Текст книги "Год бродячей собаки"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Нергаль замолчал, как бы давая Серпину возможность присоединиться к разговору, что тот не замедлил сделать:

– Видите ли, Андрей Сергеевич, если посмотреть на последние двести лет российской истории и сравнить их с жизнью человека, то время Пушкина и Лермонтова приходится на умудренную старость, а Серебряный век выглядит как последнее прости умирающего. Даже революция большевиков представляется не более, чем попыткой облегчить участь тяжелобольного посредством обильного кровопускания. Метод, кстати, широко известный и практикуемый в медицине…

Разжигавший трубку Нергаль криво усмехнулся, этого было достаточно, чтобы Серпин сейчас же умолк.

– Мой коллега – романтик, не удивлюсь, если он тайком пописывает стихи. – На птичьем лице говорящего отразилось пренебрежение. – Перед нами же, российскими политиками начала нового тысячелетия, стоит совершенно конкретный вопрос: куда и как вести страну. Возрождать ту, утерянную Россию с крестными ходами, колокольным звоном и народом-богоносцем?.. Но связь времен прервалась! И что в таком случае делать со ста миллионами убиенных и замученных русских людей, не говоря уже о тех, кто бежал из страны и бежит до сих пор?.. – Нергаль отодвинулся от стола, заходил, заложив руки за спину, по комнате. – Невольно задаешься вопросом: что же тогда за народец населяет необозримые просторы нашей родины? Что могут, чему научились эти люди, потомки заключенных и вохровцев – тех, кто сидел и кто сажал? – Он остановился у окна, повернулся и пристально глядя на Дорохова, сказал по слогам: – Вы-жи-вать! Именно эту черту национального характера мы и должны использовать. Нам предстоит построить молодую, агрессивную страну предприимчивых, не отягощенных моралью людей без истории и предрассудков, этакую новую Америку, где господствует право сильного. Именно такая Россия подобно Фениксу, восстанет из пепла!

Смотревший в рот Нергаля Серпин воспользовался образовавшейся паузой:

– Между прочим, в разработке концепции национальной идеи мы опираемся на последние достижения науки, тесно сотрудничаем с таким всемирно известным ученым, как академик Версавьев.

Дорохов криво усмехнулся.

– Очень сомневаюсь, что народ разделяет такой взгляд на собственное будущее!

– Зря вы так плохо думаете о наших людях! – Нергаль вернулся за стол, лопаточкой выгреб из трубки остатки спекшегося табака. – Народ у нас на удивление покладистый. За месяц можно создать любое движение: хотите, в поддержку, а можно и против. Ему нет нужды знать подробности, был бы мужик правильный. – Маленький человечек постучал черным жерлом трубки о ладонь, спрятал ее в карман. – Так что вам, Андрей Сергеевич, предстоит привыкнуть к поистине монаршим почестям и проявлениям всенародной преданности и любви. Удачно и то, что у вас нет прошлого…

Дорохов с удивлением посмотрел на Нергаля, тот пояснил:

– Мы вам его выдумаем. Подберем друзей детства, найдем однокашников по институту, которые, конечно же, вспомнят, каким вы были талантливым и принципиальным студентом. Разыщем где-нибудь в глубинке чистенькую, богобоязненную старушку и определим ее вам в матери. Послушайте, Серпин! Вы меня заразили художественным мышлением, я чувствую себя режиссером-постановщиком жизни. Так и хочется начать творить нечто эдакое трогательное, чтобы люди рыдали от умиления!..

Маленький, похожий на птицу человечек засмеялся, но прозвучало это как-то фальшиво. Серпин подобострастно улыбался.

– Людям надо давать самую малость, – Нергаль вытер бескровные губы платком. – Если хотите – в этом формула счастья. Мой личный врач утверждает, что лечить больного надо лишь в той мере, в какой он сам того просит. Исцелившись полностью, тот будет требовать от доктора, чтобы его развлекали, а то и снабдили новым смыслом жизни, старый-то сводился к выздоровлению. А когда даешь минимум, у людей сохраняется жажда жить и бороться, и последнее им очень даже может пригодиться. Ведь мы в России не умеем работать тонко, нам бы только стрелять по площадям…

Дорохов в задумчивости смотрел в окно поверх белых занавесок, где над срезом соседней крыши проступили по-весеннему яркие звезды. Нергаль пристально наблюдал за выражением его лица.

– Я говорю вещи печальные и даже страшные, – счел он необходимым заметить, – однако приходится быть реалистом. Иллюзии, как кривые зеркала, искажают картину мира и не дают принимать пусть и болезненные, но необходимые решения. Помните, Михаил Юрьевич писал: «страна рабов, страна господ»? Так вот, это не аллегория и не констатация факта, это модель построения российского общества. Во все времена существовало две России: Россия людей, вынужденных жить по-скотски, и Россия скотов, живущих по-человечески. Ничего не поделать, – в голосе Нергаля прозвучала сочувственная нотка, – русский народ – толпа, но такова объективная, многовековая реальность. Нам, людям умным и рациональным, еще только предстоит дать человеку достойную жизнь. Вы этим огорчены?.. Я – нет! Мы ничего не можем поделать с законами природы, как только использовать их в собственных интересах… – Нергаль помедлил и добавил: – господин Президент!

Это звучало музыкой: господин Президент! Было что-то упоительное в сочетании этих слов, если примерить их к себе, – господин Президент! И ведь не боги горшки обжигают… Томная сладость коснулась сердца, эхом отозвалась в анфиладе кремлевских залов, шепотом пронеслась под высокими, расписными потолками: Президент, Президент, Президент!..

Дорохов смотрел на далекую звезду, на тонкий серп молодой, восходившей на темном небосводе луны.

С учредительным съездом нового движения тянуть не стали. К своему удивлению, в огромном зале Андрей увидел довольно много лиц, знакомых ему по сюжетам в программах новостей, мелькавших на сборищах интеллектуальной и артистической элиты. «Они-то что пришли? – думал он, разглядывая из президиума лоснящиеся, сытые физиономии. – На хрена всем этим творцам вечного и прекрасного суетная, сиюминутная власть? Может быть, Маша права, может быть, любовь к сильным мира сего – это разновидность сексуального извращения, симптом творческой импотенции?» Но улыбаться Андрей не забывал – сдержанно, солидно, но и по-человечески открыто и тепло и даже, несколько застенчиво – короче, в точности, как рекомендовал имиджмейкер.

Тем временем трибуна съезда не пустовала, выступавшие без ложной скромности утверждали, что «Движение Андрея Дорохова» не только востребовано всеми без исключения гражданами России, но и исторически вызрело в глубинах народных масс. Оказывается, именно с ним, Дороховым, связывали свои чаяния простые рабочие, на него возлагали надежды члены-корреспонденты и рядовые академики. Не остались в стороне и пенсионеры, уверенно утверждавшие, что именно Дорохов и никто иной может обеспечить им счастливую, безбедную старость. Кстати, и лично о себе Андрей Сергеевич узнал много нового и небезынтересного. Нергаль сдержал свое обещание и где-то раскопал школьную подругу Дорохова, с которой маленький Андрюша сидел за одной партой. «Неужели я уже далеко не молод? – хмурился лидер движения имени себя, вполуха слушая боевого генерала, с которым, как оказалось, Андрей не раз ходил в разведку. – Разгильдяи, не могли найти соученицу помоложе!» Оставалось также загадкой, на какой это войне они с генералом могли ползать за линию фронта, но, похоже было, что эта подробность вообще никого не волновала. Между тем, бойкая, намакияженная девица с настырным взглядом нескромных глаз утверждала с трибуны, что на Дорохова смотрят все деятели отечественного кино, театра и народных промыслов и что она лично, не только готова поделиться с ним самым сокровенным, но и хотела бы кое-что взамен получить.

Чтобы избежать проявлений массового психоза, устроители съезда были вынуждены свернуть прения и в срочном порядке принять резолюцию о выдвижении Дорохова кандидатом в президенты. Присутствующие аплодировали стоя, многие, не скрывая чувств, плакали. Поскольку этот исторический документ не охладил пыл собравшихся, приняли заодно воззвание к россиянам и обращение ко всем народам и парламентам мира, после чего с чувством выполненного долга разошлись.

Но не все. На скромный банкет собрались самые близкие – человек сто пятьдесят, большинство из которых Андрей видел впервые в жизни. Прибежал и Шепетуха, прыгал у дверей в надежде привлечь к себе внимание, но Дорохов лично распорядился гнать его взашей. Журналистов служба безопасности тоже не пропустила, их кормили, а в основном поили в соседнем ресторане, так что на следующий день, когда состоялась пресс-конференция, многие были не в состоянии прочесть по бумажке заранее розданные избирательным штабом вопросы. Правда, и нужды в этом особой не было. Глядя в глаза телекамерам всех национальных каналов, Дорохов кратенько поведал о себе народу, оставив за ненадобностью в стороне свои экономические воззрения, политические взгляды, а заодно и семейное положение. Люди и так устали от жизни, зачем их было лишний раз травмировать?

Поздним вечером Андрей набрал номер своего домашнего телефона, но ему никто не ответил. Ситуация повторилась и через неделю, и через три. Он пытался звонить в институт, но Маша то еще не приходила, то только что вышла из помещения. Теперь, когда он жил на загородной даче в плотном окружении агентов службы безопасности, когда едва ли не каждый день летал по стране, их встречи прекратились совершенно. На ежедневные вопросы Андрея Серпин отвечал, что все в полном порядке и Мария Александровна до выборов просто не хочет его беспокоить. Дорохов злился, но выбиться из графика не мог, предстояли еще визиты в Брюссель и Лондон, где планировалось установить личные и по возможности доверительные контакты с главами европейских государств. Рейтинг Дорохова к этому времени достиг восьмидесяти пяти процентов и медленно полз к девяноста. Казалось бы, все было ясно и так, но Нергаль настаивал на все новых и новых встречах и инициативах. Стоявшие за ним силы не желали рисковать. Возможно, они были правы, но Дорохов устал. Нельзя было включить телевизор, чтобы не увидеть себя на экране, открыть газету, чтобы не прочесть, что он думает по тому или иному поводу. А он ничего не думал.

Визит в Брюссель Андрея тоже не порадовал. Мало того, что, несмотря на близость лета, по всей Бельгии моросил мелкий, противный дождичек, – от посещения Комиссии Европейских Сообществ остался какой-то странный осадок. В ее коридорах витал упорно напоминавший родину затхлый запах бюрократии, к которому примешивались миазмы политических интриг. Встречи с главами ведущих мировых держав прошли повеселее, но особой радости тоже не принесли. Разговор все больше вертелся вокруг положения дел в России, а оно, как известно, кого угодно может вогнать в уныние и тоску. К Андрею откровенно приглядывались. По неофициальным каналам российской делегации дали понять, что Дорохов понравился, на что Андрей не преминул заметить: я не рождественская индейка, чтобы меня все любили. Шутка эта обошла крупнейшие информационные агентства и газеты мира и была воспринята весьма благосклонно.

Несколько развлекло Андрея посещение Лондона, особенно, по-домашнему милый вечер, который он провел с королевской семьей. Несмотря на опасения родного посольства, все прошло очень просто и сердечно. Королева была очаровательна, тонка в суждениях и остроумна и, главное, не мучила Дорохова вопросами о перспективах развития двусторонних российско-британских отношений. Герцог Бекингемский оказался мужиком на редкость приятным и общительным, и в обществе их величеств Дорохов отдохнул душой.

Спецрейс из Хитроу приземлился во «Внуково-2» вечером в четверг, и уже в десятом часу Дорохов был доставлен в свою временную резиденцию на Рублевском шоссе. Стоял чудесный майский вечер, полный ароматов пробуждавшейся к жизни природы и смутных, счастливых обещаний. На черном небе высыпали яркие, праздничные звезды, серп луны дрожал в потоках исходившего от земли тепла. Дорохов умылся с дороги, вышел на широкую веранду, смотревшую огромными открытыми окнами в старый сад. Накинув на плечи джемпер, он опустился в покойное плетеное кресло, закурил сигарету. Где-то в гуще веток заливался, щелкал соловей. Совсем как я! – Андрей усмехнулся. До победы, до триумфа оставался всего один шаг. Завтра, в последний день, когда еще разрешена агитация, он выступит перед избирателями, перед всей страной – и все, как сказал бы Мырло: ферзец!

Дорохов устало провел по лицу рукой. Как странно, что он вдруг вспомнил этого взбаломошного, несчастного старика, так упорно цеплявшегося за свою прожитую жизнь. Неужели и правда прошел год?..

Андрей неторопливо поднялся, засунув руки в карманы брюк, прошелся от окна к окну. Откуда-то из глубин памяти всплыло когда-то любимое, но давно забытое:

 
– … и каждый час уносит,
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить…
И глядь – как раз – умрем.
 

Год, целый год! – повторял он про себя. А что, все вышло не так уж и плохо. Кому-кому, а ему, Дорохову, жаловаться грешно… Тогда почему так грустно, почему предательски ноет сердце и пусто на душе?.. А мы ее сейчас наполним!

Андрей вернулся в комнату, нащупал в углу подаренный ему королевской четой ящик виски, вытащил из ячейки пузатую бутылку. Неожиданно в старом, потемневшем от времени зеркале, перед которым, возможно, поправлял усы еще Сталин, он увидел свое отражение. Увидел – и в первый момент не узнал. Из глубины зазеркалья на него смотрело тяжелое, неулыбчивое лицо, взгляд карих глаз из-под набрякших век был хмур и печален.

– Вот оно, оказывается, как! – хмыкнул Дорохов. С бутылкой в руке, он направился к зеркалу в ванную, долго разглядывал себя в ярком свете плафона. Потом выкинул из стоявшего на полочке стакана зубную щетку, налил в него до краев виски и залпом выпил. Алкоголь перед выступлением по телевидению строго запрещен! – говорил работавший с ним имиджмейкер. На экране видна каждая морщинка…

– Да пошел ты! – вслух сказал Дорохов. Кто теперь посмеет ему запретить? Схавают все и еще попросят! Пейте на здоровье, господин Президент!

Через анфиладу комнат Дорохов побрел обратно на веранду. Стакан он потерял и теперь прикладывался к горлышку бутылки. Виски стекало по подбородку, струилось по шее. Дорохов растирал его ладонью по лицу.

Все прекрасно, все просто замечательно! Он сделал еще глоток, устало привалился плечом к стене. Только почему же так муторно на душе? Неужели Машка права и к нему подступает пустота бытия, необъятная, вселенская пустота?..

Не говоря ни слова, Дорохов вытащил из-за отворота пальто револьвер. Мария Александровна инстинктивно попятилась. Он сделал шаг к женщине, протянул ей оружие:

– Возьмите!

Как будто защищаясь, она выставила вперед руку:

– Зачем?

– Возьмите, сейчас объясню. – Андрей Сергеевич придержал ее за локоть, подвел ближе к возку. – Вот, видите? – Рукой в перчатке он указал на место изгиба кожаного верха, укрывавшего седоков от дождя. – Стрелять будете сюда. Револьвер держите под углом, вот так, – Дорохов показал, куда и как должен быть нацелен ствол. – Если измените угол, то рана будет серьезной, а то и вообще меня убьете. Поняли?

– Но зачем? – повторила свой вопрос Мария Александровна.

Дорохов отвечать на него не стал:

– После выстрела бросите револьвер на землю и проходным двором выйдете на параллельную улицу. Там, за углом, гостиница и круглые сутки дежурят извозчики. Приехав домой, извозчика отпустите, но в квартире не задерживайтесь: опасно, могут по горячим следам нагрянуть. Никому ничего не объясняйте, вообще ничего. Возьмете паспорт, самое необходимое – и на Варшавский вокзал. Я приеду туда, как только смогу. Сидите в зале ожидания. Спросят, ответите, мол, жду поезда, в дальнейшие разговоры не вступайте. Если по какой-то причине я не появлюсь, за час до отправления поезда купите билет до Варшавы и будете ждать меня в отеле «Континенталь». Запомнили? – Андрей Сергеевич сделал движение, как если бы хотел забраться в возок, но вдруг спохватился. – Да, совсем забыл! Вот деньги, – он достал из кармана и сунул в руки Марии Александровне тоненькую пачечку ассигнаций. – Здесь немного, но на дорогу и на неделю жизни в Польше хватит. А там либо сам подъеду, либо пришлю еще. Я ведь не мог знать, что именно сегодня вас встречу! – добавил он с улыбкой, будто оправдываясь.

Дорохов поставил ногу на деревянное дно возка, но Мария Александровна, не пуская, ухватила его за полу пальто. Со стороны сцена должна была смотреться едва ли не комично: хрупкая женщина с револьвером в руке пыталась задержать вырывавшегося из ее рук мужчину, однако, по счастью, сторонних наблюдателей в этот поздний ночной час на улице не оказалось.

– Вы с ума сошли! – задыхаясь, Мария Александровна трясла Дорохова за рукав. – Вы сошли с ума! Я не буду в вас стрелять!

Он повернулся, с какой-то странной улыбкой посмотрел ей в глаза:

– А как же мое алиби? Впрочем, у меня не было сомнений, стрелять вы не станете. Но как еще я мог доказать вам…

Дорохов не закончил, обнял женщину, поцеловал долгим поцелуем в губы.

– Ничего другого мне не оставалось! Не везти же тебя на Фонтанку. – Андрей Сергеевич прижал ее к себе, прошептал на ухо: – Я люблю тебя! Что ж теперь поделать, коли влюбился с первого взгляда, как мальчишка!

Он взял револьвер из ее рук, спрятал в карман.

– Прости за глупую выходку.

– Я… я, когда вас увидела… Я думала: почему вы с этими людьми? Этого не может быть…

– Ты расскажешь мне обо всем в Варшаве, или в Лондоне, а сейчас надо спешить! Если поймают – виновна или нет, а пять лет каторги обеспечено…

Андрей Сергеевич повлек женщину через улицу к проходу между домами, но она вдруг заупрямилась.

– Подождите. Я должна вам кое-что сказать. Не знаю, может быть я поступаю дурно, но вы говорили про ваше чувство к России, про то, что с детства… Я подумала, что для вас это может иметь значение…

Мария Александровна смотрела на Дорохова, как если бы просила его о поддержке. Андрей Сергеевич взял ее руку в свои, поднес к губам.

– Там, в квартире, во время допроса, – продолжала Мария Александровна сумбурно, – мне вдруг стало так тошно, так противно, но теперь чувствую, что должна… Я ведь узнала мужчину, передавшего мне торт, да-да, узнала!.. Его зовут Серпинер, он журналист, я видела его в редакции газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Он, кажется, из немцев, и ходит как-то смешно, вразвалочку, и глаза у него белесые и совершенно пустые. Нет, нет, не перебивайте меня, – попросила она. – А тот, кому я торт передала…

– Гриневицкий, – подсказал Дорохов.

– Не знаю, но он был как в лихорадке, горячо и сбивчиво благодарил и все повторял, что справедливость очень скоро восторжествует. Вот! – остановилась она как-то вдруг и неожиданно. – Мне казалось, вы должны это знать.

– Спасибо тебе! – Андрей Сергеевич-обнял женщину и какое-то время стоял так, будто пытался всем телом запомнить это мгновение. Потом отстранился.

– Теперь пора идти, нам, действительно, надо спешить.

Дворами они прошли на соседнюю улицу, где у входа в гостиницу дремал на козлах извозчик. Андрей Сергеевич дал ему несколько монет, помог Марии Александровне сесть в крытые извозчичьи сани.

– Я найду тебя, где условились!..

Дождавшись, пока сани исчезнут в переулке, Дорохов вернулся к своему возку. Минут пять он курил, обдумывая ситуацию, потом бросил окурок в сугроб и поехал на Фонтанку.

Стояла глубокая ночь, когда Андрей Сергеевич передал вожжи дежурившему у входа полицейскому, но на втором этаже светилось несколько окон. В этом здании на протяжении сорока лет размещалось Третье отделение его императорского величества канцелярии, и сюда же после его роспуска въехал вновь созданный департамент полиции, поэтому жившие в районе Пантелеймоновской улицы петербуржцы давно привыкли, что охранители общественного спокойствия работают и по ночам. Привыкли, но проходить мимо побаивались, уж больно страшные слухи гуляли об этом доме и – по крайней мере так утверждали – его подземных казематах.

Миновав пост охраны, Дорохов поднялся на этаж, где в небольшом холле на стенах висели портреты министров внутренних дел, и пошел по гулкому, пустому коридору. Мырлова он нашел в кабинете. Тот склонился над огромным столом, изучая ка-кие-то документы. На скрип открываемой двери сыщик оторвался от бумаг, поднял на вошедшего красные от усталости глаза.

– Ну как, перехватили Гриневицкого? – поинтересовался Дорохов с порога.

Мырлов лишь покачал головой, с трудом выпрямил затекшую спину.

– Засаду на квартире оставил, но, чувствует мое сердце, все это пустые хлопоты…

Разминаясь, он сделал несколько шагов по комнате, повернулся к Дорохову.

– Как мадемуазель? Поведала что-нибудь новенькое? Вы ее привезли?

– Не то чтобы… – Дорохов прикрыл за собой дверь, опустился на ближайший стул.

Сыщик смотрел на него с какой-то глумливой улыбкой.

– А знаете, Андрей Сергеевич, мне с моим опытом, пожалуй, пора уже переквалифицироваться в гадалки. Я ведь точно знал, что вы ее отпустите.

Дорохов оставил это замечание без комментариев. Достав из кармана сюртука папиросы, он вытащил себе одну, картонную же упаковку щелчком отправил через стол Мырлову. Тот этого как будто не заметил. Взгляд сыщика, как в стену, упирался в сидевшего напротив офицера Генерального штаба. Однако, Дорохова это никоим образом не смутило.

– Что, по-вашему, было в коробке из-под торта? – он холодно и пристально смотрел Мырлову в глаза.

– Сами знаете что, – фыркнул тот, – динамит. Не представляю, где им удалось его раздобыть: мастерскую мы разгромили совсем недавно. Хотя, – он как-то безнадежно махнул рукой, – я вам об этом уже рассказывал…

Андрей Сергеевич продолжал наблюдать за выражением лица сыщика.

– Фамилия Серпинер вам о чем-нибудь говорит?

– Серпинер? – поднял брови Мырлов. – Обретается один такой в Петербурге. Щелкопер, нечист на руку, не гнушается подачками, да и статейки строчит на заказ. Есть на него кое-какой материальчик и посерьезнее. Почему вы спрашиваете?

– Именно он передал Марии Александровне динамит! Впрочем, что было в коробке из-под торта, она не догадывается.

– Откуда вы знаете? – едва не подпрыгнул от услышанного Мырлов. – Ах, да!..

Сыщик вскочил на ноги, в волнении забегал по кабинету. Лицо его из презрительного стало хмурым и напряженным – видимо, он что-то сопоставлял в привыкшем к аналитической работе уме.

– Это еще не все! – прервал его хождение Дорохов. – Совершенно очевидно, что террористы готовят новое покушение и совершат его в ближайшее время. Получая динамит, Гриневицкий очень нервничал и бормотал что-то о скором и неотвратимом возмездии. Такое ощущение, Иван Петрович, что они очень спешат.

Мырлов в молчании смотрел на сидевшего перед ним Дорохова, неожиданно и почти весело улыбнулся.

– А ведь я вас, Андрей Сергеевич, сразу-то не оценил! Думал: так, красавчик залетный, шаркун паркетный, все больше по приемам да по балам. А вы!.. Отменная работа, просто первостатейная. Из вас мог бы получиться выдающийся дознаватель. Теперь я понимаю, что и Шепетуху вы к ногтю очень даже по делу. Игра на контрастах: следователь жестокий – следователь добрый. Браво, Андрей Сергеевич, браво! – Сыщик сделал вид, что аплодирует. – Мне вообще кажется, что вы человек на редкость везучий и удачливый. Дело по развалу «Народной воли», почитай, уже закончено, а лавры победителя достанутся вам…

– Иван Петрович, давайте поговорим о славе позднее! – жестко оборвал Мырлова Дорохов.

– Да-да, всенепременно! – спохватился Мырлов. Почти автоматически он достал из стола рюмки и бутылку. Оба устали, выпили молча, не глядя друг на друга.

– А о Марии Александровне не беспокойтесь – поймаем! – сыщик взял из лежавшей на столе коробки папиросу. – Я вот о чем думаю, – он чиркнул спичкой, прикурил, пыхнул сизым дымом. – Серпинер – рыбешка мелкая, на большие дела он не способен и уж во всяком случае не на политические. За ним обязательно должен кто-то стоять, и личность эту нам совершенно необходимо вычислить. Ну а поскольку господа террористы спешат, то и нам надобно поторапливаться. – Он вытащил из жилетного кармана часы-луковицу, от удивления присвистнул. – Да уж скоро утро!.. В первую очередь дело следует доложить Медникову, а уж вместе с ним и барону. Настоятельно буду просить, чтобы обо всем поставили в известность государя. Ну а пока есть несколько часов, займусь-ка я вплотную Серпинером. Грешков за ним пруд пруди, так что голубь мой не отопрется! – Сыщик потушил папиросу, посмотрел на Дорохова. – А вы, Андрей Сергеевич, поезжайте-ка домой и хорошенько отоспитесь. Все равно до полудня никаких новостей не предвидится…

Уже начинало светать и чахоточный петербургский рассвет забрезжил над крышами, когда Дорохов открыл дверь квартиры на Литейном. Невыспавшийся, растрепанный денщик долго непонимающе хлопал глазами, потом пошел греть воду для ванны и чистить хозяйскую униформу. Дорохов все больше ходил в штатском, и надо было проверить, все ли в порядке.

Вымывшись и выбрившись, Андрей Сергеевич с удовольствием облачился во все чистое, стоя у окна, выпил большую чашку горячего крепкого кофе. Уже через полчаса высокий, подтянутый офицер с погонами подполковника на идеально сидящей шинели взбежал по центральной лестнице Варшавского вокзала. В залах ожидания, где по углам дремал по-утреннему заспанный народец, было пусто и холодно. Мария Александровна сидела у дальней, темной стены, у ног ее стоял небольшой дорожный саквояж. Своим скованным, напряженным видом женщина выделялась на фоне по-мещански бесцветной публики, и заглянувший в вокзал городовой уже прохаживался неподалеку, явно намереваясь поближе познакомиться с ожидавшей поезда барышней. Однако появление щеголевато одетого подполковника нарушило все его планы. Полицейский долго и с сожалением смотрел, как бережно ведет офицер свою даму, как сажает в поджидавший экипаж, потом сплюнул, надвинул на лоб фуражку и отправился давать разгон местным дворникам.

Часы в приемной пробили одиннадцать. Дежурный адъютант поднялся из-за стола и скрылся в кабинете государя. Ожидавший аудиенции министр внутренних дел слышал, как офицер возвестил:

– Ваше величество! Генерал от кавалерии, граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов!

И, вынырнув назад в приемную, царедворец широко распахнул высокую, с блестящей медной ручкой дверь:

– Прошу вас, граф!

Лорис-Меликов перехватил половчее папку с документами и вступил в пределы огромного, выходившего окнами на Неву, царского кабинета. Сам Александр II стоял у стола и изучал лежавшие на нем бумаги. Император, как всегда, был одет в офицерскую форму с золотыми погонами, которая, впрочем, не скрадывала его возраст, успевший согнуть когда-то прямую спину.

– Ваше величество!.. – начал было министр, как требовал того протокол, но государь лишь махнул рукой, бросил, не отрываясь от бумаг:

– Проходи, Михал Тариелович, присаживайся. Я сейчас…

Лорис-Меликов пересек пространство кабинета и остановился за спинкой высокого стула. Вся Европа знала о блестящем образовании и прекрасном воспитании русского царя, полученными Александром не в последнюю очередь благодаря приставленному к нему поэту Жуковского, однако сесть в присутствии стоявшего самодержца было бы слишком. Глядя на этого человека с холеными бакенбардами и глазами навыкате, генерал волновался. Отличившийся в ходе русско-турецкой войны, Лорис-Меликов гораздо лучше чувствовал себя, идя в атаку на крепость Карс, чем в ожидании доклада Его величеству. Не побоялся генерал и недавней поездки в Астрахань и Царицын, где начиналась эпидемия чумы, – он остановил заразу своими умными и энергичными действиями; но теперь речь шла о значительно большем, о судьбе всей России, и Михаил Тариелович чувствовал, как от волнения потеет сжимавшая папку с документами рука. «Господи! – молился граф – укрепи волю государя и направь!»

Все запуталось в этой несчастной стране, и теперь ее будущее зависело от одного человека, как отдавал себе отчет Лорис-Меликов, весьма мало пригодного к роли реформатора, но оказавшегося им в силу непреодолимых обстоятельств. Слишком далеко зашел самодержавный отец Александра, превративший великую страну в обанкротившееся полицейское государство, чтобы можно было продолжать идти по той же дороге. Сам же граф, призванный по долгу службы охранять государственный порядок, хоть и душил железной рукой террористов, но целью жизни своей полагал либеральные реформы в России. Конечно же, он знал истинную цену своему сентиментальному до слез и женолюбивому монарху, но самое главное, – и это генерал прекрасно понимал – чтобы этот человек был, просто был! На нем, как на железном крюке, висел колокол, возвещавший новую жизнь России…

Александр II начертал на бумаге какую-то резолюцию и обратился к своему министру:

– Слушаю тебя, Михал Тариелович!

– Ваше величество! – Лорис-Меликов сглотнул слюну. – Как Вы повелели, все указы подготовлены. Не угодно ли будет подписать?..

Министр раскрыл папку и положил ее перед государем. Тот улыбнулся в пышные усы. Последние дни Александр Николаевич пребывал в добром, спокойном настроении, что, с одной стороны, настораживало Лорис-Меликова, а с другой – внушало надежду. Слишком много сил он положил на то, чтобы убедить самодержца в необходимости конституции, слишком много сомнений превозмог, чтобы теперь отступить.

– Я сегодня еду на развод войск в Михайловский манеж, – государь смотрел куда-то за спину генерала, в большое выходившее на Неву окно. – Обедать буду в Аничковом с Сашей…

Лорис-Меликов знал о планах императора, знал и о его обещании отобедать с семьей цесаревича Александра Александровича. Он ждал, молча глядя на монарха, боялся произнести хоть слово и тем отвлечь его от требующих подписи документов, которые тот и так не спешил подписывать. О чем думал государь? Может быть, вспоминал, как по смерти императрицы Марии Александровны поспешно венчался с давно любимой им княжной Долгорукой, или о том, как после взрыва в столовой бежал к ней в спальню, как обнял княжну и так замер, трепеща от счастья… Мыслей Александра Лорис-Меликов не знал. Этот человек, со всеми его слабостями, вызывал у генерала симпатию и жалость, и еще глубокое, бередившее его душу непонимание путаной логики русской истории.

Государь император взял ручку и один за другим подписал все документы. Потом повернулся к стене и со слезами на глазах долго смотрел на карту России.

Михаил Тариелович перекрестился.

Второй раз городовой увидел подполковника и молодую даму незадолго до отхода варшавского скорого. Часы под сводами вокзала показывали 11–15. Несмотря на обилие народа, высокий мужчина в отлично пригнанной форме и хорошенькая женщина останавливали на себе взгляды публики. За ними с корзиной продуктов и букетом цветов шел такой же подтянутый, одетый с иголочки денщик. Он весело поглядывал по сторонам, браво выпячивал грудь и, казалось, излучал природное расположение к людям.