Текст книги "Год бродячей собаки"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– В этом не сомневайся! – самодовольная улыбка выплыла на круглое лицо Помпея. Было что-то смешное и трогательное в манере мужчины выспрашивать и не доверять полученным в ответ словам. – Хочешь – спроси их сам, они подтвердят.

Помпей обвел взглядом начавших собираться вокруг легионеров. Солдаты одобрительно загалдели. Мужчина выпрямился, вызывающе и гордо посмотрел на полководца:

– Что ж, Гней, тогда знай: я, Андрей из Аскелона, тебя обманул! У меня нет никакой тайны!

– Обманул? – совершенно искренне удивился Помпей. – Но зачем? Ты же не надеешься на то, что после убийства моих солдат, я дарую тебе жизнь? В чем смысл твоего обмана?

Окружавшие их плотным кольцом легионеры зароптали. Многие бросали работу и спешили присоединиться к толпе, в центре которой на вороном коне возвышался их главнокомандующий. Те, кто опоздал к началу разговора, теребили впередистоящих, пытаясь узнать что происходит.

– В чем смысл?.. – во взгляде мужчины мелькнула тень насмешки. – Ты все равно не поймешь. – Голос Андрея изменился, стал задумчивым. Теперь он смотрел куда-то в сторону, где за окружавшей город крепостной стеной начинались поросшие зеленью холмы. – Да и не все ли тебе равно?

Как будто вернувшись из далекого далека, пленник с кроткой улыбкой смотрел на Гнея.

– Если ты ищешь смерти, – вслух попытался разгадать загадку Помпей, – тогда почему не встретил ее там, у старого рынка, с оружием в руках? Пасть на поле боя и не отступить – великая честь!..

Гней вдруг поймал себя на том, что говорит все это не для пленника, а для окружавших их плотной толпой легионеров. По своей старой привычке он никогда не упускал малейшей возможности укрепить боевой дух своих солдат, вбить в их медные головы простые, а потому неоспоримые истины, на которых держится любая армия.

Андрей из Аскелона молчал.

– Что ж, – полководец притворно вздохнул, – говорят, ты храбро дрался, а посему я дарую тебе право умереть, как солдату, от меча!

Посчитав, что дело таким образом решено, Помпей тронул было повод, но пленный сделал шаг ему навстречу, четко и громко сказал:

– Я не солдат!

В устремленном на него взгляде ярких карих глаз, в позе Андрея, в его горделивой осанке Помпей прочел вызов. Долгие годы изо дня в день он тренировал сдержанность и холодность мысли, но тут вошедшая в поговорку выдержка Гнея изменила ему. Кровь бросилась в лицо, мощная рука сжала поводья с такой силой, что пальцы побелели. Слепая ненависть и неистовый гнев разом захватили полководца.

– Тогда, – произнес он, выговаривая слова сквозь стиснутые зубы, – ты умрешь, как взбунтовавшийся раб, на кресте!

Помпей выпрямился в седле, встал в стременах. Он уже набрал полные легкие воздуха, чтобы выкрикнуть: распять его! немедленно! сейчас! – как вдруг почувствовал, что кто-то с отчаянной силой тянет его вниз за полы одежды. Гней обернулся. Снизу, едва ли не из-под брюха лошади, на него смотрел Версавий. В его пристальном взгляде было что-то, что заставило полководца остановиться, разом охладило владевший им гнев. Помпей вдруг физически почувствовал тяжесть неумолимого хода истории и свою к ней принадлежность, и, как совсем недавно, животный страх сдавил его горло. Казалось, кто-то бесконечно огромный и могущественный смотрит на него печальными глазами иудея.

– Ты совершаешь ошибку, Гней! – одними губами прошептал Версавий, но Помпей расслышал каждое слово. – Дай мне поговорить с этим человеком.

Смертельно побледнев, полководец опустился в седло. Повинуясь жесту, легионеры расступились. Помпей привычно расправил плечи, гордо откинул назад большую голову. Вид его был величественен. Гней тронул коня, сдавил его вздымающиеся бока шпорами, пустил рысью и тут же бросил в галоп, помчался по улицам притихшего, поверженного Иерусалима. Впереди стеной, защищая собой полководца, скакал во весь опор первый турм охраны. Застоявшиеся лошади несли радостно и легко, все наращивая и наращивая шаг. Блестели доспехи, развивались от стремительной скачки короткие плащи. И не было на Земле силы, способной остановить гордого сына великого и непобедимого Рима!

Поднявшийся с заходом солнца ветер разогнал висевшую над Иерусалимом хмарь. В разрывах между истончившимися облаками проступили по-южному крупные, яркие звезды. Над Иудеей повисла огромная кроваво-красная луна. Мощный аромат трав смешивался с запахом разожженных легионерами костров. Лагерь римлян был разбит к северу от города, на пологом склоне горы, так, чтобы он хорошо просматривался с крепостной стены. Основательность и тщательность, с какими солдаты возводили укрепления, строили многочисленные башни и рыли рвы, не могли не оказать воздействия на защитников Иерусалима. В геометрической правильности и продуманной расстановке многочисленных палаток была для осажденного города какая-то обреченность, как если бы иудеям давали понять, что легионы пришли сюда на века. На самом деле возведение укрепленных лагерей на территории противника было самой обычной практикой римлян, воевавших во взбунтовавшихся провинциях. Детальная продуманность действий и строжайшая дисциплина на поле боя и в быту действительно впечатляли: создавалось ощущение, что имеешь дело с единым разумным организмом. Согласно парадоксальной логике полководцев, лучше было проиграть проводимое по заранее составленному плану сражение, чем одержать победу, благодаря счастливой случайности. Каждое поражение, считали они, дает пищу для ума, позволяет понять ошибку и никогда ее больше не повторять. Такая прямолинейность и предсказуемость римлян раздражала Версавия, но он не мог не отдавать должного эффективности их действий.

Впрочем, в этот поздний ночной час Захарию занимали совсем иные мысли. Потоптавшись немного у огромного, поставленного в центре лагеря шатра, резиденции Помпея, он тяжело вздохнул и отвел в сторону закрывавший вход полог. В маленькой комнате, где он оказался, находился дежурный офицер, в углу на подстилке спал в обнимку со своим инструментом трубач-сигнальщик. Два телохранителя в полном вооружении замерли у дверей во внутренние покои. После взятия Иерусалима Помпею предлагали жить в верхнем городе, в роскошном царском дворце по соседству с башней Гиппика, но полководец отказался – предпочел из соображений безопасности остаться в лагере.

Минут двадцать Версавию пришлось просидеть на раскинутом у стены простом солдатском топчане – его явно не ждали. Горели факелы, удушливый запах масла висел в спертом воздухе, и само время, казалось, не желало идти в мире, где оскверняют святыни. Захария сидел, обхватив руками голову, смотрел в огонь и размышлял о том, как лучше выстроить свою беседу с Помпеем. В том, что полководец рано или поздно его примет, Версавий не сомневался. Как он и предполагал, захваченные легионерами люди в белых одеждах принадлежали к секте ессеев. Даже на фоне религиозного фанатизма Иудеи, секту эту отличали определенные крайности. Проповедуя равенство между людьми, ессеи презирали богатство и хлеб насущный добывали исключительно собственным трудом. Как человек, занимавшийся толкованием закона Моисея, Захария знал, что, веруя в бессмертие души, эти люди особенно пеклись о чистоте нравов и жизнь свою проводили в строгости, любви к Богу и ближним своим. Перебирая в уме все известные ему факты из жизни ессеев, Версавий пытался определить, что именно должен он рассказать Помпею, а что утаить. Если к туземной политике и расстановке сил на местной политической арене римляне еще проявляли какой-то интерес, то подробности религиозных учений и философские взгляды различных школ завоевателей совершенно не интересовали. У Версавия были все основания полагать, что в этом отношении иудейский народ представлялся Помпею некой однородной массой, и убеждать полководца в обратном Захария был не настроен. Ушедший в собственные мысли, он вздрогнул, когда дежурный офицер коснулся его плеча.

Смежное помещение, куда Версавий был препровожден, разительно отличалось от приемной. Сразу чувствовалось, что зал велик, хотя освещен был лишь его центр, где на ложе возлежал полководец. Рядом, на придвинутом вплотную столе, в огромной золотой вазе лежали фрукты, пламя свечей играло на стенках изящного, арабской работы кувшина, отражалось в налитом в кубок темно-красном вине. В воздухе плавал тонкий аромат восточных курений.

Семеня от дверей, Версавий приблизился, остановился на грани света и тьмы, поглотившей стены зала. Он не сомневался, что несколько пар глаз следят за каждым его движением и столько же ушей ловят каждое его слово:

– Приветствую тебя, мой господин! – Версавий скромно и низко поклонился.

Помпей кинул в рот сладкий финик, сплюнул косточку в золотую с греческим орнаментом чашу. Захария видел, что полководец пребывает в добром расположении духа и, пожалуй, склонен к беседе. Взятие Иерусалима и перспектива скорого возвращения в Рим, где его ждал триумф, настраивали на приятные мысли. Он только что наградил отличившихся при штурме храма солдат и теперь мог позволить себе насладиться жизнью.

– Что не спится тебе, мой Версавий? – спросил Помпей вместо приветствия и чему-то улыбнулся. – Или мучают мысли? Выпей доброго кипрского вина или хочешь фалернского? Эй, кто там! – крикнул он куда-то в угол, и тут же черный, словно сама темнота, раб бегом притащил выгнутое, без спинки, кресло. – Пей, Версавий! – полководец смотрел, как плотная струя из кувшина наполняет второй кубок. – Жизнь коротка и победы в ней случаются нечасто. Ты ведь рад нашей победе, а Версавий?

– Да, мой господин, я рад! – Иудей с поклоном взял предназначавшийся ему кубок и прикоснулся к вину губами. Оно, действительно, было отменным, но пить Захария не стал. Наступившее затем молчание он расценил как предложение изложить причину своего позднего визита. Глядя прямо на Помпея и аккуратно подбирая слова, Версавий сказал:

– Выполняя твой приказ, мой господин, я сегодня вечером провел дознание. Я думал, тебе будет интересно узнать о его результатах. Человек, называющий себя Андреем из Аскелона, и его последователи принадлежат к секте фанатиков. – Захария замолчал, но все же, счел нужным уточнить: – Люди называют их ессеями. – Он еще немного подумал и добавил: – Они весьма склонны к разного рода крайностям.

В наступившей тишине косточка финика со звоном ударилась о край золотой чаши. На лице Помпея было написано удивление, но Версавий не сомневался, что полководец прекрасно помнил, о ком шла речь. Тем не менее Гней спросил:

– Какой Андрей, какие последователи? Ты мучаешь меня загадками, Версавий! Час поздний, день был труден!..

– Прости, мой господин, я ухожу. – Захария сделал движение идти, но остался стоять. – Тот человек, что лгал тебе, будто бы знает тайну. Ты приказал завтра утром его распять…

Глаза Захарии и Помпея встретились.

– Ах, этот! – Лениво махнул рукой полководец. – Я уже успел забыть. Что тебе в нем?

– Не гневайся на мои слова, Помпей, – иудей сжался, будто в ожидании удара, лысую голову втянул в плечи, руки сами собой сцепились в замок. – Я прошу тебя с ним поговорить. Думаю, Андрей согласится…

– Что?! – Помпей резко сел на ложе, с нескрываемым удивлением уставился на Захарию. – Ты не в своем уме, Версавий!

Иудей молча наблюдал, как вино из опрокинутого кубка тоненькой струйкой льется на армянский ковер белой шерсти. По цвету и консистенции оно напоминало кровь. Пятно медленно расползалось.

– Со мной Андрей говорить отказался, – продолжал Захария, как ни в чем не бывало, – зато мне удалось расспросить его последователей, людей, надо сказать, на удивление простых и искренних…

Помпей сидел, плохо понимая, что происходит и почему он должен слушать речи ничтожного иудея, но слова Версавия странным образом его завораживали.

– Легионеры изловили шестерых, а всего их человек двадцать-двадцать пять – тех, кто слушал его проповеди. – Взгляд Версавия обволакивал, речь лилась ровно, почти без пауз. – Среди них есть одна женщина, местная проститутка, лишь недавно примкнувшая к церкви. Так они называют свою отделившуюся от других общину. – Версавий поставил кубок на стол. – Поговори с Андреем, мой господин. Я никогда не давал плохих советов, и тебе не в чем меня упрекнуть.

Полководец колебался.

– Ты действительно служил мне верой и правдой… – начал он нерешительно, – но я не могу понять, что может сказать мне какой-то приговоренный к распятию раб…

– Не торопись судить. Эти люди молчат даже под пыткой, всячески жалея собственных палачей, но если соглашаются говорить, если считают это необходимым, то к словам их стоит прислушаться. Что-то подсказывает мне, что тебе Андрей скажет многое. Я могу его позвать, он ожидает в соседней палатке под охраной декуриона.

Помпей чувствовал на себе внимательный взгляд Версавия, как будто тот хотел его о чем-то предупредить. В невидимой глубине шатра открылась дверь, и ноздрей Гнея коснулся тонкий аромат розового масла: там, в алькове спальни, полководца ждала женщина.

– Хорошо! – Помпей повелительно махнул рукой. – Приведите! О чем я должен его спросить?

– Его не надо спрашивать, мой господин, главное – не мешать ему говорить. – Версавий вдруг улыбнулся. – Если позволишь, я буду тайно присутствовать при разговоре…

Не дожидаясь ответа, Захария шмыгнул в угол и сразу же растворился в густой темноте. Несколько минут Помпей сидел в одиночестве, глядя прямо перед собой на разлитое на столе вино. Трудно сказать, думал он о море пролитой в тот день крови или пытался предугадать, как сложится его судьба по возвращении в Рим, но только, когда дверь отворилась, полководец не сразу поднял голову. Не спешил и Андрей. В молчании рассматривал он сидевшего перед ним на ложе, погруженного в собственные мысли человека. Наконец, Помпей заговорил.

– Время позднее, – сказал он устало. – Если тебе есть что сказать – говори. Завтра ты окончишь свою жизнь на кресте.

Полководец откинулся на ложе, смежил тяжелые, будто налитые свинцом веки. Прилипчивая муха крутилась вокруг окровавленного лба пленника, пытаясь ее отогнать, Андрей с силой помотал из стороны в сторону головой.

– Как мне тебя называть? – спросил он, поняв тщетность своих попыток.

– Ты уже спрашивал, – зевнул Помпей.

– Да, но теперь я знаю, кто ты!

– Не думал, что для тебя это имеет значение! – ядовито заметил Гней.

Мужчина вспыхнул, кровь бросилась ему в лицо. Из своего угла Версавий наблюдал за смущением ессея.

– Значит, тебе уже кое-что обо мне рассказали! – Андрей бросил быстрый взгляд в темноту. – Уверен, этот гнусный фарисей Захария и теперь наблюдает за мной. Что ж, пусть знает – все равно это знание не пойдет ему на пользу! – пленный облизал разбитые, спекшиеся губы, было видно, что ему больно говорить. – Я, Гней, – произнес он с трудом, – я должен просить у тебя прощения. Нельзя убивать людей, кто бы они ни были, а я в порыве безумия убил твоих солдат. Прости меня, разум мой помутился, когда я узнал об избиении священников в храме. Мне теперь долго искупать этот грех. Прости!

Начав говорить, Андрей все больше увлекался, в словах его чувствовались жар и томление души.

– А ведь я сам учил, что основа веры – Его любовь к нам, что и люди должны любить и беречь друг друга. Там, в верхнем городе, сатана попутал меня, мне вдруг показалось, что с мечом в руках можно добиться высшей справедливости. И только когда руки мои дымились от крови, Господь ниспослал мне вразумление. В дарованном мне озарении я вдруг понял, что долг мой – искупить великий грех всех людей, за который Он предал иудеев в твои, Гней, руки, попустил тебе свершить святотатство. Мученичеством своим я должен заплатить за распри, за ложь и братоубийство, тьмой египетской навалившиеся на мой народ. Я должен сказать людям так, чтобы услышал каждый: Бог вас любит, живите, как братья, и вы будете спасены в веках! Повязка спала с глаз моих, я бросил меч…

Андрей вдруг пошатнулся, силы оставили его. Помпей жестом приказал дать пленному вина. Тот пил жадно, вино струилось по бороде, заливало белую, липшую к худому телу рубаху. Когда кубок отняли от губ, ессей улыбнулся:

– О тебе, Гней, я сегодня тоже думал… – В словах Андрея Помпею вдруг почудилось сочувствие. – Тебе надо раскаяться в содеянном. Какова бы ни была церковь, никому не дано входить в Святая Святых. У людей нельзя отнимать веру…

Полководец криво усмехнулся:

– Ты повторяешь слова друга твоего Захарии!..

– Возможно, – отрезал Андрей, – только вера у нас разная. Кто-то верит в божественный дух, кто-то поклоняется букве выдуманного человеком закона, но речь теперь не о том! Я силой, данной мне Господом, прозреваю, что народу иудейскому предстоят жестокие испытания. Будет он рассеян по всей земле, гоним и презираем, в то время как страну его станут топтать завоеватели. Иерусалим! Иерусалим! Я плачу и скорблю о судьбе твоей! Только новая церковь и истинная вера могут укрепить дух моего народа, дать ему в трудный час опору!

– И этому ты учил тех, кто шел за тобой? Мне говорили, они люди простые и недалекие…

– И здесь постарался Захария! – усмехнулся Андрей. – Конечно, они не изощрены в толковании Талмуда, как фарисеи, но сердца их открыты, а это главное…

Пленник хотел добавить еще что-то, но сдержался. В наступившей тишине было слышно, как тяжело, с присвистом дышит стоявший за спиной Андрея декурион. Помпей не спешил прерывать молчание, внимательно изучал греческий орнамент, вившийся по краю золотой тарелки. Вдруг резко вскинул глаза:

– И ты не солдат?

– Нет, Гней, я не солдат! – с трудом улыбнулся пленный.

– Что ж!.. – полководец долгим взглядом окинул фигуру стоявшего перед ним мужчины, остановился на его лице. – Завтра утром, после бичевания, тебя распнут на кресте. Я позабочусь, чтобы ты не слишком страдал.

Андрей твердо встретил взгляд Помпея, сказал просто:

– Спасибо, Гней!

Когда пленного увели, Помпей наполнил свой кубок вином, выпил залпом до последней капли. После разговора с ессеем у него осталось чувство незавершенности, будто что-то между ними было недосказанным. Версавий, меж тем, уже покорно стоял у кромки света, но полководец не желал его замечать. Раздражение, которое последнее время начал вызывать у него этот человек, вдруг усилилось, превратилось в глухое недовольство, хотя, если бы кто-то и посмел спросить Помпея, Гней вряд ли смог назвать хоть какую-то причину. Более того, он вполне отдавал себе отчет в том, сколь значительную роль сыграл иудей в практически бескровном захвате Иерусалима.

Помпей сошел с ложа, заложив руки за спину, принялся расхаживать по мягкому ковру, то углубляясь в тень, то снова вступая в круг света. Пламя свечей дышало, тень от стола дрожала на мелких завитках белой шерсти. Версавий ждал. Гней остановился, исподлобья взглянул на фарисея.

– Мой господин! – мягко, обволакивающе зашелестел Захария, голос его звучал льстиво. – Сегодня выдался трудный день. Может быть, тебе будет угодно подышать перед сном прохладой ночи?..

Версавий мельком посмотрел в темноту и ненавязчиво отстранился, освобождая полководцу дорогу к выходу из зала. Удивляясь самому себе и внутренне недоумевая, Гней направился к дверям, у которых застыли два легионера. При его появлении в приемной дежурный офицер вскочил на ноги. Помпей успокоил его жестом и, преследуемый по пятам Версавием, вышел на лагерную площадь, где имел обыкновение разбирать возникавшие споры и вершить суд над провинившимися солдатами. В этот поздний час она была пуста. Совершавший обход патруль приветствовал своего главнокомандующего и скрылся в проходе между палатками. Огромная кроваво-красная луна висела над Иудеей, заливая мир ярким светом. Гней вдруг вспомнил, что видел такую луну в ночь, когда к власти в Риме пришел кровавый диктатор Луций Сулла.

В молчании они отошли шагов пятнадцать вверх по склону. Отсюда хорошо были видны окружавшие Иерусалим мощные стены с массивной башней над Дамасскими воротами, от которых начиналась дорога в Самарию. Помпей знал, что теперь происходит в темном, без единого огонька, городе, какой первобытный ужас должны испытывать перед бандами мародеров его уцелевшие жители. Сложив на широкой груди руки, он ждал объяснений. Они не замедлили последовать.

– Мой господин! – Захария говорил тихо, очевидно, опасаясь, что их могут подслушать. – Яви свойственную тебе мудрость и выслушай раба твоего. Этот человек из Аскелона, он достоин жалости, потому как не знает, что творит. Нет сомнения, он искренен и честен и народу иудейскому желает блага и добра, но последствий своих шагов по молодости и неопытности Андрей представить не может. – Версавий бросил короткий, но цепкий взгляд на Помпея. Он знал, что, как солдат и человек не слишком далекий, тот ценил мужество и открытость. Захария продолжал: – Я, верный твой слуга, хочу предостеречь моего господина от губительной ошибки и просить тебя Андрея помиловать…

– Помиловать?! – удивление Помпея не знало границ. – Но этого мои солдаты не поймут и будут правы! Да и как ты, после всех ругательств, которыми он тебя наградил, можешь просить о помиловании своего врага? Завтра же он будет казнен на кресте!

Версавий склонил голову, грустно улыбнулся:

– Именно этого Андрей от тебя и добивается… Он провоцировал тебя, Гней! – Захария снизу заглянул в глаза полководца. – Цель его – быть распятым и принять мученическую смерть, неужели это не ясно? И, если ты позволишь, я расскажу тебе, что за этим последует.

Помпей молчал.

– Все дело в том, – продолжал Захария, – что со времен седых пророков, со времен царей Давида и Соломона народ иудейский пребывает в состоянии религиозной экзальтации. Мы все, каждый из нас, чем бы он ни занимался, ждем мессию, посланца Бога, который избавит нас от жестокости и тягот бренной жизни… – Версавий усмехнулся: – Возможно, от самих себя!.. Ты можешь назвать это массовым психозом или фанатизмом, но с этим ожиданием мы идем по жизни. Теперь представь, как поведут себя люди, узнав, что римляне распяли того, кто нес в народ учение о новой вере! Последователи Андрея разнесут весть об искупительной жертве в мгновение ока, и нет в мире ничего более заразительного, чем искренняя вера в чудо, жажда быть к нему причастным. «Мессия пришел! – будут кричать на каждом углу юродивые: – Мессия, которого Помпей распял!»

Версавий выдержал длинную паузу, в течение которой Гней не произнес ни слова.

– Ты, кажется, говорил, что собираешься вернуться в Рим через Киликию? – грустно улыбнулся Захария. – Забудь об этом! Забудь о Риме, потому что не пройдет и недели, как вся Иудея будет охвачена пожаром восстания. В едином религиозном порыве собственные многочисленные розни будут немедленно забыты, зато припомнятся все обиды, нанесенные иудеям римлянами и, в первую очередь, осквернение Святая Святых и храма. Как, распять посланца Бога? Того, кого ожидали деды и прадеды! Да за такое не то, что убить – по кусочкам изрезать мало! Ты ведь видел сегодня, с каким фанатизмом дрались окруженные со всех сторон иудеи. Не пройдет и двух недель, как от твоих легионов не останется ни единого солдата, и тебе сильно повезет, если сам ты успеешь броситься на собственный меч! – В свете луны огромные глаза Захарии влажно блестели. Потом?.. Потом все поймут, что ошиблись, станут в раскаянии рвать на себе волосы, посыпать голову пеплом, но это будет потом, мы с тобой этого не увидим! Порой и песчинка вызывает сметающий все на своем пути камнепад – ты же, Гней, раскачиваешь огромный валун!

Поверх головы Версавия полководец смотрел на залитый лунным светом Иерусалим. В этом призрачном свете крыши и стены домов казались белыми в сравнении с угольной чернотой изломанных теней. Где-то в нижнем городе за акведуком к небу взметнулось пламя пожара.

– Легионы меня не поймут.

– Я думал об этом, – не замедлил успокоить Помпея Версавий. – Твои солдаты такие же люди, как и все, и им свойственны жалость и сострадание. Ты ведь помнишь, я рассказывал, что среди ближайших последователей Андрея из Аскелона есть одна женщина, Мария. Я уже говорил с ней, она присоединилась к церкви совсем недавно, и нет сомнения, что ее удастся уговорить. Женщинам часто кажется, что они любят Бога, в то время как любят они мужчину, любящего Бога. – Версавий мелко захихикал, сморщившееся лицо его показалось Гнею маской какого-то лесного божества. – Завтра утром перед казнью в присутствии твоих солдат Мария будет валяться у тебя в ногах и просить милости для своего любимого. Она будет рвать на себе одежды и кричать, что он безумен, что нельзя карать человека только за то, что он страдает одержимостью. Между прочим, у женщины красивое тело, я и сейчас в точности вижу, как надо сыграть эту сцену. Клянусь Юпитером, она доставит большое удовольствие зрителям…

– Ты уже и клянешься на римский манер, мой Версавий! – пренебрежительно заметил Помпей, но Захария не обратил внимания на это замечание.

– Поверь мне, – продолжал он, – тебя никто не осудит. Победитель имеет право на милосердие. И те юродивые и блаженные, кто разжигал бы пожар религиозного бунта, пойдут по Иудеи, восхваляя Помпея Великого, милостивого и мудрого полководца Рима!

Гней вдруг почувствовал, что устал, что ему хочется закрыть глаза и тем закончить этот бесконечный день.

– Что станет с Андреем из Аскелона? – спросил он почти безразлично.

– О, этот человек больше не опасен! – засмеялся Захария. – Несостоявшийся мученик вызывает только жалость и насмешку. Но, если ты так считаешь, через день-другой его можно на всякий случай отравить…

Двинувшийся было к своему шатру Помпей обернулся так резко, что семенивший следом Версавий едва на него не натолкнулся. Долгим, изучающим взглядом смотрел Гней на замершего перед ним иудея, и вдруг какая-то странная, кривая улыбка тронула его губы. Ему вдруг показалось, что он, человек, от слова которого зависит жизнь тысяч и тысяч людей, играет в происходящем какую-то мелкую, незначительную роль, и прежнее чувство принадлежности истории свинцовой тяжестью навалилось на плечи полководца.

– Знаешь что, Версавий, – сказал Помпей с расстановкой, – я иногда смотрю на тебя и думаю: кто же ты есть на самом деле? И порой мне кажется, что ты послан самой преисподней!

Легкое облако наползло, закрыло огромную луну, землю окутала мгла, но Гней был уверен, что Захария улыбается. Голос фарисея едва слышно прошелестел:

– Мой господин преувеличивает скромные возможности своего раба…

– Достаточно! – прервал Куркиса черный кардинал.

Транквиил вздрогнул от неожиданности. Похоже было, что он продремал с открытыми глазами все то время, пока ответственный секретарь читал материалы дела. Сонными были и лица многих из членов делегаций обоих департаментов, и только Ксафон из своего угла пожирал глазами высокое начальство. Голос у него, конечно, блеющий и противный, думал Нергаль, поглядывая на беса второго разряда, и внешность дряблая и мерзопакостная. Правда, и нужен он не для того, чтобы играть героев-любовников или петь в опере. Хоть и мелкая пакость, но шустрый и услужливый: если с ним грамотно поработать, можно воспитать отпетого негодяя. Начальник службы тайных операций вытащил из кармана пиджака вечное золотое перо и что-то пометил в лежавшем перед ним массивном блокноте. Присутствующие почтительно ждали, когда он закончит писать.

– Вот что я подумал, – Нергаль со щелчком надвинул на ручку колпачок. – Ситуация с маятником всемирного времени, если он, конечно, существует… – подчеркивая собственную осведомленность, черный кардинал тонко улыбнулся. – Так вот, что бы мы здесь ни решили, по большому счету это ничего не меняет. Интересующий нас индивид… – Нергаль сверился со своей записью, – раб божий Андрей, должен определиться со своими, назовем это, пристрастиями и решить, куда он, идя из жизни в жизнь, держит путь. Поэтому, я считаю, что ему необходимо дать дополнительное время, так сказать, овертайм. Ну, скажем, год. Пусть себя покажет, тем более, как мы уже убедились, в прошлом у него случались забавные ситуации. Кстати, кто он по гороскопу?

– Собака, экселенц! По восточному гороскопу раб божий Андрей – собака, – успел вылезти раньше других Ксафон.

– А занимается чем? – на этот раз вопрос был адресован непосредственно бесу второго разряда.

– Обычный бродяга, каких теперь тысячи перемогаются по всей России! – Поощренный высоким вниманием, Ксафон едва ли не светился от гордости.

– Вот и прекрасно, – подытожил Нергаль. – Посмотрим, в какую сторону склонит чашу весов год бродячей собаки!

– Мы, в принципе, согласны! – Транквиил закивал головой с такой силой, что крупные завитки его длинных волос задергались пружинками.

– Я еще недоговорил! – грубо перебил ангела черный кардинал. – В этом деле, – продолжал он, поигрывая авторучкой, – есть одно обстоятельство, которое может нарушить наши планы. Нет никакой гарантии, что раб божий Андрей не будет и дальше водить нас за нос. Я, лично, прекрасно знаю такую породу людей, научившихся жить между Добром и Злом, ни к одному из них не приближаясь. Эти эквилибристы на проволоке бытия существуют как птахи Божьи, – позволил себе сравнение Нергаль, – порхают по жизни, стараясь ни во что не вмешиваться и не задумываться о том, зачем Он послал их на Землю…

– А, действительно, зачем? – ехидно поинтересовался окончательно проснувшийся Транквиил.

Нергаль холодно улыбнулся. Это был хорошо отработанный, грязный трюк: свести любую дискуссию к обсуждению философских вопросов. Он и сам порой пользовался таким приемом, чтобы сбить оппонента с мысли, но на этот раз цель Транквиил а была иной. Начальник службы тайных операций прекрасно знал, что теперь в отчете делегации светлых сил собственному начальству появится параграф, свидетельствующий о принципиальности позиции, которую она занимала на сессии Большой согласительной комиссии. Такие бюрократические уловки были давно и хорошо известны, но, тем не менее, требовали формального ответа.

– Если вам будет угодно, – произнес черный кардинал с кислой миной, – я могу зачитать официальную формулировку, определяющую отношение Департамента темных сил к этому вопросу.

– Нет, благодарю вас, официальная позиция нам известна. По простоте душевной, – продолжал разглагольствовать Транквиил, – я рассчитывал, что вы обогатите нас своим собственным видением проблемы. – Ангел сладко улыбнулся. – К примеру, считаете ли вы, что определение цели человеческой жизни должно включать в себя понятие свободы воли?

– Если вас так уж интересует мое личное мнение, – хмыкнул Нергаль, – то я совершенно уверен, что Он вывел человеческую породу исключительно в корм клопам. Естественно, это я говорю не для протокола. Однако, не будем отвлекаться! – Черный кардинал холодно и строго взглянул на ответственного секретаря, требуя его активного вмешательства. – Необходимо решить, как поступить с рабом божьим Андреем, чтобы он опять не увильнул от ответа на принципиально поставленный вопрос!