Текст книги "Год бродячей собаки"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Вскоре ударил колокол, поезд тронулся. Огромный черный паровоз с выкрашенными красной краской колесами дал короткий свисток. Постояв какое-то время на перроне, Дорохов вернулся к пролетке и приказал везти его на Фонтанку. В этот первый день календарной весны ему хотелось жить. В напоенном влагой воздухе уже чувствовалось ее приближение, и коснувшаяся вдруг тусклого неба розовая краска вселяла радость в уставшую от бесконечной зимы душу.

Мырлова Андрей Сергеевич увидел издали. Тот шел по коридору, что-то насвистывая себе под нос. Не доходя шагов десяти, он приветственно махнул рукой, едва ли не крикнул:

– Серпинер раскололся! Выложил, злодей, все начистоту. – И, как бы только что заметив изменения в одежде Дорохова, добавил: – Эким вы, Андрей Сергеевич, нынче франтом!

С этими словами сыщик развернулся на месте и, пристроившись шаг в шаг к подполковнику, направился обратно к своему кабинету. В этот поздний утренний час комната показалась Дорохову тихой и прибранной, каким лежит в ожидании погребения покойник.

– Взяли его тепленького, прямо из постели, – продолжал Мырлов, усаживаясь. Несмотря на бессонную ночь, он выглядел бодрым и нервически возбужденным. – Я его, как он был, в ночной рубашке, тут же и допросил. Сначала, как полагается, отпирался, так что пришлось ему кое-что напомнить из его собственной биографии. Плакал, конечно, клялся, оговорил попутно уйму народа. Так, за компанию…

В кабинет, постучав, вошел мальчишка-половой из соседнего трактира, поставил на стол пузатый чайник и тарелку с куском пирога.

– Хотите? – предложил Мырлов, наливая себе в стакан чаю. – А я, грешным делом, люблю! Очень, знаете ли, бодрит и придает свежести уму. А она нам с вами может понадобиться! – не стесняясь Дорохова, он жадно откусил от пирога здоровенный кусок и запил его несколькими глотками чая. Говорил, смачно жуя: – Вы что-нибудь о таком человеке, как Нергаль, слышали? Между прочим, советник германского посольства…

– Встречал как-то, – сухо заметил Дорохов.

– Серпинер на него работает. Так что заморочка тут, скорее, по вашему ведомству. – Мырлов облизал пальцы, вытер их о салфетку. – Он утверждает, что про динамит слыхом не слыхивал, а просто выполнял деликатную просьбу дипломата. Подозревает, между прочим, что тот – офицер германской разведки, но говорит об этом туманно…

– Полковник, – уточнил Дорохов как бы между прочим.

Мырлов бросил на Андрея Сергеевича острый, внимательный взгляд. Он не мог не чувствовать, что роли их в процессе разговора кардинально меняются. Сыщик опустил глаза, подул на кипяток.

– По поручению Нергаля Серпинер поддерживал связь с «Народной волей» и регулярно доносил о происходящем в посольство.

– Не думал, что они так далеко зайдут, – нахмурился Андрей Сергеевич. – Где он сейчас?

– Журналист? В камере. В Крестах. Пишет все по порядку. Я ему налил стакан водки, – оживился сыщик. Его лицо приняло вид таинственный, как если бы он делился с Дороховым профессиональным дознавательским секретом. – Серпинер и поплыл, наболтал с три короба. Скорее всего, у Нергаля среди террористов есть еще один информатор, так что он должен быть в курсе их ближайших планов. А что планы эти самые ближайшие, Серпинер не сомневается, – Мырлов посмотрел прямо в глаза Андрею Сергеевичу.

– Журналист что-нибудь об этом знает?

– Конкретно – нет, но щеки раздувает! – Мырлов отвалился от стола, с наслаждением закурил папиросу. – Сошка он мелкая, набивает себе цену. Такое случается сплошь и рядом: единожды предав, хочется выставить себя если уж не великим, то хотя бы крупным и кое-что значащим. Своего рода мания величия…

– А если он говорит правду? – усомнился Дорохов. – Уж больно, Иван Петрович, велика цена!

Сыщик пожал плечами.

– Как проверишь?.. Взять бы этого самого Нергаля да хорошенько потрясти, так нельзя! – он развел руками.

– А я, пожалуй, попробую! – Андрей Сергеевич поднялся со стула. – По крайней мере, поговорю.

– Попробуйте, – согласился Мырлов без особого энтузиазма, посмотрел на свои часы-луковицу. Было десять минут первого. – Пойду-ка я с полчасика вздремну. Есть у меня для такого случая укромный закуток. Глядишь, что-нибудь придумаю на свежую голову…

– Да! – спохватился Дорохов уже у двери. – Вы докладывали барону о наших подозрениях?

– И барону, и статс-секретарю Коханову… – Мырлов зевнул, прикрыв ладонью рот. – Государя сопровождают терские казаки и лично полицмейстер первого городского отделения полковник Дворжицкий. Я Адриана Ивановича хорошо знаю, все будет в полном порядке!

Выйдя из здания департамента полиции, Дорохов сел в свою пролетку, велел везти на площадь Исаакиевского собора, где располагалось германское посольство.

– Нергаль, – повторял он про себя, – Нергаль…

Андрей Сергеевич мысленно представил себе щуплого, невысокого человечка с лицом, неуловимо напоминавшим какую-то хищную птицу, попытался продумать заранее, как лучше построить разговор. Знакомы они были шапочно, встречались несколько раз на приемах, которые давались от имени государя императора, и только. Советник посольства никогда не выставлял напоказ свою принадлежность к германскому генеральному штабу, но и этого особенно не скрывал. На одном из приемов, когда оба выпили, Нергаль усиленно проводил мысль о том, что такие люди, как он сам и Дорохов, фактически и определяют политику своих государств. Не лишенный честолюбия, среди своих знакомых полковник называл Поля-Адольфа Гризо и генерала-лейтенанта сэра Генри Брэкенбери, руководивших, соответственно, разведками Франции и Великобритании, и явно почитал себя фигурой их калибра.

С каким-то смешанным чувством, сдерживая не свойственную ему нервозность, Дорохов поднялся по ступеням массивного, красного кирпича здания посольства, однако советника на службе не оказалось. Весьма обходительный – не в последнюю очередь из-за офицерской формы посетителя и его хорошего немецкого языка – дежурный секретарь был настолько любезен, что порекомендовал искать Нергаля дома и даже снабдил Андрея Николаевича адресом. Оказалось, что полковник жил на удивление близко от Фонтанки, так что Дорохову пришлось ехать назад к Цепному мосту. В центре города чувствовалось оживление, на перекрестках стояли городовые, навстречу его пролетке попалось несколько конных жандармов. Такое, отметил про себя Андрей Сергеевич, случается, только когда сам государь выезжает с визитом из Зимнего дворца…

Было около половины первого, когда государь-император вышел из Михайловского манежа, задержался на ступенях поговорить со знакомыми офицерами. Разводом войск он остался, как никогда, доволен. Оба батальона – и лейб-гвардии пехотного полка и лейб-гвардии саперный показали себя с самой лучшей стороны. Это и обсуждали. Толпа зевак по случаю развода войск собралась огромная. Стояли даже на Невском, в той его части, что идет от Гостиного двора до памятника императрицы Екатерины II. Чтобы избежать давки и неразберихи, весь район оцепили конные жандармы, особенно плотно они стояли в начале Казанской улицы и на перекрестке Малой Садовой и Большой Итальянской.

Закончив разговор, государь поднес руку к козырьку фуражки и, придерживая полы длинной шинели, направился к карете. Она была новомодная: низкая, на двух плоских рессорах, с вензелями золотом на густом синем фоне. На козлах, перебирая вожжи, уже сидел лейб-кучер Фрол Сергеев, постоянный ординарец Александра Кузьма Мачнев держал открытой дверь. Несколько поодаль, на радость публике, горячили коней конвойные казаки Терского казачьего эскадрона.

– В Михайловский! – крикнул государь Фролу и исчез в темной глубине кареты.

Кузьма ловко вскочил на козлы, конвой по ходу движения разобрался по местам. Все знати, что Его величество любит после развода войск заехать позавтракать к своей двоюродной сестре великой княгине Екатерине Михайловне. На этот раз к завтраку был приглашен и брат государя, великий князь Михаил Николаевич. Фрол гикнул, народ расступился, кортеж тронулся по Большой Итальянской.

Как Андрей Сергеевич ни старался подавить чувство тревоги, возникшая непонятно откуда нервозность не поддавалась, овладевала им все больше. Устал, бессонная ночь, говорил себе Дорохов, прекрасно понимая, что причина в чем-то другом, в странном, томившем его предчувствии. Открывший дверь немногословный, угрюмый слуга сказал, что господин Нергаль после обеда отдыхает, однако русский офицер не обратил на эти слова никакого внимания и просил о своем приходе доложить. Прошло несколько минут, прежде чем Дорохова препроводили в кабинет, где и просили обождать. Что-то по-немецки тяжелое и обстоятельное было в интерьере большой комнаты. На окнах висели напоминавшие столбы, тяжелые, темные гардины, вдоль стен стояла громоздкая кожаная мебель, и даже огонь в камине горел ровно и аккуратно. Одно слово: ordnung! – усмехнулся про себя Дорохов, но тут дверь отворилась, и в кабинет вошел хозяин дома. Как всегда держа спину чрезвычайно прямо, в ботинках на высоких каблуках, он подошел к ожидавшему его Андрею Сергеевичу, протянул сухую, маленькую руку.

– Рад видеть вас, подполковник! – губы Нергаля сложились в приветливую улыбку, в то время как близко посаженные к носу глаза впились в лицо посетителя.

А он ведь нервничает, понял вдруг Дорохов, не знает, зачем я пришел. Может быть, ждет ареста? Любопытно! Вслух же он сказал:

– Прошу извинить, полковник, я без приглашения.

– Ну что вы! Для меня ваш визит – удовольствие. Ганс! – крикнул Нергаль. – Кофе и коньяк. Мой любимый, французский. Я даже догадываюсь о цели вашего прихода, – повернулся он к Дорохову. По-видимому, вполне дружественное начало разговора его успокоило, мышцы птичьего лица немного расслабились, напряжение покинуло глаза. – Зашли сказать: ауф видер зеен, не правда ли? Вы, господин Дорохов, счастливчик, получить назначение в Лондон есть большое везение! Когда уезжаете?

– А вы прекрасно осведомлены о моих делах! – улыбнулся Дорохов, избегая ответа на прямо поставленный вопрос. Следуя приглашению, он опустился в огромное кожаное кресло.

– Сигару? – Нергаль открыл деревянную коробку, но Андрей Сергеевич покачал головой. – А я иногда балуюсь, особенно люблю с кофе и с коньяком. Встаю по привычке рано, поэтому рано приходится и обедать…

Он посмотрел на огромные, напоминавшие башню напольные часы. Они показывали без четверти час. Дорохов достал папиросы, закурил. Он прекрасно понимал, что по самому ходу разговора и по неписаному этикету сейчас должна быть изложена цель его визита, но именно в этом и состояло затруднение. Андрей Сергеевич знал, что у него нет средств заставить Нергаля говорить, и поэтому выжидал. Пауза затягивалась. По-видимому, следуя собственной логике, полковник по-своему истолковал визит офицера российского генерального штаба и заговорил первым:

– Я действительно рад, что вы пришли, господин Дорохов. – Нергаль неспеша отрезал ножичком кончик сигары, достал из коробка гигантскую спичку с массивной серной головкой. – Нам, коллегам, есть о чем поговорить с глазу на глаз, тем более неизвестно, когда и где еще доведется свидеться.

Полковник чиркнул спичкой, закурил. По кабинету пополз горьковатый запах черного кубинского табака.

– Если посмотреть на карту Европы, – он опустился в кресло напротив, закинул ногу на ногу, – сразу видно, что Германия и Россия являются естественными союзниками и партнерами. Ни Франция, ни Англия не могут претендовать на эту роль. Нас связывают тысячи нитей, включая матримониальные. Ваша императрица Мария Федоровна – это наша гессендармштадтская принцесса, – Нергаль любезно улыбнулся. – Думаю, что даже наметившееся охлаждение между государствами, – продолжал он, явно намекая на результаты Берлинского конгресса, – не сможет подорвать добрые отношения…

Дорохов неопределенно улыбался. Слова полковника могли бы звучать убаюкивающе, если не знать, что за спиной России Бисмарк готовил союз с Австрией и Италией. По-видимому, и Нергаль понял, что несколько переборщил.

– Да-да, ход вашей мысли мне совершенно ясен, – засмеялся он почти что благодушно. – Для того, чтобы обмениваться дипломатическими реверансами вовсе не обязательно говорить с глазу на глаз. А хотите, я вас удивлю?.. – полковник как-то сбоку хитро взглянул на Дорохова. – Читал на днях вашего поэта Тютчева и понял, что он очень прозорливый человек! И вообще, всем политикам и военным, имеющим дело с Россией, я бы очень рекомендовал с карандашом в руке читать русскую литературу. Так вот, Тютчев пишет, что подавление мысли есть руководящий принцип правительства и что империя, как и целый мир, рушится под бременем глупости всего нескольких дураков. Очень глубокая мысль! Я даже выписал себе эту цитату. Оказывается, здесь, в России, вовсе не обязательно для достижения своей цели задействовать крупные силы, достаточно только вывести дурака на нужную дорогу и слегка подтолкнуть…

– Вы считаете, это характерно только для нас, русских? – хмыкнул Дорохов, несколько удивленный таким поворотом разговора. Слова полковника, сказанные, по-видимому, в порыве откровения, настораживали. Создавалось впечатление, что Нергаль играл с ним в какую-то игру, как играет с мышкой весьма хорошо информированная кошка.

– Не знаю, – слегка пожал плечами полковник, – в последнее время я много думал именно о вашей стране и, льщу себе надеждой, кое-что понял. Русский характер, широкий по натуре, не уделяет должного внимания мелочам. Вы не умеете работать тонко и избирательно, проще ударить одним махом, не разбирая правых и виноватых. И в этом, подполковник, ваша большая беда! Каждый раз вместо того, чтобы вырвать несколько сорняков, вы наново перепахиваете все поле…

– Постойте! – удивился собственной догадке Дорохов. – Кажется, я начинаю понимать, о чем идет речь. И, пожалуй, даже больше, чем вы хотите сказать!

Нергаль вскинул голову, с прищуром посмотрел на подполковника:

– Продолжайте, игра становится забавной!..

– Вот именно – игра! Вам доставляет удовольствие рассказывать мне эзоповым языком, что вы намерены предпринять против моей же страны.

Дорохов сделал паузу, но полковник не произнес ни слова, курил, откинувшись на спинку кресла. И только взгляд немца стал жестким и напряженным.

– Следуя вашей логике, – продолжал Андрей Сергеевич, – в сложившейся ситуации следует убрать одного человека, а остальных вывести на дорогу и подтолкнуть: сказать, к примеру, что реформы общества есть прямой путь к анархии и терроризму! И пойдут дураки, сметая все на своем пути, перепахивая уже давшее первые всходы поле. Я правильно вас понял?

Полковник лишь криво усмехнулся, поднес к губам сигару.

– У вас, господин Дорохов, удивительно богатое воображение…

– Оно основывается на фактах. Ведь это вы приказали передать динамит террористам из «Народной воли». Не надо, не утруждайте себя излишней ложью! – упредил Дорохов попытку полковника возразить. – Как дипломат, вы не можете не понимать, что прямо вмешиваетесь во внутренние дела суверенного государства. Серпинер во всем признался.

– Серпинер?.. Признался?.. – Нергаль прекрасно владел собой. – Я, конечно, утверждать не берусь, но у меня такое чувство, что сегодня днем его найдут повесившимся в камере. Да уж, наверное, и нашли! – Полковник бросил короткий взгляд на часы, показывавшие начало второго. – Так что, господин Дорохов, ваше не лишенное изящества построение относится лишь к области догадок. И, поверьте моему опыту и пониманию жизни, никто не знает, что для того или иного народа хуже, а что лучше. Так уж пусть все остается, как оно было в веках. Мы, немцы, пойдем своим путем, вы – своим. Право же, сильная, организованная на западный манер Россия никому не нужна и, в первую очередь, ее собственному народу. С приходом дисциплины и порядка неизбежно утратится безалаберно-легкое отношение к жизни, а это, скажу я вам, огромная, возможно, даже невосполнимая потеря! Сознаюсь, иногда я жалею, что не родился русским…

В дверь постучали, и, держа перед собой поднос, в кабинет вошел хмурый Ганс. Подкатив к креслам столик на колесиках, он молча выставил на него кофейник с чашками и пузатую бутылку «Наполеона», достал из шкафчика две хрустальные рюмки. Дождавшись, когда слуга выйдет, Нергаль продолжал:

– Мне бы хотелось, Андрей Сергеевич, иметь вас в друзьях, и уж, по крайней мере, давайте сделаем все, чтобы не стать врагами. Люди нашей профессии не знают, когда и какая поддержка им может понадобиться…

Полковник разлил коньяк. Поднявшись из кресла, он взял со столика рюмку и, согревая ее содержимое в ладони, прошелся по кабинету. Дорохов наблюдал за ним из своего кресла.

– Послушайте, Фридрих, вы не могли бы сделать мне одолжение? Нет-нет, ничего особенного! Ваша фантазия наверняка не уступает моей, так что давайте пофантазируем вместе. Мне особенно интересно знать планы тех людей, кому Серпинер – будем считать покойный – передал от вас подарок. Журналист утверждал, что вы неплохо о них осведомлены. И, поверьте, я вам эту услугу не забуду!

Полковник остановился у окна, обернулся, посмотрел через комнату на своего гостя. В его позе, в повороте головы было что-то от парадного портрета кайзера Вильгельма I. Казалось, он взвешивал все за и против сделанного ему предложения, и уж во всяком случае, не спешил дать ответ.

– Мне очень жаль, – произнес он, наконец, – что вы именно так истолковали мои слова о дружбе. Кстати, – Нергаль показал глазами на висевшую у пояса Дорохова кобуру, – не стоит сразу же стрелять мне в живот, я с детства не терплю насилия. Тем более, что мой Ганс чемпион Прусии по стрельбе по движущейся мишени…

Дорохов резко поднялся, одернул китель.

– В таком случае, позвольте откланяться! Должен поставить вас в известность, что обо всем случившемся, включая наш разговор, будет представлен рапорт на имя государя императора!..

Не прощаясь, Дорохов направился к двери, где и застали его слова Нергаля.

– Государя императора?.. Которого? В том-то и дело, Андрей Сергеевич, – которого?!

Дорохов обернулся. С иезуитской улыбочкой на тонких губах хозяин кабинета смотрел на часы. Маленькая толстая стрелка переползла уже единицу, в то время как длинная, минутная, уперлась своим острым концом в бронзовую двойку.

Было десять минут второго, когда подали кофе. Все сидели за столом, разговаривали. Государь находился в самом благодушном настроении и даже шутил. Михаил Николаевич и Екатерина Михайловна давно не видели его таким спокойным и довольным. К ночи монаршее семейство должно было собраться на обеде в Аничковом дворце, где жил наследник цесаревич, и поздний завтрак был лишь прелюдией этой встречи.

– Останься, Саша! – великая княжна встала, когда государь поднялся из-за стола. Екатерине Михайловне не хотелось его отпускать. – Отдохни, развейся, последнее время ты слишком много работаешь…

Александр Николаевич лишь улыбнулся.

– Ты остаешься? – спросил он брата.

– От силы пять минут! – Михаил Николаевич был увлечен беседой с миловидной соседкой по столу, приходившейся хозяйке племянницей.

Надев шинель и фуражку, государь спустился по ступеням к экипажу. Верный Фрол держал лошадей.

– Поедем через Инженерную, потом набережной Мойки!

Решение государя было спонтанным. Обычный маршрут пролегал через Невский проспект и Малую Садовую. Пару лет назад, когда студент-недоучка Соловьев стрелял в него из револьвера, император прогуливался около набережной. С тех пор Александр Николаевич не любил бывать в том районе, но порой с ним что-то случалось и он заставлял себя перебороть дурные предчувствия и страх.

Карета тронулась. Луч солнца неожиданно прорвался через серую завесу хмурого питерского неба и осветил обледеневшие деревья по-зимнему голого сада. Государь дернул за шелковый шнурок, сказал открывшему дверцу ординарцу:

– Постой, хочу подышать. Уже пахнет весной…

Ганс подслушивал под дверью. Дорохов опрокинул его одним ударом, сорвал с вешалки шинель. Прыгая по ступеням, сбежал вниз на улицу. Куда теперь? Андрей Сергеевич оглянулся. Увидел подававшего пролетку денщика. Одним прыжком вскочил на подножку, крикнул:

– На Фонтанку! Федька, гони!

Денщик со всей силы хлестанул вожжами лошадь, оглянулся. Никогда еще он не видел своего барина в таком состоянии. Не доезжая до здания департамента полиции, Дорохов соскочил на булыжную мостовую и побежал к подъезду, над которым развевался российский флаг. Взлетев одним махом на второй этаж, Андрей Сергеевич стремительно шел по коридору, как вдруг знакомый блеющий голос заставил его остановиться. Он доносился из открытой двери одной из комнат.

– Смотрю… Дорохов! – рассказывал взахлеб Шепетуха, ничего, как глухарь, вокруг себя не замечая. – Но уже в форме и весь из себя франт-франтом. С чего бы, думаю, ты так вырядился? Надо поглядеть! А он в это время по ступенькам Варшавского вокзала и в залу, где ожидают пассажиры. Обратно выходит под ручку с какой-то молодой особой. Я пригляделся… Ба, да это ж наша давешняя каторжанка, что мы на квартире застукали! Ну, думаю, попались голубчики! – Было слышно, как филер от удовольствия потирал руки. – А Дорохов перед ней и так, и эдак, и ручку подаст, и в экипаж подсадит. Я, естественно, свистнул извозчику и за ними. Оказалось, он ее к себе на квартиру… – раздался гаденький смешок. – Соображаете? Дворник мне много чего про него порассказал. Обратно приехали прямо к отходу варшавского скорого и сразу нырк в вагон. Но и Шепетуха не промах! У Шепетухи повсюду свои люди. Стоило показать в отделении жетон, как начальник отрядил в поезд двух полицейских, они эту стерву ссадят на первой же станции и сразу в тюрягу!..

Филер радостно заржал.

Дорохов вытащил носовой платок, вытер взмокший лоб. С ним происходило нечто странное: вдруг и как-то сразу он стал совершенно, убийственно спокоен. Возможно, именно так чувствует себя человек, занесший ногу над пропастью. Без жалости к себе, без сожалений пришло ясное понимание завершенности того, что было его жизнью. Андрей Сергеевич аккуратно убрал в карман платок и шагнул в открытую дверь. Какие-то люди стояли и сидели за рабочими столами, одним из них был Мырлов. По широкому проходу, упиваясь всеобщим вниманием, прохаживался Шепетуха. На звук шагов он обернулся.

Андрей Сергеевич откинул полу шинели и вытащил из кобуры револьвер. В устремленных на подполковника глазах филера застыл ужас. Его худое, подвижное лицо побелело, превратилось в маску страха. То ли ноги Шепетухи подкосились, то ли он пытался встать на колени, но тщедушное тело начало заваливаться набок. Дорохов поднял револьвер, нажал на спусковой крючок. Эхо выстрела разлетелось в пустом по случаю воскресенья здании департамента. Шепетуха дернулся, как-то разом обмяк и, запрокинувшись, рухнул на пол. Из его горла фонтаном ударила кровь.

Подполковник повернулся к Мырлову. Сыщик сидел бледный, однако в выражении устремленных на Дорохова глаз были лишь удивление и любопытство. Так изощренный театрал смотрит спектакль, оценивая исключительно постановку сцен и выразительность игры актеров. Все находившиеся в комнате застыли от неожиданности.

– Где сейчас император? – голос Андрея Сергеевича звучал глухо и невыразительно.

Никто не ответил.

– Где может быть государь? – повторил свой вопрос Дорохов, глядя в упор на Мырлова.

– Надо полагать, в Михайловском дворце. – Начальник отдела сыска совершенно владел собой. – С полчаса назад оттуда приезжал денщик Дворжицкого, сказал, что полковник будет лично сопровождать его величество в Зимний дворец.

Андрей Сергеевич повернулся и вышел из комнаты. Никто не сделал попытки его задержать. На ходу убирая револьвер, Дорохов спустился в вестибюль, вышел на набережную. Теперь, когда все личное отжило и он остался наедине с чем-то неизмеримо большим и важным, Андрей Сергеевич думал лишь об одном: во что бы то ни стало упредить покушение. В воспаленном мозгу сами собой пульсировали слова Горчакова: «Слышишь, Андрей, любой ценой! В твоих руках судьба России!..»

По Инженерной улице, по правой ее стороне, шел отряд флотского экипажа, а перед ним, давая царскому кортежу дорогу, вытянулся в две шеренги взвод юнкеров Павловского училища. Александр Николаевич прильнул к стеклу кареты, помахал взявшим под козырек павловцам. Конвой, цокая копытами по булыжной мостовой, перешел на кавалерийскую рысь…

Раскачиваясь из стороны в сторону на укатанной санями дороге, пролетка вылетела на Конюшенную площадь и, не снижая скорости, понеслась между придворным манежем и длинным зданием Конюшенного ведомства. На повороте ее занесло и едва не разбило о чугунный парапет, отделявший набережную от сковавшего воду льда. Федор натянул вожжи. С того места, где они остановились, был виден весь Екатерининский канал от Певческого моста до набережной Мойки. Не зная, куда двигаться дальше, Дорохов спрыгнул на мостовую, огляделся. Вся противоположная сторона канала была как на ладони. В летнее время там ходила конка, но зимой все было заметено снегом и рельсы не расчищали. Трое дворников, опершись о лопаты, торчали у ворот Михайловского сада, вдоль его крашенной желтым стены с видом призового жеребца прохаживался статный городовой. По случаю воскресенья по обе стороны проезжей части по тротуарам слонялся глазевший на все подряд питерский народ. Двое подмастерьев несли требовавшую ремонта кушетку, на ходу пересмеивались с мощной, деревенского вида бабой с бельевой корзиной в руке. Глазам Андрея Сергеевича представилась обычная картина праздного выходного дня, как вдруг из-за угла Инженерной улицы появились два конных казака, и сейчас же на набережную выехала темно-синяя с золотыми вензелями карета. Набирая скорость, она полетела в сторону Мойки. Чтобы не отстать, шесть конвойных казаков перешли на галоп. Они скакали по три в ряд с обеих сторон экипажа. Дорохов узнал форму лейб-гвардии Терского казачьего эскадрона, всегда сопровождавшего государя во время его выездов. Следом за каретой, прикладывая страшные усилия, чтоб не отстать, летели запряженные парой сани полковника Дворжицкого, а за ними еще одни, начальника охранной стражи капитана Коха. Народ на тротуарах по обе стороны мостовой останавливался, мужчины снимали шапки. Бравый городовой вытянулся по стойке смирно и взял под козырек. Карета была почти напротив Дорохова, когда какой-то мужчина ступил на проезжую часть и, не размахиваясь, бросил под задние колеса экипажа маленький, похожий на пасхальный узелок. Раздался взрыв. Дорохов увидел, как карету подкинуло в воздух и ударило об землю, как вскинулись порезанные осколками лошади полковника Дворжицкого. Взметнувшийся к небу дым окутал все белым облаком. От неожиданности никто не двинулся с места, и только какой-то мужчина бежал вдоль канала в сторону Невского. В следующий миг за ним погнались, закричали. Несся прыжками, свистя на ходу, городовой, бежали еще двое или трое. Навалились, начали вязать, бить. Слышались стоны раненых, выла в голос баба, Дворжицкий с трудом выбрался из саней, спешил, припадая на ногу, к карете… Ее дверца медленно открылась – и на землю, слегка пошатываясь, ступил государь. Он был невредим.

Андрей Сергеевич перекрестился.

– Спасибо, Господи! – шептал он, вряд ли представляя, что говорит вслух. – Спасибо, что явил милость Твою несчастной России!..

Между тем, государь направился к покушавшемуся, которого держали поодаль. Это был молодой, лет двадцати, человек, плюгавый и скверно одетый. Александр Николаевич долго его рассматривал, наконец спросил:

– Зачем? Что я вам сделал?..

Не дожидаясь ответа, который вряд ли бы последовал, император направился к раненым. Дорохов видел, как вокруг начала собираться редкая еще толпа. Андрей Сергеевич поднялся на подножку пролетки. Теперь уже он сам защитит государя, теперь он не допустит, теперь… Дорохов обернулся.

Толпа на противоположной стороне канала расступилась, пропуская государя к месту взрыва. Следом за монархом шел, прихрамывая, полковник Дворжицкий и еще какие-то офицеры. И вдруг сердце Дорохова упало. Безразлично стоявший все это время у чугунного парапета мужчина повернулся и шагнул к толпе. Андрей Сергеевич узнал эту сутулую спину, мешковато сидящее драповое пальто и манеру при ходьбе наклоняться вперед. Рука сама потянулась к револьверу, но было поздно. Гриневицкий поднял над головой белый сверток и швырнул его к ногам государя. Второй взрыв был сильнее первого. В следующее мгновение Андрей Сергеевич уже бежал к Железоконному мосту, пересек канал и, расталкивая прохожих, бросился к месту взрыва. Представившаяся его взгляду картина была ужасна. Человек двадцать в разных позах лежали на залитом кровью снегу, многие были еще живы. В воздухе стоял непрерывный стон и крики о помощи. Полковник Дворжицкий приподнявшись на локте, старался заглянуть в лицо государю, над которым склонился успевший приехать из Михайловского дворца великий князь Михаил Николаевич. Он приподнимал брата за плечи и все повторял:

– Саша, Бога ради, Саша, что с тобой, Саша?..

Государь открыл глаза. Шинель на нем была разодрана, фуражку сорвало, вместо ног кровавое месиво.

– Скорее домой, – сказал он еле слышно, – там умереть…

Его уже поднимали на руки подоспевшие матросы, несли к ближайшим саням.

Дорохов отвернулся. Плохо понимая, что делает, пошел вдоль чугунного парапета в сторону Мойки. Навстречу бежали какие-то люди, что-то спрашивали, кричали. Огромная, невообразимая пустота обрушилась лавиной, погребла. Зачем? – спрашивал он себя. Ведь должен же быть в этой жизни хоть какой-то смысл? За что, Господи, отвернулся ты от России?

За что даришь жизнь, зная, что влачить ее придется рабом среди рабов? Ну хоть какую, хоть самую малую, дай нам надежду! Нет силы жить, зная, что впереди только и есть, что мытарства и страдания народа…

Дорохов закрыл глаза, ладонью провел по ставшему мокрым лицу. Ему представились необозримые, мечущиеся, черные толпы с траурными лентами красного кумача над головами. Он увидел заснеженные, скованные морозом бесконечные пространства, над которыми долгие сто лет не взойдет солнце.

– За что, Господи? – Слезы текли у него по щекам. – Господи, за что?

За что, Господи? – Лицо Андрея было мокро от слез. – Господи, за что?

Дорохов повернулся на бок, утер глаза ладонью. Сердце колотилось, как овечий хвостик. Солнце стояло уже высоко, радуга от хрустальной вазы на подоконнике распласталась по белому потолку. Окно в сад оставалось всю ночь открытым, и в комнате было по-утреннему свежо. Дорохов зябко повел плечами, тяжело опершись о подушку, спустил с дивана ноги. Ныла поясница, во рту пересохло, и страшно хотелось пить. Полупустая бутылка виски на полу заставила его вздрогнуть от отвращения. В расстегнутой на груди рубахе, в мятых костюмных брюках он прошлепал босыми ногами по паркету, открыл бутылку и прямо из горлышка выпил «Боржоми».