Текст книги "Шемячичъ (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Попрощавшись с игуменом, Василий Иванович заторопился в терем на горе Ивана Рыльского. Вскочили на коней и сопровождавшие его дети боярские да дворовые слуги.

2

Очень спешил в замок рыльский князь. Очень. Кони птицами стелились, по воздуху несли, почти не касаясь копытами земной тверди. Ветер шумел в ушах, крылами невидимой птицы хлопали за плечами Василия полы корзно. А вот известия, доставленные Кислинским, радости не доставили.

– Не соблазнился на злато хан, – печально поведал Януш. – Хотя многие его мурзы и беи помогали в наших хлопотах. Каждому был обещан приличный бакшиш. Особенно старался Именек. Только Менгли-Гирей уперся и ни в какую…

– Почто так? – выдавил из себя с хрипотцой князь. – Что помешало?

Они вдвоем сидели в тех же самых хоромах, где два с лишним года назад вот также восседали Василий Иванович с батюшкой. И могли откровенно общаться, не сторожась чужих глаз и ушей. Слуги были отосланы в дальние комнаты и клети. За этим строго следили огнищанин или дворецкий – дворовый человек, отвечавший за порядок в княжеском тереме. Стол ныне почти пуст, на нем только два жбана с квасом. Но и их никто не трогает – не до того… Не та обстановка, чтобы кваском баловаться.

– Мне намекнули, что происки великого московского князя стали помехой нашему делу, – пожав плечами, ответил на княжеский вопрос Януш. – В Москве как-то прознали про плен князя Ивана Дмитриевича и грамотку с послами Михайлом Кутузовым и Юрием Шестаком прислали, чтобы не выпускал. Вот Менгли-Гирей даже за злато не отпускает из плена. А так даже дети покойного хана Ахмата, Муртаза и Саид-Ахмат, прибывшие в Крым из Орды, держали нашу руку…

– Никак ворон не уймется, – помянул недобрым словом Василий Иванович московского государя, едва Януш окончил речь. – Все местью пышит, как Змей Горынич, – стукнул кулаком по столу он. – Все крови жаждет… Никак не напьется, ирод…

Кислинский же, доложив рыльскому князю суть дела, рвением хулить московского государя Иоанна Васильевича не горел. Помнил изречение древних: «Язык мой – враг мой». И вообще, кто он такой, чтобы о государях судить да рядить?.. Потому сидел тихо, ожидая княжеских вопросов. Побывав в Крыму и повидав, как там легко и запросто слетают головы и с сановных лиц, едва уцелев сам в той лихой круговерти, предпочитал больше слушать да помалкивать.

– Значит, никакой надежды нет? – перестав хулить великого московского князя, уставился тяжелым взглядом Василий Иванович в лик своего служивого.

– Пока, к сожалению, нет, – потупился Януш. – Возможно, через год-другой, когда дружба между Менгли-Гиреем и Иоанном Васильевичем прервется или охладеет…

– Год-другой… – недобро повторил-протянул рыльский князь – Хорошо тебе «год-другой» молвить, а родителю в неволе каждый день, как год. В тех условиях, о которых ты только что поведал, ему и года не выдержать. Заживо сгниет в яме-зиндане. Нужно что-то придумать…

– Хорошо бы кого из сынов Менгли-Гирея ополонить… – встрепенулся Януш. – Их у хана от разных жен много, и они что ни год, в Москву наведываются. Вот бы перехватить в степи кого… Сразу стал бы хан сговорчивее…

– Мысль, конечно, мудрая, – хмыкнул Василий Иванович, – но как ее исполнить, когда ни времени, ни места следования не узнать… Не станешь же войско в степи весь год держать… Да и Дикое Поле сотней либо тысячей воев не перегородить. Сто путей ныне там… сто дорог…

Говоря о «ста путях», рыльский князь, конечно, несколько преувеличивал. Известных со времен Батыева нашествия на Русь путей – шляхов да сакм – было с десяток. Наиболее значимые – это Муравский, Бакиев, Свиной шляхи, Кальмиусская и Изюмская сакмы. Но и их рыльскими дружинами не перегородить. Сил на все не хватит. К тому же царевичи крымские по степи просто так не хаживали. С тысячу всадников сопровождали их каждый раз… Не подступиться к ним ни конному, ни пешему.

Услышав последние слова князя, Януш согласно кивнул главой: Дикого Поля не перегородить… И уставился на жбан с квасом, словно в нем был более верный ответ.

– Ладно, хватит пустых речей, – устало заметил князь, не очень-то веря в чудесные случайности. Хоть и небольшой, но все же жизненный опыт имел. – Достаточно… Их сколько ни толки в ступе, крупы не будет… И каши не сварить. Будем на Господа надеяться… какой-нибудь выход подскажет… – Заметив взор Януша, обращенный на жбан, добавил: – Испей, промочи горло. Смотрю, поиздержался в дороге… – продолжил далее, окинув взглядом слугу. – Распоряжусь – новое платье выдать.

– Благодарствую, – взялся за ручку жбана Януш. – А не мог бы князь до своего слуги снизойти и поведать, что нового в Литовской Руси? Чем Москва после стояния на Угре живет?

– В Литве недавно замятня случилась, – «снизошел» Василий Иванович до просьбы толмача, ибо самому хотелось поговорить, да все как-то не с кем было. А тут – раз, и слушатель явился. – Трое Ольгердовичей – Петр Ольшанский, Михаил Олелькович и Федор Бельский восхотели от Казимира в Москву сбежать. Бельскому удалось. Бежал так поспешно, – усмехнулся князь, – что оставил Казимиру молодую супругу, с которой едва успел свадьбу сыграть.

– Только стар король, чтобы с молодыми красавицами шуры-муры крутить, – подыграл Януш. – Скоро шесть десятков стукнет.

– Нет, всего лишь пятьдесят пять годков, – уточнил князь. – К тому же у него есть сын Александр, мой ровесник, который великим расточителем и сластолюбцем слывет.

– Надо полагать, Александр своего шанса с пани Бельской не упустит… – вновь намекнул на соромные дела Кислинский. – А что стало с остальными? С Ольшанским и Олельковичем?

– Ольшанского и Олельковича схватили да в застенок и бросили, – довольно сухо ответил Василий Иванович.

– Интересно, что их побудило на сей безумный шаг? – отпив глоток кваса, то ли князя спросил, то ли себе вслух задал вопрос Кислинский. – Обычно из Москвы в Литву бегут.

– Трудно сказать… – задумался рыльский властитель. – Возможно, времена меняются… Возможно, Московская Русь крепнет, а Литва хиреет… Люди же, кто бы они ни были, всегда тянутся к сильному… Вот и разумей… Не зря же поговорку сложили: «Рыба ищет место, где глубже, а человек – где лучше».

– Значит, Москва укрепляется?.. – обмолвился Януш, не поднимая глаз на князя..

И в этой обмолвке, при желании, можно было услышать и вопрос, и утверждение. Василию Ивановичу пришлось по вкусу утверждение.

– Считаю, что так, – не заставил он себя ждать с ответом. – Причем споро и мощно. Зря что ли венгерский посол от короля Матвея Корвина к Иоанну отправился, а тот в ответ свое посольство во главе с дьяком Федором Курициным отправил?.. Не зря. Все одно к одному.

– И откуда у тебя, светлый князь, такие вести? – искренне удивился Януш Кислинский. – Подробности таковы, словно везде глаза да уши имеются…

– Земля не только влагой, но и слухом тучнеет… – уклонился Василий Иванович от подробностей. – Однако нам пора расстаться, – тут же спохватился он, посчитав, что излишне заболтался и разоткровенничался со слугой. – Ты ступай, а я еще посижу, сказанное тобой обмыслю.

Встав из-за стола и отвесив поклон, Кислинский покинул княжеские хоромы. Понимал: каждый сверчок, знай свой шесток. При государе быть – не баклуши бить. Тут спросят – отвечай, не спросят – не докучай. А то можно из милости в опалу угодить. А опала – не сласть, при ней и голова с плеч может упасть…

3

Следующий день в Рыльске начался с того, что не успели в церквах заутреню отзвонить, как из Новгорода Северского прискакал гонец от княгини Аграфены Андреевны, а из Киева – посыльный от воеводы Ивана Хоткевича.

Мать-княгиня звала к себе на «семейный совет». «Знаю я эти «семейные советы», – мысленно отреагировал на послание родительницы Василий Иванович. – Опять изводить станет Настасьей и ее детьми: почему, мол, до сей поры не изгнаны в тартарары… А то со сватовством да женитьбой докучать начнет… В прошлый раз все про Глинских твердила: и тем пригожи, и этим хороши, и дочь у них на выданье… Только не повезло – сбежал Михаил Глинский со всем семейством в Москву к Иоанну. Ныне из Москвы на Литву, по слухам, князь верейский, Василий Михайлович с супругой Марией Андреевной Палеолог и шестнадцатилетней сестрой Ксенией сбежал от великокняжеского гнева. А все потому, что великая княгиня Софья на свадьбу племянницы Марии Андреевны такое число драгоценностей из государевой казны подарила, что Иоанн Васильевич, узнавши, и ее опале предал, и всех ее родственников. Вот князь верейский и спасался бегством. Теперь матушка, видать, на Ксении выбор остановила, – хмыкнул рыльский властитель. – Только не учла, что великокняжеский гнев может вскоре исчезнуть, как летняя хмарь небес, и Верейские в Москву возвратятся. А мне, подданному Литвы, тогда как быть… Сосватанному, но не женатому… А если уже женатому?.. Впрочем, пусть старается, только я ей в этом деле не помощник. Выгорит – значит, выгорит: поженимся; не выгорит – знать, так тому и быть».

За два последних года отношения между княгиней Аграфеной Андреевной и Василием Ивановичем, несмотря на его сыновнюю любовь к ней, охладели. Причем настолько, что рыльский князь старался лишний раз в Новгороде Северском не появляться. Дела же поручил тамошнему наместнику боярину Борису Федоровичу Рогову. Впрочем, это не мешало Аграфене Андреевне вмешиваться как в его распоряжения, так и в распоряжение наместника.

Еще княгиня извещала, что намерена отбыть в Вильну или в Краков, чтобы просить короля похлопотать о возвращении князя Ивана Дмитриевича из плена.

«Пусть едет, – мысленно разрешил и даже одобрил это желание матери Василий Иванович. – Пользы от этого никакой, но и вреда не будет. Сама же развеется от печальных дум».

Киевский воевода именем короля просил, чтобы рыльский князь конно и оружно с дружиной великой прибыл в Киев против крымского хана Менгли-Гирея. «По сведениям наших лазутчиков, – писал в грамоте Иван Хоткевич, – татары с началом травостоя собираются напасть на Киевскую волость. Требуется помощь».

«Мне бы кто-нибудь помог, – довольно иронично вначале отнесся Василий Иванович к данному требованию. Но, поразмыслив, решил все-таки попытать счастья: – Вдруг удастся взять в полон какого-нибудь важного родственника самого хана. Тогда и об обмене речи вести можно».

Так как киевские вестники ждали ответ, то тянуть с ним не стал.

– Буду! – заверил твердо, и киевляне, не оставаясь на ночевку – так спешили – тут же пришпорили своих притомленных дальней дорогой коней.

К матери в Новгород Северский рыльский князь не поехал. «И без меня со своими хлопотами справится», – определился твердо. И стал усиленно готовить к воинскому походу служивых людей.

Рыльская дружина была небольшой, всего четыреста человек. Примерно столько мог выставить Новгород Северский. Если поскрести по «сусекам» – весям и волостям, то можно было собрать еще человек двести-триста. Но Василий Иванович решил, что для этого похода ему хватит и пятьсот воев. «Главное, чтобы все были конными и при добром оружии, – решил он. – Неплохо было бы и заводных коней иметь. Татарове, идя в набег, по два, а то и три заводных коня имеют. Потому так стремительны бывают. Вот и мне надобно так». Поддержал его в этом и воевода: «Победа бывает не только за множеством, но и за умением»

4

Как и предполагал киевский боярин и воевода Иван Ходкевич, крымчаки совершили набег на Киевскую волость. И, несмотря на то, что к Киеву вовремя подошли рати со всей Северской земли, с Волыни, Польши и Литвы, ратное счастье оказалось на стороне татар. Войско Ходкевича, перешедшее на левобережье Днепра, чтобы встретить врага на дальних подступах к Киеву, было разбито. Его остатки спасаясь бегством, устремились к переправе у Боричева взвоза. Сам воевода с киевской дружиной заперся в Киеве, надеясь отсидеться за его стенами. Но крымчаки, как стало известно со временем, сначала захватили и разорили Печерский монастырь, а позже взяли штурмом и Киев. Ходкевич был пленен и отправлен под охраной в Крым к хану Менгли-Гирею1.

При разгроме русско-польского воинства рыльскому князю Василию Ивановичу Шемячичу, внявшему совету воеводы Клевца «не лезть поперед батьки в пекло», удалось полностью сберечь свою дружину. Меняя уставших от скачки коней на заводных, рыльчане и северцы сначала, как и все, улепетывали левобережьем, держа Днепр в прямой видимости. Но так как татары шли по следу отступающих, то князь, посоветовавшись с воеводой Прохором Клевцом, решил углубиться в степь, чтобы сбить врагов со следа.

– Пусть за другими гонятся, – молвил воевода, вытирая рукавом кафтана пот с лица, – а мы, Бог даст, степями до стен родных без ворога на плечах живыми доберемся.

Но не все с таким решением были согласны. Януш Кислинский, возведенный в чин сотского, предостерегал:

– В степях можно и на какую-нибудь орду напороться. Крымчаки, как сказывали бывалые люди, свою сеть широко раскидывают…

– Можно и на печи околеть, – одернул его строго воевода. – Только Господь всегда с теми, кто смел да предприимчив.

Решение было принято, и воинство, забирая круто вправо, удалилось от берега и от всей массы отступающих. Проскакав еще несколько верст и убедившись, что погони нет, перешли на легкую рысцу: кони нуждались в отдыхе. Под вечер добрались до большого леса.

– Здесь заночуем, – обращаясь к воеводе Клевцу, устало произнес князь.

Василий Иванович, как и все воины его дружины, был в полной воинской справе: кольчуге, поножах и наручах. На широком поясе в дорогих ножнах с левого бока свисала сабля. Рядом с ней – небольшой кинжал. Плечи и спину князя прикрывал алый плащ – корзно. К седлу были приторочены боевой топор и шлем, который князь снял, чтобы хоть голову обдували струи воздуха. Длинные, едва ли не до плеч, русые волосы князя плавно плескались в такт конского хода. Но и без шлема на князе было столько лишнего груза, что ломило спину и плечи. Не легче приходилось и простым воям. Пусть не у каждого была кольчуга, но вооружения хватало. Требовался хоть какой-то отдых.

– Распорядись отыскать подходящее место. А когда определимся со станом, обязательно выставь сторожу. Хоть и оторвались от ворога, но беречься все равно необходимо. Да и Господь, как говорится, береженого бережет.

– Не беспокойся, княже, все исполню, как следует, – заверил воевода, которому тоже не терпелось соскочить с коня и растянуться на земле, расслабив уставшие, затекшие чресла и прочие части тела. – И место для стана подыщем, и об охране не забудем.

– И пусть вои от брони не разоблачаются, – распорядился Василий Иванович. – А то мало ли чего… Не успеют облечься…

– И о том позабочусь, – поспешил успокоить князя Клевец.

Призвав сотников, он отдал нужные распоряжения.

Вскоре в лесу была подыскана поляна: ни большая и ни малая, ни на краю леса, видимая издали, но и ни в глухих дебрях. Словом, такая, какая следовала для небольшого отряда, чтобы и отряд разместить, и скрыть его от постороннего взгляда.

Всадники спешились. Расседлали коней. Одни тут же развели костры и стали кашеварить, благо, что в недалеком овражке, на дне, журчал ручеек. Можно было и в котлы для каши водицы набрать, и самим испить да лица обмыть, и коней напоить. Другие готовили ночлег: рубили ветки для подстилки под тела, собирали прошлогоднюю сухую траву. Опять для того же самого, чтобы за ночь не набраться от влажной земли сырости и хвори. Для князя соорудили небольшой шалаш.

Из каждой сотни были выделены воины для несения караула. По двое, а то и по трое, чтобы не только чутко бдили, но и друг дружке спать не давали.

– Да почаще сменяйте стражей, – напутствовал сотских воевода, – чтобы те не дремали да врага не проспали. А то, вздремнув на чуток, они уложат спать всех остальных навсегда. Сами потом отоспитесь.

Ночь прошла без происшествий. Едва заря – любимая жар-птица русичей озорно зашевелилась у кромки окоема, и первые лучи невидимого солнца зазолотились на верхушках деревьев, отряд рыльского князя был уже на ногах. Отдохнувшие за ночь кони весело пофыркивали, размашисто тряся крупными головами. Некоторые, испробовав росных трав, и заржать громко да призывно были не прочь. Но их хозяева были настороже и тут же хватали мозолистыми дланями за влажные морды:

– А ну, волчья сыть, не балуй! Не кличь беды!

Вои тоже отдохнули и, считая себя удачно спасшимися от острых татарских сабель, метких стрел и крепких арканов, негромко балагурили.

– Фрол, – растягивая слова на песенный лад, говорил высокий курносый вой кряжистому соседу, – Тимоха, вроде, каши много не ел, а воздух от него тяжелый идет. С чего бы, а?

– Так то, видать, от портков вчерась на сече испачканных с перепугу…

– Так взял бы и сменил.

– Как тут сменишь, когда князь приказал бронь не снимать.

– Так портки, вроде, и не бронь…

– Это кому как, – хохотнул дурашливо Фрол. – Если испуг хозяйский впитают да задубеют – их ни мечом, ни копьем не взять.

– Вы лучше к своим принюхайтесь, – незлобиво огрызнулся Тимоха, сорокалетний рыжебородый рыльский ратник, не раз побывавший в сечах. – От них разит покрепче.

– Ха-ха-ха! – негромко засмеялись все трое. – Ха-ха-ха!

– Хватит зубоскалить, – одернул шутников десятский. – Пора в строй становиться. Сотня уже почти вся на конь встала… Только вы все дурью маетесь. Смотрите, как бы князь не взыскал…

Балагуры притихли. Действительно, пора была взнуздывать коней и становиться в воинский строй.

Держась перелесков, отряд рыльского князя все дальше и дальше удалялся от места неудачной битвы. Пересекая небольшую речушку, напоили коней. В лесном ручье поить было некогда – слишком много времени ушло бы на это действо. И хотя можно было считать себя в безопасности, Василий Иванович Шемячич и его воевода предпочли держаться с осторожкой: в нескольких верстах перед отрядом скакали разведчики – опытные вои-следопыты. Они внимательно вглядывались в окоем: не мелькнет ли там чужой всадник. Не оставляли своим вниманием и степной ковер: нет ли конских следов.

Майская степь шумела травостоем. Матерели дерниной типчаки и тонконоги, первыми появившиеся на белый свет после снегов. От них пытались не отстать душистый колосок, костерок и тимофеевка. Тянулся вверх овсянец, еще не выбросивший полностью свои изумрудно-золотистые метелки, нежно кланялся ветрам ковыль, держа спрятанными в тугих узлах листков серебристые волосы. Горделиво выпячивались над низкорослыми травами кустики полыни. Они еще не наполнились горечью жаркого лета, но уже жадно подставляют солнышку раскрытые ладошки рук-листочков. И это все на зелено-лиловом фоне цветущей сон-травы. Еще ее называют прострелом за то, что она первой из всех степных трав «простреливает» из земли сквозь толстую перину прошлогоднего сухотравья лиловым цветком с нежным, мягким опушением. Сначала цветок похож на наконечник стрелы, только бледно-лиловый и нежный. Но, коснувшись солнечных лучей, умывшись весенним теплом, «наконечник» стрелы превращается в прекрасный лиловый бутон.

Радостными брызгами солнышка по всей степи разбросаны желто-золотистые цветки горицвета. Особенно их много на взгорках и холмах – любит этот цветок места посуше да повыше. А холмов в степи предостаточно, как и предостаточно в ней морщин-лощин, оврагов, балок и яруг, поросших кустарником, осинником и березняком. Но весной даже вершины холмов зелены, лиловы и золотисты. Это к середине лета они становятся буро-зелеными, если вообще не выгоревшими на солнце до серо-бурого цвета.

Ниже этих трав-цветов, ближе к земле, теснятся дерновник, низкая осока, гусиный лук с желтенькими звездочками цветочков, мелкие лиловые фиалки. И хотя пора цветения первоцвета – баранчика – уже прошла, но нет-нет, да и мелькнут золотые точки этого нежного растения.

Голубизна неба пролилась в вероники и дубравки, а ночная синь – в темно-лиловые петушки. И на этом лазорево-лиловом фоне яркими звездочками выделяются золотистые цветочки крестовика, алые пионы, нежные васильки, невесомые пушинки ветреницы.

Много и иных трав да цветов, названия которых сразу и не упомнить. А если упомнить, то простыми словами не обсказать. Ибо слаб язык человеческий против творений божественных.

Эх, хороша степь весной! А небо-то, небо… Словно бесконечно огромная прозрачная чаша из тончайшего лазурита, по опрокинутому донышку которой целый день с восхода до заката без устали катается золотой клубок солнышка, играя искристыми нитями-лучиками.

В утренние часы редко видать над степными просторами коршунов и ястребов, которым для парения нужно тепло исходящее от земли. В знойном мареве они чувствуют себя как рыба в воде, едва ли не часами неподвижно зависая в поднебесье. Лишь изредка, с ленцой, взмахнут раз-другой крылами – и вновь, распластав их, темным крестом парят в недоступной вышине, зорко вглядываясь в травостой в поисках добычи. Вместе с тем, как с восходом солнца вылиняли и угасли последние перья зари, затихли и притаились в травах перепела. Лишь изредка обозначат свое присутствие скрипучим «крекс-крекс» коростели да дергачи. Зато жаворонки, взметнувшись в голубую высь, едва различимые, звонко и радостно приветствуют начало дня. Почти беззвучно порхают с места на место чеканы, а вот славки и камышевки без торопливого говорка-щебетания обходиться не могут. Словно бабы на рыльском торгу – хлебом не корми, но дай поговорить.

Как ни осторожно пробирается отряд рыльского князя к родным местам, но утренняя жизнь весенней степи без внимания не остается. Впрочем, возможно именно из-за этого обстоятельства так четко фиксируются картинки и с перемещением птиц, и со стрекотанием кузнечиков, и неожиданным мельканием прочей живности: дроф, сусликов, зайцев-русаков. Порой даже неслышное, едва заметное скольжение ужика, гадюки или ящерки и то не ускользает от настороженного взора ратников.

5

Во второй половине дня дальние дозоры, выставляемые воеводой на несколько верст вперед, обнаружили след неизвестной конницы.

– Какова численность? – едва ли не в один голос спросили Клевец и князь прискакавшего разведчика-следопыта.

– Сотни две… две с половиной, – ответил тот. – И с заводными конями.

– Как определили? – вцепился в воя острым взглядом Василий Иванович. – Или видели что ли?..

– Не, не видели, – поспешил с пояснениями вестник, – по следам дознались. Одни – более четкие и глубокие, значит, конь под всадником… другие – едва заметные, значит, заводные.

– Если это татары, да еще загонный чамбул, то они с одним заводным конем в набег не ходят, – рассудил воевода. – У них всегда два-три заводных-то… Следовательно, точно определить число конников дозор не может. Все – на прикидку… на глазок… А это, как всегда: бабка гадала – надвое сказала!..

– Вестимо, – согласился с ним князь. – А вас чужие не могли видеть? – насторожился он.

– Нет, нет! – стал заверять дозорный. – Мы держались скрытно. На холмы и курганы взъезжали с оглядкой…

– Смотри мне! – показал воевода жилистый волосатый кулак. – Коли что не так – не сносить вам всем головы…

– Что будем делать? – воззрился князь в бородатое лицо воеводы.

– Если сей черт не врет, – ткнул в сторону разведчика рукоятью плети Клевец, – то крымчаки из свирепых охотников превратились в беззаботную дичь. И у нас, княже, есть возможность этим моментом воспользоваться.

– Эх, неплохо бы!.. – загорелся Василий Иванович. – Как правило, загонными отрядами управляют знатные татары, возможно, даже близкие родственники хана.

Так уж устроен человек: когда ему больно – плачется, но стоит боли хоть на мгновение отпустить, как уже мыслит о своем насущном. У князя самым насущным же было освобождение из плена родителя. Вот он, едва избавившись сам от беды, а, может, и не избавившись, лишь только убедив себя в этом, уже думал, как помочь отцу.

– Случается… – оправил взъерошившуюся бороду воевода.

– Потому будем преследовать.

– Быть посему, – согласился воевода и призвал сотников:

– Братцы, надо ускорить движение. Будем догонять чамбул. Да смотрите, чтобы татарове нас не обхитрили да по кругу не пустили, забежав к нам в хвост. Тогда дичью станут не они, а мы.

– Мы уж побережемся! – заверили сотники.

– А мне как быть? – подал голос вестник разведчиков-следопытов.

– А ты скачи к своим и от имени князя вели нагнать чамбул по следу. А нагнав, не выпускать его из виду, вовремя передавая нам новые вести. Да чтобы самих не обнаружили, – еще раз предостерег Клевец об осторожности.

Разведчик больше не стал ждать понуканий. Пришпорив чалого жеребчика, вихрем умчался в степной простор, держа путь туда, где цепочка светло-лиловых степных холмов сливалась с лазурью небес.

Как ни долог майский день, но и он стал тихонько клониться к вечеру. Еще немного, и, проклевав закатный окоем, по небесной лазури распушит свой огненный хвост вечерняя зорька. Чувствуя сей скорый час, заспрашивали друг друга невидимые в траве перепела: «Фить-пию? Фить-пию? – Спать пора? Спать пора?» Некоторые уже и утверждали, что действительно «спать пора». И как раз в это время пришло очередное известие от разведчиков, «севших на хвост татарам», что чамбул стал станом в одной из дальних балочек.

– Шатер ставят и костры развели. Ночевать будут…

– Это хорошо, – тихонько, едва ли не шепотом обмолвился воевода, боясь излишней радостью спугнуть удачу. – Пусть повечерят да дрыхнуть улягутся. На сытную утробу и сон будет крепче. Мы же потерпим… Нам не привыкать и на пустое чрево воевать. Злее будем. – И приказал сотням, следуя за разведчиками, скрытно окружить балочку. – Перед рассветом, когда сон особо сладок, по моему сигналу ударим дружно, чтобы ни один не ушел!

– Каков сигнал? – задал кто-то вопрос.

– Подряд три крика совы.

– А ответ?

– Два хохотка неясыти, когда с делом будет покончено, – наливаясь злостью, съязвил воевода. – А теперь – с Богом!

Замысел князя и воеводы удался. На рассвете спешившиеся полусотни, тихо подкравшись к вражескому стану, по команде Клевца дружно метнули в едва различимые силуэты по три-четыре стрелы из луков и арбалетов. Затем, уже не скрываясь, подбадривая себя боевыми криками, стали сечь саблями, колоть копьями, валить топорами очумело заметавшихся, ничего не понимающих со сна вражеских воев. Дело, начатое пешцами, довершили конные полусотни, с гиком ворвавшиеся во вражий стан.

Если кому и удалось уцелеть в этой кровавой сече, то единицам. И то пешим да малооружным. Большинство же осталось лежать на окровавленной траве.

Пленных оказалось немного – всего три десятка человек. Но среди них, как выяснилось позже, был родной племянник хана Менгли-Гирея, двадцатипятилетний Ших-Ахмед. Среди живых была и черноокая да многокосая наложница Ших-Ахмеда, чудом уцелевшая от стрел, копий и сабель в складках смятого шатра. Себя она назвала валашской княжной Розалией, якобы похищенной из родительского дома крымчаками в один из их набегов два года назад.

Князь Василий знал, что в Валахии ныне правил ставленник Османской Турции Бессараб Тинар. Но были ли у него дочери, похищались ли они, то было неведомо. Нередко в русских землях Валахией называли по привычке и Молдавию, где правил Штефан, прозываемый Великим.

– Значит, ты дочь господаря Бессараба Тинара? – спросил он через толмача Януша перепуганную девицу в прозрачных голубых с блестками шальварах и легкой до воздушной невесомости тунике нежно-зеленого цвета. – Или, может быть, все же дочь господаря Молдовы Штефана?..

В черных глазах девицы, кроме общего испуга от пережитого, после перевода Янушем вопроса, мелькнул новый страх. Это не укрылось от глаз князя. «Странно, – подумал он, – но почему-то ее пугают невинные вопросы». Однако Розалия уже справилась с мелькнувшим страхом и, состроив заискивающую улыбку, что-то быстро залепетала Янушу.

– Что лопочет? – воззрился на толмача Василий.

– Что-то о том, что она не дочь этих господарей, а дочь иного небогатого князя… Кажется, Стефана Герды… Впрочем, может и врет… – уже от себя добавил Кислинский. – Все Евины дочки и внучки без вранья не проживут и дня. Я бы ей не очень доверял…

– Ладно, сейчас недосуг истины добиваться, – оглядев без стеснения стройный стан Розалии, поспешил закончить допрос Василий Иванович. – Передай, чтобы не пугалась. Она под моей княжеской защитой.

Януш послушно перевел на татарский слова князя. Выслушав, Розалия одарила рыльского властителя благодарной улыбкой.

Немало вражеских коней стало добычей удачливых ратников рыльского князя. И хотя разведчики ошиблись в численности чамбула, не превышавшего и полутора сотен, но коней в чамбуле было голов триста-триста пятьдесят. Часть коней было убито стрелами, часть сбежала в суматохе. Однако около трех сотен стали военным призом. Но ни кони, ни княжна, даже если она была таковой, не тешили так душу Василия Ивановича, как плененный племянник Менгли-Гирея.

«Теперь переговоры о выкупе родителя пойдут куда успешнее», – возбужденно блестел глазами князь, размышляя над превратностями судьбы.

Его отряд, отяготившись добычей и пленниками, выставив боевые охранения, продолжал путь к родному Посеймью. По-прежнему держались берега реки. Но уже не Днепра – Десны. И не самого берега, а бесчисленных лесов, тянувшихся вдоль левого берега вперемежку со степными вкраплениями. Это позволяло, в случае возникновения опасности, мгновенно укрыться в лесной чаще. А туда и крымцы, и ордынцы не любили совать нос.

«Татары могут смертным боем бить друг друга, когда рвутся к великому ханскому престолу, – рассуждал далее Василий Иванович, размеренно покачиваясь в седле в такт конской рысцы. – Тут им, как, впрочем, и нам, русским, не до родства. Но когда вражды между ними нет, они, в отличие от нас, друг за друга горой стоят. Никаких денег не жалеют, чтобы выкупить родича из полона. Станут выручать из плена Ших-Ахмеда, а я им: «Только в обмен на батюшку!» Никуда не денутся, согласятся как миленькие».

– Князь! – отвлек его от мыслей голос воеводы Клевца, – Чернигов обочь, ошуюю, – уточнил кивком головы. – Не будем сворачивать… к переправе?

– Не стоит, – с неохотой отвлекся от радужных мыслей Василий Иванович. Но недовольства и раздражения не показал. Наоборот. Проявил рассудительность: – Надо до родных стен скорее добраться… Ныне недосуг гостить в Чернигове. Да и там, думаю, не до нас… Даже если Андрей Иванович, мой тесть, и Семен Иванович спаслись в той ужасной сече.

– Тебе виднее, – не стал настаивать воевода и придержал своего коня, чтобы дождаться замыкающей отряд полусотни и поторопить ее.

«А что делать с Розалией? – метнулись мысли рыльского князя в иное русло, едва воевода Клевец покинул его. – Что с ней-то делать?.. Может, и не породиста, – оценил, как лошадь или охотничью собаку, – но красива, стерва! В наложницы что ли взять?!. Слух идет, что валашки да мадьярки – самые горячие в постели бабы… – невольно облизал он потрескавшиеся на степном ветру и солнце губы. – Это после татарина-то?.. – сразу же заточил червь насмешливого сомнения. – Чужим обмылком пользоваться?.. Надкусанным плодом русскому князю довольствоваться?..»