Текст книги "Побратимы
(Партизанская быль)"

Автор книги: Николай Луговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Севастопольцы

 
Живые борются, и живы только те,
Чье сердце преданно возвышенной мечте,
Кто, цель прекрасную поставив пред собой,
К вершинам доблести идет крутой тропой.
 

В. Гюго

Забегая немного вперед, хочу сказать еще несколько слов о партизанах– севастопольцах.

…Самолет приземлился, и партизаны замерли в напряжении: если блокировщики, находящиеся рядом, все же вздумают помешать, то их нападение или огневой налет начнется сейчас, когда самолет уже на земле. Опасность тревожит и торопит. Не пугает она только летчиков. Наши воздушные братья наполнили округу гулом моторов, осветили площадку и лесные опушки светом фар-прожекторов. Послушный их воле корабль упрямо движется к старту. Подсвеченный огнями костров, он переваливается с боку на бок на неровностях, вздрагивая широко распластанными крыльями.

Стоп! Старт. Затаив дыхание, ждем: кто на этот раз распахнет овальную дверь, кто шагнет на землю, чтобы стать в партизанский строй?

Вот дверь открывается. В проеме, освещенном изнутри, маячит фигура моряка. На груди автомат. За плечами рюкзак. Молодцевато спрыгнув, он направляется к встречающим. Несколько твердых шагов и:

– Товарищ секретарь обкома! Докладываю…

– Андрей!?

– Я.

Рапорт не получился. Его заменили объятия.

– Опять сошлись, Андрюша!

– Да, Петр Романович. В третий раз на крымской земле.

Знакомлюсь с моряком и я.

– Андрей Бабушкин. В ваше распоряжение…

Но тут опять:

– Андрей!

– Алешка! О! И Сашка!

Кажется, никто из нас не замечает, как нервничают вражеские блокировщики, как они стреляют и шлют в небо одну за другой ракеты. Все заняты встречей.

Отправляем самолет и шагаем гуськом в лагерь. Вспоминаю о Бабушкине.

– Петр Романович! С моряком ты давно в дружбе?

– С тридцать шестого. Знаю его хорошо. Встретились мы с Андреем тут, в Крыму. Матрос зашел в Колайский райком. Послан, говорит, на работу в деревню. «Что делать собираешься?» – спрашиваю. «Были бы руки, говорит, а работа в колхозах найдется».

Вижу, душа у него по-настоящему партийная. Чувствуется крепкая политическая закалка. Видно, хорошую школу прошел в комсомоле и на флоте. В тот же день появился Андрей Бабушкин в колхозе имени Розы Люксембург. А через неделю сельские коммунисты избрали его своим секретарем.

Слушая рассказ о Бабушкине, я мысленно иду по его жизненным дорогам. Вижу Андрея среди колхозников активным борцом против остатков мелкособственнической идеологии; потом в роли инструктора Колайского райкома партии; на посту директора Азовской МТС. Помнится, была она одной из лучших. Директор же МТС Андрей Бабушкин был избран депутатом Верховного Совета республики.

– Второй раз сошлись мы с Андреем в Керчи, – продолжает Петр Романович. – Было это в январе сорок второго года, когда освободили Керченский полуостров от фашистов. Вслед за саперами пошли трактора. Пахали и часто подрывались на минах, не обнаруженных саперами. Сеяли под бомбежками и под артиллерийскими огневыми налетами. Андрея назначили директором Керченской МТС. Где было особенно опасно, там директор сам брался за руль трактора и вел машину по земле, заряженной снарядами и минами. А сегодня вот третий раз встречаемся.

Умолкаем и прислушиваемся к оживленному разговору моряков.

– Сколько лет мы не виделись?

– С тридцать шестого, семь получается.

– И опять сошлись. Повезло. Гляди еще Лешка Ющенко вынырнет.

– Нет, ребята. Не ждите Ющенко.

– Что? Погиб?

– Хуже, – объясняет Бабушкин. – На том берегу, гад. Еще тогда, на Дальнем Востоке, перебежал к самураям. Вскорости после вашей демобилизации.

– Вот мерзкая душонка. Кто бы мог подумать!..

Замолчали. Воспользовавшись паузой, мы с Ямпольским попросили моряков рассказать о себе.

…Их было четверо: Алексей Калашников – рабочий, комсомолец из Азова; Александр Балацкий – механизатор из украинского села Большой Токмак; Андрей Бабушкин – с Урала и Алешка Ющенко – кубанский казак из Усть-Лабы.

Жили парни в одном кубрике на корабле Тихоокеанского флота. Вместе гонялись за кунгасами японских контрабандистов. В одной футбольной команде играли. Общими у них были не только домашние посылки. Коллективно читались книги, письма родных и даже послания девчат.

Балацкий гордился прошлым своего дяди Владимира, который при царизме за революционную деятельность сидел в тюрьме. Калашникову было присуще чувство профессионального достоинства рабочего, каким отличалась вся их семья. В сердце Андрея Бабушкина горел комсомольский огонек. Он увлеченно мечтал о той поре, когда на карте мира окрасится красным не только территория Советского Союза. Лишь Ющенко ни о чем не мечтал и ни к чему не тянулся.

Шли годы. Крепла дружба моряков. Но в тридцать шестом демобилизация их разобщила.

А когда вспыхнула Отечественная, Алексей Калашников и Александр Балацкий опять сошлись на одной палубе, теперь уже на корабле Черноморского флота.

С этого дня Леша и Саша неразлучны. Сначала кубрик. Потом окопы седьмой бригады морской пехоты, действовавшей под командованием прославленного комбрига Жидилова. Вместе бились в составе отряда прикрытия. Раненые, вместе попали в плен.

…Темный подвал в Симферополе. Картофель, свеклу – все, что изредка бросали горожане сквозь решетку, делили честно.

Каждое утро в восемь ноль-ноль в подвал входил рыжий гитлеровец. Раскачиваясь на широко расставленных ногах, хрипел:

– Рус! Хто шелайт поехайт в Хермания? Хто есть воевайт протиф польшевик? Немецкий армий тавайт орушие… Ити, пуф-пуф! На польшевик…

Подвал молчал.

Потом пленных моряков перевели на мясокомбинат. Тут поселили на скотном дворе. Колючая проволока, железные решетки, грубые окрики гитлеровцев вперемежку с зуботычинами. На ночь – в баз. Ночлег на земле. Постелью служила изрядно потертая солома. Менялись тут не постели, а ночлежники – одни умирали, пригоняли других. В ночной тишине было слышно, как постель шелестит вшами.

Кормили фашисты плохо проваренной похлебкой из несвежих костей и необработанной требухи. Соли и хлеба не давали. Система охраны была продумана немцами до мелочей. Нетрудно понять главную ее цель: уморить, истребить, а тем, кто живуч, не дать набраться сил, чтобы не вздумали бороться…

Алексей Калашников и Александр Балацкий и тут вместе. Они – севастопольцы. Бились с врагами все двести пятьдесят дней. Ну, а теперь что? Молчать? Покориться? Нет! Тысячу раз нет! Пока есть севастопольцы, пока хоть один еще жив, подвиг Севастополя будет продолжен!

Алексей лежал на соломе. Взгляд его изучал зарешеченное окно.

– Сашка! А что, если через эту решетку?..

Костыли, державшие низ решетки, выдернуты. В глухую полночь севастопольцы выпрыгнули из окна камеры.

Они возвратились тем же путем под утро, нагруженные продуктами для ослабевших друзей, – моряки готовили групповой побег. А гитлеровцы утром обнаружили у продовольственного склада убитого часового.

Как-то на мясокомбинат пригнали с полтысячи телок. Молодые, породистые. Вместе с ними в лагерь словно залетел ропот крестьян: последних забрали, грабители. Алексей и Александр изъявили желание стать пастухами: может, удастся сблизиться с людьми, знающими места базирования партизан. Однажды во время суматохи, вызванной налетом советской авиации, пастухи «растеряли» телок. Немцы недосчитали 97 голов скота и отправили пастухов в карцер.

Судьбе, однако, угодно было, чтобы одиночные камеры Леши и Саши оказались рядом. Вскоре друзья одновременно «заболели» «дурной болезнью», попали в госпиталь и там, быстро «выздоровев», пошли работать на лесопилку. Ночью, положив доски на проволочное заграждение, моряки убежали. Прятались на тайных квартирах подпольщиков Якова Ходячего. Возобновили связь с лагерем и подготовку товарищей к побегу. Потом – партизанский лес. Леша с Сашей и тут вместе. Только после их рассказа мы поняли, почему они так дружны, отчего так обрадовались появлению в нашем лагере Андрея Бабушкина.

Обжились севастопольцы в лесу быстро. Калашников и Балацкий попросили поручить им работу среди узников в немецких лагерях. Подпольный центр согласился. Друзья ходили в Симферополь, носили туда тол, мины, листовки, приводили оттуда тех, кому удавалось бежать из фашистских застенков.

В один из таких рейдов Алексей пошел один – Александр заболел. И как раз этот рейд Калашникова был полон трудных неожиданностей, которые начались в первый же день…

В Симферополе Алексею надо было встретиться с Николаем Петровичем Осиповым, работавшим врачом в лазарете для пленных на Речной, восемь, и передать ему тол и мины для диверсий на кожкомбинате и на мельницах, которые готовили антифашисты лагеря.

Алексей оставил в условленном месте знак-вызов на встречу через два дня и зашел в харчевню пообедать.

За соседним столом сидели два словацких солдата. Пили пиво. При появлении русского словаки начали говорить на ломаном русском языке. Алексей поймал на себе их дружелюбные взгляды.

«Может, это такие же парни, как и те, что в нашем лагере? – подумал Калашников. – Что, если проверить? Время есть. Попробую!»

– Господа! Нет ли у вас огонька? Прикурить…

– Есть. Пожалуйста, товарищ.

«Товарищем назвали», – отметил про себя Алексей. Словаки охотно положили на стол Алексея коробок спичек и пересели за его столик.

– Мы рады посидеть с вами, – сказал рослый чернявый солдат и заказал пиво.

Алексей взял кружку:

– За исполнение ваших желаний, господа!

– Дружба з русскими – то наше желание, – первым чокнулся чернявый.

– И победа вместе с русскими, – дополнил второй словак, коренастый русоволосый крепыш с круглым лицом и румянцем во всю щеку.

– И киньте ви це слово «господин», – улыбнулся чернявый. – Мы есть товарищи. Товарищи – це ано[60]60
  Хорошо (словацк.).


[Закрыть]. А к господинам мы не маемо любов.

Зал столовой был пуст, но откровенные высказывания в харчевне не предвещали ничего хорошего.

– Где я вас видел? – перевел Леша разговор на другую тему. – Часом, не вы воевали с немцами за мальчика?

Разведчик вспомнил историю, приключившуюся на днях на немецком складе. Тогда немец стал бить мальчика, а двое словаков вступились за него. Произошла стычка. Мальчика спасли. Это был Володя Соколов юный помощник Алексея Калашникова.

– Мы! – с достоинством ответили словаки. – Якщо вы про ту зражку[61]61
  Схватка (словацк.).


[Закрыть], яка була во дворе по улице Гоголя, то це мы.

Из харчевни они вышли вместе. Петляя по глухим переулкам, Алексей прощупывал настроение новых знакомых.

– Вы что так неосторожно ведете себя? Подслушают – и тюрьма. Да и не так просто поверить вам. Теперь даже фашисты заигрывают с русскими.

– Прохаю прощение, – ответил высокий солдат, Ладислав Томаш, – який дурень может верить гитлеровцам? У сему свиту зрозумительно, што позад ще одного Курска фашисты ще красивше заспевают.

– Но вы – в армии Гитлера.

– Мы тут против нашего желания, – запротестовали словаки. – И до первого встречания з Красной Армией или з партизанами.

– Но нельзя же так открыто заговаривать с русскими!

– Це нам ведомо. Словаков теж немало взято в гестапо. Але русских товарищев через молчание знайти не можно.

Однако слова есть слова. И Алексей решил проверить их на деле.

Для начала он предложил словакам вместе с русским товарищем пробраться на скотный баз мясокомбината и там «заготовить» скот. С помощью городских жителей скот будет переработан в мясопродукты и роздан военнопленным. Эта работа была знакома Алексею, и потому первой пришла на ум.

– Добре, – согласились словацкие парни. – Словаки не возражают заготавливать и бить скот. Але лучша праця – знищувать фашистов.

Для выезда на операцию словаки предложили грузовик. Новые друзья назначили время и место встречи – на углу улиц Субхи и Караимской, возле ларька, мимо которого они прошли.

Вечером новые знакомые были у киоска. Тут же стоял и их грузовик. Но получилась неувязка. Словаки совершенно не знали западной окраины города и не могли понять, куда подать машину. Они предложили Алексею ехать вместе. Но с его липовыми документами лучше было не попадаться на глаза жандармам на заставе. А объехать злополучную заставу тоже было нельзя.

– У нас на кузове великий брезент, – предложил Ладислав, – давай заверяемо тебе в него.

Завернуться в брезент и лечь в машину, управляемую солдатами вражеской армии! Мысль Алексея напряглась, чутье обострилось. Отказаться? Но этим оттолкнешь словаков: разве можно ответить недоверием на доверие? И разве так уж ничего не известно об этих словаках? А защита мальчугана? Разве это ничего не подсказывает опытному разведчику?

Все, что довелось пережить Калашникову за трудное время Севастопольской обороны, фашистских лагерей и в партизанской борьбе выработало у него особое чутье, которое никогда не подводило.

– Ладно! – Алексей, взявшись за борт машины, прыгнул в кузов. – Как только проедете заставу, направо увидите пустырь. Сворачивайте туда и останавливайтесь.

В брезентовом куле было душно и темно. Грузовик двинулся, загромыхал кузов, каждая выбоина и бугорок мостовой стали отдаваться в затылке и позвоночнике. Был Алексей в куле не более четверти часа. Но эти километры были трудны и опасны, как и любой шаг разведчика.

Наконец машина сделала резкий поворот вправо и остановилась.

– Ви жив, Алеша? – Словаки развернули брезент, и Леша увидел их улыбающиеся лица.

В это время из-за горы выкатил медный диск луны. Длинная гряда гор, холмистое предгорье, кварталы города – все щедро залито лунным светом.

– Да, не партизанская ночь, – заметил Алексей. – Но отступать не будем. Чапаев никогда не отступал!

Оставив машину возле пруда, парни прокрались к стене мясокомбината. Когда часовые ушли в дальний конец, Лешиным лазом все трое проникли на баз.

…К полночи «заготовительная» операция была окончена. Алексей и словаки пришли на Новосадовую, двадцать четыре, в квартиру подпольщицы Лиды Котляровой. Алексей нарезал хлеб. Ян расставлял тарелки. А Ладиславу Лида делала перевязку руки, которую ушибло во время операции на мясокомбинате.

Ладислав с восхищением говорил:

– Лида, вы должны поверить: Алеша корову подняв на кузов. Взяв корову на плечи, ако барашку, и подняв.

В разговор вступает и Ян.

– Мы маемо любовь до русских. У них красива сила и душа. У Алеши багато силы, дружбы и смелости…

Так благополучно закончилась первая совместная операция со словаками.

Прошло двое суток, Осипов почему-то на связь не пришел. Наступило время возвращения в лес. Но возвращаться было не с чем. И разведчик решил: надо идти к Осипову в концлагерь…

…Вечером на Речной улице вдоль стенки концлагеря лениво шагает полицейский.

Вот он подошел к углу, машинально оборачивается и шагает обратно. Вслед за ним выскальзывает словацкий солдат с пистолетом и бесшумно движется следом за полицейским.

Позади словака вдоль стенки крадется человек в лохмотьях военнопленного. Под восьмым стояком проволочного заграждения, которое тянется поверх стены, он подпрыгнул и, подтянувшись на руках, отцепил нижнюю проволоку. Через проделанный лаз быстро переметнулся на другую сторону стенки.

Словак, пройдя за полицейским с полсотни шагов, круто свернул на другую сторону улицы, так и оставшись незамеченным.

А Алексей, чей прыжок в лагерь прикрывал словак, уже перебрался на сук тутового дерева. По его стволу он спустился на крышу здания и скрылся в слуховом окне. Остаток ночи он провел в дальнем углу безлюдной прачечной на ворохе белья, накрывшись несколькими одеялами.

Утром, когда прачечная ожила, ночной гость нагрузившись узлами стиранного тряпья, смешался с другими обитателями лагеря. Через некоторое время он появился перед рабочим столом врача Осипова.

– Здорово, Николай Петрович!

От неожиданности из руки врача выпал карандаш. Осипов вздрогнул точно от выстрела.

– Леш-ш-ка! – постепенно пришел в себя Осипов. – Сумасшедший. Тут землю фашисты переворачивают, ищут…

– Это – их дело.

– А ты, небось, прямо с минами и листовками?

– Это – мое дело.

– Мы горим. За мной следят. Я поэтому не хожу на явку.

– Не горели, доктор, и не погорим. Нет такого фрица, которого нельзя провести. В изоляторе есть кто?

– Никого.

– Порядок! Дай листок бумаги и пиши покрупнее: сыпняк, сибирка или еще что– нибудь. За этой вывеской просижу день. А вечером, с этим же хламом, – указал он на узлы белья, – опять нырну в прачечную и ночью – дай бог ноги. Кстати, эта поклажа мне понадобится в изоляторе. В нее заверну лесную посылку.

Обмакнув карандаш в чернила, Осипов выводил буквы. А Лешка передавал новости:

– Запомни, Николай Петрович: Ладислав Томаш, кличка – Славик. Пароль явки: «По вашим желаниям». Отзыв – «С русскими». Это солдат-словак. Их часть стоит на Караимской, пятьдесят, шестьдесят восемь и семьдесят. Через Славика, если потребуется, сдублируешь связь. С ними пока никого не знакомь. Условься и о знаках явки на новых местах. Он знает два моих лаза. К вам меня провожал. И на мясокомбинате был. Парень надежный. Смелый. Будет носить передачи пленным. Если что, спасайся с их помощью.

Доктор намазал клеем объявление и повторил про себя:

– Ладислав Томаш… Славик… По вашим желаниям… С русскими.

Вскоре на дверях изолятора появилась табличка:

ТИФ! НЕ ВХОДИТЬ!..

На следующий день Калашников должен был встретиться с Алексеем Шерстюком, который наблюдал за редактором фашистской газеты «Голос Крыма» Быкавичем, сдать ему маломагнитную мину, предназначенную для уничтожения Быковича, и вернуться в лес.

Выйдя на Пушкинскую, Калашников вдруг услышал:

– Лешка!? Здоров!

Алексей опешил. Перед ним стоял… Ющенко: тот самый Алексей Ющенко, что был четвертым в кубрике корабля на Тихоокеанском флоте и который, по словам Бабушкина, убежал к японцам. Одет просто: кепка, ватник…

– Не узнаешь? Хорош друг!

Калашников почувствовал, как его охватила ненависть. «Шлепнуть бы тебя, гадина! Раздавить!» Поступил же разведчик по-иному:

– Ющенко?

– Он самый.

Обнялись, расцеловались – и это выпадает на долю разведчика. «Немцы, значит, перекупили тебя; изменник», – мелькнула мысль.

– Пошли! – с места в карьер пригласил Ющенко, беря Алексея об руку. – Позавтракаем. Поговорим.

– Я занят… – притворно упирался Калашников. Потом согласился.

«Ну что ж, поговорим. „Подцепить“ надо тебя».

Пока шли, Калашников рассказал о себе: работает кузнецом в общине Акшеихского района. Приехал за углем и металлом.

Их встретила жена Ющенко – красивая блондинка, средних лет. Роскошная сервировка стола, богатая обстановка, шинель и фуражка офицера СД в прихожей – все заметил острый глаз разведчика. Его любопытство удовлетворял не в меру расхваставшийся хозяин: оказалось, что он – инспектор фашистских тюрем.

Едва начался завтрак, как в комнату вбежала большая овчарка. Следом за нею вошла модно одетая девушка со стеком.

– Мама! Со мною Костя и его друг.

Минуту спустя вошли офицеры СД. Знакомство, минутная суета за столом, и за завтраком уже сидела вся компания. Напротив сел друг Кости. В противоположность Косте, говорящему по-русски, он молчал, часто поглядывая на Алексея.

Завтрак затянулся: тосты, закуски, опять тосты.

Было очень жарко, да и оделся Алексей тепло, собираясь в лес. Кроме того бросало в жар от острых взглядов, которые метали на него то хозяйка, то Костин друг. А Костя подсел к Алексею вплотную, и, положив руку на колено партизана, спрашивал:

– Скажите откровенно: что говорят русские крестьяне по поводу мира с Германией?

– Русские всегда за мир. За справедливый, конечно, – отвечал партизан, отправляя в рот кусок ветчины.

В кармане Калашникова лежала мина. На колене, чуть пониже кармана – рука немца. Алексей чувствовал себя так, будто у ног его шипел готовый взорваться снаряд.

Пот заливал глаза, но доставать платок из кармана брюк было опасно:

– А что они понимают под справедливым миром? – не унимался Костя…

Все время, пока прощался с Ющенко и договаривался с ним о новой встрече, пока шагал по улицам и находился в квартире Лидии Котляровой, казалось: обильно течет пот, острыми взглядами в душу лезут жена Ющенко и молчаливый фашист, Костя прощупывает разговором о мире, а его рука все еще сжимает колено и вот-вот «накроет» мину.

На Садовой, двадцать четыре, Калашников инструктировал Лиду:

– Если Ладислав или Ян приведут человека и тот назовет себя «Медик» – спрячь его в подземелье. А если словаки скажут, что «Медику» нужны медикаменты, передай им мины и гранаты.

– Понятно, Леша.

– А теперь беги к Дусе Глобиной. Скажи: через полчаса буду у нее. Прямо сейчас идем с ней в лес.

– Днем? В лес? – остановилась в растерянности Лида.

Не бойся. На рожон не полезу. Вот погляди. Алексей достал из бокового кармана пиджака две бумажки и прочитал:

– «Предъявитель сего Аджи-Умеров Аблямит является учителем Тернаирской школы Симферопольского района…» А это вот – пропуск в Симферополь. Сейчас проставлю в нем дату и – морской порядок.

– Все равно, Леша, днем в прилесной зоне опасно, – тревожилась Лида. – Хватают там без разбору.

– Все наше дело, Лидуся, опасное.

– Дождись ночи, – упрашивала она Лешу.

– Нельзя, Лидуха. Важная встреча произошла. Пойми! Операция новая подвернулась. Слетаю в лес и вернусь. Беги! Времени у меня в обрез.

…До села Тернаир, где кончался рейд «учителя Аджи-Умерова» и начинался бросок партизанских ходоков, оставалось еще километра три.

С мешком за плечами Алексей Калашников шел впереди. За ним спешила помощница – Дуся Глобина, низенькая толстушка. Она то и дело перекладывала с плеча на плечо свой тощий мешок, часто семенила короткими ножками, стараясь не отстать.

Не оборачиваясь, Алексей торопил девушку:

– Прибавь оборотов, курносая. Не отставай!

Та нагоняла, потом вновь оказывалась позади.

– Шире шаг, Дуся, шире!

– Вон, на бугре жандармы!

Алексей не сбавляет шаг. И не поворачивает головы.

– Вижу, – спокойно роняет он. – Идем, Дуся, не бойся.

Девушка бегом догоняет Калашникова. Семенит рядом. Кажется, что она старается спрятаться за его сильную фигуру. А слева, по склону холма, вытянувшись в цепь, с винтовками наперевес бегут жандармы. Их много – больше сотни, пожалуй.

– Прямо на нас наступают! – голос девушки дрожит. – Бежим, пока не окружили.

Калашников стал. Строго глядит в округлившиеся от страха глаза девушки.

– Дуся! Слушай меня! Учитель Аблямит и его жена рады жандармской охране. Понимаешь? Рады. Перестань пучить глаза. Улыбайся! Слышишь? Улыбайся! И когда они прибегут, тоже улыбайся!

– Хорошо! – мучительная улыбка кривит кругленькое личико девушки.

Калашников видит на лице Дуси страх и понимает, что в этом страхе – опасность.

Надо немедленно подавить его. Иначе…

И он раскатисто смеется.

– Ха-ха-ха! Не могу! Ей-богу, не могу! Кто ж так улыбается?

Пристальный взгляд девушки не отрывается от лица Алексея. Постепенно его спокойствие передается и ей. Углы пухленьких губ приподнимаются в улыбке – робкой, но все более похожей на настоящую.

– Вот это другое дело.

Леша трогает пальцем кончик ее носа.

– Так держать, курносая! Не трусь. Смелости ты, видать, не обучена. Придется как– нибудь рассказать…

Девушка семенит рядом, снизу вверх заглядывает Леше в лицо. Она чувствует твердость в его голосе, и ей становится легче. А жандармы все ближе и ближе.

– Может, увильнем как-нибудь, Алеша?

– Бегством от пуль не спасаются! Не страшны нам жандармы, не страшны! И знай: нет фрица, которого нельзя обойти.

– Но они такие разъяренные.

– А ты не смотри на них.

Дуся отворачивает лицо. Но слухом она улавливает топот, выкрики команд и, кажется, даже тяжелое дыхание бегущих. Они уже совсем близко. Вот уже перебегают дорогу и…, не оглядываясь на путников, удаляются.

– Окаянные! – тяжело вздыхает девушка. – Надо же так подгадать со своими проклятыми учениями. Сколько страху приняла!..

Когда обстановка разрядилась, Алексей заговорил по-другому:

– Страху, говоришь, приняла?

– Угу…

– И я принял.

– А говорил – не страшны жандармы.

Леша расстегнул воротник. Рубашка на нем мокрая – хоть выкручивай. По лицу струился пот.

– Не жандармов испугался – тебя. Не сдержи ты страх, сцапали бы нас…

Предгорье все гуще затягивала вечерняя дымка. Казалось, все дальше уплывали горы. На тех дорогах, которые вели в партизанский лес, показываться еще рано могли заметить полицаи. Пришлось нырнуть в густые заросли орешника и переждать.

Было уже темно, когда путники, войдя в лес, расположились поужинать перед завершающим этапом пути.

– Алексей Пантелеевич! А какую быль о смелости ты обещал рассказать? – напомнила вдруг Дуся.

– Быль? Расскажу… Ты, конечно, слышала поговорку: смелого и пуля не берет?

– Слышала.

– А я видел. И не раз. Было это в Севастополе…

Начал и вдруг умолк, будто запнулся. Потом повел рассказ дальше.

– Смелыми людьми наш Севастополь богат. Трусливые там не задерживались: к трусам пули липнут, как репей к кудлатой собаке.

Над притихшим лесом опрокинулась синяя чаша неба, полная звезд. На юге обозначились черные силуэты гор. Они величественны и загадочны в своем молчании. Может быть, поэтому так особенно звучат слова севастопольца Алексея Калашникова:

– О трусливых, Дуся, я так, к слову, сказал. Речь у нас о смельчаках. Так же? Я уже говорил, что Севастополь смелыми заселен густо. Что на кораблях, что в окопах. Был такой случай. Немцы прижали нас к самому берегу. Пятиться некуда – позади море. Стали мы на скалах. Уперлись, как говорят, насмерть. Немцы прут, как саранча. Силятся сбить. А мы уперлись в берег – метра не уступаем. И такое заварилось на этом Херсонесском мысу! Не расскажешь. «Штукасы» пикируют, сыплют бомбы. Снаряды, мины рвутся. Горит земля. Словом, пекло да и только. Бились моряки, об опасности не думали. Страху не знали. Но вот поднимается молоденький морячок, бежит по переднему краю: «Братки! Не пустим фрицев!» – кричит. По нему бьют – воздух звенит, а он бежит и свое: «Продержимся до вечера!» И, веришь, своим поведением придал силы даже самым смелым и отчаянным!

Отдохнули, пошли дальше в лес.

Шли молча, а девушке все еще слышался рассказ о севастопольцах. Вроде и простые парни, а словно из легенды. Одно слово – севастопольцы!