Текст книги "Вербы пробуждаются зимой (Роман)"
Автор книги: Николай Бораненков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
Бугров грустно улыбнулся.
– «Начальник политуправления». А черное пятно?
– Какое пятно?
– О котором шла речь у Гусакова.
– Забудь. Простое недоразумение.
– Я-то забуду, а вот кадровики… В личном деле давно небось пометка стоит: «вызывался».
– Зря ты. Лишнее говоришь.
– Нет, Алексей Петрович, не лишнее. Разве вы не знаете, как иной раз бывает? Бросит какой-нибудь клеветник тень на плетень, и пошла гулять подозрительность. И недоверие к тебе, и искоса смотрят… Хоть лбом о стенку бейся, а сразу не докажешь, что ты чист. Много, ох как много времени уходит, чтобы развеялся смрадный дым!
Бугров повертел бокал с боржомом. На поверхность всплыл черный уголек.
– Вспомните, как пришлось отбиваться комиссару гвардейской дивизии от клеветы Филиппова. Заведомую ложь написал ради сведения личных счетов, а что было? Комиссия за комиссией, расследования, опросы… Хорошо, что вы вступились.
– Да-а, – растянул Коростелев. – Насчет Филиппова ты прав. Такой мерзавец и родную мать оболжет ради своей карьеры.
Коростелев налил бокал нарзану, выпил его и, стуча дном о стол, нахмурился.
– А вся беда, брат, что за шиворот не берут таких негодяев. С рук им сходит. Вот и распоясались. Пиши, отравляй людям сознание. За это ничего не будет.
– Будет! – жестко сказал Бугров. – Настанет такое время. В назидание потомству дегтем будут Филипповых и Замковых мазать. Вот за это давайте, Алексей Петрович, и выпьем.
– И за таких, как Матвей Бугров, – добавил командарм.
Они встали и прощально подняли бокалы.
3
На шестые сутки Степан и Катря сошли с душного, переполненного мешочниками и демобилизованными воинами пассажирского поезда. За пачку махорки шофер довез их в кузове грузовика до окраины города, а дальше они пошли пешком по узкому извилистому ялтинскому шоссе.
Катря в шинели, перехваченной брезентовым ремнем, в коротких кирзовых сапогах и зеленой пилотке, из-под которой выбились тугие, связанные в кольцо черные косы, шагала обочиной впереди. Степан с шинелью на руке, чемоданом, вещевым мешком за спиной брел шагах в трех позади.
По обе стороны дороги тянулись задичалые, со старыми приземистыми яблонями и грушами сады в цвету. Черная, с серыми проплешинами земля была кое-где вскопана, местами же оставалась нетронутой, заросшей травой и зелеными кустами нераспустившихся маков.
Людей в садах у глинобитных домиков не было видно. Редкий старик покажется в них с лопатой или ножовкой. Зато в колхозном яблоневом массиве, сбегающем с пригорка, там и сям мелькали платья, слышались голоса, рокотал не то движок, не то трактор. Ручей нес с гор свои светлые воды. В низине предвечерне щелкали соловьи.
Верстах в трех впереди теснились лысые и в редких кустарниках горы, за ними виднелись немного повыше, и где-то из синего, переходящего в малиновый цвет горизонта вырастала похожая на стол гора-великанша.
– Степа! – окликнула, оглянувшись, Катря. – А смотри, какие тут горы! Вот красота-то. А сады! Правда, красиво?
Степан молча кивал головой, соглашался, но смотрел на все безучастно. Только раз подумал: «А далеко ли здесь море?» – и сейчас же ушел опять в свои думы.
Что у нее за тетка? И как она примет? Катря что-то за всю дорогу ни разу и не вспомнила о ней, будто в свой дом едет. И вообще, о чем она сейчас думает? Что у нее на душе? Своего старого ухажера-саперика вспоминает, что ли? Кто знает, что у нее с ним было? Хорошо, если только знакомством обошлось, а вдруг…
Жгучее чувство ревности охватило его. Тогда, на Дону, он не обращал никакого внимания на этого сапера. А теперь… Трудно сказать, что бы сделал, попадись он на дороге. Измолотил бы… Загрыз зубами.
Подумав так, Степан вспомнил, как он год назад дразнил за ревность Плахина, и устыдился своих дум. «Эка взбредет чертовщина! Да пес с ним, с этим сапером. Вот же она идет со мной. Моя насовсем. Ишь ладная какая!»
– Катря! Катюша! – уже бодро окликнул он жену. – А скоро тетка твоя? Что-то идем, идем…
Катря обернулась, замедлила шаг, успокаивающе, ласково сказала:
– Скоро. Потерпи. Вот минуем гору, а там и село.
– Ну, ну. Веди, семейный мой командир. А я у тебя как ординарец.
– А может, помочь? Давай чемоданчик, Степа.
– Нет, нет, – запротестовал Степан. – Шагай. Я не устал. Нисколько. Ты не смотри, что я такой… Я сильный.
– Какой есть.
– Не рада?
– Глупенький. Да где ж мне было тебе радость показать?
Она обняла его за шею и, слегка нагнувшись, чмокнула в щеку. Степан оглянулся, зардел.
– Катя! Увидят…
– А пусть. Я тебя при всем народе могу.
– Да неудобно.
– Боишься?
– Не из пугливых.
Потом шли молча, взявшись за ручку чемодана. Катря отчего-то становилась все грустнее и грустнее. Степан же от теплых слов и поцелуя повеселел. Теперь и предгорья ему казались дивно красивыми, и предстоящая встреча с Катриной теткой не такой уж неловкой.
«А чего стесняться? – подбадривал себя Степан. – Выпьем по чарке, поговорим… Сначала, конечно, у нее пожить придется, а потом свой дом поставим. Камня тут много. Была бы глина. А если тетка старая, то и строить жилье не надо. Одной семьей в ее доме проживем».
– Катя, а сколько тетушке лет? – спросил он.
– А? Что ты? – встрепенулась о чем-то мечтавшая Катря.
– Тетушка старая, говорю?
– Да уж старенькая.
– А домик как у нее?
– Да так… Ничего. Подходящий.
«Ну, если и плох, подремонтируем, – рассуждал сам с собой по-хозяйски Степан. – Немного колхоз поможет, ссуду в госбанке возьмем. Закон вон об этом вышел. Фронтовиков в обиду не дадут».
Под вечер, когда ущелье заволокло густым туманом, они наконец пришли в село, где, по словам Катри, и жила ее родная тетя. У белых хат, вытянувшихся вдоль шоссе, мелькали огоньки костров. От них тянуло приятным дымком и жареным луком.
– Степа, ты постой здесь, а я побегу спрошу. Давно не была, хату забыла.
– Беги, да только скорей. Есть охота.
– Сейчас!
Она поставила у каменной стенки чемодан, кивнула на лавку под вишней и, по-девичьи откидывая в разные стороны ноги, побежала к крайним хатам.
Степан снял с плеч вещевой мешок, размял отекшие плечи, стряхнул пыль с гимнастерки, брюк, начистил бархоткой сапоги, достал кисет и, крутя цигарку, присел на лавку.
– Здравствуй, служивый, – вышел из палисадника низенький, костистый дед, тронув за козырек смятой кепки. – Нет ли закурить? Без курева просто беда.
– Найдется, – живо отозвался Степан, радуясь первому знакомству. – Вам покрепче или послабей?
Старик, устало двигая ногами, горбясь и подхриповато дыша, подошел к лавке, опять приподнял козырек кепки и сел рядком.
– А давай покрепче, чтоб продрало.
Пожалуйте. Вам свернуть?
– Да коль не трудно… А то в руках дрожь. Просыплю небось.
Степан свернул толстую, с палец, цигарку, прикурил ее от своей папиросы и подал старику. Тот сладко, глубоко затянулся, закашлял, содрогаясь до слез.
– Ух ты! Ну и зол табачок. Ух ты! Давно не курил такого. Почитай, с начала войны. В лесу больше палили мох.
– Это в каком же?
– Да в нашем. Брянском.
– В Брянском? – уставился на старика Степан. – Из какого же вы района, папаша?
– Из-под Навли, что меж Брянском и Орлом.
– Как же вы сюда?
– Нужда заставила. Переселились. Немец жилье спалил, так вот мы сюда. Да тут нас много переселенцев. И курские, и орловские… А большей частью с Украины.
– И как же вы тут? Обжились?
– Обжились. Русский мужик живушой. Как верба. Обруби ее всю, засуши, а сунь в землю – снова оживает.
– Значит, неплохо?
– Да вроде бы ничего. И хата есть, и садик. Только вот климат не тот. Не тот. – Старик щелкнул языком. – Ц-ц, да. Никак не привыкну к степи. К горкам этим. Душно тут и той приятности нет. Все меня в лес свой тянет. Во сне даже вижу нашенские боры. То бабку по грибы зову, то по чернику…
– Зато здесь винограда много.
– Э-э, да какой виноград, – крякнул старик. – Кошачьи слезы. Один куст за версту другой скликает.
– Новый надо сажать, папаша.
– А кому сажать-то? Кругом одни бабы. А тут силенка нужна. Камень вон какой!
– Машины будут.
– Э, да коли б машины…
Старик помолчал, затянулся и, как бы спохватившись, спросил:
– А вы чей же? Отколь?
Степан хотел рассказать старику, кто он, откуда, думал расспросить о Катриной тетке, но тут подошла сама Катря. Была она бледна и растерянна.
– Степа! Пойдем, – позвала она тихо и виновато.
– Нашла?
– Сейчас расскажу.
По узкой тропинке, петляющей в белой кипени каких-то пахучих кустов, она провела Степана на придорожный взгорок и, остановись Под грушей, печально сказала:
– Нет тетки, Степа: Уехала она.
– Как? Куда? – отшатнулся Степан.
– Не знаю. И никто не знает. Продала свой дом и уехала.
Степан тяжело опустился на чемодан.
– Вот те и раз. Ехали, ехали… Как же теперь?
Катря, прислонясь к груше плечом, уткнув голову в ладони, заплакала. Плечи ее тихо вздрагивали, и стала она какой-то низенькой и жалкой.
Степан тронул ее за плечо.
– Ну, чего ты? Брось. Шут с ней, с теткой. Что мы, дети? Не проживем?..
– А где жить-то будем?
– А тут. Тут вот, под грушей.
– Ты что, Степа? Да разве мы цыгане? Пойдем. Я уже договорилась. В хате переночуем.
– Никуда не пойдем, – ответил решительно и строго Степан.
– Да холодно спать тут, Степа. Весна-то капризная. Ночью будет иней.
– Эх, ты! Нашла чем пугать. Будем спать тут, на свежем воздухе.
Он достал из вещевого мешка плащ-палатку, широко разостлал ее на покатине под старой, еще не отцветшей грушей, снял шинель, положил ее в изголовье.
– Погоди. Я подушки принесу, – сказала Катря и нырнула меж кустов к белевшей на фоне взрытого чернозема свежеподмазанной хате. Минут через пять она вернулась, неся на плече две небольшие подушки в цветных наволочках и белую, аккуратно сложенную простыню на руке.
– Где ж ты взяла?
– У знакомых попросила.
Катря постелила простыню, взбила подушки, положила их и обернулась к Степану.
– Есть хочешь?
– Нет. Перехотелось.
– И мне. Будем спать или посидим?
– Ты ложись. Ложись, Катюша. А я посижу. Покурю…
Вертя цигарку, он слышал, как раздевается за спиной Катря. Вот она стащила сапоги, повесила на куст шиповника портянки. Вот сняла гимнастерку, с трудом сдернула через голову зауженную в талии юбку, расстегнула лифчик, залезла под шинель, вытянулась, вздохнула.
Степана охватила оторопь. Сердце, замирая, учащенно стучало. Сотни брачных историй рассказывал он, выдавая себя за героя. А тут… словно веревками его связали. Он не мог ни лечь, ни пошевелиться. Стыд жег все нутро. Время текло. Надо было что-то делать. Но что? Не сидеть же вот так всю ночь и не бежать с позором! И тут, совсем неожиданно, ему на ум пришла спасительная идея.
– Катя? – окликнул он глухим, не своим голосом. – Ты спишь?
– Нет. А что?
– Сказать тебе хочу…
– Что, Степа? Говори.
– Спать я, как видно, не лягу.
– Почему? – приподнялась удивленная Катря.
– Да, видишь ли… Не привык я к тебе и опять же саперик… Не верю я, что он так тебя отпустил. Не верю…
Катря обхватила Степана за плечи и, повалив его в постель, целуя горячо, зашептала:
– Милый ты мой. Дурачина. Да я ж ни с кем… Никогда. Родимый…
Степан обнял Катрю за шею и, замирая, будто летя с качелей, коснулся ее обжигающих губ.
…Проснулся он поздно, когда солнце уже сияло над вершинами гор и они, подсиненные небом, маняще, сахаристо белели. Катря, чуть улыбаясь припухлыми губами, непробудно спала. В черных, растрепанных волосах ее застрял сваленный пчелами белый лепесток.
Вдыхая чистый, бодрящий воздух, Степан поднялся на высокую, крутолобую гору, откуда перед ним распахнулась неоглядная даль. Ветер покачивал его. В голове, как с похмелья, шумело. Но никогда, никогда ему не было так хорошо, как. теперь. Он чувствовал себя на этой горькой и милой земле самым сильным, самым счастливым.
4
Давно уже не видели мраморные, увешанные картинами сражений, портретами полководцев залы Центрального дома Советской Армии такого многолюдья, пестроты военных мундиров и гражданских костюмов, как в этот июньский день. По лестницам, длинным коридорам, устланным мягкими дорожками, степенно двигались, улыбчиво беседуя с женами, старыми друзьями, почтенные генералы, прославленные маршалы, седовласые преподаватели, профессора. Но больше всего тут было старших и младших офицеров в парадных мундирах, с новенькими академическими знаками на груди, на которых виднелась одна лишь надпись: «ВПА им. Ленина».
На балконе играл оркестр. Мягкие, величавые звуки полонеза растекались по залам. В распахнутые настежь окна летел тополевый пух. Схожий с ливнем шум машин сливался с гулом людских голосов. Офицеры то двигались следом за генералами, то сближались в круг, поздравляя друг друга.
Невысокий генерал в зеленом мундире с потускневшим витым ремнем, видимо отставник, остановив авиа– тора-капитана, держась за его пуговицу и крутя ее, точно желая убедиться, прочно ли она пришита, что-то ему с увлечением рассказывал. Офицер, утомленный долгим рассказом, попытался отделаться от старика, но тот цепко держал его теперь уже за ремень.
Пышноволосая, крашенная под цвет осенней травы женщина с двумя взрослыми дочками, следуя на почтительном расстоянии от коренастого генерала, придирчиво рассматривала офицеров и наряды на офицерских женах.
Оркестр на какую-то минуту умолк. По залу прокатился шепот: «Министр… Министр!» – и все обернулись к парадному входу. По лестнице, поскрипывая сапогами, поднимался в сопровождении свиты полковников, генералов седой, крупнолицый, с мешковатыми отеками под глазами маршал. На левой стороне груди от погон до пояса пестрели планки боевых наград. Справа на лацкане кителя краснел депутатский значок.
Министр обороны выглядел усталым. Суровые серые глаза были чем-то недовольны и озабочены. Он кивал на приветствия и скупо улыбался, а когда заиграл оркестр и офицеры зааплодировали, поднял скрещенные в пожатии руки и потряс ими над головой.
К министру присоединились маршалы, генералы. Все потянулись к празднично накрытым столам. Загремели стулья, качнулись, вызванивая бокалами, столы. Длинные шеренги людей, ставших по обе стороны богато накрытого стола, застыли в ожидании команды.
Начальник академии, одетый в голубой мундир, подал знак головой:
– Прошу сесть, товарищи! Начнем наш прощальный ужин.
Все сели. К Сергею присоединился тот отставной генерал, который что-то рассказывал в фойе капитану в авиационной форме.
– Когда мы под Воронежем заняли штаб-квартиру генерала Шкуро, – начал он рассказывать Сергею, – мои орлы-кавалеристы увидели стол с выпивкой длиной в полкилометра. Ну, конечно, были обрадованы. Три дня ничего почти не ели. Все кинулись к столу, начали уплетать жареных поросят, гусей… Треск костей пошел, точно танк по сухому хворосту поехал. А от пробок залпы, залпы… Так в потолок и летят. Брызги шампанского, точно в Бахчисарайском фонтане. Да что Бахчисарай! Петергоф! Ниагарский водопад! Ну, вижу, дело плохо. Перепьются мои изголодавшиеся ребята. А пить нам, сами понимаете, нисколько нельзя. Семен Михайлович пьяных рубак терпеть не мог. С меня бы голова долой. – Генерал резанул ребром ладони по морщинистой, будто обтянутой полотном решета, шее и продолжал:
– Эх, думаю, где наше не пропадало! Вскочил я на коня и галопом на стол. Да как дал аллюр три креста, все бутылки так и посыпались. А конь у меня был… Таких коней теперь и в помине нет. Я вам про него сейчас всю историю расскажу.
Генерал взял Сергея за пуговицу, и тот понял, что теперь от собеседника скоро не отделаться. Придется выслушать всю лошадиную историю. Выручил начальник академии. Поправив микрофон, он встал и заговорил:
– Дорогие товарищи, выпускники прославленной академии! Разрешите от имени командования, политотдела, профессорско-преподавательского состава поздравить вас с окончанием…
Все захлопали. Отставной генерал умолк.
– Пять лет провели вы в стенах этой военной кузницы и благодаря постоянной заботе нашей партии, правительства, министра обороны, Главного политического управления, стараниям преподавателей получили прочные военно-политические знания. Ваш боевой опыт и знания – это большое богатство. Находясь в частях и на кораблях, не тратьте же это богатство напрасно. Отдавайте его на укрепление могущества нашей армии, на воспитание стойких, преданных Родине воинов. От души желаю вам в жизни, работе больших удач. За ваши успехи, друзья! За ваше здоровье, уважаемые гости!
Зал в едином порыве встал. Тонкий малиновый звон прокатился дважды по столам. Блеск хрусталя слился с блеском боевых наград, нагрудных знаков.
Сергей чокнулся через стол с друзьями.
– С окончанием, Алексей. Тебя, Никола, и тебя, Макар.
– За твое упрямство, Сергей.
– За продолжение дружбы!
– За то, шоб був ты всегда таким! – донеслось с другой стороны стола.
Воспользовавшись затишьем (все, выпив, закусывали), отставной генерал, торопясь, дожевал колбасу, опять схватил Сергея за пуговицу.
– Когда мы заняли под Воронежем штаб-квартиру генерала Шкуро…
– Вы об этом уже рассказывали, – улыбнулся Сергей.
– Ах, да! Это я рассказал.
– И про коня тоже, – пытался замять разговор Сергей. С минуты на минуту ему надо было выступать с благодарственным словом от имени слушателей.
– Нет, зачем же, – не отступал генерал. – Я хорошо помню. Про коня я еще не рассказал. А с конем-то у меня и случилась самая забавная и, если хотите, редчайшая история.
– Я извиняюсь, товарищ генерал. Охотно бы послушал, но мне сейчас выступать, – сказал Сергей, уловив предупреждающий кивок начальника курса подполковника Семенкевича.
– Пожалуйста. Не беспокойтесь. Я обожду, – отнял руку от пуговицы генерал.
Сергей достал из кармана листок с речью, заготовленной для него, поднялся во весь рост, обратился к министру обороны:
– Разрешите мне сказать несколько слов, товарищ Маршал Советского Союза.
Маршал выпрямился, как показалось Сергею, одобрительно улыбнулся и кивнул. Сидевший с ним рядом генерал-полковник тоже утвердительно качнул головой и что-то сказал на ухо министру.
– Дорогой товарищ министр! – начал громко, заученно Сергей, держа перед собой листок. – Дорогие товарищи из Главного политического управления! Наши глубокоуважаемые профессора и преподаватели! Разрешите мне от имени и по поручению всех выпускников академии горячо поблагодарить вас за то большое внимание, которое вы уделяли нашей военной, политической учебе, всемерному поднятию и повышению… – На этих словах Сергей осекся и покраснел. Он почувствовал, что говорит явно не то, что хочется сказать совсем другое – искреннее, теплое, выношенное в груди. И он, скомкав в кулаке листок, глядя на сидевших в одном ряду профессоров, преподавателей, уловив их подбадривающие взгляды, заговорил: – Нет таких слов, которыми можно было бы выразить благодарность вам, наши дорогие воспитатели, наставники. Спасибо вам и земной поклон за все, за все, что вы нам дали за эти годы. И где бы мы ни были, сколько бы ни прошло времени, мы никогда не забудем вас, ваших стараний и трудов.
Взрыв аплодисментов заглушил последние слова. Выпускники разом встали. Сотни благодарных, счастливых глаз уставились на заметно постаревших преподавателей. Поднялись, смущенные, взволнованные, и преподаватели. В добрых глазах начальника кафедры Сентюрина блеснули слезы. Инженер-полковник Белоконь растерянно, точно ему было душно, поправлял воротник. Рука его заметно дрожала.
– Спасибо тем, – продолжал Сергей, – кто нес нам новое, восставал всем сердцем против дряблого, кто, не жалея сил и времени, пекся о нашем будущем и научил нас смело глядеть вперед. Ну, а тому, кто потчевал нас заплесневелым, мы не скажем доброго слова. Нет!
Министр поднял руку.
– А что, разве есть в академии такие?
– Есть, товарищ Маршал Советского Союза. Как квочки на болтнях, так кое-кто из них сидит на старом, отжившем.
– И всё ждут, когда цыплята появятся, – засмеялся министр и обернулся к начальнику академии: – Что же будем делать с квочками?
– Придется квочек заменить, товарищ министр, – развел руками начальник академии. – Ну, и соответственно яички.
– Верно. По-народному с ними. За крылья – и вон из лукошка. А не то, чего доброго, вместо цыплят блох разведут.
Все засмеялись. Министр кивнул:
– Вы продолжайте. Продолжайте, товарищ майор. Извините, что перебил. Извините.
Но Сергей не знал, что дальше говорить. Кровь прилила к лицу, язык онемел. И тогда встал министр.
– Как говорится, придется пойти на взаимную выручку, – сказал он, улыбаясь. – Проявить долг товарищества и на практике показать силу взаимодействия между маршалом и майором. Но это присказка. Мне же хочется как бы продолжить прерванную речь. Вы не возражаете?
– Нет! Просим, товарищ министр!
– Разрешите сердечно поздравить вас с успешным окончанием учебы. Теперь в вашем багаже вместе с храбростью, мужеством, боевым опытом лежат и прочные знания. Вы теперь своего рода академики, сами с усами. Это хорошо. Но… – министр погрозил пальцем, – не зазнавайтесь, товарищи, не кичитесь наградами и значками. Будьте пытливыми, цепкими к новым знаниям. Иначе можете и не заметить, как вас обгонят другие, обскачет летящая вперед жизнь. Да, да, товарищи! Мы должны всегда быть диалектиками и помнить, что ничто не стоит на месте. Если еще недавно главной огневой силой были артиллерия, танки, пулеметы, то теперь уже атомное и ракетное оружие. А там, если не будет покончено с войнами, может появиться и еще невесть какая техника сражений. Так что учить есть и будет что. Надо только не дремать, не сидеть, как те некоторые, отставшие от жизни преподаватели-квочки.
Он налил бокал нарзану, отпил несколько глотков, вытер носовым платком губы и, торопливо сунув его в карман брюк, продолжал:
– А чего греха таить? Есть еще такие. Есть. Недавно мне довелось побывать в одной из академий на лекции по тактике. И что бы вы думали? Преподаватель, как и десять лет назад, ратовал за наступление в пешем строю так называемыми цепями. И это во времена бурного развития техники, массовых поражающих средств. Спрашивается: кто же из наступающих пешком достигнет цели? Конечно, все будет подавлено и разбито. Или возьмите вы вопрос о мобилизации. Один лектор читает: «Военкоматы будут рассылать повестки, уведомлять призывников через проводную связь». Спрашивается: какие повестки, какая проводная связь, когда все горит и рушится?
Министр говорил долго. Слушая его, Сергей убеждался, что у этого на вид суховатого, недоступно строгого человека светлый ум и очень доброе, волевое сердце. Именно таким он и представлял себе высшего начальника. До войны он тоже видел одного из военных министров. Тот выступал перед кавалеристами в Хамовнических казармах и всю свою речь посвятил мытью портянок, бритью голов и желтому песку на линейках. Теперь же взгляды старших начальников были шире. Мелочи не заслоняли им того главного, что нужно будет на случай войны. И Сергей от души порадовался этому. Нет, не повторится горький опыт прошлого, не погрязнет в рутине родная армия… Устами министра говорит партия. Слушай же! Слушай, подполковник Галкин. Рушится твое отсталое представление о будущей войне, гибнет твоя заскорузлая тактика.
Сергей отыскал глазами тощего, плосколицего человека с щеткой усов под острым носом и толкнул локтем Алексея Проценко.
– Смотри. Сидит и не краснеет. Будто его не касается. Вот дубина.
– Да. Этого не прошибешь. Старый консерватор. А Грудинин-то наш, Грудинин! Гляди-ка, к дочкам начальника управления кадров подсел, бисером рассыпается.
– Да. Этот далеко пойдет.
– Уже пошел.
– Куда?
– В адъюнктуру рапорт подал.
Сергей улыбнулся.
– Жук ползет обогащать капусту. Пойдем покурим.
– Идем!
Они вышли на балкон. Над парком висела полная, сверкающая чистым серебром луна. В купах деревьев качались белые шары-плафоны. По синей чаше озера легко скользили лодки. Брызги воды из-под весел взлетали серебром. Где-то за озером играл оркестр. Десятки ног лихо вымолачивали краковяк.
– Тебя куда назначили? – закурив папиросу, спросил Сергей у Алексея.
– В Ульяновск. На Волгу. А тебя?
– Меня еще не вызывали. Куда-нибудь пошлют. Мне все равно.
– Почему? Ты же хотел в Забайкалье?
– Была причина, – вздохнул Сергей, – но теперь ее нет.
– Какая?
– Девчонка там у меня служила. Хотел поехать к ней, но…
– Уволилась?
– Если бы…
– Вышла замуж?
Сергей с шумом выпустил дым, зло придавил о перила горящую папиросу.
– Погибла… Под Харбином.
– Что же ты молчал?
– А что говорить? Разве поможешь?
– Да, – вздохнул Алексей. – Война, война… чтоб ты не повторилась. – Рука его легла на плечо Сергея. – Да ты не переживай. Брось, Сережа, у всех было горе. Слышь?
Сергей молчал. Он смотрел на гуляющие по аллеям парочки и думал: «И она могла бы вот так… в белых туфельках, воздушном платье. И для нее играл бы оркестр…»
Кто-то тронул за пуговицу хлястика. Сергей оглянулся. Рядом стоял кавалерист-генерал. Глаза его сияли. Даже шрам на лбу стал меньше.
– Батенька! А я тебя обыскался, – обрадованно воскликнул он. – Если бы не ноги ваши, не нашел бы. Вы в кавалерии случайно не служили?
– Да, пришлось немного.
– Так и знал, – обрадовался генерал. – Такие прогнутые ноги только у кавалеристов. И осанка – грудь колесом, голова в зените. Вот так.
Генерал подпер спину кулаком, браво выпрямился и, стукнув себя в грудь, пробасил:
– Гвардии гусар! Ги-и, да-с… Однако же я отвлекся. Про коня-то я не рассказал. А с ним редчайшая история была…
Сергей хотел отделаться от навязчивого рассказчика с его историей, но тут же подумал: «А чего над стариком смеяться, зачем его избегать? Может быть, бой под Воронежем и нерассказанная история с конем были в жизни этого человека самыми значимыми, самыми неизгладимыми. А чем больше отдаляется время, тем сильнее желание вспомнить о легендарном прошлом. Да и сам-то я сколько раз ворошил былое!»
Сергей согласно кивнул головой и приготовился слушать седовласого генерала.
5
В воскресенье утром Ярцев приехал к своему старому знакомому по фронту полковнику Литвинову, жившему в каменном двухэтажном домике на Хорошевском шоссе.
На звонок вышла жена полковника Александра Васильевна – приземистая, располневшая женщина с толстой косой. Обрадованно улыбнулась, приветливо сказала:
– Проходите, пожалуйста. Лаврентьич дома.
– Спасибо.
Сергей шагнул через порог, шутливо щелкнул каблуками, взял под козырек.
– Представляюсь по поводу окончания академии!
– Очень рада. Поздравляю, Сереженька, молодчина!
– Шура! Кого это ты поздравляешь? – раздался из комнаты голос полковника.
– А ты выйди, сам увидишь.
Шлепая тапочками, в коридор вышел Владимир Лаврентьевич. Он был таким же бодрым, смуглолицым, чернобровым красавцем, как и год назад, когда Сергей заходил к нему в политуправление войск ПВО страны, где он работал начальником отделения информации. Только немного пробилась седина на висках да запали щеки. Одетый в широкую зеленую пижаму, он был похож сейчас на парубка гоголевских времен.
– A-а! Явился беглец. Проходи. Проходи, не стесняйся. Собак злых нет, и ковры не замараешь. Ни того, ни другого нема. Да ты что стоишь? Ждешь поздравления? Не будет. К шутам. Звание получил – не обмыли. И академический значок решил зажилить. Не выйдет.
Сергей достал из кармана завернутую в бумагу бутылку.
– Извиняюсь и исправляюсь.
– О, це дило! Как кажут у нас на Кировоградщине, сидай, куме, з бутылем побалакаем.
Он взял бутылку, потряс ею над головой.
– Шура! Сооруди-ка нам закусить.
– А что вам подать, Володя?
– Действуй по-украински. Что есть в печи, то на стол и мечи.
– Пива подать?
– А как же? И пиво, и воблочку… Я ж не тот кум, которого кума одним табаком угощала.
На столе появились графинчик в виде пингвина, три бутылки запотевшего в холодильнике пива, тарелки с колбасой, сыром, маринованной селедкой и плетеная корзинка с вяленой воблой.
Лаврентьевич взял одну из рыбин, смачно понюхал ее, покачал головой, крякнул:
– Ах, хороша! Люблю чертовку. В нашей деревне был дьяк. Так тот, бывало, всегда за голенищем тарань носил. Вытащит, о подметку постучит и: «Дай боже на завтра тоже».
– Володя! Опять ты с анекдотами. Угощай же.
– Ничего, обождет. Я его больше ждал.
Человек, который первый раз попал бы сюда в гости, мог обидеться на эти слова. Но Сергей знал, что полковник всегда шутит, что ему не так дорога выпивка, как веселая, пересыпанная анекдотами и украинскими поговорками беседа. Он мог пересказывать анекдоты часами, словно черпал их из бездонного сундука.
Вот и теперь он наполнил рюмки, заткнул пробкой рот пингвину и, откинувшись на спинку стула, сказал:
– А перед этим новый анекдот. Про попа. Нанял как-то батюшка в церковь звонаря. Но звонарь попал горький пьяница. Одну обедню на колокольне проспал, другую… Обозлился святой отец. Вызывает ослушника в алтарь и давай его отчитывать. Час ругает, другой. Устал звонарь, еле стоит. От жажды сухие губы облизывает. А на престоле у батюшки графин с водой. Чистая. Ключевая. Не выдержал звонарь. Один стакан налил, выпил, другой, третий. У попа глаза на лоб полезли. В ларец руку сунул и подает звонарю кусок колбасы. «Здорово зелье пьешь, раб божий. Меня на стакан обошел. На-кось вот, закуси».
Сергей поднял рюмку.
– Не будем уподобляться ни попу, ни звонарю, а просто выпьем по чарке, как на Руси повелось. За ваше здоровье, Владимир Лаврентьевич. И ваше, Александра Васильевна.
– За окончание учебы, – чокнулся полковник. – Как говорится, дай нашему казаче новой удачи.
Закусив селедкой, полковник уже без шутки, озабоченно спросил:
– И куда ж теперь? Назначение получил?
– Да вот пришел к вам посоветоваться, – заговорил Сергей. – Сегодня «сватали» меня.
– Кадровики? Или из войск?
– Из управления кадров.
– И куда же? Что предлагают?
– Инструктором в Центральное управление.
– В управление? – настороженно поднял брови Литвинов. – А в какой отдел?
Сергей назвал.
– Что это они? То в войска предложили, а теперь сюда.
– Представления не имею. Говорят, сам начальник управления так решил.
– А ты? Ты-то как на это смотришь?
– Двояко. И поработать в таком органе заманчиво, и хочется послужить в войсках.
– Согласия еще не дал?.
– Нет. Вашего совета жду. Вы уже столько в центральных управлениях… Знаете, почем фунт лиха.
Полковник встал, вынул из серванта пачку папирос, закурил, вернулся к столу.
– Значит, ждешь совета? Ну, что ж… Дам тебе совет. Только вначале ответь мне на три вопроса.
– Каких?
– Во-первых, можешь ли ты засиживаться?
– А что это такое?
– Поясняю. Рабочий день окончен. Все идут домой к своим семьям, невестам. Ужинают, наряжаются, спешат в кино, театры, в лес. А ты, раб божий, сидишь за канцелярским столом и с тоской смотришь в окно. Тебе хочется уйти. Но ты не можешь, потому что не ушел твой начальник. А начальник сидит оттого, что еще не уехал его начальник. А тот начальник торчит за столом из-за того, что торчит старше его начальник. Вот и луна уже поднялась над крышами. Погасли в домах огни. Черти вышли биться на кулаках, а ты все сидишь. Впрочем, не сидишь, а дремлешь. Спишь, проще говоря. И снятся тебе, рабу голодному, щи и жареные гуси. И начальник твой спит. И его начальник тоже. Все ждут, когда в окошках у Верховного погаснет свет. А он все не гаснет и не гаснет потому, что Верховный работает по ночам. Но вот где-то внизу хлопнула дверца, взревел мотор, и все очнулись. Загрохотали суматошно дверцы сейфов, защелкали дверные замки и все как очумелые, перегоняя друг друга, ринулись вниз к последним троллейбусам, трамваям. Вот что значит уметь засиживаться. Понял, чем дед бабку пронял?
