Текст книги "Побратимы
(Партизанская быль)"

Автор книги: Николай Луговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

К братьям-словакам

 
Слово – оружье, готовое к бою,
Мы не погибнем напрасно с тобою!
Может, в руках неизвестных друзей
Станешь мечом ты на их палачей.
 

Леся Украинка

«Рыхла дивизию» скоро отправляют на фронт – это было первое, что мы услышали от только что вернувшихся из Воинки Штефана Малика и Семена Мозгова.

В дивизии идет проверка материальной части; запрещены увольнения и отпуска; в штаб дивизии прибыла большая группа немецких офицеров-инструкторов.

Весть тревожная. Шутка ли! Двадцать тысяч братьев-словаков Гитлер намерен поставить между двух огней. С фронта на «Рыхла дивизию» обрушатся советские войска, охваченные наступательным порывом, а в спину словакам неумолимо нацелятся пулеметы эсэсовских палачей, будут расстреливать тех, кто попытается отступить или перейти на сторону Красной Армии.

Прошла лишь неделя с тех пор, как, совершая свой дерзкий рейд по городам Крыма, Виктор Хренко побывал и в «Рыхла дивизии». Он рассказал тогда, что в словацких частях нарастает сопротивление. Поэтому легко установил новые связи с антифашистами. Он даже привел четырех новых перебежчиков. Но об отправке дивизии на фронт тогда речи не было. Теперь эта беда может случиться со дня на день.

– А что солдаты говорят?

– Настроение словацких солдат, – говорит Селен, – я испытал на себе.

– Как на себе? – настораживается Мироныч. – Показываться в дивизии тебе ж запрещалось.

– А я и не показывался. Так оно получилось. Провел я Штефана туда благополучно. Он спрятал меня в заброшенной землянке. Сам пошел к солдатам. Сижу день – не появляется. Стемнело – опять нет. Тревожусь. Лежу на соломе и жду. Вдруг кто-то вваливается в землянку. Фонарем светит. Вижу солдаты. Вскочил – и за автомат. Но тут Малик говорит мне: «Сеня, знакомься!» А они смеются, тянут ко мне руки, целоваться начали. Приятные ребята, товарищ комиссар, прямо скажу. Хотели даже качать на руках, да не получилось: потолок был низкий.

– Это я учинив, – говорит Штефан Малик, застенчиво улыбаясь. – Шепнув я о своем проводнике близкому дружку. Але сам стал не рад. «Показывай настоящего советского партизана». Прийшлось показать. Але, правду сказать, дуже добре порадовало. Ако праздник словацким солдатам стал! – поясняет Штефан, радостно поблескивая быстрыми глазами.

Довольный таким оборотом дела, Семен продолжает:

– Толковал я с ними в той землянке долго. Вопросов – как из мешка. Так что пришлось мне вроде бы целую пресс-конференцию закатить. Вы же знаете: партизан ко всему и всегда должен быть готов. Сами учили нас быть такими.

Семен неторопливо свертывает самокрутку:

– Началось запросто. Уселись. Смотрят на меня. Я, конечно, не теряюсь, жду. Поступает первый вопрос: «В партизанах давно воюешь?» – «Два года». – «А кто отец? Рабочий или крестьянин?» – «Рабочий» – говорю. – «А в школе учился, грамоте ты обучен?» – «В семье нас пятеро, – отвечаю, – и все обучены». – «Воюет ли кто-нибудь еще из семьи?» – «Воюем все, кроме матери».

Семен достал спички, прикурил самокрутку и продолжает:

– Вот так, значит, и началась у нас беседа. А больше всего о том спрашивали, как это мы, партизаны, выстаиваем против регулярных немецких войск?

– Ну и что, сумел ты им объяснить?

– Все чин по чину, не перешагивая, как говорится, военной тайны. Говорю им о героях. Толкую о нашей силе духа. Рассказываю, как мы живем в лесу, что едим. Словаки меня хорошо поняли. Я же им говорю: если, мол, кто из вас подумывает перейти к нам партизанить, то нечего тянуть, а поскорее переходите. Только так, действуя заодно, мы быстрее разгромим фашистов и попадем в свои семьи, вернемся к труду.

– Молодец, Семен Ильич! Ну, а что они в ответ?

– Согласны со мной. Я им советую: почитайте газету, где ваш полковник Людвик Свобода поясняет вашу наипервейшую задачу. Зовет Свобода всех под боевое знамя вашей родины, говорю, зовет на борьбу с фашистами.

– Толково, Сеня! – одобряет Мироныч. – Ну, а словаки как реагировали на эти твои слова?

– Они зашумели и говорят, что при первой возможности перейдут к полковнику Свободе или на сторону Красной Армии, или же к нам, в партизаны. Они, как один, заявили, что куда бы их Гитлер не посылал, а воевать против Красной Армии и партизан не будут.

– Ну, друзья, – отпускаем разведчиков, – вы хорошо потрудились, идите отдыхать.

Мироныч раскуривает трубку и молча шагает от костра к палатке и обратно.

– Что будем делать? – останавливается он. – В тяжелом положении оказались словаки! Их дивизия, как порох. Брось искру – вспыхнет.

– И эту искру, Мироныч, должны высечь мы, – говорю ему.

– Да, мы. Дивизия-то рядом.

– Доложим на Большую землю. По радио и письмом. Это – прежде всего.

Час спустя, когда мы составляли письмо в обком, появился Белла. Его сегодня не ждали.

– На немецком главном штабе приготовлен приказ отослать «Рыхла дивизию» на фронт. Под город Ростов алебо на Кубань, – взволнованно начинает он.

– Садись, дорогой. Переведи дух и рассказывай все по порядку.

И Белла рассказал.

В Симферополе у него есть знакомая женщина. Она знает, что Белла – антифашист. Все, что находит важным, женщина передает словаку. Кто она – Белла точно еще не знает. Полностью открыться женщина не спешит. Однако он верит ей. На квартире у ее задушевной подруги Елены живет румынский офицер. Он служит в штабе румынского корпуса и имеет доступ в главный штаб немецкого командования в Крыму. Недавно офицер доверительно рассказал ей о больших потерях немцев под Курском и Орлом, о лихорадке, охватившей немцев здесь, на юге. Они срочно собирают резервы и затыкают ими бреши на фронте. Даже неблагонадежную словацкую дивизию решили бросить на фронт. Словацкая дивизия пойдет туда под контролем немецких частей. Многие офицеры штаба считают это авантюрой. Но приказ уже подготовлен. Командующий подпишет его со дня на день.

Мы благодарим Беллу. На прощание советуем:

– Связь с этой женщиной не теряй. Она, ее подруга и румынский офицер будут полезны нам. Понял?

– Розумею, – улыбается Белла.

Вновь возвращаемся к письму на Большую землю.

– Готово. Давай-ка прочтем.

Читаю, а Мироныч внимательно слушает. «Здравствуй, дорогой Владимир Семенович![6]6
  Секретарь Крымского ОК ВКП(б) В. С. Булатов.


[Закрыть]

– Еще два вопроса к тебе: о чехословаках и о „Дугласах“.

1. О чехословаках.

Возвратился из рейда Виктор. Задачу выполнил. Принес ряд разведданных о Симферополе, Карасубазаре, Старом Крыме, Феодосии, Керчи и Воинке. Насадил свою агентуру. Привел четырех новичков. Его напарник скоро приведет еще группу… Обещают при нашем согласии выдернуть из „Быстрой“ несколько сот, вместе с оружием.

Сейчас в этой дивизии идет солидная работа: читают наши газеты с материалами о чехословацкой воинской части в СССР, в частности со статьей Людвика Свободы, которую через Виктора я туда заслал…

В 5-м отряде они (словаки. – Н. Л.) составляют уже боевую группу. Встает вопрос: как быть дальше? Мое мнение и основательное убеждение, что надо идти на создание специального чехословацкого отряда…

В „Быстрой“ сейчас 20 000. Все почти ужасно настроены против гитлеризма. Открыто идет разговор о том, что перейти в дивизию Свободы они считали бы за величайшее счастье. В конце месяца „Быструю“ должны отправить на фронт: либо на Ростов, либо на Кубань… Надо забросать листовками эту дивизию. Я думаю заслать туда своих (людей. – Н. Л.)… По мнению всей группы Виктора, эту дивизию очень легко и необходимо распропагандировать и подготовить к переходу на сторону Красной Армии… Луговой»[7]7
  Партархив Крымского обкома Компартии Украины, ф. 156, ед. хр. 2664, лл. 98, 98 об.


[Закрыть].

– Своевременно наш подпольный центр ставит эти вопросы, – говорит Мироныч, – но не затянется ли там?

Беспокойство комиссара вполне понятно. Там, в обкоме и в штабе фронта, забот много. Несомненно, что словацкая дивизия не будет забыта. Весь вопрос во времени. Ясно, что острую проблему «Рыхла дивизии» надо решать общими усилиями и штаба фронта, и партизанского леса.

– Мироныч, а почему бы нам самим не попробовать высечь ту искру, о которой ты говорил? Давай выпустим листовку с обращением наших партизан-словаков ко всем солдатам и офицерам «Рыхла дивизии».

– Листовку надо писать на их родном языке, а в нашей лесной типографии словацкого шрифта нет.

Мы задумались.

– Да, загвоздка, черт возьми. Был бы этот шрифт в Симферополе, выкрали бы его наши подпольщики. Но откуда ему там взяться? Да и времени у нас в обрез.

– Может быть, в «Рыхла дивизии» есть словацкий шрифт, – высказывает предположение Мироныч.

Приглашаем Виктора Хренко. Листовки в дивизии очень нужны, соглашается он. Шрифтов там действительно нет, но можно обойтись и без них. Надо в Симферополе напечатать листовку на русском языке.

– Словаки научились понимать правду и на русском, – говорит он.

– Пожалуй, верно. Наши газеты и листовки они читают. Прочтут и эту.

Звездная июльская ночь. Лагерь, охраняемый часовыми, спит чутким партизанским сном. Лишь над словацкими шалашами сейчас не властны ни ночь, ни сон. Здесь, у большого костра мы ищем те слова, которые должны высечь искры в сердцах солдат словацкой дивизии.

Листовка рождается необычно. Первоначальный вариант сложили Хренко, Белла и их друзья. Закончив писать, они пришли к нам и сказали: «Воевать листовками нам труднее, чем винтовками. Просимо помощи». Вот почему этой ночью у костра рядом с Хренко, Медо и Якобчиком сидят Мироныч, Федоренко, майор Баландин и я. Мироныч берет у Виктора черновик и читает первую строку:

– «Смерть немецким оккупантам!»

Все мы находим начало листовки правильным. Мироныч продолжает читать:

«Прочти и передай другому!

К братьям-словакам – солдатам и офицерам словацкой „Рыхла дивизии“.

В бурное время решающих боев с фашистскими ордами к вам, свободолюбивые словаки, обращаемся мы! Воины Красной Армии, отразив попытку генерального наступления немцев на Орловско-Курском и Белгородском направлениях, сами перешли в стремительное наступление, освободили сотни населенных пунктов, железнодорожных станций, города Мценск и Волхов. Пятого августа решительным штурмом советские войска овладели городами Орел и Белгород. Только с пятого по двадцать третье июля немцы потеряли две тысячи девятьсот танков, сто девяносто пять самоходных орудий, восемьсот сорок четыре полевых орудия, тысячу триста девяносто два самолета и свыше пяти тысяч автомашин. На поле боя немцы оставили более семидесяти тысяч солдат и офицеров…»

– Звучит?

– Сильно звучит! – хором отвечаем все. Мироныч, пробегая взглядом по черновику, задумывается.

– Дальше, друзья, – говорит он, – хорошо написано о партизанах. Но я думаю, что тут надо сказать о том, как под ударами Красной Армии разлагаются гитлеровские полчища. Ты же, Виктор, сам в Феодосии слышал упаднические разговоры немцев о проигранной ими войне. Те же сведения Бабичев принес из Симферополя. Согласны?

Появляются новые строки:

«Немцы проиграли войну. Разгром гитлеровской Германии неизбежен. Это понимают и сами немцы».

Мироныч с прежней взволнованностью продолжает:

– «В дремучих пущах Белоруссии, в степях Украины, в лесах и горах Крыма бьются за общее дело советские партизаны. С ними перекликаются народные воины Югославии, железом и кровью расплачиваются с угнетателями польские патриоты. Горит земля под ногами гитлеровцев и в Чехословакии. Скрепляется кровью боевое единство славян…»

Я сижу рядом с Миронычем и замечаю, как умело и тактично он помогает словакам. Черновик листовки написан ими почти таким же ломаным русским языком, как и та записка, которую они в июне вложили для нас в гондолу парашюта. Но комиссар, читая его, тут же корректирует.

– «Ныне в рядах Красной Армии, бок о бок с советскими воинами, сражается под водительством полковника Свободы чехословацкая воинская часть. Знамя дивизии Свободы уже опалено огнем боевых подвигов, которые высоко оценены Советским правительством и правительством Чехословацкой республики… Народными героями стали бойцы и командиры этой части: Вольф Курт, Оттакар Ярош, подпоручик Лом…»

Прервав чтение, говорю:

– Товарищи, а почему бы не включить в текст листовки еще и слова самого Людвика Свободы?

– Добре, – поднимается Виктор Хренко и тут же вынимает из бокового кармана «Правду». – Вот оно, послание Свободы.

Мироныч развернул газету. В знакомом тексте он быстро находит то, что нужно, и диктует, а Баландин записывает:

«Дорогие братья! К вам обращен горячий призыв патриота-славянина полковника Людвика Свободы… В кровавом бою еще более скреплена братская связь чехословацкого и русского народов. Чехословацкие солдаты и офицеры! Сейчас пришла пора решительных действий! Действуйте же как верные солдаты республики. Станьте организаторами нашей армии и партизанских отрядов!»

Рядом с этими строками майор Баландин старательно вписывает в текст листовки пламенный клич словацкого солдата Иозефа Туша, перешедшего на сторону Красной Армии: «Словацкий народ не хочет воевать против русских братьев. Многие солдаты переходят на сторону Красной Армии. Так сделал и я. Так поступили мои товарищи. Я обращаюсь к вам, словацкие солдаты: не позволяйте немцам гнать вас на бойню против своих братьев-славян. Поверните оружие против немцев!»

– Много взрывной силы в нашей листовке! – своеобразно оценивает ее Баландин.

– «Дорогие братья! – с еще большим подъемом зачитывает Мироныч заключительные строки, – многие из вас называют „Рыхла дивизию“ – „быстрой до дому“. Помните же, что путь к дому, путь на родину ведет через поле битвы. Вступайте на этот путь. Идите в бой за свободу своей Родины, за восстановление подлинно независимой, дружественной Советскому Союзу Чехословацкой Республики. Помните, что Советский Союз и Чехословакию долгие годы связывают узы дружбы. Смело идите в крымские леса, к нам, партизанам. Мы вас встретим как братьев, соратников по общей борьбе. Если же это не удастся и Гитлер снова погонит вас на фронт, то со своей техникой и оружием безбоязненно переходите на сторону Красной Армии. Вас и там встретят как братьев… За боевое единство славянских народов! Не сложим оружия, пока не победим!»

Хренко бережно принимает от Мироныча исписанные листки и с усердием выводит в самом конце русскими буквами еще раз: «Смерть немецким оккупантам!»

А еще через некоторое время наши побратимы с рюкзаками, набитыми листовками, уходят в «Рыхла дивизию».

Партизанское крещение

 
И когда страна ему прикажет,
Он жизнь отдаст за наши рубежи.
 

Из песни

По туманному лесу движутся двое: приземистый крепыш в пилотке и ватнике и рослый богатырь в зеленой фуражке и длинной шинели. Шагают осторожно – остановятся, послушают, потом идут дальше.

Кругом царит предрассветная тишь. Шевельнет ли кто ветку, упадет ли со старой сосны высохшая шишка – все слышно. И хотя парни умеют ходить бесшумно, но все-таки их шаги слышны.

Оба дозорные – и Александр Богомолов, шагающий впереди, и Тургаев Турган, идущий за ним, – партизаны бывалые, понимают, сколь ответственна и опасна дозорная служба. Вот они прошли мимо лагеря, объятого сном. Затаились в мелколесье. Внимательно послушали. Повсюду тихо, спокойно. Бесшумно двинулись в северную сторону, туда, где находится партизанский малый аэродром.

И вдруг застрекотал автомат. Тишины сразу не стало, на дозорных и на лагерь обрушился огненный шквал.

Пулей вылетаю из палатки. В правой руке автомат, в левой – сапоги. Сразу попадаю в круговорот звуков – рокот пулеметов и автоматов, сухой перестук винтовок, частые хлопки разрывных пуль, тревожные вскрики людей – все это наваливается внезапно, ошеломляет.

Но как бы там ни было, а партизанский характер уже показывает себя. Смело приняли первый удар врага наши дозорные. Они стоят насмерть, прикрывая огнем лагерь. Вижу в темноте севастопольского матроса Григория Гузия с пулеметом, а за ним бесстрашного Алексея Астафьева.

– Григорий, к дозорным! – кричу Гузию. – Отбейте!

Они убегают туда, где трещит стрельба. Вслушиваюсь: не бьют ли с других сторон? Но вот в общий шум перестрелки вплетается дробный стук двух пулеметов – это застрочили наши пулеметчики. На какое-то время они надежно прикрывают дорогу в лагерь. За эти минуты партизанская бригада, перебросившись через Бурульчу и поднявшись по крутому склону, успевает скрыться в густом кизильнике; тут отряды приводят себя в порядок и готовятся к бою.

А там, где дозорные и пулеметчики ведут бой, вдруг наступает тишина. Отогнали врага? Или… Приказываю расположить людей в круговую оборону и прикрыть тропу, по которой мы пришли сюда.

Светает. На вершине высокого дуба наш наблюдатель Иван Швецов. У него горе – вчера стало известно, что в Симферополе фашисты убили его отца и мать.

– Вижу фашистов, – доносится голос Ивана. – Идут от кошары к малому аэродрому.

– Сколько их?

– Сотни две. А вот и еще колонна. Эта идет от нашего ночного лагеря. В ней – сотни три с гаком.

Но почему все еще не возвращаются ребята из заслона? Подзываю Котельникова:

– Надо проверить, где пулеметчики и дозорные.

– Я уже посылал. Ни пулеметчиков, ни дозорных в заслоне не оказалось. Нашли стреляные гильзы и больше ничего. Непонятно: немцы отступили, а наших нет…

Швецов вновь шевельнулся на ветке:

– Еще одна колонна из Суатской долины выползает!

– Кузьмич! – говорю Котельникову. – Еще посылай связных. Пусть поищут нашу четверку.

Поднимаюсь к наблюдателю.

С вершины дуба весь Орта-Сырт как на ладони. Это небольшое безлесное плоскогорье служит как бы связующим звеном между Долгоруковской яйлой, что лежит к западу и северу от нас, и Караби-яйлой, простирающейся далеко на восток. Через Орта-Сырт проходит горная грунтовая дорога. Начиная свой бег от шоссе Алушта – Судак, дорога пересекает село Улу-Узень[8]8
  Ныне с. Генеральское.


[Закрыть], петляя по южным склонам гор, переваливает через Главную гряду, тянется в северном направлении по Орта-Сырту, скрывается в лесах горы Яман-Таш и, сбежав с нее, втягивается в другое село – Баксан, а отсюда – на шоссе Симферополь – Феодосия.

По этой дороге противник и пересекает Орта-Сырт. Строго поддерживая боевой порядок, защитив колонну боковым охранением и головным дозорным, он движется к малому аэродрому. Из-за гор выглянуло солнце, и нам видно, как яркие солнечные блики то вспыхивают, то гаснут на металле оружия.

За первой колонной, огибая кошару и Голубиную балку, следует вторая. Из Суатской долины – третья. Среди партизан нарастает предбоевое нетерпение.

Что же замышляет враг? Наткнулся на нас случайно и теперь перегруппировывает силы? А может быть, он намерен блокировать наш аэродром и лишить нас связи с Большой землей? Похоже на это: все три колонны движутся к аэродрому.

– Федор Иванович, – зову Федоренко, – поднимись-ка сюда.

Минута, и Федор на верхушке дуба, рядом со мной.

– Интересная картина! – говорит он. – Тут их и надо стукнуть.

– Ударим с разных сторон. Бери отряд, обойди их с запада по Долгоруковской яйле. Если заметишь на Долгоруковской свежую тропу, значит, противник пришел из Салгирской долины и будет возвращаться по этой же тропе. Ударишь по нем возле Голубиной балки. Если тропы нет – устрой засаду на горе Яман-Таш. Как ударишь – сразу уходи. Новые удары нанесем с других сторон. Ясно?

– Понятно.

– Только успеть надо, Федя! Бежать ведь далеко.

– Успеем. Немцы тоже не на машинах едут, – уже спускаясь по сучьям, отвечает Федоренко. – Разрешите и словаков взять в засаду.

– Пожалуй, пора! – слышу Мироныча.

– Бери. Только зря не рискуй.

Вскоре внизу, в просветах между веток, вижу две шеренги бойцов. Кубанки, брезентовые панамы, фуфайки, солдатские гимнастерки. И в этой пестроте – однотонная светло-желтая форма словаков. Мне не видно Мироныча, но я хорошо слышу его голос:

– Ребята! Вы станете на пути целого батальона. Люди вы тертые. Но скажу: если кому будет трудно, вспомните, как сегодня бились Гриша, Леша, Саша и Турган.

Сделав паузу, Мироныч обращается к словакам:

– Ну, вот, дорогие друзья-словаки! Настал и ваш час. Принимайте боевое партизанское крещение. Желаю вам успеха!

– Спасибо, Мирон Миронович! – за всех отвечает Виктор Хренко.

Отряд Федоренко исчезает.

С этого момента все наше внимание сосредоточилось на головной колонне врага. Она продвигается довольно бодро. Успеет ли перехватить ее Федоренко?

Проходят минуты, долгие, томительные. Вот колонна обогнула Голубиную балку и спускается в низину, где, изгибаясь, подставляет себя под удар с опушки.

Но опушка молчит. Неужели отряд Федоренко опоздал? Тянутся еще секунды напряжения. Противник повернул на Яман-Таш. Приближается к лесным массивам. И тут колонна останавливается. В чем дело? Может, враг станет проверять лесные опушки мелкими дозорами?

Однако мелких дозоров неприятель не посылает. Зато от колонны отделяется отряд. В нем десятка три солдат, Развернувшись подковой, с винтовками и автоматами, вражеские разведчики медленно наступают на опушку. Напряжение растет.

На соседнем дереве появляется Мироныч. Он неотрывно смотрит на Яман-Таш.

Внизу, над склоном, приник к биноклю Котельников. Возле него группа бойцов и командиров.

Вражеские разведчики преодолели полосу каменистого плоскогорья, которая отделяла их от опушки. Фигуры врагов движутся на темно-зеленом фоне леса. Они уже просачиваются в заросли. А лес молчит.

– Не добиг Федор Иванович – вырывается у кого-то из партизан.

И тут Яман-Таш ожил. В знакомом темпе бьют партизанские пулеметы и автоматы, бухают выстрелы винтовок, гремят разрывы гранат.

Наблюдатель кричит:

– Смотрите, смотрите! Только один уцелел и драпает из леса.

Действительно, бежит один фашист. Он то падает, то снова вскакивает. Где остальные? Неужели одним огневым ударом уничтожен весь отряд врага?

Всего лишь один удар, а результат разительный. Противник в замешательстве. Втянулся всеми тремя колоннами в низину, что в самом центре Орта-Сырта, и топчется в нерешительности.

Как видно, фашисты уже не решаются прочесывать лес и блокировать аэродром. Теперь они делают попытку подобрать раненых и убитых. Всей массой гитлеровцы двинулись к тому склону Яман-Таша, где лежат трупы их солдат. На почтительном расстоянии от злополучной опушки батальон развернулся в боевые порядки. Вот каратели залегли. Ползут. Впереди офицер. И чем ближе к опушке, тем заметнее отстают солдаты. Они словно застыли на месте. Офицер ползком возвращается к ним. Наверняка, ругает. Снова ползет вперед. Но цепи солдат замирают, едва шевельнувшись. Офицер вторично подползает к ним. Ругань и угрозы, очевидно, не действуют. Лес для солдат страшнее этой ругани.

Спустившись вниз, склоняемся над картой.

Через Долгоруковскую фашисты не пойдут, – размышляю вслух. – Свежей тропы Федоренко там не обнаружил, побежал дальше на Яман-Таш.

– Правильно, – соглашается комиссар, – но и Яман-Ташская дорога немцам теперь заказана.

– Вот сюда пойдут, – показываю на карте Улу-Узеньскую дорогу. – А здесь есть хорошая скала. Нависает над самой дорогой. С нее и ударим. Отрядом там не развернешься, а для небольшой группы смельчаков – позиция что надо. Шарова туда бы. Или Бартошу. Василь! – зову Бартошу. – Скалу над Суатом знаешь? Беги туда с группой. Подпусти и ударь!

– Зробымо!

– Можно и мне? – просится Ваня Швецов.

– Давай!

Бартошинцы поспешно скрываются в густых зарослях кизильника. Теперь успех нового удара зависит от того, успеет ли пятерка смельчаков добежать до скалы и приготовиться к встрече вражеского батальона.

Мы не ошиблись: подобрав своих раненых и убитых, противник спешит через плоскогорье Орта-Сырт, по дороге на Улу-Узень.

Бой группы Бартоши, подробности которого нам стали известны потом, когда группа вернулась, поразил даже самых бывалых партизан.

…Старая Улу-Узеньская дорога. Узкая, извилистая, она бежит с Орта-Сырта вниз, петляет между вековыми буками и теряется в ущелье за скалами. Здесь – застоявшаяся тишина. Но вот до партизан донеслись звуки беспорядочной стрельбы.

Бартоша догадался: немцы прочесывают огнем дорогу. Командир посмотрел на товарищей, затем достал кисет, неторопливо свернул самокрутку, глубоко затянулся. Самокрутка идет по рукам: сначала ее берет лежащий рядом рослый, косая сажень в плечах, Михаил Бакаев, затянувшись раз-другой, передает крепкому коротышу Сергею Даниленко, затем самокрутка в руке Ильи Мычки. Всегда степенный, задумчивый, на этот раз он делает несколько торопливых затяжек и подает машинально Ване Швецову. Тот не берет. В зубах у него травинка. И кажется, на ней сосредоточено все его внимание. Самокрутка возвращается к Бартоше.

А стрельба продолжается. Пули вихрят прошлогоднюю листву, сбивают ветки, рикошетируют, с визгом отскакивая от камней. Вот они уже рвутся у самой скалы и вокруг нее, создавая впечатление стрельбы со всех сторон.

Бартоша еще раз глубоко затягивается. Бережно кладет окурок на камень, смотрит на него – не сильно ли дымится? Потом шепчет:

– Головы ниже. Дорогу я сам бачу.

Да, ему видно все. Из-за поворота выходят дозорные. Их с десяток. Воровато озираются по сторонам, на каждом шагу посылая автоматную очередь.

Пятеро на скале замерли. Лишь Бакаев чуть шевельнулся, поудобнее приготавливаясь к стрельбе. Но Бартоша предупредительно поднимает палец:

– Пропустымо…

И вот наступил момент, ради которого они стремительно бежали к этой скале: всю дорогу запруживает масса солдат в серо-зеленых шинелях.

– Ну! – выжимает сквозь зубы Бартоша, и в тот же миг со скалы на головы врагов обрушивается смертоносный град пуль.

Несколько считанных минут – и все живое исчезает с дороги. Скатывается в речку и дозор. Солдаты, объятые паникой, рассыпаются по лесу. Топот, треск, крики и стоны раненых, вспышки беспорядочной стрельбы заполняют всю долину. А скала умолкает. Вихрем слетают с нее партизаны; они бегут к своим.

Но вскоре Бартоша останавливается.

– А чого це мы бижимо? – с удивлением спрашивает он. – Нимцы раненых будуть брать? Будуть! Пишлы на скалу!

И, круто повернув, пятерка бежит обратно.

Тем временем гитлеровцы собрались с духом. Ожесточенно обстреливая скалу и все вокруг нее, они один за другим выходят на дорогу. И вот уже торопливо подбирают убитых и раненых, с опаской озираясь на скалу.

Скала молчит.

Опять накапливаются на дороге серо-зеленые шинели. Наведя мало-мальский порядок в своих рядах, немцы возобновляют движение.

А скала молчит.

Вот голова колонны уже проходит под нею. Немцы пристально и все еще пугливо всматриваются в ее мшистые, иссеченные пулями выступы. Безмолвие дикого утеса возвращает колонне некоторую уверенность.

И вдруг скала вновь оживает огнем. И опять сломалась вражеская колонна. Падают, мечутся солдаты, стремглав несутся с дороги в лес. Иные из них пробуют отстреливаться, другие взывают о помощи.

А на скале боевое напряжение перерастает в азарт. За ее каменистым козырьком уже не прячутся ни Бартоша, ни его друзья. Самый юный из них, Ваня Швецов встал во весь рост и, чуть наклонясь, стреляет почти в упор.

– Ты що робыш, бисова душа! – с силой дернул его Бартоша за брезентовую штанину и положил рядом с собой…

На бригадном командном пункте все встревожены: бой у скалы затянулся.

– Котельников! – подзываю начштаба. – Быстро направь к Бартоше подкрепление. Да пусть бегом!

– Посылаю! – бросается он к резервному отряду. Тревога усиливается. Еще не нашлись дозорные и пулеметчики, не знаем, все ли благополучно у Федоренко, а тут затяжка у Бартоши.

Подходит Женя Островская. На лице и в глазах – глубокое беспокойство. Идет устало, будто несет тяжелую ношу.

– Можно к вам? – говорит она взволнованно, теребя пальцами концы полушалка. – Чувствую, конечно, что некстати, но…

– Что, Женя?

– Скажите правду, с пулеметчиками беда? – голос ее дрогнул.

Как ей ответить? Она, видно, крепко волнуется, коль решилась спросить. Совсем недавно эта учительница из предгорного села Бештерек, лежащего на дороге Симферополь – Феодосия, вместе с моряком Гришей Гузием пришла в партизанский лес. Сегодня – первый для них бой в лесу и первая разлука. Я не знаю, что с Гришей и что с остальными. На душе неспокойно. А видеть эту девичью боль – еще тяжелее. Одно ясно: девушку надо приободрить.

– Ищем их, Женя, и найдем. Обязательно найдем!

– Хорошо, если бы так. – Продолжая нервно теребить концы полушалка, она, удрученная, отходит.

…Прошел еще час. Три удара по врагу нанесены. Теперь надо знать, что делается в Голубиной балке и в урочище Ямины. Там в густом мелколесье затаились еще две наши ударные группы – Николая Шарова и Александра Старцева. Мы уверены: они тоже готовы встретить врага. И если гитлеровцы пойдут в их сторону, ударят со всей силой, как бойцы Федоренко и Бартонга.

Но немцы втянулись в ту низинку северо-восточнее Голубиной балки, где сосредоточивались утром; они беспорядочно толкутся в ней, бросают в небо ракеты: зовут кого-то на помощь или сигнализируют разбежавшимся. Здесь, на Орта-Сырте, их со всех сторон окружает лес. И, конечно, под каждым кустом теперь мерещится им партизан. Потому и не идут они никуда из этой спасительной низинки, до которой, к сожалению, не долетают наши пули. Выручить немцев может только ночь. Ее, видимо, они и ждут.

Солнце клонится к закату. Лес хмурится. Тени становятся длинными. Мы с комиссаром стоим перед строем отряда. Федоренко докладывает: задание выполнено, отличился пулеметчик Капшук. Хорошо стреляли словаки. Благодарим Виктора Хренко, Клемента Медо, Войтеха Якобчика, Александра Гиру, Штефана Малика, Рудольфа Багара. Каждый протискивается к ним, чтобы крепко пожать руку, сказать слово привета.

– Ну вот, вы и постреляли, – говорит Мироныч. – Можно сказать, партизанское крещение прошли. И хорошо прошли. Поздравляем вас и желаем новых удач.

– Спасибо, товарищ комиссар! Будемо стараться! – дружно отвечают словаки…

Строй давно уже сломался. Над лагерем – людской гомон. Но вот Федоренко подает знак, и все умолкают.

– Разрешите, скажу пару слов.

Федор еще в азарте, говорит с жаром:

– Бежали мы туда быстро. Но достигли спуска в Голубиную балку и видим, что свежей тропы на спуске нет. Ясно: не этой дорогой будут возвращаться. Значит, как вы приказывали, встречать их надо на Яман-Ташской дороге. А туда еще бежать и бежать. Да на гору карабкаться. Потом снова бежать на сближение с противником, выбирать позицию. Быстренько завожу хлопцев в заросли и командую: бросай вещевые мешки! А они смотрят и не понимают, зачем бросать недельный запас продуктов. Пришлось построже повторить приказание. Сбросили. Побежали быстрее, влезли на Яман-Таш. Там тихо. Залегли. Ждем. Я всех предупреждаю, чтоб каждый выбрал себе цель. Когда немцы цепью по склону пошли, хлопцы подпустили поближе и дали залп. Немцы припали к земле, а мы по ним, лежачим, бьем. Вижу: особенно стараются словаки. Я вошел в азарт и кричу: огонь! огонь! А Миша Капшук отрывает щеку от пулемета и говорит: «Федор Иванович! Та воны вже сто раз убиты!»