Текст книги "Побратимы
(Партизанская быль)"

Автор книги: Николай Луговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Тайная война

Тот враг гораздо опаснее, который притворяется твоим другом.

Сковорода

Крым – важный стратегический плацдарм. Тут сталкивались и сталкиваются крупные группировки войск. Сейчас, к осени 1943 года, немцы опять сосредоточили в Крыму большие силы.

С каждым днем назревает новая схватка. Значит, и задачи разведок усложняются. Значительней становится роль леса. К нам все чаще обращается советское командование. Работа партизанских разведчиков ценится очень высоко. Оно и понятно: партизанская разведка – массовая, она следит за противником тысячами зорких глаз местных жителей. Только третьего дня из разведотдела штаба Черноморского флота получена радиограмма. В ней говорится:

«…Ваши разведывательные сведения представляют большую ценность для командования. Не ослабляйте разведработу. Намгаладзе».

Вполне естественно, что и вражеская разведка все пристальнее следит за партизанским лесом. Одним Кольцовым она, конечно, не ограничится.

…Командир части власовцев Дмитрий Федоренко настойчиво искал связей с лесом. На эту тему он доверительно беседовал с хозяйкой квартиры, прозрачно намекал знакомым девушкам. Слух дошел до Анатолия Забациоло. Молодой разведчик тут же поручил одной патриотке представиться этому командиру партизанской связной. Через нее Анатолий и узнал, что Дмитрий Федоренко намерен перейти на сторону партизан и что с ним перейдет большая группа солдат с оружием.

Разложившаяся часть. Большое число перебежчиков с оружием. Это немалый урон врагу! А какая прибавка партизанской бригаде! Анатолий Забациоло помчался в лес.

Подпольный центр и командование бригады не стали отрицать вероятности перехода. Поражения немецкой армии толкали власовцев в нашу сторону, и лес должен быть готов к приему крупных сил перебежчиков. Однако идти на это надо осмотрительно.

План наших действий был именно таким, осмотрительным. Анатолий пригласит Дмитрия Федоренко за город. Там встретятся ночью и поговорят. Следующей ночью Федоренко придет к Анатолию на новое место – под село Мамак. Оттуда Забациоло поведет власовца в урочище Ой-Яул к Борису Теплову, помощнику Колодяжного. Третья встреча намечена в полку. Туда прибудет представитель подпольного центра.

Анатолий Забациоло уходит в Симферополь. Но в день встречи он появился не в Ой– Яуле, а в нашем лагере. Бойко рапортует:

– Разрешите доложить, задание выполнил! С командиром части встретился. Вести переговоры со мной он отказался. По его просьбе я привел его сюда к вам.

– Кто разрешил менять план встречи? А если это – Кольцов номер два?

Анатолий глядит виновато.

Нам ничего не остается, как самим сразу же встретиться с власовцем и попробовать разобраться в нем. Целой группой спускаемся на косогор: Ямпольский, Егоров, Колодяжный и я.

Власовец – высокого роста, плотный, лет тридцати. Да, он командир части. Многие его солдаты прозрели, хотят стать партизанами. Да, во главе заговора стоит он, Дмитрий Федоренко. Вернуться в ряды воинов своей Родины – его цель с первого дня пленения. Ведь он советский человек. И вся жизнь связана с Советской Родиной: советская школа, пионерия, комсомол, партия. Окончил ленинградское военно-морское училище имени Павлова. Служил на Балтике. Командовал подводной лодкой «Щ-20». В бою лодка была потоплена, но удалось всплыть. Попал в плен. В лагерях военнопленных и во власовской армии вел подпольную работу. Результат этой работы – разложившийся полк, чуть ли не весь готовый повернуть оружие против Гитлера. Говорит парламентер слишком складно, как артист, хорошо заучивший роль. А держится напряженно. Когда же дело дошло до ответов на вопросы, запутался. Состав штабистов своего полка назвал легко, при повторении не переврал. Хорошо помнит. А имена членов экипажа «Щ-20» перечислить не смог.

– Как, говорите, называется то ленинградское военно-морское училище, которое вы окончили? – переспрашивает Петр Романович.

– Имени Павлова, – отвечает Федоренко; голос его чуть-чуть дрожит.

Переглядываемся. Под предлогом обеда прерываем разговор и решаем: переговоры с гостем нужно затянуть хотя бы до следующего дня. За это время связаться с Симферополем. Григорий Гузий, Женя Островская и Клемент Медо немедленно уходят. По другому каналу проверку поручаем Андрею Плешакову и Алексею Калашникову.

Утром следующего дня, после завтрака, разговор с Дмитрием Федоренко возобновился. Вскоре к нам подходит словак Медо. Отхожу с ним в сторону, выслушиваю сообщение с которым он пришел от Жени, и, возвратясь к беседующим, перевожу разговор ближе к делу.

– Давайте все-таки разберемся с ленинградским училищем, – обращаюсь к власовцу. – Вчера вы сказали, что училище называлось именем Павлова. Так?

– Да, так.

Значит, вы не оговорились и не перепутали?

– Нет.

Но военно-морского училища имени Павлова нет не только в Ленинграде, но и вообще в стране.

– Ну, почему же нет! – упрямится власовец.

– Поверьте вашему оппоненту, – кивает в мою сторону Ямпольский. – Он был на Балтике, в Ленинграде, в Кронштадте.

Федоренко умолк. Молчали и мы. Потом возвращаемся к подводной лодке. Теперь бывший ее командир путает еще сильнее, и еще больше дрожит его голос. «Похоже, что он даже с морем мало знаком», – думаю я и, закатав рукав рубашки, подношу руку к его глазам.

– Скажите, что это за рисунок? – показываю ему татуировку.

Федоренко молчит.

– А эти три буквы в центре рисунка вы можете прочитать?

– Могу. Это вэ, эн, эл.

– А полностью расшифровать можете? Молчание.

– Какой же ты офицер флота! – наступает Петр Романович. – Наименования училища не знаешь. Экипажа подлодки не помнишь. И даже старинной эмблемы и девиза моряка «Вера – надежда – любовь» в глаза не видел! Может быть, нам начать разговор с того, кто тебя послал в лес и с каким заданием?

Мы с Петром Романовичем и Мироном уходим, а Колодяжный приступает к допросу.

«Шакал», как мы окрестили власовца, был подготовлен плохо. Но на допросах упорствовал. «Ядовитый! Всего не говорит. Путает», – такую запись делал я в своем дневнике на третий день после его появления в лесу.

В этот день из Симферополя вернулись Гриша Гузий и Женя Островская. Было установлено, что Дмитрий Федоренко, он же Степан Вергуленко – родом с Кубани, подготовлен фашистами для большой диверсии. Ему поручено под видом перебежчиков ввести свою группу в лес и во время очередного прочеса нанести удар партизанской бригаде в спину.

Изобличенный уликами, Вергуленко, наконец, признался. Все сведения, что принесла Женя Островская, он подтвердил. Не стал отрицать и своего участия в массовых арестах, допросах и расстрелах советских патриотов на Кубани и в Крыму. Эти черные его дела раскрыл на очной ставке Алексей Калашников.

Военный трибунал приговорил «Шакала» к смертной казни. Его расстреляли, а разведчика Анатолия Забациоло за преступную беспечность строго наказали.

Внимание гитлеровской разведки к партизанам возросло и по другой причине. Теперь лес связан с Большой землей регулярным авиационным сообщением. В советский тыл партизаны отправляют раненых и больных, стариков, женщин с детьми. Это ли не лазейка для вражеских лазутчиков! Заслать в советский тыл шпиона и диверсанта в облике подпольщика или партизана – чего же лучшего желать врагу?!

Под Марьяновкой взорвался склад боеприпасов. Потерянная на этом складе винтовка, которую после взрыва нашли немцы, указала: диверсанты – солдаты тавельского полицейского батальона. Исчез командир тавельского батальона Газиев. С ним сбежала группа солдат. Сомнений быть не может: в батальоне появились подпольщики – советские патриоты.

В других полицейских отрядах – явное уныние и разложение. Хотя и не большим числом – по одному, два – полицейские дезертируют. Кое-кто из них перебегает к партизанам.

И в эту лазейку направляет свои щупальца вражья разведка.

15 октября из улу-узеньского полицейского отряда на нашу сторону перебежал некий Керим Умеров. Он охотно рассказал о себе. Служил в Красной Армии. Попал в плен. Насильно загнан в полицейский отряд. Нес службу формально. Зверства гитлеровцев переполнили чашу терпения. Чтобы появиться в лесу не с пустыми руками, принес сведения о всех полицейских батальонах в Крыму, – о их дислокации, численности, вооружении, командирах; убил немецкого офицера Ганса Курта, который инспектировал полицейские части; в селах Южного берега Крыма создал разведывательную сеть и принес в лес имена ее резидентов, явки, пароли.

В партизанском кругу Умеров встретил знакомых. Те тепло отзывались о Кериме. Человек он, дескать, наш, советский. Работал в Крымсоюзе. Рьяно боролся с буржуазными националистами. Кажется, даже участвовал в разоблачении главы шайки буржуазных националистов Вели Ибраимова. Словом, все у Керима в лесу складывалось хорошо. Он был зачислен в шестой отряд, стал минометчиком. Винтовку, правда, еще не получил, но второму номеру было что носить. И без винтовки плечи трещат.

Вдруг – заминка. В партизанскую баню в паре с первым номером Керим не идет, упорно отнекивается.

– Керим! Ты что же это чураешься своего боевого друга? – заговорил с ним Павел Рындин.

– Понимаешь, – стал объяснять Умеров, – не люблю купаться вместе. Не привык. Стесняюсь.

– А как ты попал в плен к немцам? – вдруг в лоб поставил вопрос разведчик.

Керим настороженно вскинул взгляд.

– Ранен был. Я же говорил. Раненого взяли.

– Так тяжело был ранен, что не мог отбиваться?

– Очень тяжело. Совсем тяжело.

– Покажи рубцы ран.

Умеров явно стушевался.

Нашей разведке удалось разоблачить Умерова. Легенда, с которой он пришел в лес, при проверке оказалась ложной. Слухи об убийстве немецкого офицера прошли по Южному берегу. Но убитого Ганса Курта никто не видел. Приезжал Курт и уезжал. Теперь его что-то не видно. А куда девался – неизвестно. Следствия немцы не вели. Ответных репрессий за Курта с их стороны не было. Сеть агентов Керимом, действительно создана. Названные им люди в селах проживают. Но все они известны лишь с одной стороны – отъявленные немецкие холуи. Похоже, что агентура, созданная Керимом, – ловушка СД. Сведения о полицейских силах, доставленных Керимом, в лесу давно известны, поэтому ценности не представляют.

Когда Умерова арестовали, он; долго отмалчивался. Лишь когда партизаны назвали Тавельскую шпионскую школу, где он обучался, и стали намекать на характер его задания, шпион «раскололся». Да, СД подготовило его, Керима Умерова, для разведки и диверсий в советском тылу. Там он должен был действовать под видом вчерашнего подпольщика и партизана, известного в партизанском лесу.

Даже наше побратимство со словаками и румынами немецкая разведка пыталась использовать в своих коварных целях.

Буквально на второй день после появления в лесу власовца «Федоренко» пришел румынский локоттшент Козанов. Молдаванин. Из Румынии. Антифашист. Подпольщик. Сбежал из-под ареста. На теле – следы пыток. В лесу может работать переводчиком. Владеет в совершенстве румынским, молдавским, словацким и немецким языками. Захватнические устремления клики Антонеску Козанову, конечно, чужды.

Партизаны приняли его. Но не прошло недели, как на Козанова поступила крайне плохая характеристика. В румынском батальоне его знали как плохого человека: ярый приверженец Гитлера, участник попоек с немецкими офицерами и заправилами мусульманского комитета.

Это нас насторожило. И вдруг однажды Козанов исчез. То ли спугнул кто, то ли срок его визита истек. Побег обнаружили вовремя. Настигли. Допросили. Козанов не упирался. Румынская разведка – сигуранца – прислала его с заданием разведать силы бригады, раскрыть всех словаков, румын и других беглецов из гитлеровской армии. Он должен был проследить и за власовцем «Дмитрием Федоренко». Если тот переметнется на сторону партизан, то пристрелить его в бою или при встрече без свидетелей.

После разоблачения каждого шпиона на душе становилось легче. Но борьба за Крым все больше ожесточалась, не на шутку разгоралась и тайная война. Новый порыв ее холодного дыхания мы почувствовали двадцатого октября.

Перед вечером, когда вместе с секретарем обкома мы направлялись на аэродром, нас догнал Илья Харченко.

– Час назад Евгений Маклаков и его новый напарник Миша Павленко привели в лес семерых агентов, – говорит он. – Они из Тавельской школы немецких шпионов. На днях их должны были перебросить самолетом на Северный Кавказ. Но Маклаков убедил их, и они решили перебежать к партизанам. Прошу разрешения сегодня же самолетом отправить их на Большую землю, – продолжает Харченко. – Они нужны нашему командованию. А восьмым полетит с ними наш представитель. Он будет сопровождать перебежчиков и отвезет важный пакет. В нем ключи кодов и шифров, которыми немецкая разведка снабжает своих агентов, засылаемых в советский тыл. Вы, конечно, понимаете, какая это находка для советского командования.

– Это хорошо. А кто их достал?

– Аннушка, наша разведчица.

– Молодец Аннушка!

– Да, еще одно сообщение, – тихо говорит Харченко, – немецкая и румынская разведки в Симферополе после провала готовят новую группу для засылки в лес. Фамилии и легенды новых агентов нам будут переданы вовремя.

Получив согласие, Харченко быстро уходит. А наши командиры тайной войны – Емельян Колодяжный, Емельян Романцов, Павел Рындин, Борис Теплов и Владимир Сидоров продолжают кропотливую работу по разоблачению происков врага.

В семью побратимов

 
Как братья, в равенстве живут народы наши —
Их путь всегда один, на нем распутий нет!
 

В. Сосюра

Наш новый бригадный лагерь находится в урочище «Корыто», примерно в двух километрах от аэродрома. Сейчас он притих. В междурядьи молодого сосняка строем в две шеренги стоят минеры.

Мы с комиссаром Егоровым и начальником штаба Котельниковым идем вдоль строя от одного командира группы к другому.

– Николай Шаров! Группа готова?

– Готова.

– Вопросы есть?

– Нет.

– Николай Злотников! Группа готова?

– Готова.

– Вопросы есть?

– Нет.

– Людмила Крылова… Так до конца шеренги.

Проводить подрывников пришел и секретарь обкома Ямпольский. Он крепко жмет каждому руку, желает боевых успехов и благополучного возвращения в лес.

– Вот видите, хлопцы! – закончив обход, говорит он. – Даже обход строя сделать теперь не так просто. В ноябре прошлого года из леса шла одна группа Пети Лещенко. В январе этого года – две: Володи Мамасуева и Саши Старцева. А сегодня – шестнадцать групп. Добавьте подрывников отрядов Македонского и Кузнецова да диверсантов-подпольщиков, а их насчитываются десятки. Вот и выходит, что боевые успехи леса растут. Растут и наши партизаны. Вот вы – Федор Мазурец, Михаил Беляев, Иван Стрельников, Семен Курсеитов, Иван Сырьев, Александр Ломакин, вчера были рядовыми, сегодня ведете группы, а завтра поведете отряды. Да-да, товарищи! Это точно… Ну, друзья! Семь футов вам под килем!..

Отправив в рейд минеров-«железнодорожников», знакомимся с новым партизанским пополнением. У нас теперь много новичков. Их приводит в лес любовь к Родине и жгучая ненависть к оккупантам. Каждый из них знает подходы к вражеским военным объектам. В этом их сила, и мы используем ее все смелее и смелее.

Из четвертого отряда Котельников пригласил группу Николая Терновского – семь севастопольцев. За ними ждут разговора и другие группы.

– Терновский Николай Григорьевич, из города Фролово! – четко докладывает вожак группы, рослый молодой парень.

– Воевал?

– Воевал. Под Одессой, на Перекопе, в Севастополе, – с достоинством отвечает он.

– Всю оборону?

– С гаком. С херсонесским. И с подпольным.

– А что делать можешь? – вступает в разговор Петр Романович.

– Пленных из лагеря выручать. И мины закладывать.

– Вопросы и просьбы будут?

– Вопросов нет. Есть две просьбы. Прежде всего, всю нашу семерку не разъединять. Назначайте командира и политрука. К нам ребята еще пришвартуются. Нашей работой будете довольны.

– Согласны. А вторая просьба?

– Прошу переслать на Большую землю вот это письмо. Дома полтора года, наверное, считают пропавшим.

Беседуем с остальными. Григорий Саркисьян, Василии Зименко, Павел Лазарев, Самвел Асатуров, Абрам Ачкинадзе – люди разные по возрасту, по национальности, но их военные биографии одинаковы: все севастопольцы, все подпольщики. Последним из группы подходит широкоплечий геркулес с крупным добродушным лицом, чуть помеченным оспой.

– Андрей Плешаков. Родом из села Нижнетеплое, Луганской области.

Немногословен. Чувствуется: воевать будет по велению сердца.

С радостью принимаем всех в нашу партизанскую семью. Дело у них пойдет наверняка. Порукой тому – севастопольская закалка.

Перед обедом в лагерь явились Алексей Калашников и Александр Балацкий. Они привели восемнадцать человек. Вырвали, наконец, тех, с которыми вместе были в окопах Севастополя и за колючей проволокой фашистских лагерей.

В бригадный лагерь их не ввели – может, подпольный центр решит взять кого– нибудь в глубинную разведку, на работу среди военнопленных или во власовских формированиях. Таких либо вовсе не следует показывать партизанскому кругу, либо представить под вымышленными именами.

Идем к Бурульче. Настроение приподнятое – севастопольцам мы особенно рады. Восемь месяцев партизаны вели боевую перекличку с героями Севастополя. Дни и ночи радовались и тревожились, слушая боевое дыхание города, гром канонад, доносившийся в лес. Потом его пушки смолкли. Но Севастополь не покорился. В лес приходят вести о том, что и захваченный врагом город продолжает борьбу. Немало севастопольцев сражается с врагом и в партизанском лесу. Понятно, что когда в лес приходит живой участник Севастопольской обороны, то он роднее брата нам, ибо никто так не близок сердцу партизана, как герой-севастополец.

Вот и речка Бурульча, ее давно полюбившийся переливчатый говор, крутые лесистые берега, дикие скалы. А вот и они. Худые, бледные лица. У многих заметны рубцы ран: на лице, на шее, на руках. У двоих – следы тяжелых ожогов. Одежда самая разнообразная: рваные тельняшки, кителя и гимнастерки; полосатые рубища узников.

Знакомимся. Перед нами советские люди, для которых главное и единственное сейчас – борьба за Родину. Представляют они самые разные города, районы и разные национальности. Крайними в ряду стоят воронежцы Тихон Паринов и Андрей Арнаутов, затем симферопольцы Николай Максименко, Александр Пономарев, Николай Савин и Георгий Кравченко. Рядом с ними – Константин Цыбульский из Красноярска, Дмитрий Свинцов из Ростова, Константин Приходько из Краснодара, Тимофей Смагин из Тамбова. Киев представлен Тимофеем Полиенко, город Конаково – Евгением Кулагиным, Феодосия – Николаем Нициным, Карасубазар – Иваном Поповым. Из села Панино Ивановской области – Иван Панин, а из Зуи Крымской – Николай Агеев. Есть тут и из Грузии Константин Самхарадзе и грек Александр Черненко.

– Ну что ж! Вы тоже попросите не разъединять вас?

– Да, да! – дружно заговорили севастопольцы. – Вместе лучше действовать. Будем, как часть седьмой бригады морской пехоты, правда, без нашего командира Жидилова.

Ту же назначаем командиром группы Александра Балацкого, политруком Алексея Калашникова. Так родился новый, пока еще маленький, отряд партизан-севастопольцев. Отсюда, с берегов Бурульчи, начался его славный боевой путь.

Партизанский лес – это центр притяжения всех сил сопротивления, борющихся против оккупантов. Сюда идут патриоты, по каким-либо причинам не взятые в армию, идут воины, оставшиеся во вражеском тылу, прорвавшийся из окружения боец или командир, сбитый летчик, выплывший моряк, воинский разведчик, нуждающийся в помощи, военнопленный, бежавший из лагеря…

Лес служит островом спасения для подпольщиков, которым грозит провал, и для тех, кто не хочет стать рабом на службе у врагов Родины, для узников, бегущих из тюрем, для перебежчиков из вражеской армии.

В то же время семья побратимов, выросшая в лесу, – могучий источник боевой энергии для всех советских людей в тылу врага. Уже одним своим существованием, силой примера партизаны зовут к борьбе, поднимают дух непокоренности и свободолюбия. Силен партизанский лес и тем, что он связан с народом многими зримыми и незримыми нитями.

После обеда – новая встреча. Ямпольский поручил заняться молодыми подпольщиками, которые вместе с Григорием Гузием и Женей Островской пришли из Симферополя. Приглашаю их в уединенное место, знакомлюсь.

Тонкий, вытянувшийся паренек с бледным лицом и уверенным взглядом назвался Толей Косухиным. Симферополец. Ученик девятой школы. Отец – рабочий, мать – учительница. Вскоре после прихода фашистов создал подпольную группу. Потом объединились с группами Сени Кусакина, Бориса Хохлова, Васи Бабия, Лидии Трофименко и другими. Что успели сделать? Немало. Достали радиоприемник. Выкрали шрифты, есть типография. Печатаются листовки «Вести с Родины». Ведется широкая устная агитация, разведка, вредительство. Митя Скляров трижды вывел из строя мельничный дизель. Толя Басе и Зова Енджеяк в немецкой мастерской бьют коленчатые валы и раскомплектовывают детали мотоциклов. Они же привели в негодность ценнейший станок, шлифовавший шейки коленчатых валов. Вася Бабий устраивает диверсии на железной дороге…

– Что думаете делать дальше? – спрашиваю Толю.

– Готовим крупную диверсию! – в голосе Толи звучат нотки ребячьей хвастливости.

– Какую диверсию?

– Мост через водосточную канаву на улице Карла Маркса знаете?

– Знаю.

– Подорвем этот мост. Немецкие машины скопятся, а мы вызовем советских летчиков, и они разбомбят.

– Да-а… А как у вас с конспирацией?

– Порядок!

– Сколько людей в организации?

– Почти полсотни.

– И все они знают друг друга в лицо?

– Знают.

– Да, порядок, ничего не скажешь…

Второй юный гость – светловолосый, невысокого роста крепыш. Элизе Вильгельмович Стауэр.

– О, немец! – восклицаю, не скрывая радости.

– Нет, – резко обрывает он мою радость. Лицо его стало суровым. – Немцем я никогда не был и быть не хочу. Хотя, как комсомолец, я за дружбу народов, но к немцам симпатии не испытываю.

Элик – латыш, ученик той же 9-й симферопольской школы. Отец, Вильгельм Стауэр, – московский рабочий. Был комиссаром батальона Чапаевской дивизии, потом студентом Крымского пединститута. Женился на студентке того же института Екатерине Поляк. Имя Элизе студенты дали своему сыну в честь героя Парижской коммуны Элизе Реклю. В молодежном подполье Элик с первых дней его возникновения. В лес взят Григорием Гузием, чтобы служить постоянным связным от организации Косухина – Хохлова.

– А дороги предгорья и леса хорошо знаешь?

– Первый раз прошел по ним. Старался запомнить, но, признаться, ночью трудно…

Картина знакомая, не раз уже вызывавшая серьезные раздумья и тревоги. Желание бороться за Родину огромно, воля крепка, а опыта никакого. Даже книг о подпольщиках старого времени и гражданской войны до обидного мало. Кого ни спросишь – не читал, не знает. А враг сильный, опытный, коварный.

Передаю Толе листовку с описанием геройских дел краснодонцев. Советую перестроить организацию по опыту «Молодой гвардии». Ломаем головы над тонкостями конспирации. Потом зовем Григория Гузия. Тот приносит мины – разбираем и собираем их, помогаем ребятам изучить основные принципы действия. Под конец берем карту и придирчиво гоняем Элика и Толю по ее квадратам и линиям. А перед их возвращением в город редактор газеты Евгений Степанов вручает им походную типографию – набор шрифтов и портативный станок. Тут же обучает печатанию.

Стою в стороне и наблюдаю, какой ребяческой радостью горят глаза молодых подпольщиков.

За этим уроком застает нас Александр Ломакин, командир группы минеров.

– Немцы! – кричит он.

С другой стороны подбегает вестовой – словак Александр Тира. Он тоже встревожен.

– Товарищ начальник бригады! На лесе немцы.

– Где? Сколько их?

Тут они, – показывает он в сторону шамулинского дровяного склада. – Одиннадцать повозок.

– Быстра к Федоренко;– говорю словаку, – пусть поднимет отряд.

– Я уже был на отряде, – вновь козыряет словак. Подбегает Федоренко. Его отряд к бою готов.

– Веди! Но имей в виду: это, вероятно, разведка.

Мы приводим в боевую готовность остальные отряды и посылаем во все стороны дополнительные дозоры: не появились ли гитлеровцы и в других секторах.

– А не ложная ли у нас тревога? – говорит вдруг Котельников. – Какой-нибудь интендантишко остался без дров, послал десяток повозок в лес, а мы…

– А мы уже так зазнались, – перебиваю его, – что обоз в одиннадцать повозок, двадцать две лошади со взводом солдат считаем пустяком.

– А почему ты думаешь, что это разведка? – спрашивает Петр Романович.

– Потому что дивизия десять дней обыскивала все районы зуйских и ангарских лесов. Партизан не нашла. И Енекке было доложено, что нас тут нет. Но немецкое командование ежедневно получает и другие доклады: там взрыв, там засада, там листовки, и над лесом по-прежнему кружат самолеты. Дураку ясно: партизаны живут и действуют. Надо вновь искать. Вот и разведывают. А дров немцы могли набрать в течение тех десяти дней, когда в лесу хозяйничали восемь тысяч карателей.

Наш разговор прерывает стрельба: отряд Федоренка завязал бой.

Спустя полчаса все стихает. Появляется Федоренко. Задание выполнено. Обоз разбит. Румынский взвод разгромлен. Пятеро солдат взято в плен. Один убежал верхом. Остальные убиты. Взяты трофеи: оружие, одиннадцать лошадей…

– Молодцы! – жмем Федору руку.

– Николай Дмитриевич! – говорит секретарь обкома, – а что, если пленных отпустить? Поговори с ними, пусть идут с миром. Они лучше контрразведки донесут.

Поручаю Котельникову устроить своеобразную «демонстрацию» партизанских сил, а сам беру переводчика Володю Черного и вместе с Федоренко иду к пленным.

Вокруг румын – партизаны. Одному из пленных медсестра Фира перевязывает на ноге рану.

– Вот видите! – толкует вражеским солдатам Вася Воробейник. – Еще полтора десятка румынских голов сложено. А кому из вас нужна наша советская земля?

Румыны молчат. Усаживаю их в круг, сажусь и сам рядом.

О положении дел на фронтах румыны имеют весьма смутное представление. Они опасаются, что война затянется, и румынские солдаты все погибнут. Ругают Гитлера и Антонеску.

С картой в руках пытаюсь растолковать пленникам: вот тут Волга, тут были вы с немцами зимой, а вот где Днепр. На восемьсот – тысячу километров назад отброшена немецкая армия. Под Курском и Орлом гитлеровцам устроен второй Сталинград. Красная Армия уже подошла к Крыму.

Переводчик Володя даже вспотел, но румыны явно безразличны.

– Вы – оккупанты! Вместе с немецкими фашистами вы принесли нам войну. Миллионы смертей, разорения. Ограбления. А партизаны – это народные мстители. Вы понимаете, что это означает?!

Тут врывается Георгий Свиридов, командир группы.

– Товарищ командир соединения! – делает он ложный доклад. – Докладывает комбриг девятой. Все десять отрядов моей бригады к походу готовы.

– Выступайте, – отпускаю Свиридова. Вижу, что наша «демонстрация» сил тоже проходит мимо румын. Сейчас им не до наблюдений. Они что-то говорят – быстро, взволнованно.

– Просят пощады, – переводит Володя.

Продолжаю:

– Есть, правда, и другой выход. Отпустить вас с миром. Партизаны так поступают, когда в солдатах вражеской армии видят друзей.

Румыны кивают головами и, размазывая по щекам слезы, робко улыбаются:

– Ла партисан, ла румын – товарищи.

– Партизаны и румыны – друзья! – переводит Володя.

Ну, ладно, поверим вам. Отпустим. А вы расскажите солдатам правду: что видели и что слышали в лесу. Это будет ваш вклад.

Румыны, конечно, согласны. Но я предупреждаю их:

– Только чтоб честно! Если обманете, тогда за вероломство поплатитесь.

Получаем новые заверения.

Садимся за накрытый стол – разостланную палатку. Наливаю ефрейтору спирту. Тот отрицательно мотает головой.

– Боится, – высказывает догадку Федоренко. – Думает, что отраву даем. Вам самому бы надо выпить. Но вы же непьющий, – смеется Федор. – Дайте мне.

Федор взял кружку.

– Смотри! Вот так у нас пьют за дружбу.

После Федора румыны стали пить. Сразу повеселев, они закусывают. Но ефрейтор продолжает отказываться. Выясняем – он крепких напитков не пьет. Пришлось подавать вино.

– Передайте солдатам, – говорим в заключение румынам, – чтоб не стреляли в партизан. Ведь никакой командир не уследит, куда стреляет солдат: в цель или в небо. А партизаны заметят, что пули свистят в небе, и тоже не будут бить румын.

Тут вновь появляется Котельников. Он тоже с ложным докладом.

– Товарищ командир соединения! – едва сдерживает он улыбку. – Еще две бригады донесли о готовности. Прикажете выступать?

– Да, пусть выступают.

Встаем из-за стола.

– Кто их выведет на дорогу? – спрашиваю Котельникова.

– Я поведу! И я! – вызываются бойцы. Заметив активность партизан и, видно, поняв ее по-своему, румыны вновь дрожат от страха.

– Выведи их сам, – говорю Котельникову. – Видишь, как они задрожали. Думают, что партизаны ослушаются и учинят расправу.

Взяв с собою политрука Клемпарского и бойца Бровко, он повел пленников.

Вернувшись, провожатые рассказали о заключительном эпизоде этой встречи. Румын вывели к опушке. Указали дорогу. Зашагали они как-то вяло, будто на ногах тяжелые гири. Потом и вовсе остановились. Постояли, боязливо озираясь, потом вдруг повернулись все разом и – бегом к партизанам. Подбежали и давай обнимать да целовать их.

– До последнего момента, – говорит Кузьмич, – они не верили в то, что мы их не расстреляем. Видно, здорово начинены их солдатские головы геббельсовской брехней о «лесных бандитах».

– Но теперь в них наверняка посветлело, – вставляет слово Клемпарский. – Особенно у моего глазастого.

– А почему ты считаешь его своим? – интересуется Егоров. – У тебя что, в Румынии кумовья есть?

– Кумовья не кумовья, а знакомый теперь есть, – улыбается он. – В бою познакомились.

Заметив, что его слова вызвали интерес, Клемпарский рассказывает подробности.

С момента встречи в бою и до расставания у него с глазастым были персональные взаимоотношения. Клемпарский выстрелил в него, но промазал. Тот успел спрыгнуть с повозки, залег и стал стрелять. Но не попал и он в политрука. Потом, когда румыны побежали, а наши бросились наперерез, подшефный Клемпарского опять подвернулся ему под руку. Партизан догнал его, схватил за шиворот, а тот наотмашь кулаком да за пистолет. Подоспел Николай Сорока. В партизанском лагере румын узнал того, с кем бился, и все время подозрительно поглядывал на политрука. Это он отказался от спирта. А вино для него нашлось как раз у Клемпарского. Пришлось политруку угощать вином того, с кем полчаса назад дрался. Румын выпил, но поверить в искренность угощения не мог. Боязнь не покидала его и при расставании на опушке. И, лишь прошагав вместе с солдатами с сотню метров, убедился: стрелять не будут, и первый бросился в объятия.