Текст книги "Побратимы
(Партизанская быль)"

Автор книги: Николай Луговой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Скороговоркой он передает подробности. Час тому назад немцы забросали тюремный погреб гранатами. Мертвых семеро. Остальные – сорок два человека – едва живые. Среди них и те шестнадцать патриотов, что ждали расстрела.

– Вот что, Юра! Разыщи двух-трех политруков. Пусть они с помощью бойцов, знающих Зую, переправят освобожденных по домам. Там приведут их в чувство и – немедленно в лес, а если кто захочет – в соседние села.

Отпустив комсомольца, Мозгов находит Саковича. Вместе с ним собирает бойцов и бегом – к школе. Там еще шумит стрельба. Партизаны Сороки и Белко продолжают атаковать.

Подступы к школам взяты. Занято здание старой школы. А у новой школы бой еще жарче. Немецкие пулеметчики, долго державшиеся в окопах перед фасадом школы, отступили. Они пытались втащить пулеметы в здание, но, попав под партизанские пули, бросили их у порога. После этого гитлеровцы забаррикадировались в здании и стали отстреливаться из окон, с чердака и даже с крыши, выигрывая время. Подкрепление может появиться из Симферополя, Карасубазара, из степных районов. Поэтому партизаны спешат. Взяв первый этаж, они штурмуют каждый марш лестницы. Вот начштаба Шаров с группой Григория Харченко ворвался на второй этаж. Бьются за каждую комнату…

А в других участках села сопротивление врага уже сломлено. Гитлеровцы бросились наутек.

Но вот отгремели последние выстрелы. Позади новой школы, на немецком складе боеприпасов, последний раз со страшной силой грохнул взрыв, и в село возвратилась тишина – напряженная, полная неостывших боевых страстей.

Федор Федоренко засекает время: четыре часа ночи.

– Будем кончать! – говорит он Степанову. – Рассвет уже близко, а до лесу шагать и шагать.

Две зеленые ракеты, взлетев с КП, сообщают партизанам приказ: «Отход».

Операция закончилась, но партизаны еще живут боем.

– Как я промазал!.. – горько сожалеет Ваня Кулявин, шагая в колонне партизан. – Четыре раза выстрелил, а он, гад, удрал. Вот мазила! Не могу простить себе!

– А может, он сгоряча бежал, уже подбитый? – успокаивает кто-то.

Речь идет о Райхерте, военном коменданте. У вожака зуйских комсомольцев Вани Кулявина свой особый счет с ним. Ваня помнил этот счет, когда бывал в разведке. Все разузнал о Райхерте, все прикинул: в какой комнате спит, через какое окно удирать будет, откуда удобнее бить. Рвался к его окну, но не застал. А возле комендатуры счастье на миг улыбнулось. Райхерт выпрыгнул как раз из того окна, какое Кулявин держал под обстрелом. И вот, на тебе, промазал…

В другой колонне свое:

– А ты, Рудольф, колько гранат загодив [86]86
  Забросил (словацк.).


[Закрыть] на школу?

– Колько дала скупина, колько и загодив.

За селом Нейзац догнали повозку.

– Кого везете, друзья?

– Людмилу Крылову.

– Что случилось, из сил выбилась Люда? Или ногу натерла?

Молчание.

– Чего молчите?

– Ранена она, товарищ командир бригады. В живот… По всему видно – не жилец больше…

– Люда?!

Натужно дышат кони. Скрипит повозка. Под плащ-палаткой лежит раненая. Партизаны шагают молча. Только что они смело бросались в огонь и о смерти никто не думал. А сейчас…

Война застала Людмилу в Ленинграде. Вскоре она ушла на фронт. Позднее – тыл врага, партизаны, диверсии. Две раны в грудь навылет. Госпиталь, осложнения после болезни, но врачи отстояли жизнь.

А как-то утром услышала по радио:

– Указ… Орденом Ленина… Крылову Людмилу…

Сразу прибавилось сил. И вот Люда в ЦК комсомола.

Ей предложили уехать на Урал, годик-другой укреплять здоровье… Нет! На фронт! Или к партизанам. Например, в Крым. Почему? Родной край. Поближе к сыну. Он в Евпатории. Спустилась с парашютом в лес. Водила группу минеров в степные рейды и все ждала: войду в свой город, в дом, обниму Вовку, мать, отца…

В лесу свирепствует ненастье. Тянет сырой, холодный ветер. Скованные гололедом деревья омертвели. Неуютным выглядит и партизанский лагерь на Яман-Тапге. В стороне под хмурым небом высится кряжистый дуб. Широко раскинуты отяжелевшие ветви. Тут, под дубом, свежевырытая могила. Она зияет в снежном покрове, как рана на теле. Вокруг столпились бойцы и командиры. Неподвижны, будто окаменели. Говорит бригадный комиссар Егоров. В каждом его слове звучит скорбь и призыв.

– Григорий Лохматов… Герой гражданской… Доброволец в обороне Перекопа и Севастополя… Доброволец в строю народных мстителей… Истинный сын народа. Солдат партии. Пример мужества… Примером и жить ему. В памяти нашей. В сердцах. В делах.

Минута молчания – траурная, скорбная, торжественная. Сильные руки берут тело героя, бережно опускают в сырую каменистую землю, и комбриг Филипп Соловей подает команду:

– В память о ветеране гражданской и Отечественной войн, коммунисте Лохматове Григории, огонь!

Скорбит и Колан-Баир. Здесь тоже свежая могила. Такие же скорбные слова. И опять команда комбрига Федора Федоренко:

– В память о Людмиле Крыловой, боевой коммунистке, кавалере ордена Ленина, салют!

Резкие звуки этих залпов падают в долины, несутся по округе. Стучат о камни лопаты. В могиле шуршит брезент под падающими комьями земли. А в ушах, в сердцах еще звучат слова прощания – трудные и мужественные, зовущие к борьбе, к мщению.

В глубокой задумчивости стоит зимний лес. Поникли отяжелевшие под снежным убранством ветви. Но вот из-за горной гряды выкатилось солнце, и каждая веточка заискрилась, засверкала в его золотистых лучах, деревья приняли нарядный, праздничный вид.

Они вплотную подступили к поляне, на которой собрались партизаны. Войско, и без того разнородное, сейчас еще разбавлено жителями гражданских лагерей – старухами, матерями с младенцами на руках, шустрой и вездесущей ребятней.

Людей много – тысячи две, пожалуй. И чтоб всем было слышно, бригадному комиссару Евгению Степанову приходится говорить громко, почти кричать:

– «В результате наступательной операции, – читает он приказ начальника Крымского штаба партизанского движения, – проведенной в ночь на девятое декабря тысяча девятьсот сорок третьего года отрядами 1-й бригады при поддержке трех отрядов 5-й бригады под общим командованием товарища Федоренко Федора Ивановича, партизаны заняли и очистили от фашистов районный центр Зую…»

Оторвавшись от документа, он поясняет:

– Народные мстители разгромили штабы противника, сожгли девятнадцать автомобилей, взорвали склад боеприпасов и склад горючего, сожгли военную хлебопекарню, уничтожили более двухсот солдат и четырех офицеров противника, разбили тюрьму и освободили заключенных советских патриотов, взяли ценные штабные документы и печати, семь пулеметов, много винтовок и других трофеев. Порвали линии связи противника.

С особым удовлетворением комиссар передает героям леса слова благодарности: «…всему личному составу 2-го, 19-го, 24-го, 3-го, 6-го и 21-го отрядов объявляю благодарность. Также объявляю благодарность лейтенанту Федоренко Федору Ивановичу и представляю его к правительственной награде за хорошую организацию зуйской операции и успешное ее проведение. Комбригу Федоренко выслать мне материалы для представления к правительственным наградам партизан, наиболее отличившихся в этом бою…»

Выдержав внушительную паузу, Степанов говорит о словаках, и каждое его слово звучит торжественно:

– Товарищи! Отдельным приказом Начальник Крымского штаба объявил благодарность нашим боевым побратимам-словакам. Поздравляем вас, дорогие словацкие друзья!

Ответное партизанское письмо, зачитанное комиссаром, одобрено. Митинг окончен. Но никто не уходит: привыкли, что собрание кончается чтением сводки Совинформбюро.

Степанов достает из планшета большую газету.

– Товарищи! Сегодня вместо сводки я прочитаю вам статью о партизанах Крыма, опубликованную в газете «Известия». Командир бригады добавил нам только пятнадцать минут, потому буду читать не все, а самое главное.

– «Крым осенью 1943 года! В историю Великой Отечественной войны войдут героические подвиги его защитников и освободителей, самоотверженность советских патриотов… Летят в воздух автомашины и поезда немцев. На каждом шагу подкарауливает врага партизанская пуля. Партизаны вышли из лесов на дороги. Они заходят в села и города. Они – всюду.

Освободительное движение в Крыму приняло огромный размах. В страхе перед этим ширящимся со дня на день движением немцы бросают против партизан регулярные части с танками и авиацией. Они угоняют в города, где стоят их гарнизоны, еще оставшихся в деревнях жителей и в самих этих городах вводят осадный режим. И немцы действительно осаждены и в Крыму в целом, и в каждом крымском селении…»

Притихшие партизаны жадно ловят каждое слово. Ведь это о них – об их боевых делах, об их полной опасности и риска партизанской борьбе. В статье говорится о боевых операциях, совершенных группами Ивана Семашко, Николая Терновского, Юрая Жака и десятками других. Рассказывается, как партизаны 1-й бригады, вместе со словаками принимали в партизанском лесу жителей городов и сел. Описываются лихие набеги почти безоружных новичков на гарнизоны Чавке и Розенталя. Особенно ярко газета говорит о рейде отряда Федора Федоренко и предоктябрьских митингах, проведенных в селах в первые дни ноября.

«Он (Федоренко. – Н. Л.) объехал таким образом четырнадцать деревень, – рассказывает газета, – и среди бела дня выступал в них на крестьянских собраниях с докладами о положении на фронтах Отечественной войны и в Крыму, о жизни в Советском Союзе. Последний, четырнадцатый митинг он провел в пяти километрах от Симферополя. Немцы не осмелились стать на пути отряда бесстрашных партизан…»[87]87
  Газ. «Известия», 4 декабря 1943 г.


[Закрыть]

О разгроме Зуйского гарнизона оккупантов газета не упоминает – не подоспело сообщение.

Жаль только, что в этот час нет с нами многих ветеранов партизанского движения, тех, кто стоял у его колыбели и вынес первые тяготы борьбы. Как обрадовались бы Мокроусов, Генов, Чуб, Пономаренко!..

Вспоминаются и те из боевых друзей, кто за успех нашего дела, так радующий сейчас партизан, отдал свою жизнь: Андрей Литвиненко и Яков Кузьмин, Дора Кравченко и Петя Лещенко, Василий Бартоша и Александр Старцев… Совсем недавно, 27 ноября, в Шумхайской операции партизаны потеряли Сашу Стогния. Тяжело раненного, его схватили немцы, пытали в застенках СД, в припадке бешенства изуродовали колесами грузовиков его труп, затем сбросили с самолета к нам в лес.

Жаль только, что с нами сейчас не все наши побратимы. Улетели испанцы. Выбыли Виктор Хренко, Юрай Жак. Хочется знать: где они? Что с ними?[88]88
  Хренко служил в бригаде Людвика Свободы. Подлечившись, прибыл туда и Жак. Командуя пулеметной ротой и батальоном, он дважды был ранен, но вновь вернулся в строй и закончил войну в родной Праге.


[Закрыть] Где сейчас «Рыхла дивизия», подпольной работе в которой словаки отдали столько сил? Какова судьба однополчан вот этих парней, что стоят в гуще партизан и, затаив дыхание, слушают рассказ о мужестве?[89]89
  Позднее стало известно, что в те горячие ноябрьские дни 1943 года, когда разгоралось пламя народной войны в Крыму, в низовьи Днепра, на его левом берегу, определилась судьба «Рыхла дивизии». Сперва один ее батальон повернул оружие против гитлеровцев, дал им бой и перешел на сторону Красной Армии, затем к командованию советского 19-го танкового корпуса явились парламентеры из штаба «Рыхла дивизии» и, наконец, почти вся словацкая дивизия присоединилась к нашим войскам.


[Закрыть]

Степанов читает заключительную часть статьи. Голос его звучит торжественно:

«Да, Крым сейчас не тот, мирный, благоухающий ароматами осенних плодов, расцвеченный радужными красками юга край, каким мы его некогда знали. Но он и не такой, каким рисовался воображению жадных до легкой наживы, опьяненных мечтой о молниеносной победе гитлеровцев. Он грозен, как вздыбливающиеся над его берегами волны штормового моря. Вздымается девятый вал народной мести!»

Комиссар опустил газету, привычно поправил очки, потом низко поклонился партизанам:

– Земной поклон вам, труженики-партизаны!

Поляна отозвалась тысячеголосым гулом.

В каждого из этих людей стреляли. За каждым из них охотились. Каждому приготовили петлю и фанерную дощечку с надписью: «Партизан». Но они стали на путь борьбы и мужества и не свернут с этого пути до полной победы над врагом.

Да, вздымается девятый вал народной мести! Слышится он в размахе партизанских действий, в массовости большевистского подполья, в подъеме широких народных масс и в боевом содружестве советских людей с зарубежными братьями, плечом к плечу борющимися за светлое будущее.

Вздымается девятый вал! Полыхает пожар в осажденной крепости.

Партизанская ноша

Для человечества сделано недостаточно, если не сделано все.

Робеспьер

Почти два месяца усилия фашистского командования направлены на то, чтобы деблокировать свою 17-ю армию. Гитлеровцы пытались выбить советские войска с Перекопского, Сивашского и Керченского плацдармов, на левом берегу Днепра в районе Цурюпинска создали предмостное укрепление, а на Кинбургскую косу в Северной Таврии высадили крупный десант, заняв там Форштадт и Покровские хутора. Но советские войска прочно удерживают крымские плацдармы. Десант в Северной Таврии разбит, а Цурюпинское предмостное укрепление немцев ликвидировано. 17-я армия гитлеровцев изолирована от остальных войск. Сообщение с ними возможно лишь воздушным и морским путями.

А тем временем Красная Армия гонит немцев все дальше на запад. Бои идут уже западнее Жлобина в районе Радомышля, Невеля. Херсонско-Никопольская группировка немецких войск, собранная для прорыва в Крым, находится под угрозой окружения. Положение 17-й армии с каждым днем осложняется. Поэтому командование изо всех сил пытается укрепить позиции в Крыму – обеспечить безопасность в тылу, упорядочить наземные коммуникации.

По данным нашей разведки, генерал Енекке готовит новую операцию по уничтожению партизан.

Генералу Швабо, командиру тридцатого корпуса, приказано срочно снять с фронта первую и вторую горнострелковые дивизии и подтянуть их к лесу. Экспедиционному корпусу придаются немецкий авиационный полк, танковый полк, четыре артиллерийские дивизиона, в одном из которых две батареи дальнобойных пушек. Фашисты начали новую пропагандистскую шумиху. В ней – прежние заявления о крымской «неприступной крепости» и угроза по адресу «лесных бандитов».

В своих донесениях Козлов, «Муся», «Нина» и другие подпольщики предостерегали нас от надвигающейся опасности.

«В течение двадцать третьего, двадцать четвертого и в ночь на двадцать пятое декабря, – писала нам „Муся“, – непрерывно шли войска в Симферополь и его пригородные районы. Состав следующий: пехота, вооруженная винтовками и автоматами, артиллерия, малокалиберные горные пушки, зенитные орудия. Прибыли автомехчасти – двести машин, конный обоз – четыреста подвод. Части переброшены с Керченского направления и с Перекопа. Остановка на отдых – пять дней… Через пять дней солдаты будут направлены в лес. Их задача – окружить, в случае необходимости – поджечь лес и полностью уничтожить партизан. Часть румынских солдат готова сдаться в плен и перейти на сторону партизан. Но есть довольно много гадов, которые будут беспощадны. Одни говорят: „Мы обещали, что каждый из нас уничтожит не менее пяти партизан. Кто уничтожит до двадцати, немедленно получит отпуск и денежную награду“».

В записке от «Нины» (Евгении Лазаревны Лазаревой) сообщалось, что «германское командование направляет против партизан около трех дивизий. Оккупанты собираются применить газы».

Весть о том, что против партизан идет целый корпус фашистов, нас воодушевила. Теперь нужно сделать все возможное, чтобы подольше продержать противника в лесу, надолго оторвать его от фронта.

Трудно, но что поделаешь. Такова партизанская ноша.

Обкомовцы собрались в землянке обсудить план дальнейших действий. Решали: кого из представителей обкома послать в города и районы – предупреждать патриотов, организовывать удары из подполья. Прочитал Петр Романович и то письмо, которое приготовил для отправки на Большую землю Крымскому обкому партии. Сообщив о новых планах немецкого командования, он делает вывод: «Нам казалось, что при сложившейся обстановке на фронтах в Крыму противник не будет отрывать войска с фронта для борьбы с партизанами. Оказывается, противник оценивает нас выше и „уважает“ больше, чем мы сами предполагали. Он оценивает партизанское движение в Крыму в данный период как третий фронт на Крымском полуострове».[90]90
  Партархив Крымского обкома Компартии Украины, ф. 1,д. 18, л. 8.


[Закрыть]

Все, о чем говорили в командирской землянке, вылилось в боевые дела. Бои за спасение сел загремели с новой силой. Гремят они и под Тернаиром и под Новоивановкой. Несколько дней подряд там воюют партизаны отряда Саковича. Поздно вечером от него прискакал верховой. «Отогнали фашистов, но пять домов все-таки они подожгли», – пишет Сакович.

– А комиссара Саковичу мы еще вчера должны были подобрать. Что же это политотдел медлит? – напоминает Ямпольский.

Да. Комиссар отряду нужен. Но его у нас пока нет…

В двадцать три тридцать на аэродром приземлились два советских самолета. Они доставили пассажиров, боезапас, медикаменты, взяли раненых и улетели.

Часа через два в политотдельский шалаш явился новичок – среднего роста, коренастый, на нем новенькая форма офицера флота, автомат, вещмешок.

– Товарищ начальник политотдела, докладываю: прибыл в ваше распоряжение, Лапкин…

– Василий!

– Николай!

Безбожно ломаем военный ритуал и, обнимаясь, радуемся, как дети.

Лапкин – мой старый друг, комсомолец с двадцать четвертого года. Опытный партийный работник. Секретарь цеховой парторганизации рудника, потом вожак коммунистов железорудного комбината в Камыш-Буруне. В последние предвоенные годы – в Ак-Мечети секретарь сельского райкома. А на фронте – заместитель секретаря парткомиссии дивизии. И ко всему этому – участник обороны Севастополя, герой высадки морского десанта на Малую землю под Новороссийском. Два ранения, контузия. Ордена Красного Знамени и Отечественной войны. Шесть медалей.

Расспрашиваю Василия о житье-бытье, а сам радуюсь: ведь лучшего комиссара для отряда Саковича не найти!

– Ну вот что, Василий. С этой минуты ты – комиссар девятнадцатого партизанского отряда. В отряде все новички, с месячным стажем. Только командир Яков Сакович – уже два года тут. Да и ты не новичок – ни в работе с людьми, ни в военном деле. Ясно?

– Предельно ясно.

– Отряд ведет бой с танками врага. На рассвете будет новая схватка за село Тернаир. Стало быть, комиссару в отряде надо быть ко времени…

На следующий вечер партизаны снова ожидают крылатых друзей – летчиков: кто пришел получать оружие прямо с аэродрома, кто привел раненых.

Среди раненых – старик Калмыков и девочка Нина Скопина. Немцев они не били. Танков не подрывали. Но имена их известны лесу.

Когда в село Фриденталь ворвались фашисты, они согнали жителей во двор общинной управы. Здесь, вырывая из толпы по одному человеку, вталкивали людей в помещение и расстреливали. Жертв фашистского террора было тридцать шесть – старики, женщины, дети.

Нина Скопина, пятнадцатилетняя девочка, оказалась последней в той очереди за смертью; последней вошла в помещение, заваленное трупами и залитое кровью; последняя свалилась под ударами пуль на гору трупов, но не умерла, а почувствовала жгучую боль и удушье от дыма; чуть живая ползала по окровавленному полу, была в дымоходной трубе и, наконец, вылезла во двор горящего села…

Нину нашли без чувств у колодца и привезли в лес. Чудом выжил и семидесятидвухлетний дед Федор Калмыков, которому фашисты прострелили лицо. Его тоже доставили к нам. Лечили их в партизанском лагере. Теперь вывели из шокового состояния и эвакуируют на Большую землю…

В половине одиннадцатого ночи небо оживилось знакомым рокотом моторов наших ЛИ-2. На площадке забегали стартовики. Запылали костры. А самолеты сделали разворот и полетели на восток. Либо сигнал им дали новый, а к нам предупреждение не поспело, либо немцы спугнули чем-то.

Аэродромникам ничего не остается, как ждать: может, разберутся и прилетят вторым рейсом. Ожидание становится тягостным, прежде всего для тех, кто лежит на носилках. И особенно для тяжело раненых старика и девочки.

– Отправить бы хоть их. С сердца свалилась бы целая гора, – тяжко вздыхает кто– то у соседнего костра.

А в это время подходит новая группа санитаров, на землю опускаются носилки.

– Из какого отряда, хлопцы? Кого принесли?

– Из девятнадцатого. Комиссара Лапкина. Еще одна боевая страница, новая человеческая трагедия, еще один подвиг…

Василий Лапкин и Леня Ребров, симферопольский комсомолец, связной 19-го отряда, решили пробраться в отряд во что бы то ни стало. С боем, но поспеть ко времени.

Пошли.

…Плотный ружейный залп ударил в упор. Лапкин и Ребров упали, как скошенные.

А там, откуда стреляли, послышалось:

– Хальт! Хальт! Рус, сдавайс!

Заскрипели на снегу быстрые шаги.

В ответ резанула автоматная очередь. Это Леня.

Скрип шагов умолк, и вместо него дробно застучали автоматы – справа, откуда был начат обстрел, и сзади.

«Окружают», – определил Лапкин.

– Отходи! Отходи, Леня! – закричал комиссар. Но Леня – свое: шлет одну очередь… другую… «Правильно действует, – подумал Лапкин – надо их отбить, чтоб с тыла не заходили». И стал бить туда же. Потом он развернулся всем корпусом и вдруг почувствовал в колене острую боль. Схватился за ногу – перебита.

А Леня продолжал сражаться. Он уже переместился в низинку, его не видно, но слышна частая дробь автомата – это его работа. А вот и голос Лени:

– Отходите! Отходите!

– Леня! Ты отходи… У меня… нога!..

Слышал Леня, нет ли, но он по-прежнему вел огонь и кричал комиссару, чтоб тот отходил.

«Да, надо поочередно прикрывать друг друга», – подумал Лапкин, пополз назад и скатился в овраг…

Когда подоспели партизаны, Лапкин послал четверых на выручку к Лене.

На медпункте Лапкину наложили жгут. Перелом взяли в лубки.

Принесли Леню. Выяснилось, что первым залпом он был смертельно ранен в живот. Истекая кровью, паренек продолжал сражаться. Через час после перевязки он умер…

А самолеты больше не прилетели. И, как нередко бывает, раненых несут обратно в лагерь – четверка за четверкой, носилки за носилками… Тяжко шагают труженики партизанского леса. А остановившись, чтоб передохнуть, вслушиваются в ночь, улавливая каждый ее звук; где-то бухают гранатные взрывы, строчат пулеметы и автоматы, в небе мерцают огни ракет – один, еще два. Там, в предгорьях, свирепствует фашистская операция «Огонь».

К тюремному смотрителю Ющенко в его комфортабельную квартиру в доме № 7 на улице Желябова вновь явился Алексей Калашников. Только на этот раз уже не кузнецом, а представителем партизанского леса. Пришел сказать прямо: пора пошевелить мозгами. Немцам капут. Бьют их на всем фронте. Блокировали и в Крыму. Войска Красной Армии закрепились тут на трех плацдармах я вот-вот начнут новое наступление. Сильнее, чем до сих пор, ударят и партизаны. Ведь им так помогает Красная Армия!

…В доме № 30, что на Феодосийском шоссе, словак Клемент Медо встретился с Эм-эм.

– Драгий приятель, Миша! – деловито говорит Клемент. – Вельми важна улага, что по-русски – задания. Оцо ту е малый листок. Написала его рука не душе грамотна. Алэ гарнише вначали прочитай его.

Михайлеску берет из рук Медо обрывок бумаги и внимательно читает:

– «Миша…»

– Не Миша, а Маша, – поправляет его Клемент Медо. Михайлеску продолжает:

– «Маша. Был ночью Федя. Сказал, всем нужно переказать, нехай собирают хлеба и прочую еду. Чтоб как можно больше. Партизанам. И красноармейцам, которых в лесу дуже много и прибавляеца. Катя». Прочитал и удивленно смотрит на лесного гостя.

– Што эта?

– Этот листок, Миша, надо разумно подсунуть немецкому командованию.

– Зачем? Это видает тайна!

– Ее надо выдать. Карательные дивизии ако можно дольше повинни задержатись на боях с партизанами.

– Что?! – Смуглое лицо Михайлеску выражает крайнее недоумение. – Дивизии пришли делать полный разгром партизанов. Их надо перетянуть туда, на фронт. Иначе они побьют партизанов. Зачем вызывать смертоносный огонь на себя? Ты меня извини, товарищ, но это безумие. Это не можно понимать.

Медо долго объясняет. Он присутствовал на совещании в подпольном обкоме, знает все до тонкостей. Так нужно.

Свою силу партизаны решили показать и нанесением упреждающих ударов.

…В тесной комнатушке полуразрушенного дома прилесного села Толбащ вокруг Федоренко и Степанова столпились бригадные штабисты, командиры и комиссары отрядов. Над светильником – гильзой, сплюснутой вверху, колышется бледное пламя. Полутьма круто замешана на табачном дыму.

– Кончаем разговор, товарищи, – говорит Федоренко. – Самое главное вот что: в поселке животноводческого комбината тысяча восемьсот фашистов. Если дружно ударим, представляете, какая там неразберш получится? Но если дадим им возможность развернуться, то нам достанется. Об этом предупредите всех бойцов и командиров.

Федор умолк. Не нарушают паузы и другие. Мысленно они уже воюют во дворах комбинатовского поселка.

И вдруг в плотную духоту комнаты врывается крик:

– Танки! Танки!

На какое-то время все столбенеют. Будто грохнул взрыв – тут, рядом. Первым приходит в себя Федоренко. Он привычно откашливается и говорит:

– Давайте, товарищи, выйдем отсюда. Там виднее.

Танки ползут от комбината. Они уже в километре, а может, и ближе – точно не определишь в предрассветных сумерках.

За околицей бухает пушка, и невдалеке сухо звенит взрыв. Еще две или три пушки дают залп, село уже трясется от взрывов. А за Соловьевской балкой ввысь взлетают ракеты; белая, зеленая, еще белая… Там, на дорогах, что тянутся к Ой-Яулу из Мазанки, из Петрово и Барабановки, видно, тоже противник; он сигналит танкистам, чтоб те не ударили по своим.

Догадаться нетрудно: партизаны опоздали с упреждающим ударом. То ли немецкие генералы поторопились, то ли лес подвела партизанская разведка. Бригаде ничего не остается, как спешить к рубежам обороны, чтобы успеть туда раньше врага.

– Пропал, черт подери, наш удар! Плохо! – говорит Федоренко, и лицо его мрачнеет. – Ведь в ответе-то мы. За срыв удара с нас спросится, и за последствия этого срыва.

С минуту он раздумывает, а затем решительно обращается к партизанам:

– Дадим бой под лесом. Верно, Евгений Петрович? – спрашивает он комиссара.

– Думаю, что верно, – соглашается тот.

– Тогда слушайте! – властно командует комбриг. – Яков Сакович! Остаешься тут, под Толбашем. Скуешь танки. А вы, Сорока, Белко, Ваднев и Мозгов, силами своих отрядов при поддержке пушек и «катюш» встретите карателей на Ой-Яуле. Я с бригадным штабом буду при восемнадцатом отряде. Пункт связи – южная поляна Ой– Яула. Ясно? По местам!

Командиры во главе с Федоренко расположились на высотке, густо поросшей дубняком. Отсюда видно, как подтягивается противник. У лесной опушки, где дороги сбегаются в одну, сходятся его колонны – из Мазанки, из Петрова, из Барабановки. Они становятся голова к голове, образуя клин. Острие клина нацеливается в лес, к урочищу Ой– Яул. Остальная часть колонны подпирает авангард.

Что делать? Как задержать эту массу войск? Проходят минуты, и уже вырисовываются детали плана боя.

– Мы с твоим, Ваднев, отрядом станем на дороге. Примем лобовой удар. Понимаешь?

– Соображаю, Федор Иванович. Станем скалой.

– Никакой скалы тут не получится. Здесь не о что опереться. Придется пружинить. Бить и пружинить. Станем тремя уступами. А четвертым заслоном будут пушки и «катюши». Получится вот так…

Рассвело. И теперь ясно виден неприятельский клин. Он уже на опушке. Его авангард втискивается в узкий коридор леса.

С автоматами наизготовку горные стрелки пересекают поляну. Подступают к новой лесной стенке. И тут тишина леса раскалывается:

– «Огонь!», «Огонь!» – раздаются команды. Передние стрелки падают. Стонут раненые. Но клин продолжает двигаться, пробивая себе дорогу свинцом.

А лес не сдается. Партизан не видно, но огонь их меткий. Колонна теряет все больше стрелков. Тогда они бросаются бежать и с яростным криком врываются в лес. Выскакивают на вторую поляну. На передних энергично напирают задние. Вот уже поляна полна вражеских солдат.

Партизаны встречают врага шквальным огнем, но фашисты, подхлестываемые окриками командиров, осатанело лезут вперед. По трупам… С дикими криками… Вот они уже на новом участке леса. Прорыв! В него устремляется ревущая масса фашистов.

Но взлетает зеленая ракета, и почти одновременно с нею неистовый грохот потрясает округу – это бьют артиллерийские орудия. В воздухе свистят снаряды, завывают мины «катюш».

Снова строчат автоматы, ревут пулеметные очереди, бухают взрывы гранат – это вступил в действие третий уступ партизанского заслона. О его огневую преграду и разбивается вражеская атака. По ракетному сигналу партизанского комбрига в шум боя врезается еще один шквал стрельбы. Гремит русское «ура!». Это партизаны Сороки, Буряка и Белко бьют по левому флангу противника. А с запада на правый фланг обрушивается третий огневой удар. Отряд Семена Мозгова «загибает» другую дугу полукольца. Окружение всей группировки горных стрелков вот-вот завершится.

Пуще огня гитлеровцы боятся оказаться в «котле». Их наступление ослабевает. Пользуясь этим, Федоренко и Ваднев поднимают 18-й отряд в контратаку. Охваченные паникой, каратели бросаются бежать.

Обратный путь партизан лежит через поляны того же Ой-Яула. Лес усеян трупами фашистов. Семьдесят пришельцев нашли здесь свой бесславный конец. Там и тут валяются немецкие пулеметы, автоматы, рюкзаки, шинели. И будто для того, чтобы увидеть дело рук своих, из-под трупов вылезают живые гитлеровцы – один… другой… шестой… Спасая свои шкуры, они прикрывались телами мертвых соотечественников.

Партизаны осматривают поляну, подбирают своих, берут пленных, собирают документы, оружие, снаряжение.

Но что это? Чуть западнее дороги, по которой предстоит идти, где-то в районе высоты «723», слышится сильная перестрелка. Это отряд Саковича еще бьется с танками. Цепляясь за складки местности, он сдерживает бронированный натиск врага. Нелегко, видать, ребятам Саковича. Федоренко подзывает Мозгова.

– Вот что, Семен Ильич. Обложи танкистов с обеих сторон, да ударь гранатами дружненько. Гляди, и не выдержат. Отступят…

Не сходя с места, отряд Мозгова делится надвое. Одну половину уводит Мозгов, другую – Толя Смирнов, низкорослый, сухопарый паренек, возглавляющий отрядный штаб. В свои девятнадцать лет он уже заслужил высокое звание «старого» партизана.

Бригада провожает их сочувственными взглядами. Еще бы: из боя – и снова в бой.

Тянутся минуты ожидания. Бригада стоит наготове, в предбоевом напряжении. Облегчение приходит, лишь когда высота «723» оглашается новым огневым Ударом.

Бой длится долго: то утихает, то вновь разъяряется. Танки, как затравленные волки, рыщут во все стороны, бьют по отряду Саковича, перенося огонь на Тернаирскую и Соловьевскую балки. На помощь танкам приходят горные стрелки. Положение партизан осложняется. Не пора ли двинуть в бой всю бригаду? Но выдержка не изменяет бригадному командиру, он бережет силы, ведь впереди еще много ратных дел.

Кончилось сражение по-федоренковски: партизанской победой. Сперва под ударами с трех сторон, сдала пехота врага, потом наступательный пыл иссяк и у танкистов. Все реже отстреливаясь, они уползают в Тернаир. Туда же отходит и пехота.

Отряды партизан строятся в общую бригадную колонну. Впереди отряд Николая Сороки и Василия Буряка. С ним – словаки… Тут и комбриг Федоренко, и бригадный комиссар Степанов со всем своим штабом.