Текст книги "Год бродячей собаки"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Черный кардинал зевнул, прикрыл маленький рот ладонью.

– Извините, сэр, вы забыли власть! – почтительно понизив голос, напомнил вновь назначенный тайный советник.

– Я не сомневался, что вы это заметите! – усмехнулся Нергаль. – Да, Серпина, вы правы, власть над людьми – это могущественный искус, и мало кому удается против него устоять. В ней, как в зеркале, отражаются все соблазны и пороки вместе взятые, власть как бы цементирует их сладостью распоряжаться жизнями себе подобных…

Серпина заерзал на своем табурете. Черный кардинал заметил его нетерпение.

– Вы хотите что-то сказать?

– Нет, сэр! То есть я хотел бы, сэр!.. Возвращаясь к стратегии проведения операции, я полагал бы, что вне зависимости от ситуации, не стоит вступать со Светлыми силами в прямое противоборство. Правильнее было бы поступить по образу и подобию человека, как вы нас сами учили! – Серпина преданно смотрел на начальство. – Полученный Андреем дар лучше всего, по возможности, извратить и направить на мелкие, второстепенные цели. Таким образом, высокие порывы можно легко пустить по ветру, а идеи приземлить. В общем-то, в этом нет ничего особенного, дело житейское. У нас масса научно обоснованных примеров, когда человек разменивал свой талант и доводил себя до свинского состояния. Если действовать с умом и без спешки, то из Андрея можно сделать нечто вроде мелкого фокусника, замкнуть данные ему Светлыми силами возможности на самые низкие и примитивные уровни тонкого мира. Как известно, растрата способностей и таланта сама по себе есть большой грех, который мы поможем ему усугубить! – Тайный советник пригнулся к столешнице, стараясь снизу заглянуть в глаза черного кардинала. – Если, конечно, вы одобрите такую стратегию!

Начальник службы тайных операций самым внимательным образом рассматривал своего подчиненного, взгляд его холодных глаз ощупывал гладкое одутловатое лицо.

– Да, – сказал он наконец, – по-видимому, я не ошибся: подлец вы выдающийся. Держите меня в курсе ваших действий.

Почувствовавший себя польщенным, бывший старший надсмотрщик счел возможным спросить:

– Сэр! Для моего понимания! Скажите, что бы случилось с миром, если бы миссия Андрея на Земле удалась?

– Что бы случилось? – в голосе Нергаля звучал сарказм. – Да, в общем-то, ничего особенного. Вместо Понтия Пилата умывал бы руки Гней Помпей! – он выжидательно поглядел на тайного советника. – Шучу, Серпина, шучу! Такие вещи никому в точности знать не дано, но я не исключаю, что, отклонившись от главной линии развития, история не без колебаний все равно вернулась бы в свое основное русло. Человечество, Серпина, с точки зрения материаловедения, – субстанция чрезвычайно вязкая и вовсе не склонная к экспериментам. Строго между нами, я даже подозреваю, что наше Управление по формированию хода и фактов всемирной истории просто не в состоянии на нее повлиять и водит руководство Департамента за нос. Впрочем, вы задали интересный вопрос!.. Удивительно, не правда ли, как в жизни все развивается по одним и тем же сценариям: опять римский военачальник решает судьбу иудейского проповедника. Может быть, корни этого явления уходят в природу еврейского народа: есть в нем что-то глубоко трагическое и в то же время опереточное…

Нергаль поднялся, снял с вешалки шляпу и трость. Тайный советник попытался вскочить следом, но черный кардинал удержал его движением руки:

– Пейте свое пиво, Серпина, у вас есть, о чем поразмыслить в одиночестве. К примеру, неплохо было бы привить вашему поднадзорному обостренное чувство совестливости и ответственности за весь русский народ – это как нельзя лучше доводит человека до состояния полной депрессии от собственного бессилия. Да, и подумайте о том, не стоит ли эпизод с Андреем ввести задним числом в христианскую мифологию. Мне всегда казалось, что ей не хватает красочных, а главное, подлинных фактов…

Андрей открыл глаза. Небо над головой было бесконечно глубоким, но его яркая дневная синева уже пропиталась темными тонами близкой ночи. Розовая краска заката акварелью расползалась по дышащему влагой серо-фиолетовому фронту надвигавшейся грозы. Где-то на окраине Москвы уже слышались раскаты далекого грома. Голова гудела, как медный колокол. Боковым зрением Андрей видел сидевшего рядом сухонького, в возрасте, мужичка, подвижным, морщинистым лицом напоминавшего обезьянку. Дальний родственник хвостатых смотрел на него во все глаза и почему-то быстро и мелко крестился. Бледные губы беззвучно повторяли: свят! свят! свят!.. Поодаль, за спиной мужичка, бесформенной глыбой лежал на траве вихрастый юноша. Он спал, то и дело всхрапывая и что-то бурно, но неразборчиво лопоча. Андрей поморщился, приподнялся на локте. От долгого лежания в неудобной позе все тело ныло и казалось скованным и чужим.

– Ты кто?

Мужичок не ответил, казалось, он вообще потерял дар речи. Во взгляде карих глаз стоял испуг.

– Я спрашиваю, имя у тебя есть? – Андрей с трудом поднялся на ноги, сделал для разминки несколько наклонов.

– Ты что, Андрюха, не узнаешь, что ли? Мырло я, Мырло! – Мужик как-то боком, не отрывая тощего зада от земли, отполз к продолжавшему храпеть парню.

– Мырло?.. Странное имя! – пожал плечами Андрей. – А это что за отдыхающий фавн?

– Ну, ты даешь! – не смог скрыть своего удивления Мырло. – Это ж Павлик, Павлик Морозов! У тебя что, память, что ли, отшибло? А ведь я тебя предупреждал, что слаб ты и алкоголика из тебя не получится…

Андрей с прищуром смотрел на мужчину, но тут произошло нечто странное. Мырло энергично вскочил на ноги и, распахнув костлявые объятия, бросился вперед, как если бы норовил его, Андрея, поймать.

– Андрюха! – кричал он. – Живой! Радость-то какая! А мы, грешным делом, мы тебя того…

С разбега Мырло приник к телу Андрея, попытался лобызнуть его в щеку. Пойманный в объятия мужественно переждал первую вспышку эмоций и аккуратно отодвинул целовальника на расстояние вытянутых рук.

– Я, конечно, польщен, – заметил он несколько скептически. – По крайней мере, теперь я знаю, что зовут меня Андреем, я ведь не ошибся?

– Ну, если честно, то паспорта у тебя никто не спрашивал! – ехидно заметил Мырло, явно обиженный столь холодным приемом. Оставив попытки еще раз обнять вновь обретенного друга, философ-марксист вернулся на исходную позицию и принялся расталкивать Морозова. Тот мычал, сопротивлялся, но и Мырло не отступал.

– Павлик, проснись, Павлик! Андрюха очнулся… – тряс он парня за плечо, однако в голосе его уже не было прежней радости.

– А? Что? Андрюха? – Морозов с силой потер кулачищами глаза. – Ну, елы-палы, дела! А я, это, сплю и думаю: надо ментам позвонить, сказать, мол, заберите за гаражами… А он, покойничек, живой…

Павлик поднялся с земли, отряхнул ладонью колени и свисавшие сзади мешком невообразимо просторные штаны.

– Я, это, я мигом!.. – бормотал он. – Ты, Андрюха, прости, я деньги-то твои заначил. Думал, с утреца будет всем на что похмелиться. Но, коли ты не окочурился… Я ща, я на радостях…

– Мы что, вместе пили? – с прозвучавшим в голосе сомнением поинтересовался Андрей.

– А то! – ухмыльнулся Морозов. Опытный по жизни Мырло оттащил его за рукав в сторону.

– Ты вот что, – придержал он Павлика, – ты давай быстро! Не нравится мне что-то Андрюха, странный он какой-то, не в себе. Нас с тобой не узнал и вообще. То был тише воды, ниже травы, слова не вытянешь, а теперь, глянь, держится гоголем. Может, выпьет норму – образумится.

Подтолкнув гонца в спину, философ-марксист вернулся на лужайку, но, снедаемый собственными подозрениями, речь повел не в лоб, а с подходцем.

– Слышь, Андрей, – начал он издалека, заодно приобщаясь к раскрытой пачке сигарет, что вновь обретенный друг держал в руках. – Скажи мне, как художник…

– А откуда ты знаешь, что я художник? – удивился тот.

– Знаю, сам сознался. Я, сказал, смотрю на Любку не как мужик, я прикидываю, как ее лучше рисовать…

– А кто это – Любка? – перебил философа Андрей. – Что-то ты, Мырло, несешь несуразное. Я так чувствую, чего-то ты недоговариваешь. Любку какую-то приплел… – пожал он плечами. – Не знаю я никакой Любки!

– Да… дела! – Мырло закурил, принялся расхаживать взад-вперед по лужайке. Сморщенное лицо его выражало искреннее беспокойство. Он остановился перед Андреем. – Вот что! Когда-то давно, в моей прежней жизни… Нет, нет, не перебивай! Так вот, читал я, что один английский обходчик, человек тишайший и добрейший, получил черепную травму.

Случилось так, что ломом ему насквозь прошибло голову. После этого, представь себе, малый не только потерял память, но и превратился в дебошира и пьянчугу, каких свет не видывал. Тебя это ни на какие мысли не наводит? Черепок не болит?

Андрей автоматически пощупал голову, скривился. Над правым ухом выросла здоровенная шишка, кровь комком запеклась в волосах.

– Да-да, – подтвердил догадку Мырло, – и лицо в крови. Ты здесь посиди, подумай над моими словами, а я пока сбегаю на бензоколонку за водой, там у них кран.

Прихватив пару пустых бутылок, убежденный марксист скрылся за гаражами. Вернулся он быстро и тут же принялся приводить Андрея в порядок. Ссадина на голове оказалась большой, но неглубокой, зато размеры шишки впечатляли. Правда, из-за шапки волос новое украшение черепа было практически незаметно.

– Кто меня так? – Андрей приложил к шишке пропитанный водой носовой платок.

– Шаман. Приревновал.

– Найду, урою! – коротко пообещал Андрей.

Мырло лишь улыбнулся.

– Не горячись, Андрюха, не горячись! Тебе еще повезло: мог бы и ножичком полоснуть. Он у Шамана всегда под рукой. Эх, тебе бы сейчас отлежаться!.. – Он затянулся сигареткой, спросил как бы между прочим: – Адресок, где живешь, помнишь?

Не отнимая платка, Андрей покачал головой:

– Где в детстве жил – помню. Детство у меня было счастливое. Это только потом началась какая-то иная жизнь, муторная и тягучая. Вместо нее у меня в голове серый бетонный монолит. Такое чувство, будто что-то случилось, и я разом все потерял…

– «Такое чувство»… «что-то случилось»!.. – передразнил Мырло. – Запил ты, вот что случилось, запил!

Андрей пожал плечами:

– Может, и так…

– Никаких «может», я точно знаю! – категорично поправил его Мырло и философически заметил: – Существует всего два варианта: либо ты пьешь из-за того, что все теряешь, либо ты все теряешь из-за того, что пьешь. Третьего не дано. Это, Андрюха, и есть диалектика, или жизнь в сугубо материалистическом ее понимании. А вообще-то, – он еще раз потянулся к чужим сигаретам, – я тебе даже завидую. Многое хотел бы я забыть из своей жизни, а лучше вычеркнуть. Мы, Андрюха, и умираем-то от того, что видим несостоятельность всего, о чем мечталось и думалось, во что мы верили. А я ведь и правда верил! – Иван Петрович прикусил губу, посмотрел на Андрея полными слез глазами. Отвернулся, поднес к лицу рукав. – Впрочем, не я один, многие… Если же не помнить, что когда-то был человеком, то и это можно считать жизнью.

Зашевелились кусты, и со стороны полотна железной дороги они увидели поднимавшегося по склону Павлика.

– Вон, идет птаха вешняя, – грустно улыбнулся Мырло. – Я бы таких без пропуска в рай пускал, потому что их есть царствие небесное. – И, уже обращаясь к Морозову, продолжил: – Молодец, Павлуша, быстро обернулся.

Не откладывая дела в долгий ящик, старый марксист сковырнул с горлышка бутылки золотистую пробку, разлил всем по-честному, граммов по сто.

– Ну, Андрей, за твое воскресение! Ты уж нас извиняй, что «скорую» не вызвали и вообще. Тебе чего: лежишь себе, отдыхаешь, а нас за цугундер и в ментовку, доказывай потом, что это не мы тебя. Ну да кто старое помянет… Будь здоров!

Мырло и Павлик чокнулись с Андреем, разом на выдохе выпили. Андрей поднял свой стакан, аккуратно, тоненькой струйкой, вылил водку на рану. По мере того как граненая посуда пустела, глаза Павлика все больше и больше расширялись.

– Да я тебя за это!.. – Он растопырил пятерню веером, намереваясь двинуть ею в лицо Андрея, но вдруг, как на стену, натолкнулся на его пристальный, холодный взгляд. Неожиданно для себя Морозов смутился. – Я, это, – залепетал он едва ли не заискивающе, – жалко же, не отраву взял, «Кубанскую»… Иван Петрович! – Павлик в растерянности повернулся к Мырло, – я думал, праздник…

– Не страдай, Павлуша, мы ему больше не нальем, – успокоил парня Мырло.

Андрей поставил на землю пустой стакан, поднялся на ноги:

– Все, мужики, похоже, мне пора! Вы тут гужуйтесь, а я погребу…

– Куда, Андрюха, куда собрался-то? – попробовал остановить его Мырло. – Ни дома, ни денег! Павлик классный чердак нашел, не хуже дома отдыха. Тепло, без крыс – там и переночуешь.

Андрей подобрал с земли ватник, ощупал карманы брюк. На свет появилась сложенная в несколько раз десятирублевая купюра и мятая визитная карточка. Он разгладил ее ребром ладони, прочитал: «Дорохов Андрей Сергеевич». Внизу, помельче, стояло – «художник» и одинокий номер, скорее всего, домашнего телефона.

– Вот, а вы говорили! – улыбнулся он. – Теперь у меня есть даже фамилия, и она мне нравится. Позвоню по номеру, может быть, кто-нибудь меня ищет и ждет…

– А может, лучше не звонить? – предположил Мырло. – Зачем? Зачем тебе продолжать старую жизнь, если она привела тебя на помойку? Позвонить всегда успеешь, а вот начать жить с чистого листа – такое не каждому дается. Подумай, судьба предлагает тебе шанс.

– Считаешь?.. – поднял брови Андрей. – А что, в этом что-то есть!

Он похлопал Павлика по плечу, подал руку Мырло. Иван Петрович задержал ее в своей.

– Плохо будет – возвращайся, мы примем. Так и скажешь: «Мужики, с вами мне лучше». Нам с Павликом идти отсюда некуда, да и незачем…

Андрей улыбнулся, не оборачиваясь пошел вдоль бетонных гаражей в ту сторону, откуда едва слышно доносились звуки улицы. Смеркалось. На мосту через железнодорожные пути зажигались фонари. Белыми, разгоравшимися точками они светились на фоне темного неба. Гремевшая в отдалении гроза придвинулась, крупные капли начинавшегося дождя тяжело шлепались о землю, разбивались вдребезги от собственной зрелости. Свет фар вылетавших из-под моста машин дробился, вспыхивая радужными пятнами. Андрей поднял воротник легкой куртки, перекинул через руку старый ватник.

Именно эта ветошь и смягчила удар, который он в первый момент даже не почувствовал. Мгновенная вспышка света сменилась визгом тормозов, после чего Дорохов обнаружил себя сидящим на асфальте непосредственно перед радиатором какого-то диковинного автомобиля. Вокруг, размахивая руками, бегал тощий тип и не переставая орал:

– Бампер помял, гад! Бампер помял! Батон, ты видишь царапину?

Стоявший тут же здоровенный детина принялся внимательно разглядывать никелированные части машины. Какие-то все из себя квадратные парни бежали к ним от второго джипа, на ходу доставали оружие. Андрей поднялся на ноги. Свет мощных фар стоял стеной, резал глаза.

– Вроде бы цел алкаш! – заметил кто-то из телохранителей. – Водярой разит за километр.

– Я не пил, – счел нужным заметить Андрей, хотя дело это никоим образом не меняло. Раздвинув руками парней, он выступил из коридора света на тротуар.

– Чего ж тогда, бухарик, разгуливаешь по проезжей части? – ехидно заметил все тот же голос. Теперь Андрей видел, что он принадлежит тому, кого звали Батоном.

– Да закиньте его в кювет, пусть проспится, – предложил кто-то из телохранителей, но тут задняя дверца джипа медленно открылась и из нее показалось само охраняемое тело. Парни засуетились, обступили хозяина кольцом. Ступая по влажному асфальту лакированными штиблетами, он прыгающей походкой приблизился к Андрею, остановился перед ним, посмотрел вокруг пустыми, белесыми глазами:

– Ну?..

– Семен Аркадьевич! – выступил вперед Батон, считавшийся, видно, местным начальником. – Мы тут алкаша зацепили, но легко, без последствий…

– Не насмерть, что ли? – презрительно выпятил нижнюю губу худосочный мужичонка. – Это я и сам вижу…

Он не спеша достал из кармана пачку дорогих сигарет, едва заметно повернул голову, давая возможность поднести ему зажигалку.

– Угостили бы? – попросил Андрей, но в его тоне просьбы как-то не прозвучало.

– Кури, – Семен Аркадьевич осклабился, раздвинув до невозможности свой похожий на щель почтового ящика рот.

– А мы, что, раньше встречались? – поинтересовался Андрей, вытаскивая пальцами сигарету. – Что-то я не припомню, чтобы пили на брудершафт…

– А ты нахал, – заметил хозяин охраняемого тела, все так же по-лягушачьи улыбаясь.

Из-за его тощей спины начал выдвигаться накаченный, как футбольный мячик, Батон, но легким движением руки Семен Аркадьевич удержал своего опричника.

– Нахал, – заметил он вполголоса, – это не так уж и плохо. Чем занимаешься, когда не пьешь?

Андрей пожал плечами, выпустил струйку дыма:

– Даю людям советы. И тебе могу дать. – Он всмотрелся в землисто-серое лицо мужичонки, в рано полысевший, цвета качественного бетона череп. – Попробуй отпустить усы, нечто среднее между буденновскими и Гитлера, только кончики не подвивай. Очки надень с коричневатыми стеклами, можно без диоптрий – придает значительности и обывателю нравится. Что еще?.. Попробуй носить галстук-бабочку, но обязательно темных тонов. Лучше синюю в белую крапинку, и, вообще, избегай ярких цветов, они твою серую внешность убивают…

– Ну, хватит! – рука Батона жадно потянулась к обидчику хозяина.

На этот раз Семен Аркадьевич даже прикрикнул:

– Уймись, козел! Знаешь, сколько я недавно заплатил имиджмейкеру за эти же советы?

Он повернулся, с любопытством осмотрел Андрея с ног до головы:

– Ты вообще откуда взялся?

– Мать родила, – небрежно заметил Дорохов, – Андреем назвала.

– Это хорошо… – явно думая о чем-то другом, протянул Семен Аркадьевич. – Батон, – обратился он к телохранителю, – деньги есть?

Батон достал из кармана пиджака горсть мятых российских банкнот вперемешку с долларами. Семен Аркадьевич, брезгливо морщась, вытащил из этой кучи несколько бумажек с портретами американских президентов и сунул их Андрею. Потом повернулся и, вихляясь, как на шарнирах, направился к машине. Однако сразу в салон не полез, остановился, держась за дверь.

– В рулетку когда-нибудь играл?

– Не приходилось. По телевизору видел… – неопределенно заметил Андрей.

– Это неважно. Всего тридцать шесть квадратов: на что ставить?

Андрей бросил сигарету на асфальт, раздавил огонек носком ботинка.

– Поставь на семь.

– А еще? – Семен Аркадьевич буравил его маленькими, поросячьими глазками.

– Ну… – Дорохов задумался, какое-то время смотрел себе под ноги. – Попробуй шестнадцать или восемнадцать…

– А еще?

Стоявшие вокруг телохранители напряженно вслушивались.

– А еще, – повторил Андрей, – выпей рюмку водки и поезжай домой отсыпаться.

Ничего больше не сказав, Семен Аркадьевич сел в свой шикарный джип и мягко хлопнул дверью. Кавалькада снялась с места и на большой скорости понеслась к повороту на Беговую улицу. Какое-то время Андрей смотрел на красные огоньки машин, потом повернулся и, слегка прихрамывая, поплелся к станции метро.

В светлом вестибюле было пусто и холодно, за забранным решеткой окошком коротала свою жизнь пожилая кассирша. Одиноко скучавший милиционер внимательно рассмотрел Андрея, сочтя его условно благонадежным, отвернулся и стал столь же тщательно изучать рекламный плакат на белой мраморной стене. Впрочем, сам Андрей не настаивал, чтобы каждый встречный просил у него автограф, и поспешил миновать турникет. Если не считать нескольких типов с усталыми московскими лицами, платформа станции была практически пуста. Маленькая женщина в комбинезоне и огромных, не по размеру бахилах шла за тарахтевшей уборочной машиной. Во всех ее движениях было столько заученного безразличия, что невольно казалось, будто цель ее похода – горизонт. Какие-то странные обрывки мыслей носились в растревоженной голове Дорохова. В них фигурировали слова про страну и народ – их почему-то было жалко, – потом, неведомо откуда, явилось знакомое с детства предчувствие праздника, но тут из черноты тоннеля налетел, светя прожектором, поезд. Двери открылись и Андрей с размаху плюхнулся на потертый дерматин дивана. В следующее мгновение он уже спал глубоким сном праведника. Удивительное дело, собственная судьба не волновала его, как не беспокоил дробный перестук колес. Так, наверное, раскачиваясь в кибитке, спали сотни тысяч русских людей, путешествовавших по бескрайним просторам Российской империи.

Проснулся Дорохов так же мгновенно, как и заснул. Прямо перед ним, по другую сторону прохода, сидела женщина в каких-то смешных, напоминавших крылья бабочки, очечках. Большие, грустные глаза смотрели прямо на Андрея, но не вызывало сомнения, что вовсе не им были заняты мысли незнакомки. И это огорчало. Быть пустым местом всегда обидно, и такого с собой обхождения Дорохов допустить не мог. Поерзав по потертому сиденью, он для начала попытался встретиться с женщиной глазами и даже несколько пригнулся, но результата эти манипуляции не имели. Похоже было, что в ее сложном мире для Дорохова не находилось местечка. Оставалось только перейти к активным действиям. Легким движением Андрей скинул с плеча ватник и засучил рукава куртки на манер, как это делают заправские фокусники. Взгляд женщины из расфокусированного стал совершенно определенным. Теперь она смотрела на Дорохова вполне осмысленно, хотя вряд ли понимала, что за этими приготовлениями последует. Андрей же, демонстрируя, что в руках у него ничего нет, принялся выделывать в воздухе замысловатые пассы, на одном из которых выхватил из пустого пространства пятерку треф. Не останавливаясь на достигнутом, Дорохов полностью отвязался и вскорости собрал у себя на ладони целую колоду. Уголки губ незнакомки едва заметно дрогнули и поползли вверх. Однако, это было лишь началом представления. Поощренный вниманием факир уже доставал из-под собственной куртки красивого разноцветного петуха, который не замедлил перелететь через пространство вагона к одиноко сидевшей бабульке, где и превратился в довольно упитанную куриную тушку. Немногочисленная аудитория зааплодировала, причем больше всех усердствовала облагодетельствованная старушка. Дорохов привстал и скромно раскланялся. Старушку же в знак особого расположения наградил еще и десятком диетических яиц, своим ходом отправившихся к ней в кошелку. Женщина напротив улыбалась.

Кураж овладел Андреем, кураж, какой знаком лишь артистам цирка, замирающим на безумной высоте перед смертельным прыжком. Он выпростал вперед руку и – сказавши, ап! – вытащил из-за собственного уха маленькие дамские часики. Повертев их в воздухе, Дорохов с полупоклоном протянул вещичку женщине. Та отстранилась.

– Простите, но я от незнакомых подарки не принимаю…

Дорохов смутился.

– Видите ли, – начал он извиняющимся тоном, – это не то, чтобы подарок…

Женщина бросила быстрый взгляд на свою руку – часиков не было.

– Когда же это вы успели? – удивилась она, застегивая на запястье тоненький браслет, и тут же автоматически проверила в сумочке ключи и кошелек. Они оказались на месте.

– Ну, это мелочи, дело техники! – успокоил ее Дорохов, хотя вряд ли его слова достигли желаемого результата. Подобрав ватник, Андрей переместился на сиденье рядом с женщиной, протянул ей маленький букетик подснежников.

– Вы, наверное, фокусник? – она все еще не могла отойти от удивления, незаметно касалась кончиками пальцев часов.

– Ну, если по жизни, то, скорее, клоун, – с грустной улыбкой заметил Дорохов. – Вас ведь Мария зовут, не правда ли? Я так и стану вас называть…

– Откуда вы знаете? – еще больше удивилась женщина. Теперь она смотрела на своего соседа с опаской и даже сделала движение от него отодвинуться.

Дорохов переждал шум начавшего тормозить поезда и охотно пояснил:

– Это очень просто. Данное нам при рождении имя накладывает отпечаток не только на судьбу человека – это всем известно, – но и на его внешность. Я, к примеру, знаю целую породу людей, которых категорически запрещается называть Алексеями или Михаилами, а если такое случается, то они, бедняги, всю жизнь потом мучаются, чувствуют себя не в своей тарелке. Очень аккуратно и продуманно следует относиться к таким именам, как Зоя и Раиса, потому что… Впрочем, – улыбнулся Дорохов, – я, кажется, злоупотребляю вашим вниманием.

– Ну, а вас как нарекли? – в глазах женщины мелькнул интерес, и это радовало.

– Меня?.. Меня Андреем. Есть такое простое русское имя – Андрей.

– И это имя, оно вам подходит?

– Трудно сказать, – пожал плечами Дорохов. – В достаточной мере я его еще не обносил, но в принципе мне нравится. Вы же сами знаете, ко всему в этой жизни надо привыкнуть. Честно говоря, я бы чувствовал себя ущербно, назови меня родители Дормидонтом или Русланом.

– Вы странно говорите, – брови женщины сошлись на переносице, она нахмурилась. – Так, будто родились только вчера…

– Ну что вы! – светло улыбнулся Дорохов. – Я родился сегодня.

Мария вздрогнула, сочувственно покачала головой, плотнее прижимая к себе сумочку:

– Вот, оказывается, в чем дело!.. Тогда, понятно… Вы извините, мне сейчас выходить…

Она сделала попытку подняться, но Андрей мягко, но настойчиво придержал ее за локоть.

– Не надо, Маша, не обманывайте меня. Нам с вами еще ехать и ехать. И, ради Бога, не думайте, что я сумасшедший, это было бы слишком просто. А насчет моего рождения объяснение простое: я сегодня получил бутылкой по голове и мог бы умереть, но выжил…

Как бы извиняясь за то, что он такой, Андрей развел руками.

– Да-да, конечно, – продолжала кивать в такт его словам Мария, в то же время аккуратно посматривая по сторонам в поисках возможной защиты. – А могу я вас спросить: за что? То есть, за что вас ударили?

– Можете. Спросить, конечно, можете, – радостно заверил ее Андрей. – Только беда в том, что ответа я не знаю. Скорее всего, если в философском смысле, то за попытку жить не своей жизнью. Но это всего лишь догадка. По-видимому, я пробовал убежать от себя, но, как видите, не получилось. Впрочем, в двух словах об этом не расскажешь…

– Нет, нет, – заверила его женщина, нервно теребя букетик цветов, – я вас очень даже понимаю…

Немногочисленные пассажиры с любопытством наблюдали за странной парочкой. Разговаривая, мужчина улыбался, в то время как женщина все больше сжималась в комок, незаметно отодвигаясь к краю продавленного сиденья.

– Ну, это вряд ли! – покачал головой Дорохов. – Понять такое невозможно, разве только почувствовать. Человек должен жить собственной жизнью и стараться ее изменить, а не приобрести другую. Единственная для того возможность – это постоянная работа души… – он с улыбкой посмотрел на слушавшую его женщину. – Может быть, когда-нибудь мне удастся вам это объяснить, а пока сделайте одолжение, не тряситесь от страха. Судя по всему, я от удара потерял память, со мной случилось то, что медики называют амнезией. Так что, в определенном смысле, я родился только сегодня. Если хотите, – улыбнулся он, – в качестве доказательства могу предъявить шишку.

Андрей наклонился, продемонстрировал стянувшую волосы, запекшуюся над ухом кровь.

– Да, действительно, – растерянно пролепетала Маша. – Это, наверное, больно… Но от меня-то вы чего хотите?

– В первую очередь, чтобы вы меня не боялись. Ну и чтобы не обижались на мои слова. – Андрей замолчал, может быть, в первый раз за весь разговор посерьезнел. – Скажите, вам когда-нибудь говорили, что вы очень красивая женщина?.. Не сомневаюсь, что говорили! – продолжал он, не дожидаясь ответа.

– Тогда почему вы позволяете себе издеваться над собственной внешностью? Да, да, именно издеваетесь! – заверил опешившую женщину Дорохов. – Другого слова я не найду. Что это на вас за костюмчик, так интимно напоминающий солдатскую шинельку с заглаженными утюгом бортами. Смотрите! И пуговки в два ряда, и материальчик веселенький, цвета детской неожиданности… – Как изучающий картину художник, он несколько отстранился от Маши. – А эти, с позволения сказать, очечки! Какой-то дурак еще в пятом классе сказал, что они вам идут, и с тех пор вы этот фасончик и носите. Я поберегу вашу психику и не стану комментировать то, что у вас на голове, но, поверьте, без слез не взглянешь!..

В следующее мгновение Дорохов уже держался за щеку, горевшую от добротной, полновесной пощечины.

– Да как вы смеете! – повысила голос Мария, но Андрей тут же охладил ее пыл.

– Смею, Маша, еще как смею! Вы мне не чужая, мне с вами жить да жить. Так что, будьте любезны, прислушивайтесь к моему мнению. – Он автоматически потер горевшую щеку, поинтересовался: – Надеюсь вы не ушибли руку?.. Что-то сегодня меня все бьют. Может быть, в качестве компенсации я и получил способность быть органичным этому миру, чувствовать все его нелепости и несуразности. Знаете, мне почти физически больно от режущего глаз несоответствия формы содержанию. Я, как скульптор, вижу в материале только мне одному заметные черты шедевра. Вы с присущей вам тонкостью и интеллигентностью не можете не понимать, о чем я говорю. К тому же, как ученый… Вы ведь биолог?

– Я историк.

Хотя сказано это было не слишком дружелюбно, женщина, по крайней мере, сочла возможным продолжить разговор, с чем себя Дорохов и поздравил. Не выказывая радости, он заметил:

– А я думал только биологи могут довести себя до состояния «простенько и со вкусом». Может быть, потому, что вопросы пола интересуют их исключительно в приложении к изучаемым парнокопытным и прочим членистоногим. История же – совсем другое дело, она требует личного общения с людьми…

– Чрезвычайно глубокое и ценное наблюдение! – на этот раз Мария взглянула на разговорившегося Дорохова без страха, но весьма скептически. – Слушаю вас и думаю: уж не мой ли вы коллега?

– В некотором смысле, – ушел от ответа Андрей.

– Такой язвительной вы мне больше нравитесь!

– Давайте договоримся, что с этого момента вы оставляете все свои комментарии при себе! – отрезала Мария. – Честно говоря, ваш собственный костюмчик не позволяет вам критически отзываться о моем. Где это вы так вывозились?

Дорохов оглядел свои брюки и куртку, чистота которых оставляла желать лучшего, провел ладонью по щеке, не видевшей бритвы, минимум, три дня. Мария с усмешкой наблюдала, как, по мере выявления этих прискорбных обстоятельств, меняется выражение его лица.

– Вы действительно потеряли память, или это тоже один из ваших фокусов?..

– Ну, не то чтобы совсем, – пожал плечами Дорохов. – Детство помню. Иногда всплывают картины какой-то иной жизни, может быть, даже моей, но предыдущей. – Он улыбнулся. – Впрочем, вполне возможно, что это результат игры богатого воображения: мне сказали, что по профессии я художник.