Текст книги "Год бродячей собаки"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Забавно звучит: «мне сказали»! Кто же это вам сказал? – глаза за стеклами очков смеялись.

– Да так, один мужик… – махнул рукой Андрей.

– Вместе водку пили.

– Значит, собутыльник, – уточнила Мария. – Что-нибудь еще он поведал о вашей жизни?

– Мы с ним мало знакомы…

– Ну, естественно, как же это я забыла! – всплеснула руками женщина. – Вы ведь распивали в подворотне, поэтому не было времени представиться и войти во все подробности трудовой биографии…

Маша уже откровенно над ним смеялась.

– Вы вот издеваетесь, – буркнул Дорохов обиженно, – а, между прочим, сейчас наша остановка!

Собравшаяся было что-то сказать женщина застыла с открытым ртом. Лицо ее выражало одновременно испуг, удивление и намерение продолжать насмешки. Воспользовавшись мгновением замешательства, Дорохов тоном врача скомандовал.

– Очки снимите!

Маша сняла. Взгляд потерявших защиту глаз стал беспомощным. В нем, как в зеркале, отразилась ее не слишком богатая радостями жизнь.

– Носить будете контактные линзы! – все тем же категоричным тоном констатировал Дорохов. Он полез в карман брюк и выгреб оттуда несколько зеленых купюр, полученных от могущественного Семена Аркадьевича. – Поскольку завтра в работе конференции объявлен перерыв, – как бы вслух рассуждал Андрей, – то с утра и пойдем их заказывать. А заодно заглянем в магазин: вас надо срочно приодеть… Ну, что вы на меня так смотрите, – нам выходить!

Он схватил женщину за руку и едва ли не силой потащил к закрывавшимся уже дверям. Оказавшись на платформе, Маша нацепила на нос очки, быстрым движением одернула пиджачишко. Дорохов в это время критически рассматривал ее ноги.

– Брюки у вас, ну просто песня… – заключил он.

– Правда, солдатская, строевая.

– Послушайте! – вскипела Маша. – Вы действительно полный идиот или так удачно притворяетесь?.. Какого черта вы ко мне привязались? Я не желаю больше с вами говорить!

Она резко повернулась и пошла к выходу Андрей следовал за ней по пятам. Так же молча они поднялись по эскалатору, молча пересекли пустой в этот поздний час вестибюль, где у дверей их остановил милицейский патруль. Молодой сержант выступил вперед, поднеся руку к козырьку, вежливо попросил:

– Ваши документы, пожалуйста!

Нервно покопавшись в сумочке, Маша вытащила из ее глубин удостоверение. Андрей околачивался рядом, не проявляя излишней активности. Милиционер долго и внимательно изучал документ, сличил фотографию с оригиналом и, наконец, сказал:

– Нехорошо, гражданочка, удостоверение-то просрочено!

– Я не знала… Я, ей-Богу, не знала… Я как только, так сразу!.. – залепетала женщина просительно, но тут в разговор вмешался Дорохов.

– А в чем, собственно, дело, ребята? – Андрей выдвинулся на первый план, как бы прикрывая Машу своей грудью. – Мария Александровна со мной!

– А вы-то кто такой? – в глазах обоих стражей порядка мелькнула настороженность, в голосе появился металл. Их легко можно было понять: вид Дорохова никак не соответствовал общепринятым представлениям о добропорядочных гражданах. Старый черный ватник на плече смахивал на одежонку лагерников, в то время как поношенная куртка, мягко говоря, была несвежа. Однако, носитель ее не дрогнул, непринужденным жестом вынул из нагрудного кармана и предъявил сержанту визитную карточку. Тот лишь мельком взглянул на мятый кусочек картона и тут же взял под козырек.

– Извините за беспокойство, Андрей Сергеевич, служба такая! В случае возникновения сомнений имеем право…

Суровые лица патрульных разгладились, на них появилась по-детски доверчивая улыбка.

– Ничего, ребята, ничего! – Дорохов отечески потрепал сержанта по рукаву. – Каждый должен заниматься своим делом.

Когда они вышли на улицу, Мария Александровна была близка к обмороку. Теплый день истаял, и с заходом солнца накопленный за зиму холод исподволь завладел опустевшими улицами. Белая безликая луна стояла высоко на звездном небе, на тонких перистых облачках лежал розово-серый отсвет большого города. Редкие прохожие спешили юркнуть в свои норки-квартирки и сходу уткнуться ногами в тапочки, а головой в телевизор. Славно жилось людям в мире надуманных страстей и страхов, вовсе не было надобности чувствовать и переживать самим, а только смотреть и впитывать в себя чужую жизнь. Яд этот действует медленно, но убивает наверняка, будто кислотой вытравляя в человеке то немногое индивидуальное, что еще теплится, придушенное со всех сторон бездумной жестокостью и примитивной ложью. Плывущий в потоке нечистот человек еще не умер, но уже не жив, и только играет в его бессмысленно распахнутых глазенках отсвет голубого экрана, и в редкие минуты просветления кажется ему, что есть где-то рядом и другая жизнь… Впрочем, он ошибается.

Мария Александровна прислонилась к мраморному парапету:

– Кто вы? Почему вас знают милиционеры? Откуда вам обо мне известно?..

– А разве плохо, когда все происходит в точности, как вам того захочется? – ответил вопросом на вопрос Дорохов. – Не знаю, Машенька, почему, но ведь происходит! Может быть, это новый физический закон и уж во всяком случае факт моей жизни… А теперь и вашей!

– Но… но так не бывает! – она растеряно смотрела на Андрея.

– Вы это говорите потому, что привыкли всему на свете давать рациональное объяснение, в то время как мир устроен совсем иначе, чем об этом пишут в школьных учебниках. По большому счету, понять его нельзя, зато можно почувствовать, стать его органичной частичкой, и тогда, вполне возможно, твои искренние желания начинают сами собой сбываться. Да почему бы и нет? Конечно, все это лишь слова, ничего по сути не объясняющие, но, если поверить в возможность чуда, жить становится значительно интереснее. Неужели вам в детстве не хотелось, чтобы однажды пришел волшебник?.. – Андрей заглянул Маше в глаза. – Вот он и пришел! Сказка только еще начинается…

Дорохов взял Машу под руку, и они пошли по тротуару в сторону от центра. Здесь, в переулках, еще стояли старые дома, оставшиеся от той, прежней Москвы. Горели окна, желтый свет фонарей заливал пустые перекрестки, и только огромное школьное здание за чугунным забором оставалось совершенно темным. Андрей нагнулся, поднял с асфальта кусочек мела, подбросил его на ладони.

– Ну-ка, проверим, какой я художник, – усмехнулся он.

Оглядевшись по сторонам, Дорохов подвел женщину к ближайшему подъезду, вход в который был перекрыт внушительных размеров, черной дверью.

– Расскажите мне что-нибудь про себя, пока я буду вас рисовать. Так, с веха хватает! – Андрей прищурился, твердой рукой провел несколько линий.

– Что ж рассказывать? – пожала плечами Маша.

– Вы сами знаете, в нашей жизни происходит мало интересного…

– Ну, откуда же мне знать! – не отрываясь от работы возразил художник, – я только сегодня родился.

– Он быстро взглянул на нее, перевел взгляд на рисунок. – Если колеблетесь, с чего начать, скажите правду. Скажите: «Андрей, я ждала этой встречи всю жизнь!» Ну-с, можете смотреть…

Дорохов взял Марию за руку и, отведя ее на пару метров, развернул лицом к двери. На густо-черном фоне белым мелом было изображено милое женское лицо. Большие, задумчивые глаза неотрывно смотрели на зрителя, не давая ему отвести взгляд, красиво прорисованные губы будто сами собой сложились в загадочную и нежную улыбку. Намеченные несколькими штрихами волосы элегантностью прически заставляли вспомнить портреты первых красавиц конца прошлого века. В самом построении рисунка, в едва обозначенных деталях легко узнавалась мадонна кисти Рафаэля.

– Но… но это же не я! – прошептала Маша, не в состоянии оторвать взгляд от портрета.

– Конечно, не вы! – легко согласился художник, стряхивая с ладоней крошки мела. – Такой вы станете завтра, когда мы поработаем над вашим внешним обликом. Впрочем, что касается глаз, выражения лица и улыбки, тут мне нечего было додумывать. Когда-нибудь, когда у нас будет масса времени, я нарисую ваш портрет акварелью. Только эти нежные, прозрачные краски способны в полной мере передать мои чувства.

– А вы настоящий художник… – почему-то грустно улыбнулась Маша. – Жаль только, рисунок сотрется и никто его не увидит! – она протянула Дорохову руку. – Спасибо, Андрей, вы устроили мне праздник! Изредка просто необходимо вспоминать, что ты женщина…

Дорохов задержал ее руку.

– Вы не хотите, чтобы я проводил вас до дома?

– Мы уже пришли. – Мария Александровна кивком показала на соседнюю многоэтажку. – Окна, правда, во двор, но есть люди, для которых пересуды составляют смысл жизни. Да и, признаться, совсем нет сил объясняться с мужем…

– А и не надо! – Андрей все не отпускал ее руку. – Я только хотел сказать, что его все равно нету дома. Он ведь здорово изменился за последнее время, правда? Мечтает разбогатеть, пьет не в меру. Что ж, вполне возможно, что мечты его сбудутся, тем более что полчаса назад один знакомый предложил ему вагон сахара по баснословно низкой цене. В бизнесе всегда начинают с чего-то такого. Так что муж ваш, Машенька, теперь на пути к собственному счастью, а точнее, едет с деньгами в Рязань…

Мария Александровна высвободила руку, хмуро посмотрела на стоявшего перед ней мужчину.

– Я ценю шутки, – произнесла она устало, – но эта, пожалуй, зашла слишком далеко. Прощайте.

Дорохов проследил, как женщина подошла к подъезду и, не оглядываясь, потянула на себя тяжелую дверь. А ведь могла бы и оглянуться, пробурчал про себя Андрей, надевая ватник. От дыхания уже шел пар, и ноги в легких ботиночках давно замерзли. В пустом, плохо освещенном дворе Андрей нашел место под детским грибком, сел на низкую ограду песочницы и закурил. В доме напротив светились окна, в одном из них, на пятом этаже, мелькнул знакомый силуэт. Дорохов ждал и, как оказалось, не напрасно. Сигарета не успела догореть до половины, как женщина снова появилась в поле его зрения и – так по крайней мере ему показалось – стала пристально всматриваться в глубину двора. Когда из-за угла дома появилась темная фигурка, Андрей поднялся ей навстречу.

– Записку оставил? – догадался он, стуча зубами и стараясь поплотнее закутаться в кургузый ватник. – А в записке про сахар и про Рязань…

Мария Александровна кивнула.

– Ну и слава Богу! – улыбнулся Дорохов. – Я очень рад за него. Я действительно хотел, чтобы человеку наконец повезло в жизни.

Мария Александровна как-то болезненно улыбнулась, мотнула головой в сторону дома:

– Пошли.

Очутившись в маленькой, уютной кухоньке, женщина усадила Дорохова к столу, сама же начала обследовать висевшие на стене полки.

– Где он ее прячет? – приговаривала Маша, хлопая дверцами. – Ведь где-то же он ее прячет…

Когда полупустая бутылка в конце концов нашлась, она повернулась к гостю.

– Да не снимайте вы свой ватник, на вас страшно смотреть, губы посинели…

– Мне х-х-хорошо, мне очень даже т-т-тепло, – отговаривался Андрей. Его била крупная дрожь, какой, отгоняя слепней, дрожат на пастбище лошади.

Мария Александровна тем временем достала два красивых, с золотым ободком, тонких стакана и налила в них водку. Получилось порядочно.

– Ну, что же вы? Пейте!

– Я водку не пью! – Андрей отодвинул от себя стакан.

– А я выпью. Мне сейчас надо! – Она подняла стакан, но вместо того, чтобы пить, повернулась к Дорохову. – Вы рассказали мне правду? Вы действительно во все это верите?

Андрей молча смотрел ей в глаза. Женщина улыбнулась, зажмурилась, как перед прыжком с вышки, и, морщась, начала вливать в себя водку. Когда стакан опустел, она вдруг закашлялась, утерла платочком выступившие слезы. Дар речи ей изменил, и Маша лишь показывала пальцем в сторону коридора.

– Мне уходить? – скорчил жалобную мину Андрей.

– В ванную… Стойте под душем, – выговорила она, восстановив наконец дыхание. – И пока не согреетесь, не выходите! Я сейчас принесу вам полотенце.

Все еще дрожа, Дорохов встал под обжигающие струи. За те несколько дней, что – как ему представлялось – он ночевал где придется, царивший повсюду холод пропитал каждую клеточку тела и только теперь начал медленно его покидать. Нежась в потоках струившейся воды, Андрей долго с наслаждением мылся, впитывал в себя благодатное тепло. Мыслей не было, и он, как и полагается новорожденному, весь ушел в восприятие окружающего мира. Тонкий запах хорошего шампуня смешивался с мягкостью полотенца, от одного прикосновения которого все тело пробуждалось к жизни. Хотелось чувствовать, хотелось радости и человеческого тепла. Да мало ли чего еще хочется здоровому, полному сил и воображения мужчине!

Халат Андрею оказался коротковат и тесен в груди, но и он удивительным образом доставлял ему удовольствие. Неплохо было бы и побриться, но пользоваться чужой бритвой претило, а новой на полочке не оказалось. Впрочем, решил Дорохов, пристально разглядывая в зеркале собственную физиономию, небритым тоже сойдет, при желании щетину можно выдать за сверхкороткую, по нынешней моде, бороду. Радовало и то, что шишка на голове не болела, да и явно уменьшилась в размерах.

Еще раз посмотревшись в запотевшее зеркало, Андрей вышел из ванной. В квартире было темно. На фоне падавшего с улицы тусклого, рассеянного света он увидел стоящую у окна Машу. Что-то беспокойное, нервное было в изгибе ее застывшей фигуры, в повороте головы и сложенных на груди руках. Заслышав звук открывавшейся двери, она резко обернулась, посмотрела в темноту коридора.

– Вы?..

– А вы ожидали увидеть кого-то другого?

– Нет, просто задумалась. Как удивительно устроена жизнь!.. – Она повела плечом, теперь он видел ее вполоборота. – Я почему-то считала, что живу, а ведь, право же, невозможно жить, ничего не ожидая от будущего.

Дорохов подошел, положил руки ей на плечи, не сдерживая более желания касаться ее тела, прижал Машу к себе.

– Мне всегда было трудно, – шептала она, – мне всегда хотелось быть просто женщиной…

Андрей поцеловал ее, снял мешавшие обоим очки, начал расстегивать пуговки тонкой кофточки. Ее кожа была холодна, маленькая грудь упруга и нежна. Рука Андрея скользнула ниже к бедру.

– Я никогда не встречал женщины красивее тебя, – прошептал он ей на ухо. – Никогда…

– Я ведь не виновата, правда?.. – Маша прижалась к нему всем телом, обвила шею руками. – Муж… может быть, он и неплохой человек, но не волшебник. А мне порой кажется, что человек, чтобы по-настоящему жить, должен уметь летать…

Андрей поднял ее на руки, понес куда-то в темноту квартиры. Маша все не могла остановиться, все повторяла:

– Каждый день надо быть уверенной в себе, научиться просыпаться с мыслью, что ничего не произойдет, иметь силы жить без ожидания праздника…

Как успокаивают обиженного, раскапризничавшегося ребенка, он еще сильнее прижал Машу к себе, открыл ногой какую-то дверь. В серой, едва подсвеченной с улицы Полутьме белело покрывало кровати.

– Замолчи и никогда об этом не вспоминай, – прошептал Андрей. – Мы начинаем жизнь сначала, с этой ночи, с чистого листа. Отныне и навсегда ты любимая женщина волшебника!

Ночью пошел дождь, небо затянуло серыми облаками. Их пелена в мелкой сеточке мороси вуалью окутала город. Когда Маша открыла глаза, Дорохов стоял в куцем халатишке у окна и смотрел на улицу. Будто зная, что она проснулась, Андрей обернулся:

– Хорошо, что дождь, правда? Именно в дождь надо начинать новую жизнь…

Как бы ни был даровит и талантлив художник, он не способен передать все бесконечное богатство и разнообразие пустоты человеческого бытия. Московский ипподром кипел страстями, жужжал, как растревоженный улей. Огромная толпа народа беспрестанно двигалась, перемешиваясь, чему-то смеясь и переговариваясь на совершенно недоступном обычным людям языке. Из развешанных повсюду репродукторов гремела бравурная музыка лошадиных маршей, прерываемая то и дело объявлениями диктора, сообщавшего состав участников следующего заезда. Призывно звенел судейский колокол, созывая одетых в яркие костюмы наездников на старт, где их уже поджидала машина с раскрытыми, перегораживающими беговую дорожку крыльями. За этим движущимся барьером, развернувшись во всю ширину, собирались участвующие в забеге лошади, бежали, кося на орущие трибуны безумные от возбуждения и жажды гонки глаза, срывались с места по сигналу стартера. Большой беговой день, называемый по старинке в честь почившего английского лорда – дерби, был в самом разгаре.

– Вы на кого ставите? – поинтересовался Нергаль, повернувшись к Серпине. Оба стояли прижатые к барьеру столпившимися за их спинами людьми. Отсюда, из ложи первого яруса, хорошо просматривался весь беговой круг и большое электронное табло, извещавшее о сделанных на участников ставках.

– На шестой номер, – Серпина сверился с программой забегов, прочитал – Рыжий жеребец Султан.

– А почему именно на него? – не отставал от тайного советника черный кардинал.

– Бежит быстро и красиво, – рассудительно заметил Серпина, – да и, судя по табло, Султан в этом забеге – признанный фаворит.

Нергаль усмехнулся, поправил широкополую шляпу, защищавшую его лицо от солнца. В сравнении с окружающими, он был одет подчеркнуто элегантно, светлый, отливающий серебром костюм носил умело и с достоинством. Серпина же, предупрежденный о вызове к начальству заранее, не слишком отличался от шебутной ипподромовской публики. Его неновые, потертые на коленях джинсы болтались где-то под выпиравшим арбузом животиком, рубашка-распашонка сочетала все цвета порядком полинявшей радуги. Зато на груди, на кожаном шнурке, висел полевой бинокль.

– Бежит красиво!.. – передразнил советника Нергаль. – Вы, дорогой мой, забываете, что находитесь в России. Здесь скорость и красота бега не имеют никакого отношения к тому, кто приходит первым. Вон, посмотрите! – черный кардинал показал взглядом на вертлявого парня в клетчатой кепке. Тот давно уже крутился у барьера, отделявшего публику от беговой дорожки. – Видите, один из наездников незаметно делает ему знаки?.. Вот пойдите, пристройтесь за ним в очередь и поставьте на ту же комбинацию номеров, какую назовет клетчатый жучок! Это будет вам хорошим уроком на будущее. Ипподром, Серпина, есть маленькая модель человеческой жизни: здесь все бегают по кругу и все равно из кожи лезут вон, чтобы друг друга обставить.

С большим трудом тайный советник нашел в толпе парня в клетчатой кепке и умудрился встрять за ним в очередь к окошку, где принимали ставки.

– Ну что, какие номера? – небрежно поинтересовался Нергаль, когда его подчиненный вернулся. Начальник службы тайных операций все так же пренебрежительно посматривал на кишивший под трибунами народ.

Серпина растолкал теснившихся в ложе мужиков, занял свое место в первом ряду у барьера.

– Второй и четвертый, – еле слышно прошептал он, с трудом переводя дух.

Работа плечами и силовые действия советника вызвали у окружающих глухой ропот. Серпина набычился, обвел стоявших вокруг хмурым, недружелюбным взглядом, но тут в дело вмешался Нергаль.

– Ведите себя скромнее, – порекомендовал он с иезуитской улыбочкой. – Это вам не лондонский паб, и никакой приобретенный в аду опыт в этой стране не поможет. Они церемониться не стану] – наваляют и вам, и мне так, что мало не покажется. И учтите на будущее, Россия – самая демократическая в мире страна, здесь обо всем, со всеми можно договориться, даже с полицейским о правилах уличного движения. Вот, наблюдайте!

Нергаль повернулся к сгрудившимся вокруг них, мрачно сжимавшим кулаки зрителям, сказал громко, чтобы все слышали:

– Вы что, мужики! Ну вышел мой приятель пописать, а теперь вернулся – в чем проблема?

– Так бы и сказал, а то прет, как на собственный буфет, – все так же недовольно, но уже без угрозы в голосе ответил кто-то из толпы.

– Ну, а второй и четвертый номера в этом заезде явные аутсайдеры, – продолжил Нергаль, поворачиваясь к тайному советнику. – Если судить по сделанным ставкам, практически все считают, что победит приглянувшийся вам Султан…

В это время где-то совсем рядом несколько раз ударил судейский колокол, и участники заезда дружно отправились к месту старта. Напряжение на трибунах нарастало, заполнившие их игроки-татошники подались вперед, чтобы лучше видеть, как побегут лошади. Оживший репродуктор заговорил:

– Бег повел Султан, за ним…

Толпа загомонила. Призовой круг в милю длинной лошади преодолевали за две минуты с небольшим и уже показались из-за поворота, выходя на последнюю прямую. «Султан, – орала толпа, – Султан»! И действительно, шестой номер шел первым. Забыв о субординации, захваченный азартом, Серпина даже подтолкнул плечом своего высокого начальника, будто хотел сказать: «Ну, а я что говорил!» Однако, метров за тридцать до финиша, лидировавшая лошадь сбилась с рыси и, заскакав, перешла на галоп. Наездник был вынужден натянуть поводья, и сейчас же ипподром вздрогнул от взрыва отборных ругательств, виртуозностью своей способных удивить даже специалистов по русскому мату. Рев стоял дикий, свист оглушал, и в этой неразберихе из-за спины неудачливого Султана вынырнули две неказистые лошадки, поспешившие пересечь финишный створ.

– Ну как? – поинтересовался черный кардинал, глядя свысока на тайного советника. – Убедились?

– Извините, экселенц! – признал правоту Нергаля Серпина, однако имел наглость спросить: – А вы, так сказать, не того?..

– Вы имеете в виду, не срежиссировал ли я этот эпизод? – поднял брови начальник службы тайных операций. – Забываетесь, Серпина, забываетесь! Неужели вы считаете, что я могу опуститься до таких мелочей!

– Виноват, монсеньер, само вырвалось! Я просто подумал, может быть, в азарте!..

Нергаль пропустил слова тайного советника мимо ушей. Как бы предлагая забыть инцидент, переменил тему:

– Я специально вызвал вас сюда, чтобы познакомить с той темной, печальной ареной, на которой и будут разворачиваться события с рабом божьим Андреем…

Начальник службы тайных операций не успел закончить свою мысль. Прямо над их головами ожил динамик, и диктор ипподрома сообщил, что заезд выиграли лошади под номерами два и четыре, после чего, сделав драматическую паузу, назвал сумму выигрыша. Цифра была астрономической, что повергло всех присутствующих в гробовое молчание.

– Ну что ж, – улыбнулся Нергаль, – вы теперь богатый человек, Серпина, и вполне в состоянии угостить меня рюмкой водки в местном буфете! Пойдемте, нам надо поговорить.

Небольшое помещение спрятавшейся в глубине трибун распивочной встретило их гулом множества голосов. Выпивал народ, по большей части, с горя, однако были здесь и баловни Фортуны, сумевшие вырвать из ее цепких рук свой куш. Все столики были, естественно, заняты, и пристроиться удалось лишь на широком подоконнике, что тоже можно было считать удачей. Однако, стоило Серпине начать разливать водку по пластиковым стаканам, как из глубины помещения к ним направился какой-то бродяга. Приблизившись шаркающей походкой, он остановился напротив и, как-то криво и неуверенно улыбаясь, попросил:

– Мужики, налейте инвалиду труда на радостях! Я вам хорошего в жизни пожелаю. У меня рука легкая, глаз светлый: как все скажу, так и сбудется.

– Ну вот, еще одна Кассандра на нашу голову! – недовольно пробормотал Серпина, в то время как черный кардинал с большим вниманием слушал и рассматривал стоявший перед ними осколок общества. Все в этом несчастном создании было ординарно: и круглое одутловатое лицо с маленьким ртом, и поросшим седой щетиной подбородком, и зачесанные на лоб короткие пегие волосы, – лишь в желтоватых с прищуром глазах, на дне их, угольками тлел живой огонек. Было в них что-то волчье, что-то от загнанного жизнью за флажки сильного самца, жить которому оставалось до первого выстрела, но… но и гордость, и даже надменность читались во взгляде бродяги.

Черный кардинал достал пачку дорогих сигарет, протянул ее оборванцу:

– Куришь?

Тот взял одну, прикурил от поднесенной зажигалки.

– Налейте ему, Серпина! – приказал Нергаль. – В России принято пить на троих, так не будем нарушать традицию.

Бродяга молча курил, как если бы воспринимал все происходившее как должное. К удивлению Серпины, начальник службы тайных операций сам поднес ему стаканчик, напутствовал:

– Выпей, забудься!

Водка была плохая, отдавала сивухой. Тайный советник поморщился. Оборванец пил маленькими глоточками, закинув голову и прикрыв от удовольствия глаза, как смакуют первоклассное марочное вино. Промокнул мокрый рот рукавом.

– Спасибо, мужики! Говорите, что вам пожелать?..

– Расскажи лучше о себе! – перебил его черный кардинал. – Как тебя зовут?

– Здесь, на бегах, Помпеем.

– Помпеем?.. – брови Серпины полезли на лоб.

– Почему Помпеем?

– Долго рассказывать… Когда лет тридцать назад я первый раз появился на ипподроме, один мудрый старик сказал: «Уноси, парень, ноги, не заметишь, как засосет!» Но я тогда был молод и глуп – дай, думаю, сыграю. С тех пор прихожу сюда каждый беговой день и каждый раз даю себе слово, что день это последний! Вот приятели – такие же бухарики, как я сам, – и прозвали последним днем Помпеи, ну а для краткости просто Помпеем.

Тайный советник недоверчиво посмотрел на Нергаля, в его глазах стоял вопрос. Черный кардинал кивнул: он самый!

– У меня такое чувство, что я не такой, как все… – продолжал бродяга, по-хозяйски беря с подоконника бутылку и наполняя до краев стаканчик.

– Гордыня – великий грех! – заметил Нергаль с усмешкой.

… – мне каждую ночь снится один и тот же сон, – продолжал Помпей, не обращая внимания на замечание. – Будто стою я на какой-то площади – ее я вижу смутно, – а передо мной удивительной красоты мраморная лестница, ведущая к золотым воротам храма. И вроде не врата это, а украшенная искусной резьбой арка, за которой начинается огромное, бесконечное небо. И так мне остро хочется жить, и так легко и радостно дышится!..

Помпей лихо опрокинул стаканчик, утер небритые щеки и подбородок ладонью.

– Только вот под утро, – бродяга скривился, лицо его стало скорбным, – когда проснешься с бодуна, такое одолевает чувство, точно не то я что-то сделал, и от этого жизнь моя пошла наперекосяк. И, хуже того, вдруг ниоткуда приходит тоска, и так становится жалко себя и всех людей, ну просто волком вой!.. Эх, мужики, – вздохнул он, – мне бы хоть разок открыть глаза с чувством пережитой радости, с чувством, что прощен, я бы – гадом буду! – бросил бы пить!

– Эй, Помпеич, где ты там? – позвал кто-то из зала. – Забери пустую бутылку!

– А что делать, – развел руками бродяга, – как-то надо жить! Я это, мужики, я еще пару глоточков, ладно?..

Суетно оглядываясь, Помпей сделал несколько больших, жадных глотков из бутылки и исчез в окружавшей подоконник пьющей и гомонящей толпе.

– Неужели тот самый Гней Помпей?.. – с недоумением протянул Серпина, глядя вслед оборванцу.

– Тот самый! – заверил его черный кардинал. – Живая иллюстрация расхожей банальности, что за все в жизни приходится платить. Вот, опустился до России!..

– Извините, экселенц, я не вполне понимаю почему «опустился»? Мне казалось, вы придерживаетесь несколько другого мнения об этом народе.

Нергаль взял бутылку с остатками водки, повертев ее в руках, брезгливо отставил в дальний угол подоконника.

– Видите ли, Серпина, в данном случае нельзя придерживаться какого-то одного мнения. До России можно либо опуститься, либо, что значительно труднее, подняться. Это страна крайностей, незнакомая с компромиссами, этакая ложка меда подвижников в бочке дегтя грешников. Произвол, лицемерие и нищета духа соседствуют здесь с поразительными проявлениями щедрости сердца и жертвенности. Кто-то может сказать: юродивые безумцы, кто-то задохнется от восторга: святые! – начальник службы тайных операций пожал щуплыми плечами. – А истина в том, что и то, и другое – правда. Здесь все извращено, все живет и случается по каким-то иным, вывернутым наизнанку законам, по которым просто не может жить остальной мир. Впрочем, мы здесь не для того, чтобы обсуждать достоинства и недостатки русского народа. – Черный кардинал присел на подоконник, выжидательно сложил на груди руки. – Ну-с, как поживает ваш подопечный?

– Живет, монсеньер, и, кажется, счастлив! – бодро рапортовал тайный советник, но, увидев кислое выражение на лице начальства, как-то и сам сник.

– Странно слышать это от вас, Серпина! – Нергаль достал из пачки сигарету. – Насколько я помню нашу последнюю встречу в Лондоне, вам поручалось сделать все возможное, чтобы раб божий Андрей загубил свою душу, а вы говорите – счастлив…

Недовольно хмурясь, Нергаль прикурил, пыхнул дымом в прокопченый потолок.

– Виноват, экселенц! Скорее всего, я не прав, но мне казалось, что для настоящего падения моему подопечному сначала надо взобраться на вершину блаженства – так будет больнее.

– Это вы сами придумали? – вскинув тонкие брови, Нергаль с интересом взглянул на подчиненного.

– Да, монсеньер! Применяю на практике полученный опыт, монсеньер. Возможно, вы помните, я рассказывал вам о парной работе каторжан в аду, так вот, лагерник Кант, объясняя свою диалектику профессиональному убийце, утверждал, что все познается в сравнении.

– Браво, Серпина, браво, вы способный ученик.

– Начальник службы тайных операций огляделся по сторонам. – Жаль, что в этой забегаловке не подают виски…

– Извините, экселенц, у меня совершенно случайно… – тайный советник достал из заднего кармана джинсов плоскую флягу. – Ваше любимое, экселенц, «Теламорес Дью».

– Очень предусмотрительно с вашей стороны, – Нергаль пригубил из своего стаканчика. – Забытый вкус Запада!.. А вот интересно, – продолжал он, с усмешкой глядя на Серпину, – вы сказали, раб божий Андрей счастлив. А как вы сами понимаете человеческое счастье?

– Я… видите ли, – заюлил тайный советник, – мне трудно дать определение, но так утверждает он сам. Похоже, Андрей влюбился, живет с женщиной, которую отбил у мужа…

Серпина сделал паузу, как бы давая начальству возможность себя похвалить, но вместо этого Нергаль заметил:

– Ну, Серпина, вы мелочитесь, разве это достижение для сотрудника вашего уровня? По нынешним временам такое и на Небесах грехом не считается. Кстати, женщину наверняка зовут Мария?

– Да, экселенц, удивительная приверженность Светлых сил к этому имени! Впрочем, вкус Андрею не изменил: она по-своему очень даже красива. Странно только, что такой экземпляр занимается никому не нужной российской историей…

– Что вы сказали? Российской историей? – переспросил начальник службы тайных операций. – Действительно, странно! Никогда бы не подумал, что нагромождение жестокости, чиновничьего произвола и человеческих страданий можно назвать таким словом!.. Ну и каким же периодом этой, как вы изволили выразиться, истории Мария интересуется?

– Эпохой Александра II, экселенц.