), когда тот обратился к нему по завершении прогона:

– Я доволен Вашей постановкой и особенно некоторыми Вашими нововведениями: музыкальным сопровождением, изображением сцены борьбы внутренних голосов Чарльза путем его освещения то слева, то справа, искусным выпадением горящего полена из камина, приведшим к совокуплению Сары с Чарльзом…. Вот только я усилил бы эротизм этой сцены: у Вас зрители видят кровать и целующиеся головы на ней. Я бы положил на нее только Чарльза, причем спиной, а Саре лучше было бы его оседлать лицом к зрителям и в нужный момент заломить руки над головой, полуобнажая грудь. Это был бы кульминационный момент спектакля и самый незабываемый!

– Это вульгарно, да и цензура может не пропустить, – стал отнекиваться режиссер, но Макс увидел, что предложение его зацепило.

– Примените этот прием на премьере, а там поймете, принимают его зрители или нет….

– Ладно, на следующей репетиции попробуем, следя за реакцией директора – он у нас слывет "барометром" зрительских пристрастий, да и о цензуре позаботится. Вижу, что Вы имеете еще что-то сказать….

– Мне кажется, что Эрнестина холодновата для этой роли. Я писал ее натурой страстной, а тут получилась ни рыба, ни мясо.

Режиссер цепко глянул на драматурга и горьковато усмехнулся:

– Актриса, ее играющая, является креатурой директора, а попросту говоря любовницей. Сначала она претендовала на роль Сары, но я упросил Шлентера этого не делать – совсем бы сгубили спектакль. Что еще?

– Саре надо бы в финале сменить не только платье, но и прическу. Я знаю одну, очень современную, – называется "сэссун". У вас в театре наверняка искусный парикмахер: сведите меня и Сару с ним, может я сумею объяснить, как она делается.

– Но после этого ей ведь уже не вернуть прежнюю прическу?

– Уберем волосы под капор, а в постельной сцене накинем ей длинноволосый парик.

– Это, пожалуй, можно. А то мне и самому не вполне нравится, как она выглядит в финале….

Сару играла довольно опытная актриса лет тридцати (фреляйн Анна Мориц), имевшая большие выразительные глаза, манящие губы и длинные черные волосы, которые она наматывала в узел на затылке. Когда режиссер (Арнольд Франц) познакомил Макса с ней, Анна посмотрела на него с недоумением и сказала:

– Я думала, что автор пьесы значительно старше. Вы же, по-моему, мой ровесник?

– Много пережил в жизни, – скорбно произнес Макс. – Особенно от женщин. Вот мщу.

– Эрнестине Вы точно отомстили. Жаль, что не воплощающей ее фифе.

– Прекратить сплетни, – приказал режиссер. – Мы подошли по делу. Максим предлагает сменить Вам прическу для финала и зовет к парикмахеру.

– Волосы стричь не дам, – категорически сказала дама. – Не для того их все годы растила.

– Я нарисую Вам прическу, а парикмахер, надеюсь, сможет ее сделать, и после спектакля ее будут пытаться повторить очень многие красавицы Вены – но безуспешно, так как надо знать секрет ее изготовления.

– Рисуйте, – велела актриса и повела Макса в свою гримерку. Через 10 минут рисунок был готов и Макс стал извиняться:

– Давно не рисовал, к тому же карандашом сложно передать красоту прически "сессун".

– Да нет, прическа действительно эффектная и необычная….

– У нее есть еще два качества: она визуально омолаживает лица и не требует особой укладки – помыл голову, высушил и волосы сами лягут как надо.

– Идем к герру Пфальцу, – решительно сказала Анна. – Он должен суметь ее изготовить.

Герр Пфальц (седоватый, сухой, лет 60) посмотрел на рисунок, похмыкал и спросил:

– Как, говорите, нужно стричь волосы?

– Тонкими прядями на пальцах, без применения расчески, от затылка вперед, с укладкой следующей пряди на предыдущую. При этом обрезать пряди надо под углом.

– Интересно. Попробую сделать. Садитесь, милая Аннет. От меня никто еще уродиной не уходил…

Когда стрижка была закончена (такого вороха срезанных волос Макс никогда не видел) и Анна торжествующе повернулась на кресле, он поздравил себя: перед ним сидела молодая женщина 21 века! Вероятно, увидев восхищение в его глазах, она порывисто встала и вдруг внятно поцеловала в губы. После чего сказала:

– Благодарю Вас: и за прическу и за роль. Мне страстно захотелось ускорить время и выйти на сцену. Они все трепетать у меня будут….

В день премьеры Бургтеатр был полон – как, впрочем, и на большинстве премьер. Максу выделили ложу сбоку от сцены, в которой поместились еще Элизабет и Каролина Гаррах. Наконец прозвучал третий звонок, еще минута, занавес поднялся и открыл внутренность библиотеки в фамильном поместье Смитсонов, в которой баронет стал убеждать своего племянника, Чарльза, знатока минералогических наук, съездить на охоту. Ну, а племянник, который эту охоту терпеть не мог, стал убеждать 67-летнего дядю жениться. В течение их спора родилось много импозантных шуточек, вызвавших смешки в зале. В конце концов спорщики сошлись на том, что оба будут подыскивать себе спутниц жизни и облобызались.

Далее одни декорации ушли к потолку, а сверху на сцену почти упал мол, о который разбивались нарисованные волны. На конце мола стояла девушка в черных одеждах, а к ней шла не спеша сладкая парочка – Чарльз и дочь фабриканта Эрнестина. Знаток наук стал убеждать странную девушку уйти подальше от страшных волн, а дева (та самая Сара) повернулась к нему и стала смотреть в его душу.

Сменилось еще несколько сцен (в течение года), в ходе которых Чарльз стал понемногу разочаровываться в Эрнестине и встречаться в пустынных местах побережья с гувернанткой Сарой Вудраф – как ему казалось, совершенно случайно. В итоге работодательница Сары дала ей расчет, а она пошла по общему мнению топиться. Лишь Чарльз знал, что она ждет его в известном ему сарае для рассказа о своей судьбинушке. И узнал, что ее некоторое время назад обольстил французский моряк, лейтенант, а теперь она влюбилась в минералога. Как жить, что дальше делать? Чарльз дает ей некоторую сумму денег, получает страстный поцелуй и прощается с Сарой навсегда.

В общем Макс успокоился: все шло по предначертанному им плану. Актеры играли уверенно и с настроением и даже Эрнестина пока им соответствовала. Сара же была от сцены к сцене все обаятельнее и привлекательнее. А особенно понравился ему Фриман: пожилой актер, его игравший, так точно передал тип умного и гибкого дельца, что Макс сам стал недоумевать: как Чарльз не поддался на его иезуитское искусство убеждать?

Наконец Чарльз вышел от Фримана в подавленном настроении на авансцену и стал переживать, обращаясь к залу. Как так, ведь он – образованный человек, хотя и в совершенно другой области. Для чего он овладевал милыми его сердцу минералогией и палеонтологией? Чтобы променять их на аудит и маркетинг? Какой смысл наживать капиталы, если этот процесс будет разлагать его душу? На этом занавес опустился. Антракт.

– Что скажешь, мой милый драматург? – обратилась Элизабет к Городецкому. – Что-нибудь тебя не устраивает?

– С похожим вопросом я хотел обратиться к вам, милые дамы: занимает ли вас эта история?

– Интрига завязалась, – с хохотком ответила Каролина. – Эта Сара свое еще возьмет!

– Все в порядке, Максим, – кивнула Элиза. – Я посматривала на партер: тянут шеи, тянут.

Вторая часть началась со встречи Чарльза с Сарой в гостинице, куда она вызвала его письмом. Оказалось, что она повредила ногу, вынуждена сидеть в номере и смертельно скучать. Если у него выдастся полчаса свободного времени…. Чарльз помчал в гостиницу почти галопом, стал поить Сару чаем и заодно пожирать глазами ее фигурку, одетую в простенький пеньюар, накрытый пледом. Вдруг из камина на край пледа падает полено (которое Сара дернула ногой за нитку), плед начинает тлеть, Чарльз его срывает с девушки и тушит, потом поворачивается к ней, видит обнаженные плечи и полуобнаженную грудь, пытается вернуть плед на место, но Сара перехватывает его руки и целует их. Он в ответ целует ее губы, шею, плечи, хватает в порыве страсти в охапку, и они оказываются в кровати. Следует быстрое обоюдное полураздевание, Сара внезапно оказывается сверху и начинает ритмично раскачиваться на милом друге, который издает стоны:

– Сара! Сара, Сара, ох Сара-а….

Она же вскидывает обнаженные руки над своей головой, выгибается назад с выпячиванием почти обнаженных обольстительных грудей и падает на спину. Он начинает одеваться и вдруг легонько вскрикивает:

– Сара, милая! Что это за красные пятнышки на моей рубашке? Ты была девственна? А как же твои рассказы о том лейтенанте?

– Лейтенант был, но совокупления с ним у меня не было, – спокойно ответила Сара. – Я солгала Вам, как солгала и в другом: у меня не было повреждения ноги. Я просто захотела Вас видеть, а увидев, страстно захотела Вам отдаться. Вы можете отныне презирать меня, но я испытала сейчас подлинное счастье.

Чарльз устроил ненужные разборки и оказался в итоге на улице. Здесь состоялась знаменитая сцена с раздвоением его личности, которую режиссер решил с помощью попеременного освещения. В конце концов, джентльмен решил просить у Сары нового свидания и в знак любви послал ей с жуликоватым посыльным бриллиантовую брошь, предназначавшуюся по замыслу Эрнестине.

В следующей сцене он объясняет Эрнестине, почему не может на ней жениться, но она не понимает серьезности его конфликта с отцом, зато тотчас вызнает, что у нее есть соперница. Дева использует все приемы – признание в любви, призывы к разуму, угроза подвергнуть Чарльза бесчестью, готовность тотчас отдаться, внезапный обморок – но Чарльз все же устоял и вышел из ее будуара навсегда. Тотчас он спешит в гостиницу к Саре и узнает, что эта девушка уехала в неизвестном направлении.

Следующая сцена отстоит от предыдущей на три года. Повзрослевший Чарльз (отпустил бородку и усы) идет по улице Лондона со своим другом и рассказывает ему о поисках Сары; как он искал ее вначале лично, потом через объявления в газете, потом с помощью детективов – но все было бесполезно. Вдруг ему пришло в голову, что она могла уехать в Америку и он отправился туда и объездил ее почти всю, давая объявления. Пару месяцев назад он вернулся в Англию и сегодня получил записку от миссис Рафвуд с приглашением посетить художественную студию прерафаэлитов. Странное приглашение! На что проницательный друг ему отвечает, что фамилия Рафвуд подозрительно похожа на Вудраф и ему, конечно, нужно туда идти.

Последняя сцена проходит в доме с большими окнами, стены которого увешаны портретами современных мужчин и женщин. Чарльз озирается в гостиной, как вдруг в нее стремительно входит изумительная молодая женщина, одетая в синюю расклешенную юбку с красным поясом и свободную блузку, а волосы ее коротки и уложены в феерическую прическу, которой трудно подобрать название.

– Здравствуйте, Чарльз, – говорит она и лишь тогда он узнает в ней бывшую гувернантку Сару….

В финале (встреча Чарльза со своей двухгодовалой дочерью) зал встал в едином порыве и стал бурно аплодировать, а клакеры (куда без них в любом театре) стали требовать на сцену автора. Макс повернулся к Элизабет, та бодро ему подмигнула и толкнула к выходу из ложи. В итоге он оказался в толпе артистов за кулисами и вышел вместе с ними на сцену "на бис".

– Какой молоденький автор! – воскликнула некая матерая театралка, все захлопали еще громче и понесли к сцене цветы.

Глава тридцатая. Рождественский праздник в Бургтеатре

Пресса у спектакля была вполне благожелательной, а в некоем журнале, бывшем под патронажем богатой дамы, вышла восторженная статья, в которой особо превозносилась актриса Анна Мориц и ее модерновая прическа. К парикмахеру Пфальцу пошли ходоки – дамы и собратья-парикмахеры. Первых он от всей души «доил», а вторых до поры посылал, но в конце концов продал свой секрет за очень немалые деньги – с каждого собрата. Совесть у него была и потому он поймал Макса в театре и предложил половину прибыли: около пяти тысяч крон.

– Деньги мне сейчас кстати, – просто сказал Макс, пожал Пфальцу руку и пошел на почту – отправить перевод в Париж на имя Агаты Ауэршперг, которая сообщила о каких-то осложнениях в лечении Саши и продлении срока его госпитализации.

Пьеса тем временем прошла через горнило второго спектакля (через неделю), потом третьего (с интервалом в две недели) и обрела стабильное место в репертуаре 1907–1908 годов. С каждого спектакля Городецкому потекли и денежки приличные. А еще к нему зачастили журналисты с просьбой дать интервью и походя ответить на те или другие современные темы. И он отвечал да так ловко и ново, что журналисты пошли к нему по второму кругу.

Незаметно подошел праздник Рождества Христова, который австрийцы отмечали истово и артисты Бургтеатра тоже, пригласив в свой круг Максима. Он с удовольствием согласился – тем более, что в Вену вернулся князь Кински, который был не раз изобличен в порочных связях, но жену просил ее связи не афишировать. Просторный театральный буфет был использован для застолья, а вестибюль с мозаичным полом – для танцев и представлений. Артисты, конечно, не могли обойтись без лицедейства и подготовили для начала праздничного вечера ряд шутливых номеров. Втайне от всех подготовил номер и Макс, записавший по такому случаю грампластинку (сколько денег это ему стоило!), а также сшивший в ателье себе наряд.

Первым номером стала знаменитая сцена с рождением Христа в вертепе. Зрители, расположившиеся вдоль стен вестибюля (дамы на стульях) сразу встретили аплодисментами беременную Марию, которую свел по лестнице Иосиф, осыпая упреками:

– Как я недоглядел за тобой, не понимаю. Ты ведь из дома не отлучалась! И вот на тебе, выросло такое пузо!

– Я говорю тебе, ко мне часто прилетал голубок! Такой миленький, чистенький, невинный! Я не удержалась и несколько раз его поцеловала. Так, видимо, и зачала….

– Голубок! Знаем мы этих голубков, часто они шастают по нашей деревне. Со здоровенными ослиными причиндалами! Может кто-то из них забрался к нам ночью на крышу и оттуда уже спустился в окно? Меня сморил сон, а вы с ослом время даром не теряли….

– Уймись, муж мой! Я невинна, клянусь перед богом. Просто Бог сжалился надо мной и, видя твою пассивность, решил осчастливить своим дитем….

– Ладно, что случилось, то случилось. Вот тебе постель, – бросает тюфяк из-подмышки, – ложись и рожай. А я пойду прочь, заказчики ждать конца работы не любят! (Уходит).

– Легко мужчинам говорить: рожай! – злобно говорит Мария. – Ведь это больно и страшно – вдруг кровью изойду? Да и ждать в этом хлеву совсем не комильфо…. Ой, что это? О-е-ей! Рожаю, я рожаю! Все, кажется, родила!

Достает из-под подола куклу с устройством "уа-уа" и начинает ее качать под смешки зрителей, а особенно зрительниц. Сюсюкает:

– Ах ты мой масенький, голосистенький! Неужели ты, правда, Божий сын? Как же назвать-то тебя, как?

– Назови Исусом! – раздается густой голос из рядов зрителей. Все покатываются со смеху, а Мария радуется:

– Это, наверно, глас божий! Так и назову: Исус, Исусик мой….

Тут на верху лестницы появляются три странных персонажа в белых хламидах: смуглый старец в чалме, "негр" средних лет и белокожий юноша.

– Каспер, – обращается к юноше старец, – Сбеги вниз, посмотри на роженицу – жива ли?

– Как скажешь, Мельхиор, – кланяется тот, бежит вниз, смотрит без слов на испуганную Марию и бежит обратно. – Жива. Жив и младенец.

– Мальчик или девочка? – спрашивает "негр".

– Не разобрал, Валтасар. Темновато там и еще какие-то чудища по стенам вроде бы расселись. Жутко мне стало.

– Ну что, маги, – говорит степенно Мельхиор. – Готовьте свои дары. С чем ты пришел, Каспер?

– Я подарю младенцу шкатулку с золотым песком. Его намыли в Альпах наши дойчи.

– А я принес колбу с миррой, – говорит Валтасар. – Эту драгоценное масло добывают наши эфиопы, а используют женщины при воспалении влагалищ, желая быть всегда приятными мужчинам.

– Зачем непорочной деве это средство? – рассердился Мельхиор. – Да и дары наши предназначаются ребенку….

– Миррой можно полоскать рот от воспаления десен, – торопливо говорит Валтасар. – А также мазать им лишаи – дети ведь часто их где-то подцепляют!

– Ну, хорошо, – смягчился Мельхиор. – Я же принес мешочек с ладаном. Эту смолу добывают наши арабы в горах Омана. При ее поджигании образуется ароматный дым, который возносится высоко вверх и может достигать ноздрей Бога. Бог приходит от него в хорошее настроение и обращает свой взгляд на воскурителя ладана. В этот благоприятный момент можно просить Бога об исполнении своих желаний.

– Это хороший подарок, – дружно говорят другие маги. – Но надо все же узнать, мальчик ли у нее родился? Царь Ирод требовал наградить мальчика и обещал присовокупить свой подарок….

– Так идем вниз, – опять слегка рассердился Мельхиор. – Там все и узнаем.

Внизу они оглядываются по сторонам в поисках Марии.

– Вон она в ясли забилась, – подсказывает опять тот же бас из числа зрителей.

– Здравствуй, дева непорочная, – кланяются маги, а Мельхиор говорит:

– Не бойся нас. Мы знаменитые астрологи из разных концов мира. Нам было сообщение от Бога о рождении будущего царя иудейского, и мы пошли сюда, руководимые путеводной Вифлеемской звездой, которая привела нас вот в этот вертеп. Скажи, мальчик ли у тебя родился?

– Мальчик, – обреченно говорит Мария.

– Мы очень рады, – радуется за всех Мельхиор и продолжает:

– Прими дары наши своему сыну и будущему царю Иудеи.

– Вот золото, – говорит Каспер. – Обменяешь его на деньги и живи дальше без забот: все для тебя будут делать другие люди.

– Вот мирра, – говорит Валтасар. – Лечит от многих болезней. Подробности от людей узнаешь.

– Вот ладан, – говорит Мельхиор. – Воскуришь его в тяжелый момент, и Бог выслушает твою просьбу, а главное ее удовлетворит. Но это еще не все: царь Ирод обещает наградить твоего сына по-царски.

– Знаем мы уже, что такое царская награда, – отвечает скорбно Мария. – Колья вокруг его дворца пустуют редко. Среди голов, эти колья украшающих, некоторые принадлежат людям из нашей деревни, вся вина которых состояла в том, что они растерялись в Иерусалиме и вовремя не поклонились проезжавшему мимо Ироду.

– Вай, вай, – испуганно говорит Валтасар. – Я не поеду обратно через Иерусалим.

– И я, – говорит Каспер.

– Пожалуй, вы правы, – соглашается Мельхиор. – Поедем сразу в Дамаск. Прощай, Мария, пестуй своего сына и да пребудет с вами милость Божья.

Но никуда они не уходят, а кланяются вместе с Марией своим товарищам под их рукоплескания.

Глава тридцать первая. Апогей Анны Мориц

После этого тематического показа в ход пошли обыкновенные шуточные выступления: практически цирковой номер нарочито унылых артистов, длинного и низкорослого (Пат и Паташон – так определил их Макс), балетный танец в настоящих пачках и пуантах (притом что танцевали мужчины под неумолчный смех зала!), скабрезная песенка «мужа и жены» с игривыми толчками бедрами и попами и тому подобные репризы…. Вдруг заиграла экзотическая музыка (отдаленно похожая на индийскую) и на середину вестибюля выбежала Анна Мориц, замотанная в какие-то цветные шали и покрывала.

– Представьте милые мужчины, что перед вами выступает Мата Хари! – громко сказала она и приступила к танцу. Его основой стало чередование раскачивания станом и плавных вращений, а сутью – снятие бесконечных покровов медленными дразнящими движениями. Но вот их стало совсем мало и при снятии очередной шали жадным мужским взглядам предстал обнаженный женский торс, прикрытый в районе грудей газовым шарфом. Но Анна продолжила танец, сняла покров с бедер и стала подставлять под взгляды свои стройные ноги и достойные похвал ягодицы (пах ее был прикрыт расшитым бисером шелковым треугольником, держащемся на цепочке, обвивавшей стан). Мужчины горячо захлопали, Анна же сорвала с груди и шарфик, мотнула титечками и побежала вверх по лестнице, волоча за собой покрывала, но не спеша их накидывать. Наградой ей стала буря оваций, в которой принял горячее участие и наш бывалый попаданец.

Его номер был в программе выступлений последним. Он переоделся в гримерной в сценический костюм (узкие расклешенные к щиколотке брюки белого цвета и желтую парчовую рубашку), взял загодя приготовленный граммофон и стал спускаться по лестнице в вестибюль. Заведя граммофон, он опустил иглу на записанную для себя пластинку и, пока игла добиралась до звуковой дорожки, повернулся к публике и сказал:

– Эта песня посвящается всем людям мира – независимо от их расовой принадлежности.

А необыкновенная для этого времени бодрая ритмичная музыка уже пошла, и он запел знаменитый шлягер Африк Симона, приплясывая и пританцовывая в его стиле:

Тер-ач-ха, тер-ха-ха

Тер-фу-ба, тер-ха-ха!

Ла-лала-лала, лала-лала

Лала-лала-лала, лала-лала

Ла-лала-лалала, лала-лала

Лала-лала-лала, лалалала!

Дулу билу менади, афа-на-на!

Омана кукарела, шала-лала

Дулу билу менади, афа-на-на

Омана кукарела, шала-лала!

Хэй! Вак ю даута

Улюква, ама-на-на

Вак ю ти, вак ю даута

Ола, ола, нава-на!

Хэй, вак ю даута

Улюква ама на-на

Вак ю ти, вак ю даута

Ола, ола, нава-на!

Уюи гидина лав ю, афа-на-на

Омана кукарела, шала-лала

Уюи гидина лав ю, афа-на-на

Омана кукарела, шала-лала!

Венна наумия, афа-нана

Омана кукарелла, шала-лала

Венна наумия, афа-нана

Омана кукарела, шала-лала-а-а!

Зал, который в начале шлягера был в недоумении (Макс глаз-то не закрывал), к концу его неизбежно попал в его плен и вовсю пританцовывал. И потому взорвался аплодисментами, хотя недоумение в глазах мужчин даже усилилось. Тогда Городецкий сказал:

– Песня эта, как вы поняли, африканская с отдельными английскими словами. В ней говорится: ты белый, а я черный, это– слова, мы все же так похожи, шала-лала, ведь на плечах у нас есть голова, ты человек, я тоже, тоже….

Когда Максим явился в буфет после обратного переодеванья в костюм светского человека, места за столами были практически разобраны. Он покрутил головой, приметил свободный стул в дальнем конце зала, но, когда двинулся к нему, был перехвачен женской ручкой: мягкой, но твердой. Опустив глаза, он встретил взгляд Анны и ее улыбку в сопровождение слов:

– Я от этого стула пятого мужчину отгоняю, а единственный, которого жду, все в гримерке прихорашивается….

– Надо было мне хотя бы намекнуть о будущем соседстве, – сказал Максим, усаживаясь рядом. – Тем более, что Вы тоже единственная женщина в театре, с которой я более-менее знаком.

– Удивительно, как различно устроены женщины и мужчины, – хохотнула Анна. – Вы тянетесь к единственно знакомой женщине в нашем обществе, а я – к единственному малознакомому мужчине.

– Я недавно прочел, что любовь и влюбленность – два разных чувства, – изрек Городецкий сентенцию Марины Цветаевой: – Любить можно только хорошо знакомого, родного человека, а влюбляться – только в незнакомого.

– Похоже на правду, – кивнула актриса. – По мере знакомства влюбленность начинает улетучиваться. Поэтому да здравствуют короткие встречи с малознакомыми, но симпатичными людьми. Вот вроде Вас, Максим. Вы, кстати, еще и очень оригинальны. Где научились так необычно танцевать?

– У африканцев, конечно. В России они, как ни странно, встречаются.

– Все-таки странно. Я не видела в Вене ни одного африканца.

– Прокатитесь в Париж. Там их побольше. Я, кстати, туда вскоре поеду – можете составить мне компанию.

– И репертуар побоку? Я задействована в трех спектаклях, а теперь, после обретенной с Вашей помощью популярности меня приглашают еще в две новые постановки. Так что отдыхать я могу только в пределах Вены и в строго отведенные администрацией театра часы. Не считая сегодняшней вакханалии.

– Начало у вашего праздника получилось интересное, но на вакханалию это все же непохоже.

– Еще не вечер, – усмехнулась актриса. – Может, и до канкана на столах дойдет….

В разгар танцев Макс еще раз задействовал свой граммофон, поставив пластинку с "Ла мороча", и повел в круг заранее приглашенную Анну (на право танца с которой выстроились почти все мужчины театра). Как он и ожидал, пластичная актриса быстро вписалась в ритм танго и отдалась ему (и Максу) всей душой, а заодно и телом. Макс в танце сильно возбудился, попытался отодвинуться от партнерши, но она его жертвы не приняла и, напротив, стала танцевать максимально плотно – улыбаясь мечтательно при этом. Однако после танца Анну обступила толпа мужчин, которые захотели "научиться у нее фигурам танго". Актриса засмеялась, скользнула по Максу взглядом (подмигнув) и сказала:

– Отчего не поучить? Становитесь в ряд, олухи!

И пошла с одним, но через полминуты с другим, потом с третьим и закончила танец с пятым.

– Поняли? – спросила она по завершении. – Тогда приглашайте теперь моих и своих подруг и учитесь дальше с ними – под ту же пластинку. А мне пока нужно обсудить с паном Городецким одно дело….

Дело пошли обсуждать в ее гримерную, но с задержками, потому что Макс принимался целовать Анну на каждом углу.

– Ничего не могу с собой поделать, – говорил он. – У тебя такие манящие губы!

– Но ты заодно мнешь и мнешь мое тело, – возмущалась она, смеясь.

– Тело у тебя гораздо привлекательнее, чем у Маты Хари, – объяснял Макс. – Я видел ее фото. А теперь у меня перед глазами только твои извивы и изгибы!

– Неужели у меня нет ничего прямого?

– Ноги! Они такие прямые! Но сменяются такими чудными выгибами и обводами! Бежим скорее в гримерку! Я хочу вновь их увидеть: от изящных пальчиков до умопомрачительных ягодиц!

– То есть моя грудь тебе не интересна?

– Бежим! Иначе у меня сейчас лопнут брюки!