Текст книги "Год бродячей собаки"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Что-нибудь случилось? Тебя без документов загребли в милицию? – Маша подошла, опустилась на ковер, заглянула Дорохову в глаза.

– Нет, ничего! Ты думаешь, у милиции есть такие машины? – улыбнулся Андрей. – Сейчас перехватим что-нибудь и поедем в Серебряный Бор купаться. Ты ведь устала за день?

Он наклонился, попытался Машу поцеловать, но она увернулась.

– Я же вижу, что-то случилось. Давай, давай, выкладывай!

– Да нет, правда… Ну, одна мразь ушастая объяснила мне, кто я такой и чего в этой жизни стою. Вот и все. – Андрей встал, подошел к окну и выглянул на улицу. – Помнишь, я рассказывал про тот день, когда встретил тебя в метро? Так вот, ребята, что сидели в поганых джипах, сегодня меня нашли…

– И что, требуют денег за помятый бампер? У меня есть украшения, мы можем продать… – заговорила Маша быстро-быстро. Дорохов обернулся. Женщина сидела съежившись, в глазах ее стоял испуг. Это был тот парализующий, выворачивающий наизнанку страх, что потоками изливается на людей с экранов телевизоров и грязно-желтых газетных листов, соревнующихся, кто сильнее и больнее унизит человека.

– Не требуют… предлагают! – Андрей подошел, поднял женщину на руки, поцеловал. – Они хотят, чтобы я на них работал…

– Надеюсь, ты не согласился? – Маша обняла его за шею.

– Но и не отказался, – Дорохов опустил ее на пол, провел рукой по волосам. – Я ведь не могу всю жизнь торговать книжками по электричкам…

– Если ты из-за денег, то нам хватает…

– А Париж? Я хочу поехать с тобой в Париж, не хочу, чтобы ты пересчитывала каждый день копейки. Знаю, что скажешь: мы могли бы выиграть поездку в лотерею, но… Понимаешь, я глубоко убежден, что деньги, которые ты честно не заработал, не приносят счастья: рано или поздно за них придется расплатиться сполна. – Дорохов поцеловал женщину, обнял ее, прижал к себе. – И потом, меня все время преследует странное чувство… – он поискал подходящие слова. – Как будто я что-то должен людям, как будто я обязан сделать что-то такое, что изменит их жизнь. Может быть, сознание своей ответственности вполне естественно и свойственно каждому, просто об этом не принято говорить…

Мария Александровна грустно улыбнулась:

– Если бы так! Люди думают лишь о себе. Это большое счастье и еще большее наказание – жить, осознавая себя частью народа. Наш мир не предназначен для таких подвижников.

И только совсем уже вечером, после купания, когда они гуляли вдоль реки по засыпанным хвоей дорожкам Серебряного Бора, Дорохов вернулся к ее словам. Все это время он был молчалив и сосредоточен, и Маша, чувствуя, что с ним что-то происходит, не нарушала его внутреннего уединения.

– Скажи мне, – Андрей хмурился, смотрел себе под ноги, – ты знаешь кого-нибудь из таких людей?..

Он не уточнил каких именно, но это было и не нужно. Она поняла его с полуслова, как будто сама ждала продолжения начатого разговора. Мария Александровна видела, что Андрей пытается примерить на себя другую, заведомо непростую судьбу и хочет этого, и страшится. Она медлила с ответом, Дорохов ее не торопил. Они шли бок о бок, шаг в шаг, и оба чувствовали, что многое зависит в их жизни от этого момента. Никто не знает почему, но, бывает, выпадают такие мгновения, когда человек стоит на распутье и от решения его зависит, как дальше сложится жизнь. И вроде бы ничего не происходит необычного, но про себя он знает, что лукавая судьба подмигивает ему, спрашивает с ухмылкой: куда теперь путь держать?

Маша молчала.

– Одного, – сказала она наконец. Остановилась, посмотрела Андрею в глаза. – Ты ведь не имеешь в виду людей святых, они – совсем иное дело. Конечно, были и другие и, наверняка, много, – продолжала женщина задумчиво, – но не каждому дано проявить себя. Осознать свой долг перед народом и иметь возможность исполнить его выпадает единицам. Чаще случается обратное: самый обыкновенный, будничный человек, попадает в ситуацию, когда от него зависят судьбы миллионов на десятки лет вперед. Именно таких двух людей свела вместе судьба в России второй половины девятнадцатого века: Александра II, самодержца, человека в высшей степени ординарного, к тому же, сентиментального до плаксивости, и его генерала, графа Михаила Териеловича Лорис-Меликова. Должно быть, она смеялась до коликов над этой своей проделкой – поменять местами характеры… Когда-нибудь я в деталях расскажу тебе эту историю, а теперь пойдем, уже темнеет. – Маша повлекла Андрея в сторону мостика через канал. – Удивительно, что ты об этом заговорил, – продолжала она, шагая рядом с Дороховым в сторону троллейбусной остановки. – Последние годы царствования Александра II были темой моей диссертации…

– Защитила ее? – Андрей обнял Машу за плечи.

Она покачала головой:

– Защиты не было. История – наука партийная. В то время руководство института никогда бы не позволило сказать правду о «Народной воле» и ее гонителе. В моде были другие темы, что-нибудь вроде: «Всемирно-историческое значение завоеваний Ермака для партийного строительства в Западной Сибири». Никого не интересовало – впрочем, и теперь не интересует, – что Лорис-Меликов пытался остановить падение страны в пропасть хаоса и кровавого бунта. Это была последняя попытка медленно, миллиметр за миллиметром отползти от ее края, попытка первый и единственный раз в российской истории дать человеку чувство собственного достоинства. Без него, без ощущения себя независимой, самостоятельной личностью, все остальное лишь суета, пустые хлопоты. Что и показали последние сто лет нашей истории. До семнадцатого года оставалось всего два поколения, и Лорис-Меликов кожей чувствовал опасность близкой развязки, зловонное дыхание опьяневшей от крови черни…

В полупустом троллейбусе гулял приятный, освежающий ветерок. Ошалевшая от жары Москва готовилась отойти ко сну. Из открытого настежь окна многоэтажного дома доносился звук гармони, она выводила грустную, бередящую душу мелодию. Дорохову казалось, что между его судьбой и тем временем, о котором рассказывала Маша, существует какая-то невидимая, но прочная связь. Ему казалось, что время это, тревожное, наполненное предчувствием революции и смуты, он может потрогать, ощутить всю его духоту и разлитую в воздухе надежду на все еще возможную свободу.

– Первого марта восемьдесят первого года, – сказала вдруг Маша, – Лорис-Меликов положил на стол императора российскую конституцию, и Александр II ее подписал. Все было еще возможно в этот первый день весны. Судьба России балансировала между накопленным за столетия добром мудрого и сердечного народа и бродившим в его крови со времен татарского ига злом, затаившимся в вороватой завистливости людей, в лживом мздоимстве чиновничества. На краткое мгновение установилось хрупкое равновесие, но – как часто случается в России – все решили несколько человек, не самых умных, и далеко не лучших, просто оказавшихся в нужное время в нужном месте. По-видимому, это характерная черта русской истории, повторившая себя в октябрьском перевороте, приведшем к власти группку безответственных авантюристов и откровенных бандитов…

– Ну, – засмеялся Андрей, – ты уж больно серьезно ко всему относишься! Да и то, что судьба нации зависит от нескольких людей, – это лишь видимость. Вполне возможно, что в природе и обществе спрятан, замаскирован от человеческих глаз некий естественный закон, претворяющий в конкретные обстоятельства все то, что творится в нас самих, в наших душах. Хотя, это тоже не более, чем выдумка. – Андрей взглянул на притихшую рядом с ним женщину, легонько встряхнул ее за плечи. – Машка, не нагнетай, смотри на вещи проще!

Мария Александровна улыбнулась.

– Тебе легко говорить, а я пережила эту трагедию как личную. Мне казалось, что, если удастся донести смысл происшедшего до людей, заставить их задуматься о том, какие случайности порой влияют на судьбу каждого из нас, то мы станем мудрее и где-то даже лучше. Только, пожалуйста, не говори ничего про идеализм…

Два последующих дня разговор этот не шел из головы Дорохова. К его по-детски безоблачному счастью, в атмосфере которого Андрей жил все последнее время, постепенно начала подмешиваться какая-то озабоченность, как если бы ребенок стал быстро взрослеть и задумываться о жизни. Он все так же разносил по вагонам детские книжки и рассказывал людям сказки про них самих – про стойких в жизненных передрягах Оловянных Солдатиков и про Золушек, в одну ночь превращающихся в волшебных принцесс, – но как-то так выходило, что покупать стали меньше, да и слушали с заметной прохладцей. Утро третьего дня началось совсем уже необычно. Андрей брился, когда на кухне раздался телефонный звонок, и шелестящий, как морской прибой, женский голос с придыханием сообщил, что машина придет за ним к одиннадцати. Номера телефона, как и адреса, Дорохов никому не давал, но звонок этот удивил его не слишком. Не оставалось сомнений, что работала команда Шепетухи, не спускавшая, по-видимому, с него глаз.

Как и было обещано, в назначенный час у подъезда дома остановился огромный лимузин, за рулем которого восседал знакомый уже Дорохову парень. Не слишком прошлый раз разговорчивый, теперь он сиял благожелательностью и даже немного заискивал, открывая перед Андреем тяжелую дверцу. На первом же светофоре шофер обернулся и, радостно ухмыляясь, сообщил:

– А Батон-то – того!..

– Что «того»? – не понял Дорохов.

– Несколько дней назад, – парень переключил скорость, бросил взгляд в зеркало заднего вида, – ему обломилась куча денег. Откуда? – никто не знает, а сам он лапшу на уши вешает, будто выиграл на ипподроме. – Шофер хмыкнул. – Знаем мы, как такие деньги выигрывают!.. – Он нетерпеливо нажал несколько раз на клаксон. – Ну во, Батон на радостях снимает на Тверской девочек, сажает их в такси и к матери за сто верст в деревню. Не стану врать, сколько и как они там гуляли, только он с пьяных глаз не заметил открытую крышку и сходу рухнул в подпол. Теперь отдыхает по пояс в гипсе. Звонил по мобильнику, сказал, очень удобно вареные яйца облупливать.

Шофер радостно заржал. Дорохов вздрогнул. Он вдруг отчетливо вспомнил, как в сердцах пожелал Батону провалиться, что тот и сделал. Однако! – думал Андрей, наблюдая, как мимо проносится Садовое кольцо, – надо, пожалуй, с эмоциями быть поаккуратнее. Хорошо хоть не послал его к чертовой матери…

Когда подъехали к особнячку, парень поспешно выскочил из лимузина и распахнул перед Дороховым входную дверь.

– Андрей… Андрей Сергеевич, – поправился он, чуть придерживая Дорохова за локоть, – меня Витек зовут, я при вас буду заместо Батона. Просьбишка есть, Андрей Сергеевич! Сегодня «Спартак» играет, так вы посодействуйте… Разница должна быть два мяча, а то из Кубка вылетят!..

Дорохов улыбнулся, похлопал парня по накачанному плечу.

– Расслабься, Витек, что-нибудь придумаем.

В стерильно чистом вестибюле, где обитали охранники, было тихо и прохладно. При появлении Андрея два бритых головореза встали, проводили посетителя внимательным взглядом.

– Слух обо мне прошел по всей Руси великой… – повторял про себя Дорохов, не спеша поднимаясь по белоснежным мраморным ступеням. – Надо полагать, проверка Шепетухи завершилась успешно.

Секретарша с избыточными формами поджидала на верхней площадке лестницы. Работая ягодицами, как призовая лошадь, и неся свой бюст на манер государственной награды, она проводила Дорохова до дверей кабинета. На этот раз Шепетуха вышел навстречу гостю. Крутясь, как на шарнирах, и вихляясь при ходьбе, Семен Аркадьевич приблизился, протянул влажную лапку-ручку:

– Заходи, Андрей, заходи!

Потом вернулся в кресло за пустой стол, в полировке которого не замедлила отразиться похожая на взлетную полосу лысина. Дорохов подсел к приставному столику, как это делают в кабинетах высокого начальства скромные просители.

– Поговорил я о тебе кое с кем, поговорил… – Шепетуха вальяжно откинулся на высокую кожаную спинку – Думаю взять тебя к себе в штат. Ассоциация у меня небольшая, но люди все свои, проверенные. Ты хоть и не то, чтобы молод, но некоторые надежды подаешь и доверие, полагаю, оправдаешь…

Дорохов слушал, и ему казалось, что Шепетуха воспроизводит по памяти чьи-то чужие слова, к которым изо всех сил старается приспособиться.

– Многие спрашивают, – продолжал Семен Аркадьевич, – в чем залог успеха нас, олигофренов?..

Поняв по лицу Дорохова, что сморозил глупость, хозяин кабинета быстренько выдвинул верхний ящик стола и воровато в него заглянул.

– Так вот, – продолжал он, отстраняясь и закидывая ногу на ногу, – в чем залог успеха нас, олигархов!.. – Шепетуха довольно улыбнулся. – Все очень просто: в умении работать с кадрами, направлять их интересы на общие цели. Все мы люди, а многие из нас еще и человеки, а потому в каждом сидит червоточинка, этакая гнильца. Как ее распознаешь, сразу все с индивидуумом ясно. Этот жаден, тот блядоват, третий охоч до славы, а если еще знать про них кое-что эдакое… – Семен Аркадьевич сделал в воздухе некий знак лапкой, – то и вообще без проблем.

В дверь постучали, и секретарша внесла в кабинет поднос с двумя чашечками кофе и вазочкой с печеньем. Расставив все на столе, она из-за спины Шепетухи подмигнула Андрею и, гордо неся себя по блестящему паркету, удалилась. Дорохов улыбнулся: уж больно совпали по времени рассуждения Семена Аркадьевича про «эдакое» и тайное подмигивание красотки.

Директор ассоциации меж тем пригубил из чашки тонкого фарфора и от общих рассуждений перешел к делу:

– Подчиняться будешь непосредственно мне. – Шепетуха нахмурил узкий лобик, отчего тот изошел целой гармошкой длинных морщин. – Должность твою назовем, ну, скажем, референт по исследованию рынка и расширению возможностей бизнеса. Звучит длинно и достаточно абстрактно, клиенты это любят. Сидеть будешь в этом здании, персональная машина, зарплатой не обижу. Что еще?.. Да, вот деньги, приоденься поцивильней и вообще…

Шепетуха вытащил из ящика пачку купюр и пустил ее скользить по столу к Дорохову.

– Получается, циферки в лотерее я угадал? – не преминул спросить Андрей, убирая в карман деньги, но Семен Аркадьевич отвечать на его вопрос не пожелал.

– Меня интересует, как сложатся цены на основные товары на рынке, скажем, в следующую среду. Информацию в рекламных целях опубликуем в газетах, и уже в четверг у нас не будет отбоя от клиентов. Я прикажу программистам подготовить какую-ни-будь красочную иллюстрацию с картинками и графиками, ее и будем демонстрировать любопытным: пусть думают, что это компьютер предсказывает показатели спроса и предложения…

Шепетуха вдруг расстегнул рубашку и поскреб поросшую серым волосом грудь.

– Очень устаю от умных слов, – пожаловался он, скроив плаксивую гримасу. – Учишь их, учишь, аж самому тошно! Ты, Андрюха, не догадываешься, как трудно лешему… я хотел сказать – лишнему в нашем обществе человеку выбиться в люди…

– А что, если я возьму и откажусь с вами работать? – спросил вдруг Дорохов, не дожидаясь конца рас-суждений, в которые уже готов был пуститься Шепетуха.

Тот замер на полуслове с открытым ртом, однако тут же его тонкие, бескровные губы растянулись в безразмерную улыбку.

– Откажешься, говоришь? – черненькие маленькие глазки остановились на лице Дорохова, взгляд их стал безразлично жестоким. – Не-ет, не откажешься! Нет на Земле таких людей, чтобы свою выгоду не блюли. Да и если не мы, – он подчеркнул голосом это «мы», – то тебя подберут другие, потому как таков закон жизни на российских пространствах. Впрочем, я тебе это уже объяснял. Еще Энгельс сказал: люди живут кланами – И был на этот раз прав!.. – Семен Аркадьевич помолчал, потом, как бы нехотя, добавил: – Да я и сам позабочусь, чтобы никому другому ты, Андрей, не достался, уж больно дорогой получится подарок.

Директор ассоциации широко улыбнулся, показал щербатые зубы. В сердцах Андрей готов был пожелать Шепетухе, чтобы тот сдох и даже поднялся с кресла, но, вспомнив случай с Батоном, поостерегся, сдержал себя.

– Хорошо. Когда приступать к работе?

– Да хоть сейчас, – расплылся Семен Аркадьевич. – Ты, Андрей, на меня зла не держи, еще не раз благодарить будешь. Солидная организация, уважаемые люди, положение в обществе – все это тебе буквально с неба свалилось.

Дорохов ничего не ответил, молча вышел из кабинета. Часов до четырех он просматривал разные бумаги, после чего попросил Витька свозить его по магазинам. Домой Андрей вернулся с ворохом пакетов и до самого прихода Маши красовался перед зеркалом, меняя обувь, рубашки и костюмы. Что ж до Марии Александровны, то она смотрела на его новый гардероб с явной опаской. Старого, правда, если не считать пары брюк и пиджака, у Андрея вообще не было, но все это обилие первоклассной одежды Машу испугало.

– Ты что, взял банк?

Стоявший перед ней стройный, респектабельный мужчина в костюме от Жана-Поля Готье удивился:

– Я думал, ты обрадуешься, а ты недовольна! – Андрей подошел, поцеловал Машу. – Неужели тебе приятно, когда я по жизни серой мышкой?..

– Нет, я рада, я очень рада! – неуверенно улыбнулась женщина. – Только я боюсь. Ты ведь взял у них деньги, правда?

– Да, и что? – вопросительно поднял брови Дорохов.

– Но ты сам говорил, что незаработанные деньги не приносят счастья…

Андрей обнял женщину, наклонился, заглядывая ей в лицо:

– Считай, я их заработал или очень скоро заработаю, что тоже правда.

– Я и не знала, что ты такой красивый, – заметила Маша примирительно, но было видно, что она все еще продолжает хмуриться, и в глазах у нее появилась какая-то напряженность.

Как известно, все дело в кошках. Слишком много их развелось – цветастых и в полосочку, серых васек и пушистых барсиков, и от нечего делать бегает вся эта кошачья братия между мужчинами и женщинами, и те перестают смотреть друг на друга, дуются и без видимой на то причины начинают отвечать односложно, а то и вовсе молчат. И кошкам от этого проку нет, и людям такое дело без радости, но испокон веков так никто и не знает, как с такой напастью бороться. Остается лишь констатировать: кошка пробежала.

Уже короткая летняя ночь спустилась на город и унялась немного жара, уже луна из ярко-желтой превратилась в холодный белый диск, а Маша все стояла у окна, смотрела на пустой темный двор.

– Не знаю, не могу понять, зачем тебе эго надо!..

– Как же мне объяснить?.. – Дорохов мерил шагами пространство между стеной и платяным шкафом. – Я ведь говорил тебе, что чувствую себя обязанным помочь людям, изменить их жизнь к лучшему. И дело тут вовсе не в моих амбициях, – хотя и в них я не вижу плохого! – дело в том, что, рассказывая сказки, я не могу им ничего дать, ничего полезного и стоящего. – Он говорил уже в запале. – Поэтому, надо любыми путями заполучить в руки хоть какие-то рычаги, заполучить власть, чтобы повлиять на жизнь сотен, а может быть, даже тысяч…

– И ты думаешь, ты один такой? Ты думаешь, никто до тебя не пытался это сделать? – Маша все так же смотрела в окно.

– Какое мне дело: пытался – не пытался, я должен, я просто обязан попробовать. И потом, ты забываешь, что мне даны совсем другие возможности… – Андрей вдруг замолчал, как если бы сам удивился собственной догадке. – Знаешь, мне кажется, что я не просто предвижу события будущего, я каким-то непонятным образом могу участвовать в их формировании.

– Что ж, – Маша тяжело вздохнула, повернулась к Дорохову. – Дай Бог, чтобы тебе хоть что-то удалось! – Она подошла, обвила его шею руками. – Мне страшно, Андрюша. Я не в силах унять этот страх, он где-то здесь, под сердцем. Я слишком хорошо представляю, что такое одиночество, чтобы, обретя любовь, идти на риск тебя потерять. Может быть, ты все понимаешь лучше меня, хотелось бы верить…

Маша спала, когда он вышел из кухни на балкон, закурил. Едва заметно розовело на востоке небо, просыпались воробьи. Мысль пришла сразу, неизвестно откуда. А я ведь знаю, почему нам всем так трудно живется, усмехнулся Дорохов. Потому что полгода зима! Когда в России наступают холода, ангелы небесные, как перелетные птицы, сбиваются в стаи и подаются на юг, туда, где много солнца и круглый год тепло.

Он устало провел рукой по лицу и, не точно представляя, о чем именно говорит, сказал сам себе:

– С этим надо что-то делать, с этим обязательно надо что-то делать! – зевнул сладко, до слез. – Пожалуй, для начала хоть немного поспать…

Когда в России наступают холода, ангелы небесные, как перелетные птицы, сбиваются в стаи и подаются на юг, туда, где солнце, где тепло. Поэтому и живется так трудно. Полгода зима – по всей необъятной державе не пройти, не проехать, да и в столицах не лучше. Одно слово: февраль – кривые дороги. Небо над Петербургом серое: серые стоят дома вдоль закованной в лед Невы, серые, выцветшие лица у прячущихся от порывов ветра людей. Неприютно, холодно, хочется закрыть глаза и заснуть до радостных деньков, до Светлой Пасхи. Нет, зима в России не время года, зима в России – состояние души.

Войдя в подъезд дома на Литейном, Дорохов поднялся в высокий бельэтаж, позвонил в дверь. Где-то в глубине квартиры эхом отозвался заливистый колокольчик. Андрей Сергеевич подождал, оглядел отделанную мрамором площадку просторной лестницы, широкие, светлого камня перила на массивных, резных тумбах. Все было построено солидно, на века. Предложение князя Горчакова нанести ему визит Дорохова удивило и озадачило, особенно тем, что встреча была назначена на частной квартире, а не в здании Министерства иностранных дел, что на Певческом мосту. Российский канцлер, князь Александр Михайлович Горчаков, был далек от панибратства с подчиненными и никогда не стремился встать с кем-либо из них на дружескую ногу. Более того, в широких петербургских кругах хорошо знали, что этот известнейший во всем мире государственный муж никогда не заискивал и перед собственным начальством, когда оно у него еще было, включая самого государя императора. Независимость поведения и острый, как бритва, язык никогда не способствовали быстрой карьере талантливого дипломата, и все, чего он добился в жизни, было заработано исключительно многолетним упорным трудом. Конечно, помогли и семейные связи. Как и в любой из европейских столиц, петербургское общество было насквозь пронизано ими, представляя из себе невидимую сетку батута, на котором прыгали, пытаясь дотянуться до власти, эквилибристы от политики. И Горчакова не миновала эта участь, но он всегда, еще со времен лицея, был одним из самых талантливых и сильных. Вполне возможно, что именно из-за тесных когда-то отношений между их семьями, Дорохов и удостоился приглашения к вечернему чаю, но это вовсе не означало, что старик позвал его обсудить в деталях перипетии переменчивой столичной погоды. От этого разговора можно было ждать чего угодно, поэтому, не забегая вперед и не мучая себя догадками, Андрей Сергеевич просто ждал, когда ему отворят. И терпение его было вознаграждено. Не прошло и минуты, как высокая дверь открылась и степенный лакей с надменным лицом британского лорда впустил Дорохова в квартиру. Приняв фуражку и шинель, он проводил гостя по коридору, жестом предложил проследовать в комнату, где и просил обождать.

Андрей Сергеевич огляделся. Небольшая зала была очень светлой и такой же холодной, с темными проемами незанавешенных окон, выходивших на скудно освещенную газовыми фонарями улицу. Своей казенной обстановкой помещение напомнило Дорохову присутствие с его специфическим духом вежливой отчужденности и как будто висевшим в воздухе безразличием к человеческой судьбе. От такой ассоциации Андрей Сергеевич зябко передернул плечами, заходил вдоль стены, стараясь согреться. Впрочем, ждать ему пришлось недолго. Ведущие во внутренние помещения двери растворились и Дорохов увидел направлявшегося к нему худощавого, подтянутого старика с седым венчиком легких, как пух, волос вокруг голого черепа. Даже не будучи знакомым с этим человеком, его нетрудно было узнать по портретам, которые, и это естественно, министру льстили. Одет Горчаков был подчеркнуто по-домашнему, что могло служить прямым намеком на приватный характер предстоящей беседы. Сняв очки и держа их на отлете, князь протянул гостю сухую твердую руку, несколько ворчливо сказал:

– Ну, что вытянулся, как на смотре? Спасибо, что пришел.

– Александр Михайлович! Как можно!.. – попробовал было выразить недоумение Дорохов, но Горчаков лишь махнул рукой.

– Можно, душа моя, еще как можно! Я ведь теперь не у дел, только числюсь на должности, а вопросы нынче решает Гире. Да что я тебе говорю, сам прекрасно знаешь. Может, это и правильно, – вздохнул старик, – возраст. К новому своему положению надобно привыкать. Ты не обижаешься, что я тебя на «ты»? И правильно… – Горчаков повел плечами, поплотнее запахнул полы теплой домашней куртки, расшитой галунами под гусарский камзол. – Зябко. Пойдем в библиотеку. Не люблю я эту приемную, есть в ней какая-то казенщина. Прохор! – позвал он и продолжал, когда на пороге замер камердинер с лицом английского лорда. – Ты вот что, голубчик, принеси-ка нам чаю и бутылочку моей мадеры. Ты ведь выпьешь со мной мадеры? – повернулся он к Дорохову. – Вот и прекрасно!

Все то короткое время, что они шли через анфиладу комнат, Андрей Сергеевич сдерживал себя, чтобы не подхватить старика под локоть, что было бы совершенно непозволительно, поскольку подчеркнуло бы его слабость. Следуя на полшага за хозяином, Дорохов вдруг вспомнил, каким был министр всего десять лет назад на пике своей карьеры. Посланный Горчаковым во все ведущие европейские страны циркуляр буквально встряхнул континент, расставил все по своим местам, раз и навсегда указав, что Россия была, есть и будет твердо стоять на Черном море. Впоследствии, уже в 1871 году, конференция в Лондоне лишь узаконила принятое Россией в одностороннем порядке решение выйти из унизительного Парижского трактата.

В самой дальней комнате, стены которой сплошь покрывали книжные полки, было уютно и тепло. Мягкий свет лампы под зеленым абажуром пятном лежал на инкрустированном столике, тяжело мерцал на позолоте корешков массивных фолиантов. Стопочка новых книг и разрезной слоновой кости ножик располагались тут же, по соседству с очками для чтения. Александр Михайлович опустился в глубокое кожаное кресло, указал Дорохову его место за столом напротив.

– Мы же с тобой дипломаты, вот и рассадка как на переговорах, – на бледных губах князя появилось нечто напоминающее улыбку. – Ну-ну, не стой столбом, располагайся, как дома. Я тут прочел, что у каждого врача есть свое кладбище – так ведь, наверное, и у дипломатов такое имеется! Разница лишь в том, что доктор берет на себя ответственность за жизнь одного, причем, больного человека, в то время как в результате нашей оплошности на смерть идут порой десятки тысяч молодых здоровых мужчин. И знаешь, что именно я ставлю себе в заслугу? – князь внимательно смотрел через стол на Дорохова. – Нет, не хитроумные дипломатические победы на конференциях и переговорах, а то, что их результаты не втянули Россию в военные конфликты. Это главное.

Князь говорил правду. Твердость позиции и гибкость проводимой Горчаковым политики позволили на протяжении долгого времени избегать кровопролитных войн, причем не в ущерб интересам страны. Знал Дорохов и то, за что Александр Михайлович казнится и что ставит себе в вину, – нелепую ошибку на переговорах, в результате которой Россия лишилась многих своих завоеваний, сполна оплаченных кровью солдат во время последней русско-турецкой войны. Поэтому, заметив, что старик хмурится, Андрей Сергеевич поспешил сменить тему:

– Я вижу, вы получили последнее издание Пушкина. – Дорохов потянулся, взял лежавший верхним в пачке томик стихов.

– Да, если хочешь, посмотри. – Князь пристально вглядывался в выражение лица гостя, пытаясь, по-видимому, понять причину столь резкой смены темы разговора, но Дорохов со вниманием и видимой любовью вертел в руках аккуратную книжицу, и старик успокоился.

– Сделано со вкусом! – заметил Андрей Сергеевич, возвращая томик на место. – И шрифт хорош, и гравюры прелестны.

– Ты-то вряд ли помнишь, а ведь у Александра Сергеевича есть такие строки… – Горчаков помедлил, припоминая, продекламировал:

 
– Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?
 

Кто бы тогда мог подумать, что написано про меня! Когда я это понял, то страшно удивился. Ты только представь себе: мы с ним вместе вышли из лицея, а уж скоро сорок пять лет, как Пушкин лежит в могиле! Сорок пять лет!..

Старик опустил голову, глубоко задумался. Дорохов пожалел, что так неудачно сменил тему разговора, но дело поправил появившийся в дверях Прохор. Действуя по-хозяйски и даже с некоторой барственной небрежностью, он бесцеремонно убрал со стола книги и водрузил на его поверхность большой серебряный поднос с чашками, крохотными рюмками и хрустальным графинчиком вина.

– Варенье яблошное или из вишни?

– Неси вишню, – распорядился Горчаков. – И коробочку английского печенья. Гость наш получил назначение в Лондон, а виски у нас не водится – так мы хоть мучным!..

Александр Михайлович хитро прищурился, подождал, пока камердинер наполнит рюмочки мадерой.

– Ну-с, Андрей Сергеевич, с Богом!

Дорохов пригубил вино, вернул рюмку на стол. Он прекрасно понимал, что прелюдия к разговору заканчивается и за словами любезности должно последовать то, ради чего он и был приглашен в этот дом. Но старый дипломат не спешил. Выдержав паузу, князь пригладил ладонью легкий пух седых волос, поднял глаза на гостя.

– Необычный стоит нынче год, не правда ли? Одна тысяча восемьсот восемьдесят первый… Никогда не думал, что доживу. Да и цифра уж больно симметричная, такое редко случается. Пятнадцатого апреля, между прочим, будет двадцать пять лет, как я министром, государь велел отпраздновать!..

Дорохов внимательно слушал. Теперь он был уверен, что старик постепенно подбирается к самому важному, что будет составлять суть данного ему поручения. А что оно будет дано, в этом у Андрея Сергеевича сомнений не возникало.

– А он изменился, государь наш император! – продолжал тем временем Горчаков. – Я теперь на доклад к нему езжу редко, мне особенно заметно. Задумчивый стал, хоть в настроении пребывает ровном и, пожалуй, даже веселом. Черт его дернул обратиться к гадалке! Правда, было это давно… – Александр Михайлович замолчал на мгновение. – Ты, наверное, слышал: на вопрос о дате смерти, она просто поменяла местами последние две цифры года его рождения, и вместо восемнадцати получилось восемьдесят один. Думаю, государь этого не забыл…

Князь поднес к губам рюмку, сделал пару крошечных глоточков.