Текст книги "Вербы пробуждаются зимой (Роман)"

Автор книги: Николай Бораненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Задумался Сергей. Как достать воду? Вырыть колодец? За глубокую скважину большую сумму заломят. Устроить бассейн и навозить воды в цистернах? Хлопотно, да и менять часто воду надо, застоится, от жары загниет. А что, если прокопать арык с предгорья? Далеко. Километров двенадцать в обход горы будет. Но и солдат в батальоне немало. Если вытянуть всех цепочкой да каждому участок метров по десять-пятнадцать…

Вечером Сергей рассказал о своей заманчивой идее комбату. У того глаза загорелись.

– А что? Рискнем, пожалуй. Построим свой малый канал. Поругают, что солдатам отдохнуть не даем. Но пусть ругают. Зато, – комбат потер от удовольствия руки, – своя водичка будет. Горная. Ключевая.

Через день посовещались с активом. Все горой за стройку. Сержант Сыроватка заявил, что комсомол берет все земляные работы на себя. Тут же нашлись специалисты по арыкам, свои проектировщики, бетонщики, прорабы.

За неделю была изыскана трасса, каждому подразделению размечены участки, а утром в воскресенье молодежь батальона с кирками, ломами, лопатами, самодельными тачками высыпала в поле. Живая нить потянулась от ворот городка к синеющему вдали предгорью.

Комбат и Сергей вышли на трассу тоже. Вначале они проверили, как расставлены люди, у всех ли есть инструменты, а потом сняли гимнастерки и, вооружась лопатами, стали в ряд.

Сергей работал с азартом. Лопата в его руках мелькала, как челнок. Рыжая с желтой супесью земля летела метра на три прочь. Он по-мальчишески радовался своей удачной выдумке, а главное, тому, что скоро, через каких-нибудь двадцать дней, будет в городке в избытке вода, зазвенят в плавательном бассейне голоса саперов, зашумят деревца у казарм.

После полудня на трассу приехал на своем «газике» Бугров. Сергей еще издали увидел на его черном от. загара лице одобрительную улыбку. Он шел валким, неторопливым шагом, неся солдатскую шляпу в руке, обращаясь то к одному, то к другому солдату, кивая им, что– то говоря. Седые волосы его трепал ветер, и Бугров то и дело отбрасывал их со лба.

– Строителям «Беломоро-Балтийского»! – увидев Сергея, махнул он шляпой.

Комбата близко не было, и Сергей доложил Бугрову, чем занимается батальон и сколько людей на трассе.

– Да вижу. Сам вижу, чем занимаетесь, – прервал Бугров доклад. – Водичкой решили обзавестись. Неплохо. Прямо скажу, молодцы! Чего сохнуть, когда вода под боком. Давно бы вот так. Только канал узковат. – Он перешагнул канаву. – Один шаг. Боюсь, заметет сыпун.

– Меня тоже беспокоит это, – сознался Сергей.

– А вы кустарником обсадите. Он вам быстро русло укроет.

– О, это идея! – ухватился Сергей. – Спасибо за подсказ, Матвей Иванович. Я вижу, вы крепко здешнюю природу освоили.

– А как же, – улыбнулся с заметной гордостью Бугров. – Я ведь тут надолго… навсегда.

Он прошел под редкую тень одинокого дерева, разморенно опустился на грядку песка.

– Садись. Покурим.

Сергей сел рядом, достал папиросы. Бугров предложил из костяного портсигара свои.

– Ташкентские мягче. Попробуй.

Закурив папиросу, Бугров сунул спичку в сухой измельченный песок, затянулся, выпустил по ветру дым и как-то по-свойски спросил:

– Что новенького, Сергей?

– Особого ничего… Все идет как будто нормально.

– Как Макаров? Все пьет?

– Нет, протрезвился.

– Каким чудом?

– А я его к себе в комнату взял. Утихомирился, но переживает парень. Любит он ее, Матвей Иваныч. По– серьезному любит.

– Ту, из ГДР?

– Да. О которой докладывал вам. И она, как ом сам рассказывал, без ума. По-честному, жалко их. Нельзя ли чем-нибудь помочь?

– Думал я об этом. Думал, – ответил Бугров. – Может, что-нибудь изобретем. А точнее, министр обороны к нам на учения приезжает. Вот я и попытаюсь с ним поговорить.

Сергей вздохнул.

– Эх, если б разрешил!

– Что?

– Да туда. Туда его перевести.

Бугров посмотрел на Сергея, прижал его к плечу.

– Ах, Серега, Серега! Человечный ты мужик. Правильный. У тебя-то у самого хоть как? Девушка пишет?

Сергей сделал вид, что не слышал вопроса, и грустно уставился на запыленные кирзовые сапоги.

– Молчит, значит, – вздохнул Бугров. – В рот воды набрала. Да-а… Ну, а подруга ее? Помнишь, письмо показывал?

Сергей смутился.

– Та – да. Пишет. – Он сунул руку в карман брюк, вынул конверт с березками. – Вот вчера получил.

– Разрешаешь?

– Пожалуйста, Матвей Иванович. У меня от вас секретов нет. Читайте.

Бугров прочитал письмо и задумчиво уставился куда– то в обманчиво синеющую морем пустыню.

– А не кажется ли тебе, Серега…

– Что, Матвей Иванович?

– Что Надя…

Сергей слегка покраснел.

– Что вы… С чего?.. Она же только про Асю и говорит.

Бугров потрепал Сергея за волосы.

– Эх ты, чудачина… Возьми и почитай получше. Там строчки сердцем стучат.

18

Нет, не прошел бесследно суд для Плахина. Точно новой пулеметной очередью полоснул он по ногам, и они опять, как в тот раз на Хингане, подкосились, перестали повиноваться разуму.

Проснулся утром, хотел встать и рухнул кулем на пол.

– Ванечка! Ваня, – подскочила Лена. – Что с тобой? Что ты?

Плахин смахнул рукавом рубахи крупные капли пота, болезненно сморщился, безнадежно кивнул на ноги.

– Опять вот… отказали…

Лена подхватила его под руки.

– Отдохнешь – все пройдет. Ложись-ка. Ложись…

Плахин с трудом добрался до кровати, лег навзничь, тяжело вздохнул:

– Ах, не вовремя это! Трактор стоит.

Лена села на край кровати, убрала со лба мужа прядь волос.

– Трактор? Да если б не он, лучше б окреп. Говорили тебе, не ходи, еще отдохни, а ты пошел, да еще по три смены…

– Нет, Лена. Не трактор тут виноват. Нет. А вот те пустые головы. Ух, если б мне поручили прочистить их…

Он сжал кулаки и весь передернулся, скрипнув зубами. Лена поспешила успокоить его.

– Не надо, Ванечка. Не думай о них. Забудь. Раз секретарь райкома сказал: «Все будет хорошо», значит, так и будет. И я так думаю. Сердце об этом говорит. Вот дай руку, послушай, как оно спокойно стучит.

Плахин расстегнул белую кофточку жены, бережно коснулся ее полной, все еще по-девичьи упругой груди.

– Ленка-а! Лена! – донесся с улицы женский крик. – Кончай миловаться. Пошли!

Лена одернула кофту, вскочила.

– Ванечка, я пошла. А ты лежи. Я скоро. Коров подоим, и приду.

Она поцеловала мужа, потрепала его за ухо и, схватив со стола наглаженный халат, шмыгнула вон из хаты.

Часы пробили шесть. До прихода Лены можно было еще поспать часа три. Но как ни пытался Плахин, а уснуть не мог. Гнетущие думы терзали его. Как взломанные льды в половодье, лезли они одна на другую, рушились, шли разбитые доводами ко дну и снова вырастали, нагромождались в нерастащимый хаос.

Откуда берутся типы, подобные Дворнягину и Худопекову? Кто их породил? Советская власть? Черта с два. Мать их народила такими уродами? Нет. Значит, где-то они насмотрелись, кого-то копируют, как обезьяны, кто– то подает им дурной пример. Таких бы еще при первом пороке одернуть, носом ткнуть в мерзопакость, как того кота. Но одни не замечают, другие видят, но боятся сказать, вот и растет на горе людям держиморда, бюрократ. Сколько он нервов попортит людям! Сколько от глупостей его прольется слез! А может, в общей массе честных людей один бюрократ – пустяк? Нет, это не праздный вопрос. Это целая проблема. Взять в сущности человека. Государство ничего не жалеет для его здоровья. Бессчетные миллионы идут на это. Но появляется какой-нибудь Дворнягин, и здоровье человека – насмарку. Да что Дворнягин! Сварливая баба в кассе, в окне раздачи пищи, в справочной бюро косит здоровье сотен людей. И почему, же все это прощается, сходит с рук? Почему, если вор залез к вам в карман за пятаком, его судят и садят в тюрьму, а того, кто залез к вам в душу и надорвал ваше сердце, только журят?

19

В конце сентября в округ на полковое тактическое учение приехал министр обороны. Вначале он сказал командующему Коростелеву, что намерен посмотреть действия полка в обороне, но затем переменил решение. Полк дивизии Гургадзе был поднят по боевой тревоге и получил задачу: совершить марш-бросок через барханы и уничтожить десант «противника», выброшенный в долину реки. Времени было отведено мало, и потому подразделения очень спешили. Танки и бронетранспортеры шли полным ходом. Рыжая пыль от них кудлатилась до небес. Водители задыхались, с трудом удерживали в кромешной темноте установленную дистанцию. А приказ: все вперед и вперед…

Десант «противника» оказался незначительным, к тому же он не успел закрепиться и был с ходу уничтожен авангардом полка. Остальные же подразделения застали лишь пустое поле боя.

– Эка, сколь попусту отмахали!

– Стоило ли всем выступать? – поговаривали офицеры.

– Погодите, – улыбался комдив Гургадзе. – Это еще цветочки, а ягодки впереди. Министр выпарит всю соль на спинах. Он старый солдат.

А министр, довольный совершенным маршем, приказал объявить большой привал и, не раскрывая всех своих замыслов на предстоящие дни учения, отправился на речку порыбачить.

Поклев был удачным. Рыба кидалась не только на плохонькую наживку, а даже на пустые крючки. Однако министр долго на рыбалке не пробыл. Наловив небольшое ведро крупной рыбы, он отдал улов штабным поварам и ушел на часок отдохнуть, а Коростелев решил тем временем встретиться со своим давнишним фронтовым другом.

Повар Артем быстро соорудил возле палатки под шелковицей столик. Коростелев позвонил в штаб полка и, выйдя на лужайку, заломив руки за спину, с приятным волнением зашагал взад-вперед по тропе.

– Это кого же вы так ждете, товарищ командующий? – спросил Артем. – Лично я так волновался, когда холостяком был и невесту в гости поджидал. Глаза проглядел. Придет – не придет?

– Невеста что? – усмехнулся Коростелев. – Друга жду. Да ты ж его знаешь. Наш бывший начпоарм Матвей Иванович.

– Что вы говорите! Сколько ж вы с ним не виделись? Лет десять?

– Нет, почему же. Виделись. На совещаниях… сборах. А вот так, посидеть за столом, не приходилось.

Коростелев подошел к столу, сел, хлопнул ладонью по табуретке.

– Садись, Артем. Отдыхай. Небось набегался.

Повар сел.

– Да есть малость. – И вздохнул.

– Что вздыхаешь? Устал или неприятность какая? – спросил Коростелев.

– Ни то и ни другое, товарищ командующий.

– А что же?

– Да вот хочу вас покритиковать, но что-то побаиваюсь.

– Меня? Покритиковать? – оживился Коростелев, и глаза его загорелись от любопытства. – А ну-ка давай, браток. Давай. Скажи правду в глаза. А то, признаюсь, кроме жены и тещи, меня никто и не критикует. Все больше комплименты говорят. Ну, что ж ты? Начинай. Предоставляю тебе слово. Ну?

– Перво-наперво о званиях, – начал, потерев бритый затылок, повар. – Вы вот гостя ждете. По-братски рады ему. Это хорошо. Так и должно быть, какой бы чин ни занимал. Но не задумывались ли вы, товарищ командующий, почему ваш друг Матвей Иванович досель в полковниках ходит?

– Нет, брат, не задумывался.

– А это минус вам. Кол, товарищ командующий. Вы вот генерал-полковник, а он который год все полковник. И в должности он заморожен, как тот карась. А разве это справедливо? Разве воспитывать людей легче, чем учить их стрелять?

– Да, ты прав, Артем. Прав, браток. Но сие от меня не зависит.

– Как не зависит, товарищ командующий? Вы же с министром встречаетесь.

– Да, встречаюсь.

– Так разве вы с ним только стратегию обсуждаете? Ну, наверно же, говорите по душам?

– Говорим.

– Так что ж вы молчите, товарищ командующий? Возьмите и скажите: «До каких же, мол, пор будем на скромности политработников выезжать? Сами погоны маршалов надеваем, а им и генерала жалко дать».

Коростелев посмотрел на повара, кивнул головой.

– Говори, говори, Артем. Я слушаю тебя.

Артем поправил вилки на столе, накрыл кусочком марли нарезанный хлеб.

– К вам на прием один офицер тут приходил. Ярцев по фамилии.

– Ярцев? Помню, помню такого. Бугров мне рассказывал про него. Ну и что же?

– В Москве он служил. В Главном управлении. По разговору видно, толковый парень. Фронтовик. Академию окончил. Молодой. Ему бы в самый раз работать там. А вот поди ты. Выжили. Постарались избавиться. Больно ершист. Против шерсти гладит. Где же справедливость, товарищ командующий? Сами призывают смело недостатки вскрывать, критику развивать, а чуть что – за хомут тебя. Хорошо, если косым взглядом отделаешься, а то еще и в бараний рог согнут.

Коростелев задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Да-а. Есть у нас еще такое. Встречается. А вся беда, братец, в том, что иные руководители в непогрешимых богов себя превращают и не приемлют никакой критики. Иной раз наломают дров, а признаться боятся. Разве может бог ошибаться? Признаешься – чего доброго, уронишь авторитет. А это же глупость. Нет неошибающихся людей. Даже Ленин, которому по уму и развитию нет равных, умел ошибки признавать.

– Да-а, – вздохнул повар. – Если бы все, как Ленин! – И задумался.

Командующий умолк тоже и несколько минут сидел, склонив голову, скрестив руки между колен. Потом распрямился, вздохнув, спросил:

– Ну еще что у тебя, Артем? Говори. Не стесняйся.

– Чего же стесняться. Скажу. Вы, товарищ командующий, рыбу вчера ловили?

– Ловил. Как же, – просиял Коростелев. – Хорошо клевала.

– Да, здорово, – подтвердил повар. – Слишком даже. А не задумались ли вы, почему это у командующих и приезжих начальников рыба больше всех клюет?

Коростелев пожал плечами.

– Нет, признаться, и в голову не приходило. Берет и берет. Значит, удача, хотя рыбак, как знаешь, я неважнецкий.

– Вот б том-то и суть, товарищ командующий. А я задумался. И не только задумался, а кое-что и разузнал.

Коростелев глянул настороженно.

– И что же, если не секрет?

– Да рыбка-то у вас была подсадная.

– Подсад-ная? Не может быть!

– Точно, товарищ командующий. Они еще до вашего приезда наловили ее, потом выпустили в ограждение и три дня не кормили. Ну, она остервенело и кидалась на крючки.

– Кто это сделал?

– Начальник гарнизонного военторга, а саперы помогали.

Коростелев побелел. Да это же очковтирательство! Прелюдия к большому обману. Сегодня мелкая рыбешка, а завтра крупный подвох. Да как же они смели сделать такое? Меня, командующего, министра, обмануть?

Он круто повернулся к повару и сурово спросил:

– Это все точно?

Артем стал по команде «смирно».

– Точно, товарищ командующий! Ограждение из железных решет с вечера было не видно, а сейчас как на ладони вон стоит.

Коростелев шагнул к берегу, глянул под ракиту, покачал головой и сейчас же вернулся к палатке, позвонил в штаб полка.

– Роту с переправы снять! Да, да. Немедленно. И вывести в резерв. Переправу будет вести… – Коростелев увидел идущего к палатке полковника Бугрова, – другое подразделение. Да, другое!

20

Легкая, как птица, «Волга» со свистом рассекала тьму южной ночи. Снопы света низко кланялись мокрому после дождя асфальту, жухлым кустам карагача, горбатым барханам и лениво ползущим навстречу тучам.

Была уже полночь. Адъютант по особым поручениям полковник Волков давно уже спал, привалясь к дверце, держась за поручень подлокотника. На сопровождающих машинах тоже не мигали папиросы. Только министра обороны все еще не брал сон. Старый солдат, проведший полжизни на колесах, он любил ночную езду. В это тихое время, когда по дорогам шло мало встречных машин и воздух полнился свежестью и дыханием ночи, приятно было подумать, помечтать.

Весь день с небольшими перерывами шел бой с «противником». Высокие барханы преграждали путь наступающим. От жары звенело в ушах, пыль слепила глаза. Но люди шли и шли вперед, стиснув зубы, превозмогая усталость.

А потом, уже под вечер, подводились итоги первого дня учений. Командующий округом был, как никогда, строг и придирчив. Ему не понравилось ничего решительно – ни марш, ни встречный бой, ни маневр по охвату «противника». Он поднимал то одного офицера, то другого и строго отчитывал за недостатки, предупреждал.

«Не так же все плохо, Алексей Петрович», – хотелось сказать, а посмотрел в глаза (в них было не столько суровости, сколько жалости, любящей заботы) и понял: не надо этих слов. Коростелев и сам хорошо понимает, что люди старались горячо, пролили много пота. А что ругает он их, так это скорее для острастки, чтоб не зазнались, не ослабили гужи.

В сущности, это тактика не только Коростелева. На строгости вся дисциплина держится. И сам не раз скрепя сердце, до боли жалея, жестко спрашивал, крепко ругал, бывало, когда и грозил трибуналом. Но не эта ли строгость, командирская взыскательность встряхивала сонливых, опускала на землю витающих в облаках, спасала в бою горячих, вела к удачам?

Кровью обливалось сердце, когда под Ростовом посылал людей, вооруженных одними бутылками с горючим, на броню. Знал, что многие не вернутся, будут раздавлены, убиты. Но иного выхода не было. Люди отстояли город.

Так что правильно сделал Коростелев, завернув поначалу круто. Отцовская строгость не калечит, а лечит. Только вот о самовольстве шоферов он напрасно: «Притормаживают, как увидят девчонку где». А ничего, брат, не поделаешь, любовь. Все мы в этом грешны – и рядовые, и генералы…

Министр потер лоб, вздохнул. Был и с ним случай лет сорок назад. Вез он – лихой кавалерист – боевое донесение с пометкой «три креста». Донская пыль летела из-под копыт гнедка, ветер свистел в ушах. А из хутора навстречу девчонка. Солнце в пышных волосах играет. В руках – васильки. На губах – улыбка. И дрогнуло сердце, крикнуло: «Стой!» Взвился на дыбы взмыленный конь, насмерть напугал девчонку. Отшатнулась, локтем лицо заслонила.

– Тю, непутевый! Задавишь…

Наклонился с седла, за плечо тронул:

– Как звать тебя? Откуда?

– Тебе-то зачем?

– После узнаешь. Да говори же скорей. Тороплюсь я.

Усмехнулась, головой покачала.

– Нет, не скажу.

Махнул рукой с досады, дальше помчался. А вслед голосок с грустинкой. Что-то громко крикнула, но конь отнес далеко, и только название хутора Вертячьего успел расслышать.

Два длинных года согревали сердце лучистые глаза казачки. А в первопуток на третий разыскал затерянный в степях хутор Вертячий, и председатель хуторского Совета дед Ероха печатью удостоверил, что дочь хуторянина, безлошадного казака такого-то состоит в законном замужестве за красным командиром таким-то и препровождается с ним по новому месту жизни в красноармейскую часть.

Живо вспомнилось, как добирались пешком до станции (коней на хуторе не было, всех война извела), как ехали шесть суток в неотапливаемом телятнике, подстелив соломы и укрывшись шинелью, сколько лет и где жили в землянках, как по-цыгански кочевали из гарнизона в гарнизон, продавали за бесценок барахлишко, а на новом месте опять покупали втридорога. Как родился в каптерке первенец и бойцы по приказу старшины ходили мимо на цыпочках, чтоб его не разбудить.

Все это ушло, улетело в прошлое. И Наташа теперь всем обеспечена и счастлива. Только в солнечные волосы впутали те трудные годы нити паутин. Посмотрела она на них однажды и, вздохнув, говорит:

– Нет, нелегко женою министра быть.

Да, нелегка была служба. Нелегка… Может, во сто крат труднее, чем сегодня. Ни квартир с паровым отоплением, газом, ни клубов, ни магазинов… А не падали духом, не унывали. Какой был взлет, революционный дух! Откуда же теперь появляются нытики, хлюпики с расслабленной душой? Да вот хотя бы тот молодой лейтенант с Дальнего Востока, что на днях письмо прислал: «Старшие начальники получают квартиры с удобствами, а нас призывают стойко переносить трудности. До каких пор? Я уже два месяца живу с женой без квартиры».

Цыпленок. Не успел вылупиться из яйца, не принес пользы и на грош, а уже все удобства требует, старшим бросает упрек. А известно ли тебе, сколько они вынесли на своих плечах? Кем бы ты был, если бы не их революция, пятилетки, подвиги на войне? Думать об этом надо, молодой человек. Думать и закалять себя. А иначе из хлюпика вырастет предатель и трус. Да и нам есть о чем поразмыслить. Не слишком ли нежное воспитание в училищах? Помимо занятий, ведь курсант мало берется за что. Полы моет за него уборщица, цветы садит тетя Даша, обед несет официантка… Вот и растет незримо иждивенец. Училище ему рай, а часть, где нет таких удобств, адово пекло.

Вспомнилась слезная телеграмма сына-лейтенанта: «Папа, здесь невозможно. Серость и глушь. Переведи поближе к Москве». Что было бы с ним, пойди на поводу? Загубил бы парня, изнежил. А так притерпелся. Служит… Вот только жена вздыхает: «Безвластный министр. Родного сына перевести не может». И не надо. Не надо нежить. Орлица-мать не с такой кручи пускает в первый полет орлят. И ничего. Не разбиваются.

Шофер выключил скорость. Машина мягко зашуршала по траве и плавно остановилась. Министр открыл глаза. Небо чуть посветлело. Совсем близко синели лесистые горы. Низко над ними ярко горела зоревая звезда. С низины доносился гулкий стук досок, людские голоса.

В кабину заглянул адъютант Коростелева.

– Товарищ маршал, ваша палатка готова. Можно отдыхать.

Министр вылез из машины, разминаясь, прошелся по мокрой траве, попытался осмотреть местность, но в предутренней тьме увидел лишь купы деревьев да пирамиды палаток под ними.

Хорошо бы сейчас соснуть часок, другой. Вот и палатка. Чистым бельем тянет из нее, прохладой. Но к шутам все. Некогда. Идут учения. Войска форсируют реку. Надо туда – на переправу.

На берегу министра встретил Коростелев, одетый по-фронтовому – в маскхалат, и теперь его трудно было отличить от простого солдата. Министр попросил доложить обстановку в полосе наступления.

– Передовые подразделения, товарищ министр, – начал Коростелев, – форсировали водную преграду и захватили два небольших плацдарма. Решением командира полка туда переброшены легкая артиллерия и часть танков. Концентрированным ударом оба плацдарма к восьми ноль-ноль будут соединены. Сейчас саперы готовятся к переправе на левый берег…

Слушая Коростелева, министр мысленно анализировал действия подразделений, прикидывал, а как бы он поступил в том или ином случае, и все больше радовался и за командира полка, который руководит боем тактически грамотно, и за Коростелева, не утратившего своей боевой полководческой хватки. Смущала только сама обстановка на переправе. Слишком все мирно и обыденно обставлено. Изредка ухают пушки, где-то, километрах в пяти, постреливают пулеметы, и люди вот ходят по берегу, не пригибаясь, не опасаясь, что рядом грохнет снаряд или мина.

Коростелев словно догадался, о чем думает в эти минуты министр, и, глянув на часы, поспешил доложить:

– Через десять минут по району переправы будет нанесен бомбовый удар. Самолеты уже на подходе, товарищ министр.

Министр понимающе кивнул.

– Правильно. Я этою и ждал. Обстановку на учениях надо каждый раз усложнять, чтоб солдат и физически крепко поработал, и умом пошевелил, чтобы это была не прогулка, а закалка. На всю жизнь.

Похлопав по карману, он достал папиросы, спички, угостил Коростелева, закурил сам, выпустил в сторону дым.

– Я солдатом служил тридцать лет назад. А спросите про учения, которые когда-то были. Помню. Все до единого помню. И как проходили, и где, и кто из старших начальников на них был. Почему? Да потому, что это был большой праздник. Мы своему народу показывали нашу силу и мощь. И к тому же нам приходилось переносить неимоверные трудности. Да вы и сами помните, Алексей Петрович.

В небе послышался отдаленный, быстро нарастающий гул, смешанный с тонким посвистом реактивных турбин. Министр повернул голову, кивнул через плечо:

– Кажется, идут.

– Да, по времени пора, – сказал Коростелев и, посмотрев на часы, добавил: – Точно выдержали. Минута в минуту.

Гул усилился. Воздух задрожал. Берег огласился завывающим ревом сирены, к почти одновременно в разных местах раздались голоса: «Воз-дух! В укрытия! Воздух!»

Метрах в двухстах от реки ослепительно вспыхнула на маленьком парашютике люстра – ракета. Через несколько секунд на небольшом удалении от нее, оставив дымный хвост, повисла другая, потом третья, четвертая… Их с удивительно точными интервалами развешивал одиночный и совсем невидимый самолет. А следом за ним шли с тяжелым надсадным гулом бомбовозы.

Вокруг стало светло, как днем в тот час, когда после дождя подует холодом и солнце незримо светит из-за свинцовых туч. Люди на берегу заметались. Машины остановились там, где их застал свет. Из редких кустов часто, внакид застучали зенитки.

Маршал, повеселев, одернул китель.

– Добре! Настоящим боем запахло. Пойдемте-ка посмотрим, как действуют саперы.

Министр, командующий и полковник для поручений спустились по песчаному намыву к урезу реки, остановились под корявой ветлой. Справа, метрах в пяти, тихо покачивались на волнах плавающие амфибии. Они уже были готовы к переправе людей и техники.

На какую-то долю минуты гул в небе затих. Но сейчас же воздух резанул пронзительный и знакомый по военным бомбежкам свист. Самолеты один за другим пошли в пике. Низко над землей что-то ухнуло, рвануло воздух, и тотчас министр был сбит с ног и кем-то сильным придавлен на дно щели. Все это произошло так быстро и неожиданно, что министр не успел и сообразить, в чем дело, кто его сшиб. Только когда над ухом раздался горячий шепот: «Лежите. Бомбят», понял, что случилось, и, представив на минуту в таком же нелепом, но абсолютно правильном положении себя и Коростелева, от души рассмеялся.

К траншее подбежал перепуганный порученец, зло схватил за шиворот солдата и, вытащив его из щели, тряхнул перед собой.

– Ты очумел! Да я тебя… Самого министра-а…

Сидевшие под обрывом солдаты при виде этой сцены попрятались кто куда, а один, худенький, остролицый, схватился за голову, будто над ним разорвалась бомба.

– Ой, лишенько мое! Увяз Апанас на ровной дорози. Всыплят на полну спидницу. Министерску частину получе.

– За что?

– Та хиба ты не бачив? Министра в траншею свалив.

– Да война же!

– Война, – вздохнул солдат и умолк.

Отряхнув фуражку, китель, брюки, министр подошел к одиноко стоявшему солдату, который все еще недоуменно смотрел на полковника и как бы говорил: «За что же вы меня? За что?»

– Как ваша фамилия, товарищ рядовой? – спросил, всматриваясь в лицо солдата, министр.

– Ян Вичаус! – четко доложил солдат. – Из Латвии.

– Из Латвии? – переспросил министр. – Не потомок ли тех латышских стрелков, которые Ленина без пропуска в Кремль не пустили?

– Не знаю, товарищ Маршал Советского Союза. Но из мест я тех.

Министр протянул руку.

– Ну, здравствуйте, товарищ Вичаус. Так или иначе, а будем считать вас потомком… наследником тех кремлевских солдат.

Он снял со своей руки золотые, с чешуйчатой цепочкой часы и протянул их солдату.

– А вот это на память. Спасибо за храбрость, находчивость, товарищ рядовой! А нам с командующим наука. Не будем ротозейничать, условности допускать. Так, Алексей Петрович?

– Точно, – кивнул Коростелев. – Об этом надо помнить всем.

Вичаус стал еще плечистей и гаркнул взволнованным басом:

– Служу Советскому Союзу!

Министр откозырял и теперь уже занялся тем делом, ради которого и пришел сюда, к переправе.

Гул самолетов вовсе растаял. Ракеты, опустившись почти до воды, тихо гасли. Все осталось, как и должно, нетронутым. Это было условное бомбометание. Но людей на нем надлежало учить. Они, вот эти безусые, наивно-улыбчивые пареньки, должны почувствовать хотя бы часть того, что вынесли на войне их старшие братья – саперы. Всего, конечно, не воссоздашь, но все же…

Министр подозвал командира соединения полковника Гургадзе, приметного своим удивительно длинным ростом и горбато-острым носом, немножко схожим с пеликаньим.

– Во время налета разбито три амфибии. Прикажите командиру их снять.

– Слушаюсь! – вскинул руку Гургадзе.

– И два взвода солдат. Впрочем… всю роту. Какую – на ваше усмотрение.

– Ясно, товарищ маршал. Разрешите выполнять?

– Да, – кивнул министр. – Когда все сделают, доложите.

– Слушаюсь!

Гургадзе широким шагом поспешил к саперам. Министр обернулся к Коростелеву:

– А теперь можно и чайку попить. Минут двадцать в нашем распоряжении.

– Да, пожалуй, раньше не изготовятся, – согласился Коростелев.

Они прошли в крытую штабную машину, стоявшую тут же, под какими-то размашистыми деревьями. Здесь ярко горел электрический свет, пахло лимоном и свежезаваренным чаем. Повар подал на стол тарелку с сыром, сливочное масло и две чашки отливающего бронзой чая. Аккуратно расставил все и вышел.

Министр и командующий принялись за чай. Вначале пили молча, каждый думая о своем, потом, отодвинув чашку и откинувшись на спинку камышового кресла, министр заговорил:

– На Западе у нас неспокойно, Алексей Петрович. Мутит воду Западная Германия. Гляди за ней да гляди.

– Это верно, – кивнул Коростелев. – Реваншистов там набралось, как сельдей в бочке. Спят и видят атомную бомбу в руках.

– До атомной им далеко, – возразил министр. – А вот провокаций жди. – Он о чем-то подумал и, обернувшись, вдруг спросил: – А как вы смотрите, Алексей Петрович, если мы вас назначим в Германию главкомом Группы войск?

Министр с хитроватым прищуром посмотрел на Коростелева и не отвел взгляда, пока тот не допил чай и тоже не уставился на него.

– Воля ваша, товарищ министр, – ответил Коростелев. – Как прикажете. Я солдат.

– Ну, а все же? Желание как?

– Если назначите, сочту за честь.

– Вот это другое дело, – улыбнулся министр. – Главное, чтоб с душой…

В машину вошел комдив Гургадзе и доложил:

– К переправе готовы, товарищ маршал!

– Готовы? – удивился министр. – Да не прошло и пятнадцати минут.

– Так точно, – подтвердил комдив. – Не больше пятнадцати.

Министр встал.

– Идемте смотреть, Алексей Петрович. Что-то не верится. Не случилось ли, как с карасями.

Намек о карасях был не случайным. Коростелев в тот же час, как стало известно о подвохе, рассказал обо всем министру. Тот вначале посмеялся, а затем, недовольно нахмурившись, сказал: «Это распущенность. Обман старших. За это надо строго наказывать, чтоб не повадно было».

Министр уже знал, что та саперная рота отстранена от учений и переправу ведут другие саперы. Но, видимо, сомнение у него все же закралось. Коростелев же был до холодного спокойствия уверен в людях другого подразделения, в честности офицеров, которые командуют им сейчас. И хотя он не знал командира саперного батальона, он твердо надеялся на Гургадзе и Бугрова. Они не могли его подвести. Он верил им, как самому себе. Теперь его лишь подмывало узнать: каким чудом так быстро восстановлен переправочный парк?

Воздух посвежел. Развиднелось. Район переправы был как на ладони. Ровной шеренгой стояли у берега легкие и тяжелые амфибии. На них застыли в ожидании команды солдаты и офицеры.

Министр обернулся к комдиву:

– Пригласите ко мне комбата.

– Слушаюсь!

Поддерживая рукой полевую сумку, подбежал подполковник в шляпе, яловых сапогах и мокрой гимнастерке. Пока он, вскинув руку, докладывал, министр внимательно разглядел его. Он был еще молод – лет тридцати пяти. Но в висках уже пробивалась седина. Три складки на лбу прорезались глубоко и как бы говорили, что этот человек уже многое перенес и повидал. Об этом же напоминали три ряда орденских планок на груди и академический значок. Голубые, чуть выцветшие глаза, видно от усталости, покраснели, но горели удалью.