Текст книги "Шемячичъ (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Истинно так, – поддержал боярина и князь Федор Иванович Палецкий.

Палецкие – Рюриковичи, но давно лишились собственного удела и теперь пребывали при великом князе. Федор Иванович ныне возглавлял личную охрану государя, потому как никто другой был заинтересован в безопасности Иоанна Васильевича. А где безопаснее всего? Да там, где сама опасность находится от охраняемого лица подалее.

– При этом, – поморщившись, что был перебит на полуслове князем Палецким, продолжил боярин Мамон, – стоит помнить, что у хана Улу-Махмета было три тысячи воинов, а у Ахмата – сто тысяч. Чувствуете разницу?.. К тому же, неровен час, к нему пожалуют литовские да польские войска…

– Ну, это вряд ли, – не согласился великий князь. – Полякам теперь дай бог Подолию спасти да Киев отстоять… Там наш союзник хан Менли-Гирей ратоборствует.

– Полякам, великий государь, может статься, действительно не до нас, – стоял на своем хитрый боярин, – а вот отступникам, Можайским да Шимячичам, владетелям Северской и Черниговской земель, дело, думается, есть. Спят и видят себя на великом московском столе. А у них, у каждого своя дружина. Даже у рыльского наместника, княжича Василия, по слухам, немалая имеется. Вот возьмут да и ударят под дых, – нагонял страху Мамон. – Что тогда?..

– Не ударят, – воспользовавшись паузой, ответил князь Палецкий. – Люди верные донесли, старый Шемякин, Иван Дмитриевич, с дружиной на Подолье. Жив ли вернется или там голову свою непокорную сложит под острыми саблями татарскими – неведомо. А молодой князь Василий наотрез отказался быть на стороне басурман и идти против Руси.

– Откуда ведомо? – метнул на него острый взор великий князь.

– От моих людей – глаз и ушей в чужом стане, – самодовольно ухмыльнулся Федор Иванович.

– Коли так, то хорошо, – уселся поудобней в тронном кресле Иоанн Васильевич. – Есть ли другие мнения?

– Есть. – Встал и оперся на пастырский посох митрополит. – Есть, великий княже…

– Если есть, то молви, – прищурил до узких щелочек очи великий князь.

В этом взгляде таилась угроза. Но митрополит не смутился.

– И молвлю, – рек он, обведя горячим взором собравшихся. – Не гоже великому князю и государю всея Руси прослыть в государстве нашем и за его пределами трусом и бегуном.

Услышав такие обидные слова, резко, как от удара по лицу, дернула главой инокиня Марфа, недовольно зашушукались бояре.

– Да, трусом и бегуном… – не обращая внимания на боярский ропот, повторил митрополит Геронтий. – Ибо как назвать вождя, который бросает свой народ на погибель?

Иоанн Васильевич вновь заерзал задом по сиденью, но не перебил первосвященника. А тот все тем же вдохновенным голосом продолжил:

– Надобно изматывать противника не только сечей, но и терпением. Время должно работать на нас. Ахмату скоро станет голодно и холодно. Его орда и теперь на несколько десятков верст все объела вокруг своего стана. Скоро за конину примутся. Следовательно, многие обезлошадят, станут проявлять недовольство. А там дожди, морозы – и побегут как милые…

– А если не побегут? – перебил владыку великий князь, сдерживая гнев. – Тогда что?..

– Обязательно побегут, – даже и тени сомнения не было в суровом голосе митрополита. – А чтобы это, государь, случилось быстрее, надобно нижегородских ушкуйников с малым войском на судах вниз по Волге послать. Пусть-ка они ударят в самое сердце Орды. Там теперь, надо полагать, войск-то нет… Вот и погуляют наши молодцы так, что шум от этого пира и до хана дойдет. А тут захочет он или не захочет, но будет вынужден повернуть восвояси, оборонять родной кров.

«Дельные речи, – взирая на владыку более приветливее, чем прежде, подумал князь. – Надо обязательно послать войско… и выдать сие решение за свою волю». Митрополит же меж тем продолжал:

– А чтобы притупить бдительность ворога, можно и переговоры затеять…

– Это какие еще? – с нескрываемым интересом воззрился великий князь на молитвенного милостивца Руси.

– Ну, хотя бы с предложение некой дани и просьбой отвести войска… Или с чем-то подобным…

– Что ж, владыка, подумаем над твоими словами – дал понять митрополиту, что тому пора и присесть на свое место Иоанн Васильевич. – Есть ли еще кому что сказать?

– Есть, – тут же отозвался престарелый архиепископ владимирский Вассиан.

– Говори, отче, – разрешил великий князь.

– Великий князь и вы, бояре, – с усилием встав с лавки, начал речь ростовский владыка, – все кровь христианская падет на вас за то, если выдавши христианство, побежите прочь, не сразившись с басурманами-татарами.

Слова старца были гневны и разительны. Великий князь нахмурился, бояре зашептались, задвигали толстыми задами, митрополит и остальное духовенство согласно сказанному кивало седыми главами. А Вассиан, обращаясь непосредственно к Иоанну Васильевичу, продолжил:

– Государь, зачем боишься смерти? Не бойся. Ты не бессмертный, а смертный. Но без року, без часа, установленного Господом нашим, смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю. А ежели кому что наречено, то от этого ни пешком не убежать, ни на коне не ускакать, ни на краю земли не спрятаться!..

Бояре, было возмущенно вздернувшие бородами, притихли. Молча, с прищуром глаз, внимал и великий князь. Таких слов ему никто не сказывал.

– Государь, – смотря сурово из-под белесых бровей с покрасневшими от бдений и лет веками слезящимися глазами, рек далее ростовский владыка, – дай мне, старику, войско в руки, и ты увидишь, уклоню ли я лицо свое перед татарами!

Сказав, старец тихо опустился на лавку, склонив главу ниц. Никто не решался нарушить молчание, повисшее в хоромах. Только тоскливое жужжание невидимой мухи, запутавшейся в паучьих тенетах, тревожило эту тишину какой-то несвоевременностью и ненужностью. Но вот, прерывая затянувшуюся тягостную паузу, вновь встал митрополит Геронтий.

– Поспеши к воинству христианскому, государь – осенил он крестом великого князя. – Бог сохранит царство твое силою честного креста, – вставил он в речь свою дорогое сердцу Иоанна Васильевича слово «царство». – Даст тебе победу над врагом. Только мужайся и крепись, сын мой духовный! Не как наемник, но как пастырь добрый потщись за врученное тебе словесное стадо христовых овец от грядущего ныне волка. Господь укрепит тебя и поможет тебе и всему христианскому воинству.

Тут все духовенство встало и в один голос молвило:

– Аминь! Буди тако!

– Хорошо, – выдохнул, наконец, великий князь, – я подумаю.

4

Что повлияло на решение государя: слова митрополита, речь епископа Вассиана, ропот народа или собственные размышления, – но он отбыл из Москвы к войску. Однако в дороге хитро-льстивые бояре Ощера и Мамон вновь уговорили великого князя в войске не появляться, а остановиться на некотором отдалении. «Повелевать ратями можно и издали, – нашептывали они, как змей-искуситель нашептывал Еве, чтобы совратить ее с пути истинного. – А вот запас расстояния не помешает в случае чего…»

Иоанн Васильевич прислушался к словам вельмож и остановился в Кременце на реке Луже, в тридцати верстах от Угры, где стояли напротив друг друга русские и татарские рати.

«С этой Лужей как бы на самом деле в лужу не сесть, – был ироничен с самим собой великий князь – Впрочем, Господь милостив, – тут же успокоил он себя. – Пора приступать к выполнению плана, решенного на думе – засылать послов и начинать переговоры. Но прежде надо отозвать из войска сына. Нечего Иоанну быть в передовых полках. Там всяко может случиться».

Великому князю уже успели донести, что на Угре произошла крупная стычка между татарами, решившими переправиться через реку, и русскими полками под началом Иоанна Иоанновича. При этом великокняжеский сын так умело начал действовать, находясь в передовых рядах русского воинства и среди пушкарей, что татары в бою потеряли не менее двух тысяч воинов. Понеся ощутимый урон, откатились назад.

Иоанн Васильевич послал грамотку сыну, чтобы тот оставил полки на воевод и прибыл в стан великого князя. Но молодой витязь, почувствовавший уже вкус победы, воспротивился родительскому слову. «Если будет на то воля Господа, то умру здесь, но врагу не уступлю и пяди земли Русской», – ответствовал он через посыльного.

Слова сына разгневали великого князя и он приказал воеводе Холмскому силой принудить Иоанна Иоанновича прибыть в стан государя. Но князь Холмский, получив столь грозный наказ, только руками развел. Даже боязнь навлечь на себя великокняжеский гнев не могла заставить его взять под стражу царственного витязя. Так и остался молодой великий князь с русским воинством.

Пока шли нешатко-невалко переговоры между ханом Ахматом и великим князем, нижегородская рать, руководимая князем-воеводой Василием Ноздреватым и крымским царевичем Нордоулатом, гостившим у великого князя, на судах спустилась вниз по Волге до самого Сарая. Понятное дело: не глазеть на град сей и веси чужие ходила. Прошлась огнем и мечом по ордынским тылам, вселяя в умы татарского люда такой же ужас, который до этого испытывали сами русичи от нашествий Ахмата.

И, как предвидел митрополит, вести о том стали известны в войске Ахмата. Многие татарские мурзы и беи требовали возвращения в родные края, чтобы защитить жен и детей от русских мечей. Началась буза. Хану и его нукерам едва удалось предотвратить мятеж и удержать воинов на берегу Угры. Но моральный дух воинства был подорван, и большого желания нападать на русские полки уже не было. К тому же обещанная Казимиром помощь так и не подходила. Хан едва ли не каждый день посылал гонцов к польскому королю, но их перехватывали не только конные разъезды московского князя, но и в тех землях, которые были под Литвой. Редким посыльным удавалось достичь ставки короля, а еще более редким – возвратиться в стан хана. К тому же приносимые ими вести не утешали.

А тут и осень подошла. И не только с ягодами и грибами, с золотом и багрянцем лесов, но и с хмарью небес и свинцовой тяжестью вод в реках. Вскоре – и того хуже: зачастили долгие русские дожди. А там и сиверко задул, стал пробирать все живое до самых костей.

Чтобы не терять в пустом противостоянии людей, Иоанн Васильевич двадцать шестого октября, когда мороз стал сковывать воды рек, а поземка – перебивать пути-дороги, приказал сыну, братьям и всем воеводам отвести русские полки к Кременцу. А оттуда – к Боровскому, где, встав на выгодных позициях, готовиться дать бой татарам. Но неподготовленное, поспешное отступление едва не превратилось в паническое бегство. Воеводы едва сумели навести порядок – так было расстроено войско. Но, слава Богу, обошлось. Пушкари и пищальники оружия не бросили, сохранили и огненное зелье с боеприпасом. Не побросали копий пешцы, не оставили коней и оружие всадники. И теперь все, став воинским станом у Боровского, с тревогой ожидали приближение врага. Даже поговорка случилась: «Хоть Кременец – делу венец, но Боровское – тоже не воровское».

Но огромное войско Ахмата русских не преследовало. Оно продолжало стоять на Угре, не понимая действий московского государя и опасаясь его хитрой уловки. Болезни и бескормица стали подкашивать силы татарские. Вновь усилился ропот. И одиннадцатого ноября хан распорядился возвращаться восвояси. Но не прямой дорогой, а через земли литовского князя. «Хоть тут попользуемся…» – мстительно решил он, проклиная Казимира, подбившего его на столь бесславный поход. Однако нетерпеливые мурзы, стремящиеся поскорее возвратиться в родные улусы и аулы, подвергшиеся нападению нижегородцев, со своими воинами повернули прямо к берегам Волги. И только третья часть войска пошла с Ахматом к Донцу на зимнее кочевье. По пути Ахмат и его воины в Брянской земле разграбили двенадцать русских градов, находившихся под Литвой. Там не ждали такого коварства от «союзника», врат не закрывали, в осаду не садились, потому и пострадали крепко. Когда же татары Ахмата, обогащенные грабежом, подошли к Рыльску и тоже попытались поживиться, то встретили достойный отпор. Княжеский замок на горе Ивана Рыльского и град, закрыв перед напрошенными гостями врата, ощетинились пушками и пищалями, метательными нарядами сотнями луков и копий.

Рыльский князь-наместник Василий Иванович хоть и был юн годами, да умом не скорбен. Сразу же после отъезда батюшки он призвал своих самых надежных воев-следопытов и приказал им найти московскую и ордынскую рати, да и следить издали за их действиями. «Поезжайте о двуконь, чтоб было сподручнее при длительных скачках, но смотрите, себя не обнаружьте», – строго-настрого напутствовал разведчиков. Вот те тайно и наблюдали за великим стоянием на Угре. А как только поняли, что озлобленный Ахмат стал разорять литовскую окраину, тут же доложили Василию. Он и принял меры.

Осаждать град Рыльск Ахмат не решился: по его следу и за его головой уже шли стаей голодных волков мурзы тюменских улусов с шестнадцатью тысячами воинов, ведомые ханом Иваком. Потому, покрутившись несколько часов у стен града, пооскомившись, как голодный лис на стаю лебедей на недоступном озере, поспешил убраться на зимнее становище в Белую Вежу.

Глава четвертая

Рыльск. Лето 69891.

1

– Кажись, Бог миловал, – когда опасность миновала и ордынцы удалились от града, заглядывая молодому князю в лицо, обмолвился боярин-воевода Прохор Клевец. – Можно и передохнуть, и порадоваться удаче…

Они, в бронях и оружно, стояли на крепостной стене замка, недалеко от воротной башни, откуда обозревали окрестности. Совсем недавно вот так же стоял тут один князь Василий, когда к нему прибыл с дружиной отец.

– Слава Богу, обошлось, – осенив себя крестным знаменем, согласился с ним Василий Иванович.

– И как это тебя, князь, Господь надоумил ворога поопастись да град запереть? Без Божьего промысла тут явно не обошлось…

– Батюшка надоумил. А в его словах, возможно, и был Божий промысел, – скромно заметил князь-наместник, тихо радуясь предусмотрительности родителя и удачной защите города.

– Да, батюшка твой – человек в Литовской Руси известный. С ним сам великий князь литовский и король польский Казимир Ягеллович считается… – ни с того ни с сего пустился в рассуждения воевода. – И, надо думать, доверяет: столько градов и весей отдал в удельное владение…

– То дело короля и батюшки, – не подумал раскрываться цветком-ноготком перед воеводой юный наместник.

Воевода – не солнце светлое, чтобы перед ним душу распахнутой держать. Всего лишь человек. А человеку, пусть и знатных кровей, всех помыслов княжеских знать необязательно. К тому же Прохор Клевец хоть и знатный ратоборец – лицо вон все в шрамах, – но держится скрытно, вечно сам себе на уме. А что у него на уме было вчера, имеется ныне, будет завтра – неведомо. Может, он приставлен отцом за княжичем присматривать, может, и за родителем пригляд держит… хотя бы для того же Казимира. А возможно, и с великим московским князем Иоанном Васильевичем или его присными хлеб-соль водит. Кто его знает – чужая душа потемки. Уста почти всегда замкнуты, а глаза черны, словно воды Сейма в половодье – ничего в них не прочесть…

– Плохо, что от батюшки вестей нет, – опечалился Василий Иванович. – Вон и реки стали, льдом покрывшись, и пуржит уже изрядно, а вестей все нет и нет… Как бы чего не случилось…

– Не горюнься, князь, не кличь напасть на свой дом, – искренне посочувствовал и предостерег воевода. – Даст Бог, все образумится, и батюшка твой, князь Иван Дмитриевич подобру-поздорову вернется.

– Дай-то Бог!

Но недаром говорят, что душа – вещун. В декабре, когда морозы трещали так, что и носа из изб не высунуть, пришли, наконец, вести о князе Иване Дмитриевиче. Семен Иванович Стародубский в малой грамотке сообщал, что Иван Дмитриевич, будучи ранен, попал в полон к басурманам Менгли-Гирея. «Надо о выкупе думать, – писал он полным уставом на плотном листе бумаги. – Поганые до злата падки. Будем надеяться, что Господь не оставит своей милостью старого князя. Удастся выкупить. Ты же, князь, не тушуйся, держись нас. В беде не оставим… Родственник все же, родная кровь…»

Словно обухом да по темечку, ошеломило это известие Василия Ивановича. Только горевать да ничего не делать – пагуба пагубой.

– Как быть? – обратился за советом к рыльскому воеводе Клевцу.

Тот и годами старше, и опыта в житейских делах не лишен.

– Посоветуйся с матушкой-княгиней да в Вильну или Краков1 поезжай к Казимиру Ягелловичу – удел надо закрепить за собой.

– Подобное и батюшка советовал, даже духовную на всякий случай составил…

– Вот видишь, – приободрил Клевец. – Ну, и о выкупе, само собой, мыслить надо… Только в первую очередь удел… Будет удел – и выкуп будет. Не станет удела – и выкуп не собрать… Однако, решать тебе, ты – князь.

В словах воеводы был резон.

Пока рыльский князь-наместник с малой дружиной носился от града до града, то встречаясь с матушкой в Новгороде Северском, то мчась за советом в Чернигов к Семену Ивановичу или его брату Андрею Ивановичу, матушкиному родителю – в Стародуб, прошла зима. Стало известно, что Казимир Ягеллович всю весну и лето собирался находиться в Кракове, чтобы быть ближе к Подолью и Киевской волости, куда вновь могли нагрянуть орды крымского хана.

Как только ветры обсушили не только макушки холмов, но и низины, Василий Иванович, сопровождаемый отрядом рыльской шляхты, направился в Краков. Присматривать за градом оставил воеводу Клевца. Более надежного как-то не сыскалось. Отцовские бояре или на поле брани полегли, или, подобно батюшке, в полон угодили. Те же, кто уцелел, больше держались матушки-княгини, Аграфены Андреевны. А с ней и с самой было непросто. По прибытии – встретила ласково. Расцеловала, как в детстве, в обе щеки. Но как только завел разговор о батюшкином наказе не обижать его сожительницу Настасью и нажитых ею байстрюков, от матушкиного радушия и следа не осталось.

«Мало я при отце твоем, князя Иване, сорома-позора да горя имела!.. Так ты хочешь, чтобы и без него на нее, как на икону, молилась?! Не быть больше такому!» – побагровела лицом. «Так ведь батюшкина воля…» – опешил он, не ожидавший столь суровой отповеди. «Может, и его воля, – источала зло и накопившуюся за долгие годы обиду княгиня, – да сам-то он в неволе… Выберется, нет ли – только Господу и известно… И пока его нет, я вольна поступать так, как мне заблагорассудится».

Увидев мать-княгиню разъяренной, он смутился. Не знал, как вести себя дальше. С одной стороны надо было исполнить зарок, данный родителю… С другой – нельзя было обижать и мать… Выручила сама княгиня.

«Если хочешь оставаться перед батюшкой правым, то забирай эту змею подколодную с ее выводком куда хочешь, – поостыв, посоветовала она. – Лишь бы подальше с моих глаз. Иначе им тут не жить… Возьму грех на душу, сживу со свету».

Пришлось приказать отвезти Настасью Карповну и ее детей в Рыльск. Но поселить не в замке и не в хоромах купеческих, к которым она привыкла, а в слободке при монастыре, в простой крестьянской избе. Слуги сказывали, что Настасья Карповна, увидев новое жилье, нахмурилась, подобно осеннему небу, даже слезу пустила. Но ни слова, ни полуслова. Только деток обняла да к себе прижала.

«Твори, твори добро, – усмехнулась насмешливо княгиня, когда узнала о новом пребывании полюбовницы супруга, – когда-нибудь отплатят черной неблагодарностью». – Почему?» – искренне удивился он словам матери. «Потому что так устроен мир. Добро никто не помнит. К тому же, не забывай, что выродки Настасьи хоть и байстрюки, но от князя рождены. Как бы о своих правах не вспомнили… Вот тогда и узнаешь, почем фунт лиха… Поплачешься еще… О материнских словах вспомнишь, да поздно будет… Близок локоток, да не укусить…» – «Так Дмитрий совсем ребенок, еще и четырех лет нет… А Забава…» Но княгиня перебила: «Ты уже и имена змеиного выводка, оказывается, знаешь да по-доброму называешь… Берегись, Василий, оплетут они тебя чарами своими. Не заметишь, как со свету сведут, чтобы самим подняться…» Холодом веяло от слов матери, тоской-кручиной.

Непростыми были разговоры и с князьями черниговскими да стародубскими, отцом и дядей матери. Те тоже советовали избавиться от «Ивановой полюбовницы» и ее детей.

«А батюшкина воля?.. – напоминал он им. – А мое княжеское слово?!» – «Подумаешь… – отвечали усмешливо. – Если бы все слово держали, то бы ни войн, ни ссор не было. И мы бы жили не под Литвой, а в своих исконных вотчинах…»

В словах матушкиных отца и дяди, конечно, своя правда имелась. Но и корысть чувствовалась: наверное, уже положили глаз на часть отцовского удела. Впрочем, как ни усердствовали Семен Иванович Черниговский да Андрей Иванович Стародубский, но Василий остался верен своему слову. Хоть и перевел Настасью Карповну из Новгорода Северского в рыльскую слободку, но в обиду не дал. Пусть живет до прибытия батюшки. Тот сам решит, что и как…

Путь предстоял немалый, но юному князю к долгим путям-дорогам было не привыкать. И о заводных конях побеспокоился, и о запасах ествы и питья подумал. Так что путь не пугал, пугала неизвестность встречи с королем: «Как примет, как разрешит дело?..»

Пока шли от Чернигова по русским землям, все было привычно: такие же, как и в Рыльске, избы, деревянные церкви, бескрайние леса и поля, речные поймы. Но, уже начиная с Ровно, привычного русского встречалось все меньше и меньше. Больше было литовского да польского. А во Львове рядом с православными храмами и церквями гордо возвышались каменные костелы. Чувствовалось влияние католической церкви. Даже счет лет тут шел не от сотворения мира, как во всей Руси, а от Рождества Христова. Впрочем, это обстоятельство отторжения не вызывало. Наоборот, нравилось. Рыльский князь-наместник для себя решил, что впредь будет пользоваться только новым исчислением.

За Львовским же воеводством вообще пошла польская земля, где русским духом совсем уже не пахло. Даже небе, даже реки, даже березовые рощи тут казались чужими, враждебными что ли… Про грады и веси, где много домов было каменных, вообще говорить не приходилось… Чужая, неласковая земля.

Краков, притулившийся на высоком берегу Вислы, поразил обширностью и множеством каменных зданий. Особый интерес вызвали королевский замок и собор Девы Марии, возвышавшиеся над всей округой каменными громадами, цветными шпилями башен с позолоченными флажками флюгеров и крестами рвущихся ввысь глав костелов.

– Какая красотища! – замер на коне от восторга гридень Петр, прозвищем Горисвет, ровесник князя.

Он впервые покинул Рыльск, потому все увиденное во время долгого пути ему, в отличие от его князя, умевшего укрощать свои эмоции, было в диковинку. Все вызывало восторг, прятать который за гримасой безразличия юный вой пока не научился.

– Да, красота имеется, – был куда сдержаннее Василий Иванович. – Но меня более поражает крепость града – стены из камня и замки каменные. Такой град не так просто взять на слом…

Сопровождавшие, особенно старые, умудренные опытом воины, согласливо закивали головами.

– Вот бы нам так грады свои окружить каменными стенами… – продолжил с долей зависти и сожаления рыльский князь-наместник. – Тогда бы ни один степняк нам не был бы страшен… Сразу бы обломал зубы о твердь камня… Впрочем, что о пустом баять, надобно о сем часе подумать – и самим притулиться пора подошла, и коням коновязь требуется. Думаю, что нас просто так, с пылу да с жару, прямо с дороги во дворец к королю не пустят…

– Это верно, – тут же согласились многие сопровождавшие. А польский шляхтич Януш Кислинский, находившийся в свите Василия Ивановича в качестве толмача – не княжичу же с простолюдьем общаться, – добавил:

– С неделю, не менее, помытарят, прежде, чем дозволят аудиенции, то есть приема, – тут же пояснил он для остальных непонятное слово. – Тут так заведено. Впрочем, везде так водится…

Когда и какими судьбами этот обрусевший веселый поляк, которому и двадцати пяти не было, прибился к Рыльску, было неведомо. Но муж был пронырливый, к тому же знаток языков: польского, литовского, татарского и русского. Вот и оказался в ближайшем окружении рыльского наместника. А в польской земле со знанием местных свычаев и обычаев – вообще правая рука князя.

– Так что предлагаешь? – прищурившись от яркого солнца, не желавшего покидать зенит, спросил князь шляхтича.

– Остановиться на постоялом дворе, – не задумываясь, как о само собой разумеющемся, отозвался Януш. – Там не только кров над головой, но и харчевня имеется, где, конечно, оберут, однако и от голода умереть не дадут. И кони наши будут пристроены: напоены, накормлены и почищены.

– Тогда веди.

– Один момент, – засуетился Януш, озираясь по сторонам. – Вот горожан расспрошу, где тут харчевня поприличнее, – кивнул он длинноволосой главой под красной бархатной шапочкой с длинными петушиными перьями, – да и тронемся…

Сказав сие, тут же направил коня к двум полякам-зевакам, остановившимся невдалеке поглазеть на русский отряд.

Постоялый двор и трактир при нем отыскали быстро. Народу в трактире, к счастью для наших путешественников, почти не было. Слуги трактирщика, не зная, кто прибыл, но наметанным глазом определив, что пожаловали богатые гости, завертелись волчками. Чувствовали, прохиндеи, поживу. Коней расседлали, напоили, завели под навес, задали сена в ясли. Оказали честь князю и его людям, усадив за длинный стол, предварительно смахнув с него тряпкой крошки и остатки прошлого пиршества. Заодно вспугнули рой жирных мух, с неохотным ворчанием поднявшихся с крышки стола и тут же вновь усевшихся на нее.

Особенно усердствовали две молодые полнотелые краснощекие бабы, расставлявшие деревянные миски с яствами и кувшины с вином. Дышали жарко, как лошади после долгой скачки. А уж наклонялись над столешницей так, что казалось, еще чуток – и их пышные, молочно-розовые, колышущиеся от каждого движения груди так и вывалятся из глубоких разрезов кофт, порвав редкую шнуровку. По всему видать, эти разбитные бабенки были не прочь заработать серебряный грош и частным способом, окромя хозяйского куска хлеба.

Князь-наместник поморщился – привык в Рыльске к порядку и чистоте. Да ничего не поделаешь – не у себя дома. Приходится терпеть. Впрочем, обед был сытный: пара зажаренных молочных поросят, десяток куриных тушек, сочившихся жирком, гречневая каша, сдобренная конопляным маслом. И легкое белое вино. Многие рыльские дружинники, усердно уминая еду, громко отрыгивали прямо за столом. При этом, правда, не ленились и лишний раз уста крестным знаменем осенить, чтобы бесы в рот не вскочили. Опрокинув очередную чару вина, неспешно вытирали усы толстыми крепкими перстами, а жирные персты – о полы камзолов. Рушников в трактире не подавали.

Януш не только уплетал снедь за обе щеки, не только пощипывал за округлые телеса дородных служанок, каждый раз сладостно постанывающих от этого, но и успел с толстым кабатчиком парой слов переброситься. Выяснил, что короля в замке нет, что, по слухам, тот отправился в Киев. Поделился этим нерадостным известием с князем.

– И на сколь долго отбыл король? – мрачно воззрился тот на шустрого толмача.

И как тут не помрачнеть, когда отмахали столько верст – и все впустую. Знать бы про такой расклад игральных костей, так от Чернигова до Киева рукой подать. Дня на дорогу за глаза бы хватило. Конечно, сам рыльский князь-наместник еще ни разу не совершал похода от Чернигова до Киева, но он читал «Поучения» Владимира Мономаха детям своим. Потому знал, что этот великий князь около ста раз совершал поездки из Чернигова до Киева, управляясь за светлый день. Теперь вот опять немалый путь предстоял…

Кислинский что-то быстро залопотал по-польски с кабатчиком, потом пояснил:

– По слухам, до середины лета…

– Опять докука, чтобы не заела скука, – иронично пошутил Василий Иванович. – Только делать нечего, придется отправляться в Киев…

– На ночь, глядя, что ль?.. – не смог скрыть недовольства Кислинский.

Остальные, перестав жевать, уставились на князя. И без слов было понятно, что перспектива вставать из-за стола, усаживаться на уставших лошадей, никого из них не радовала.

– Зачем на ночь… – с полвзгляда оценив обстановку, отозвался Василий Иванович. – Переночуем тут. Дадим отдых и себе, и коням. А вот с утречка, по холодку, по росе и тронемся…

Все рыльские вои оживились, поддакивающе закивали кудластыми головами:

– По холодку да по росе – оно, конечно…

– А коней ночью не сведут? – насторожился кто-то из поживших на белом свете и немало повидавших рыльских бояр. – Земля-то чужая… Всяко случиться может… Не дай Бог, лихие люди пошаливают…

– Разузнай, – коротко приказал Яношу Василий Иванович.

Кислинский опять что-то быстро-быстро залепетал трактирщику. Тот слушал в пол-уха, отрицательно тряс курчавой головой, но при этом раза два исподтишка воровато зыркнул на князя и его сопровождающих быстрым черным глазом.

– Заверяет, что лихих людей в округе нет, – пояснил Януш после недолгих переговоров с владельцем трактира и постоялого двора. – Но я бы ему не очень доверял. Кажется, лишний злотый на нас заработать хочет, коли останемся ночевать…

– Что-то и мне его рожа не очень-то нравится, – выслушав Януша, поделился сомнениями с ближайшими дружинниками рыльский князь-наместник. – Больно на цыганскую да на разбойничью смахивает. И на поляка что-то мало похож трактирщик-то…

– Так он и не поляк, – тут же пояснил Януш. – Крещеный еврей. Выкрест. Они, евреи-выкресты, ныне всю Польшу по торговому делу к своим рукам прибрали… Куда ни плюнь, обязательно в них попадешь. Уж такие расторопные, такие расторопные, что ни нам, полякам, ни вам, русским, чета… В воду войдут и сухими выйдут.

– Тогда тем паче ухо востро держать надобно, – обеспокоился Василий Иванович и приказал младшим гридням Фомше да Прошке всю ночь быть у коновязи и за конями присмотреть. – Лето на дворе, не замерзнете… Да спать не вздумайте, – предостерег от дурости, – шкуру спущу.

Те заверили, что за всю ночь глаз не сомкнут, но при этом так вожделенчески поглядывали на служанок, что князь пригрозил:

– Чтобы о бабах да блуде и думать не смели. Башкой за сохранность коней отвечаете.

2

Давно подмечено, что человек полагает, а Бог располагает. Отбыть в путь по утренней свежести рыльскому князю и его сопровождающим не удалось. Как ни опасался Василий Иванович, как ни берегся, но пару коней кто-то ночью с постоялого двора, ворота которого оказались запертыми, свел. Сторожа – Фомша да Прошка спали же, как убитые. От них за версту брагой разило.

– Перепились, сволочи, проспали, – зло саданул сапогом под бока горе-сторожей князь-наместник.

Но те только недовольно чмокали губами да слюни пускали пузырями. Тогда Василий Иванович за грудки Януша: