Текст книги "Шемячичъ (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Даже голос становится каким-то уничижительно-стеснительным, и хрипотца прошибает.

– А очерк о нашем с тобой генерале Панкине Вячеславе Кирилловиче? – не отстает от бывшего подчиненного Воробьев.

Когда-то в далеком уже восьмидесятом году прошлого двадцатого столетия именно он принимал ныне седого, а в той жизни, темноволосого, ветерана в органы милиции. И никаким сочинителем этот ветеран тогда не был, а был рядовым участковым инспектором, «вкалывающим» по десять-двенадцать часов ежедневно, чтобы преступность не могла головы поднять.

– Очерк написал. Но хочется что-то более стоящее… Может быть документально-художественную повесть… – мнется сочинитель. – Личность ведь незаурядная!

– Верно, – соглашается Михаил Егорович Воробьев. – Вячеслав Кириллович Панкин и на роман тянет. Особенно, если о его собственных романах вкрапления в литературный роман сделать.

И расплывается в улыбке, предаваясь воспоминаниям. А вспомнить ему есть что: в свое время вместе с десяток лет проработали. Панкин – начальником УВД Курского облисполкома, а Воробьев – начальником РОВД Промышленного райисполкома города Курска. Воробьев, как никто другой, многое знал и о романтических победах генерала. Знал да помалкивал. В те времена на эту тему было не принято распинаться. Это сейчас: не успели познакомиться, а на весь мир орут о сексуальной победе. И он, и она. Не важно, кто первый. Важно, чтобы громче и с некоторыми подробностями.

– Да, «были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри…» – подводит итог воспоминаний с легкой, как дымка летнего тумана, грустью Воробьев. – Ныне и народ пониже, и страсти пожиже… Разве не так?

– Частично, по-видимому, так… – постарался, как можно мягче, свернуть назревающую дискуссию бывший подчиненный. – Времена разные… Задачи иные… Требования возрастают…

– А в наше время требований разве не было? – не принял посыла председатель Совета ветеранов. – Были! Да еще какие… Помнится…

– Конечно, были, – поспешил согласием пресечь поток воспоминаний сочинитель. – Но служилось нам если не легче, то веселее что ли… И государство старалось престиж добрыми фильмами и книгами повысить, и народ в своей массе поддерживал… Теперь же…

– Да, теперь все наоборот, – согласился Воробьев, став что-то чертить ручкой на листе бумаги. – И государство реформами занудило, и народ, ошалевший от перестроек, не доверяет, и пресса каждый день помоями обливает, и прокуратура «палки» вставляет, и суды смотрят свысока. Так что и зарплата в сорок тысяч не очень удерживает кадры… Слышал: в ведущих службах большой недокомплект. Да и руководство за свои кресла не держится. Как-то заходил к заместителю начальника по оперативной работе, так тот говорит: «Готовьте место в Совете. Обрыдло все».

– Дремов, что ли?! – не поверил сочинитель, знавший Дремова, как истинного мента, «свихнувшегося» на работе.

– Он самый, – подтвердил председатель Совета. – Он самый.

– Зато в управленческих структурах, как и прежде, переизбыток кадров, – усмехнулся с откровенным сарказмом сочинитель, недолюбливавший штабистов еще со времен своей работы в органах. – От них, как правило, всякие «землетрясения» и ненужный вал бумаг. Каждый хочет важность свою показать. Ловлей преступников не могут, вот и «бьют» бумагами по всем фронтам.

– Ну, этим грешили и в наше время.

– Не спорю. Но таким обвалом, как сейчас, вряд ли… Прогресс налицо.

– Тогда компьютеров не было, прочей оргтехники, – заискрился иронией Воробьев. – На печатной машинке много не разгонишься…

Помолчали, размышляя каждый о своем. Сочинитель, оттолкнувшись от слова «прогресс», вспомнил анекдот, рассказанный ему известным писателем, а в далеком прошлом – врачом и кандидатом медицинских наук. «В психбольнице профессор говорит пациенту: «У вас, больной, прогресс с лечением. Скоро на выписку». Тот в ответ: «Какой, доктор, к такой матери, прогресс, когда был Наполеоном, а теперь никто». О чем думал отставной полковник, осталось тайной.

– Рад был видеть в добром здравии, – встал после паузы сочинитель со стула, посчитав, что пора и другие вопросы прозондировать. Именно из-за них он и пришел в отдел полиции.

– Торопишься что ли? Дела дома ждут? – прерывает воспоминания и отставной полковник.

– Нет. Но надо к операм заглянуть. Они в прошлый раз про интересный случай рассказали… Надеюсь продолжение услышать. Может, что-то и сложится… в смысле рассказа или повестушки. Сюжет весьма занимательный…

– Ну-ну, – встает и протягивает председатель руку. – Не смею задерживать. Только не забудь: напишешь – дай почитать.

– Обязательно… если напишу.

В полной тишине, так не привычной для отдела полиции, сочинитель направляется в крыло, где «царствуют» сотрудники уголовного розыска.

«Отдел словно вымер, – отмечает он необычное состояние отделовской жизни, неспешно шагая в нужном направлении. – В наше время гудмя гудел. А сейчас – тишина. Или что-то случилось?.. Если случилось – тогда понятно: все на месте происшествия». Зацепившись «за наше время», почувствовал, что «переборщил» с оценкой. И «в наше» случалось всякое…

3

– Как, Алексей Иванович, служба? – зайдя в кабинет розыскников и здороваясь за руку с оперуполномоченным уголовного розыска Письменным, поинтересовался ветеран.

Из всех кабинетов сотрудников отделения уголовного розыска только кабинет Письменова и оказался «действующим». Остальные – на замке. Вот и приперся сюда ветеран-сочинитель.

– Вам бы лучше не спрашивать, а мне не отвечать, чтобы не расстраиваться, – вновь мешковато уселся на стул опер, привычным жестом прикрыв какой-то документ, над которым только что работал, чистым листом бумаги.

В ментуре, будь то милиция или полиция, больших секретов, пожалуй, и нет. Ну, разве что дела агентов да дела оперативных учетов, которые без большой надобности из сейфов не вынимаются и на столах не валяются. Но сотрудники, заточенные на соблюдение режима секретности, даже друг от друга любую бумагу с грифом «Секретно» или «Совершенно секретно» прячут. Хотя в ней кроме самого грифа и секретов может не быть. А если пришел посторонний, пусть даже бывший коллега, то и говорить на эту тему нечего.

– Что, дерут, как медведь липку? – посочувствовал сочинитель, мысленно отметив, что соблюдение норм секретности для оперов по-прежнему актуально и архиважно.

– Не то слово… – махнул рукой опер. – Но даже не это напрягает…

– А что?

– Ежедневные нововведения и ворох бумаг. Не успеешь к одному приноровиться, как уже исполнение другого требуют. Погода осенью и то реже меняется, чем команды от вышестоящих штабов и начальников.

– Ну, этого добра всегда хватало. И в наше время умели жизнь ментам «облегчить»… Вот только сейчас о том самом с председателем Совета ветеранов Воробьевым речь вели.

– Может быть, – не стал оспаривать опер слова ветерана. – Только вашим штабистам да начальникам до наших, как небу до земли. Вроде бы и рядом, но не достать! Такие перестройщики, что просто ужас!

– Неужели? – поддел ироничной репликой опера ветеран.

– Суди сам, – «завелся с пол-оборота» розыскник. – Наш начальник штаба Стрелялов, бывший артиллерист, вдруг надумал суточному наряду оперативной группы не с девяти часов утра заступать, как обычно и как привычно, а с восемнадцати. Словно в армии.

– Он обалдел что ли? – был удивлен ветеран и сочинитель. – Или полицию с армией спутал, а отдел с батареей? Ведь к утру следующего дня следственно-оперативная группа будет ни-ка-кой. А ей еще весь световой день «пахать».

– Не знаю, – состроил кислую рожу опер, – обалдел или не обалдел. Но для своего эксперимента он почему-то выбрал наш отдел.

– Доверяет!.. – прибавил язвинки сочинитель.

– Да шел бы он с эти доверием… в кобылью трещину. – Письменов не любил мат, поэтому, где другие «пушили» матерщиной, выплескивая накопившееся раздражение или срывая злость, он находил слова-заменители. – Ладно, что это мы все о грустном да о грустном… – решил сменить тему беседы Письменов. – Ты, господин сочинитель, по делу зашел или скуки ради?.. Если по делу, то спрашивай – чем смогу, помогу. Если от скуки, то извини, у меня тогда дел по горло, – сделал понятный жест рукой. – Сам видишь: бумагами весь стол завален. И все на контроле, и все ответа требуют… Приходится, как белке в колесе, вертеться.

И уставился большими черными, немного насмешливыми глазищами.

– По делу, – не стал испытывать терпение опера сочинитель. – Во-первых, видишь ли ты нашего общего знакомого Блоню? Если видишь, то занимается ли он литературным творчеством или забросил сие занятие?

Блонский Геннадий некогда работал в данном отделе на той же должности, что и Письменов. Но однажды система его подставила так, что он, вполне интеллигентный человек и грамотный опер, едва в «места не столь отдаленные» не угодил, как говорил один знаменитый персонаж из телефильма, «под фанфары». За решетку, слава Богу, не попал, но с работой, им любимой, расстался навсегда.

Будучи человеком образованным и коммуникабельным, он не «затерялся» и на гражданке, но прежняя работа «звала и не отпускала». И он довольно часто забегал к старым товарищам, чтобы переброситься словцом-другим. И, как был осведомлен сочинитель, тоже что-то кроптал на досуге. Правда, трудился все больше в Интернете, где не требуется издательств и типографий, но где порой необходимы навыки полемиста. Такие навыки у Блонского имелись. Возможно, с избытком…

Впрочем, не умение Блонского полемизировать подвигло сочинителя интересоваться его судьбой, а литературная деятельность. У Блони был свой стиль повествователя. Современный, несколько жесткий, несколько информационный стиль. Но, главное, свой. И это вызывало симпатии. А еще – искреннее желание, чтобы он не бросал литературное творчество.

– Личных встреч в последнее время как-то не случалось. Зато в Интернете, – замаслянел взором опер, большой любитель ночных интернетовских бдений, – едва не каждый вечер общаемся.

– Пишет что-нибудь? – нетерпеливо напомнил ветеран.

– Может, и пишет, но нового пока ничего не выкладывал, – пожал крутыми плечами розыскник. И, блеснув озорными глазами, поинтересовался: – Довольны ли, господин сочинитель, ответом на первый вопрос?

– Доволен или не доволен, трудно сказать. Все – относительно… По крайней мере, ответ приемлю. А тебя попрошу: при встрече с ним – хоть реально, хоть виртуально – привет от меня передай и просьбу не прекращать литературных занятий.

– Заметано. Теперь следующий вопрос… – проявил признаки откровенного нетерпения розыскник.

– А следующим будет мой интерес по ходу расследования разбоя… точнее по самому разбойнику Зацепину. А еще точнее, по тем штучкам, что у него были изъяты… Какова их судьба?

– Так это к следователям, – решил отбояриться опер, мечтая поскорее избавиться от назойливого собеседника и возвратиться к собственным делам, так некстати прерванным неожиданным визитом.

– Того, который вел дело, нет, – слукавил ветеран, – а другие – ни в зуб ногой. Своих, говорят, забот выше крыши, чтоб еще чужими грузиться. Дело же – в суде. Впрочем, будь оно в отделе, кто бы его дал листать?..

Конечно, сочинитель мог подняться и на третий этаж, где располагались следователи. Мог, но толку-то… Со следователями контакта как-то не было. К тому же у них – все «тайна следствия». С операми куда проще. Секретов тоже не раскроют, но несекретным поделятся, не пожадничают.

– А я, значит, «в зуб…» – ощерился опер.

– Ну, хотя бы по обнаруженным и изъятым во время обыска предметам… колье и диадема. Раз личность разбойника уже не интересует. Не подделки ли? И где проводились экспертизы? У нас в краеведческом музее, у Склярука, или все-таки в Москве?..

Сочинитель не зря упомянул фамилию Склярука. Виктора Исаевича, ведущего специалиста Курского областного краеведческого музея и искусствоведа, в Курске хорошо знали не только следователи, но и оперативники. Не раз пользовались его услугами, когда требовалось оценить старую икону или предмет обихода, давно вышедший из употребления, но ставший коллекционным раритетом. Экспертное заключение Склярука даже в судах сомнениям не подвергалось, поэтому чтобы не посылать предметы и вещи за пятьсот верст в Москву и ждать экспертизы по месяцу и более, все нещадно эксплуатировали, причем бесплатно, Виктора Исаевича. Но старинные колье и диадема – это не привычные предметы обихода и даже не иконки. Тут требовались специфические познания. И Склярук мог не взяться за исследования и дачу заключения, чтобы не подвергать свою компетентность в этом вопросе под удар критики со стороны адвокатов.

– А с чего вы, господин сочинитель, взяли, что такие детали меня должны были интересовать? – уперся черными немигающими глазами опер в ветерана. – С какого такого боку?

– А с того, что вы, господин сыщик, – в пику оперу «комплиментом» на «комплимент» отозвался сочинитель, – историк по образованию. И, как у любого историка, у вас должен был проснуться вполне понятный интерес к таким обстоятельствам. К тому же ореол некой тайны окружает как происхождение этих раритетов, так и их обнаружение у несостоявшегося налетчика на киоски.

– Павильоны, – поправил опер.

– Хорошо, пусть павильоны, – не стал спорить и «размениваться на мелочи» сочинитель. – А это – уже профессиональный оперский интерес, – продолжил он развивать прерванную репликой мысль. – Вывод: одно и другое должны были подвигнуть вас, господин опер, на продолжение отслеживания этого дела.

– Однако вы хитрец, – засмеялся оперативник. – Знаете, где половчее ухватиться…

– Двадцать с гаком милицейских годков что-то да значат, – отшутился сочинитель, не забыв затем продолжить свои вопросы: – Не дает покоя и такой факт: почему налетчик-наркоман эти вещи не сбыл? Ведь для наркомана не существует ничего святого. Ему, когда остра нужда в новой дозе, на любую семейную реликвию наплевать. А тут – сохранил. На разбой пошел, а предметы роскоши сохранил. Удивительно…

– Должен признать: тут вас интуиция не подвела, – без дальнейших проволочек приступил к сути Письменов. – На личность грабителя мне было, точно, начхать и растереть… Не велика шишка. А вот судьба раритетов заинтересовала. Действительно, не каждый день изымаются колье да диадемы… И знаете, Зацепин не соврал, когда говорил, что подлинные. Местная и московская экспертизы подлинность подтвердили: Тринадцатый-четырнадцатый века.

– Удивительно! – не скрыл восторга сочинитель.

– К тому же ни среди музейных шедевров, ни среди похищенных у частных лиц, если не принимать во внимание родителей, у которых Зацепин их позаимствовал, колье и диадема не значатся, – с жаром продолжал розыскник. Но тут же, остывая, дополнил: – Родители, проживающие в Шемякино, подтвердили, что по преданию вещи эти были подарены в незапамятные времена их далекой прабабке по женской линии рыльским князем Василием Шемячичем. И теперь они передаются в семье в качестве семейной реликвии по женской линии. Так что колье и диадема – это имущество матери Зацепина. Писать на сына заявление о краже этих раритетов ни мать, ни отец, естественно, не стали. Хоть и негодяй, да кровь-то родная, – пояснил сыщик. Ни одна мать на сына заяву не напишет. Пришлось следователю эти цацки обвиняемому вернуть. Точнее, его родителям.

– А более подробно об их происхождении ничего не удалось раскопать? Ну, там… как к князю попали? Или как и при каких обстоятельствах князь их подарил? А главное, кому: любовнице, наложнице, боярышне, дворянке или крестьянке? И каким образом из Рыльска, где княжил Василий Иванович, вещи эти попали в селение Шемякино? – горячился сочинитель.

Уж очень сильно им владело желание хоть что-нибудь разузнать о тайных путях следования старинных изделий из Рыльска или Новгорода-Северского в Курск. Он не обладал академическими знаниями средневековой истории края, но все же знал, что Рыльский удел и Рыльское княжество Курск и Курское Посеймье в себя не включали. Обнаружься эти вещи, допустим, в Рыльске или в Новгороде-Северском, тогда понятно: могли потеряться, быть закопаны хозяйкой в землю при опасности – время-то было тревожное, – а потом отыскаться в качестве клада. Но и при таком раскладе, если их обладатель или обладательница были знатного рода, то как очутились за десятки верст от удельных градов?.. Если из бедного сословия, то тоже встает десяток всевозможных вопросов, упирающихся в село Шемякино… И вообще какая связь между рыльским князем Василием Ивановичем и селом Шемякиным?.. Вопросы, вопросы…

– Подробностей никаких. Известно то же самое, что и раньше: подарок князя Василия Ивановича Шемячича кому-то из далеких предков… А кто эти предки, и за какие заслуги им такая честь – по-прежнему тайна тайн, – легонько похлопал по столу ладонью Письменов. – Такие, брат, дела.

– А почему не сбыл их какому-нибудь барыге? Ведь наркоша и в деньгах нужду испытывал?

– Говорил, что сам удивляется, – призадумался опер. – Несколько раз порывался продать. Даже с собой на рынок брал, к ломбардам подходил… Но все как-то не мог… Что-то удерживало. Мистика какая-то…

– Да, мистика, – согласился сочинитель. – Наркоман – и вдруг не смог сбыть вещи на дозу… Поразительно! Впрочем, бес с ним. Ты лучше на последний вопрос ответь: правда ли, что Дремов собрался увольняться?

– Откуда «дровишки»? – насторожился опер, впрочем, пряча настороженность за игрой слов.

– Из лесу вестимо, – в тон ему отшутился сочинитель, не желая раскрывать источник.

– Чего не знаю, того не знаю, – уклонился от прямого ответа сыщик. – В слухи не верю, рапорта об отставке не видел. Знаю, что в настоящее время он будоражит своим присутствием берега южных морей. Отдыхает.

– Что ж, спасибо, – поблагодарил оперативника сочинитель. – И извини за то, что оторвал от работы.

– Да ладно, – отмахнулся Письменов. – Как говорится, работа не волк, в лес не убежит…

– И не вол, с голоду не подохнет, – подмигнул ветеран, направляясь к дверям. – До свиданья.

– Тебе тоже не хворать, – склонился оперативник над бумагами. – Заходи, если что…

– Постараюсь, – шагнул за порог кабинета докучливый посетитель.

Улица встретила задумчивого сочинителя привычным глуховатым городским шумом: гудели моторы, шуршали шины, шаркали ногами пешеходы, где-то вдалеке постукивали по рельсам колеса трамвая.

«Надо в истории села Шемякино покопаться, – осторожно переступая через рытвины и колдобины огололеденного тротуара, сутулясь из-за постоянного рассматривания пути под ногами, размышлял он, продвигаясь к дому. – Может быть, там следы какие отыщутся… или подсказки… Неплохо было бы и в Рыльск съездить, со специалистами тамошнего краеведческого музея переговорить…»

Глава шестая

Рыльск. Дела ратные да скорбные. Конец XV века

1

Весной 1482 года от Рождества Христова в Рыльск из степного Крыма возвратился поверенный князя шляхтич Кислинский. Прибыл усталый, отощавший, отрепавшийся и… загоревший под жарким южным солнцем.

Сам Василий Иванович в это время находился в Волынском монастыре. Смотрел, как продвигаются строительные работы по возведению колокольни Воздвиженской церкви. Игумен Ефимий хоть и в возрасте, и сед как лунь, и горбится при ходьбе, опираясь на посох, но за строительством церквей следит строго. За два последних года он и Троицкую завершил, и Воздвиженскую до куполов возвел. И ныне вот колокольню с Божьей помощью достраивает. А еще он внял совету молодого князя и приступил к возведению деревянной стены вокруг монастыря. Не просто частокола, а именно стены из толстых и прочных бревен, по шесть-семь аршин высотой, с заостренными верхушками. С двумя входными и одной въездной со стороны слободских изб башенкой, с небольшим земляным валом и рвом. Как строительство стены будет завершено, станет монастырь не только домом Бога и слуг его – монахов, но и небольшой крепостцой. И будет ворогу не просто так эту крепостицу взять. Следовательно, граду Рыльску добрая подмога в делах ратных.

Но до монастыря и беседы с игуменом побывал князь и у Настасьи Карповны, отцовской присухи. Спросил про житье-бытье, про желания.

«Спасибо, княже, – поясно поклонилась Настасья. – Не стану Господа нашего гневить – всем довольна. Соседи не забижают, кусок хлеба у меня и детишек есть – и слава Богу». – «Детки не хворают?» – «И от этого Господь уберег». – «Дмитрию сколько лет-то?» – «Шесть исполнилось, на седьмой повернуло». – «Пора грамоте обучаться. Я игумену скажу, пусть кого-нибудь из братии посмышленее да поусерднее найдет – мальца обучать». – «Премного благодарна, – вновь поклонилась Настасья Карповна. – Век буду за тебя, княже, Господу молиться». – «А Забавушке, поди, уже десяток годков? Скоро о замужестве думки встанут…» – «Нет, – повлажнели и без того грустные да большие, как у коровы, глаза у Настасьи, – ей только осемь исполнилось. Еще есть времечко».

В эту минуту с улицы в избу, запыхавшись от долгого бега, вскочил отрок Дмитрий. Раскрасневшийся и взъерошенный. И сразу: «Мам, дай хлебца – соседский Дозор не емши».

Видать, со свету в сумраке избы не заметил князя.

«Сбрось малахай да князю поклонись, – сурово заметила сыну Настасья. – Или глаза на затылке, что не видишь. Совсем от рук отбился, – пожаловалась Василию Ивановичу. – Соседского пса, глупыш, подкармливает… будто того некому кормить. Хозяева, чай, имеются».

Одетый по-крестьянски, но обутый в сапожки отрок тут же зыркнул большими, как у матери, глазенками по избенке. Увидев князя, шмыгнув носом, сдернул с русой головенки лисий малахай и поклонился: «Будь здрав, княже Василий Иванович». Но не поясно, как допрежь мать, а чуть-чуть, головой и плечиками.

«С норовом байстрюк, – невольно кольнула неприязнь князя, но он тут же отбросил ее. – Видать, знает, плод какого семени… Да в чертах что-то знакомое, шемякинское просматривается…» – вгляделся пристально.

Подойдя к отроку, погладил ладонью по мальчишеским непокорным вихрам: «Смотрю, Дмитрий, вырос ты. Пора и в дружину ко мне, – пошутил, не найдя иных слов. – Пойдешь?» – «А кем?» – тут же не задумываясь, переспросил отрок. «К примеру, мечником, – улыбнулся князь, – телохранителем». – «Можно и мечником, – согласился малец, – но лучше воеводой». – «Угомонись! – одернула сына Настасья. Но Василий Иванович лишь рассмеялся: «Можно и воеводой, только сперва вырасти надо да воинской науке обучиться…» – «И вырасту, и обучусь», – вновь громко шмыгнув носом, заверил Дмитрий. «Тогда и поговорим…» – убирая руку с головки мальца, заметил князь.

Посчитав, что беседа окончена и пора уходить, он, пригнувшись, чтобы не задеть головой низкой дверной притолоки, двинулся к выходу. И тут Настасья, вся как-то засмущавшись, порозовев ликом, спросила: «А о батюшке известий нет?» – «С утра – не было, а сейчас и сам не знаю», – отозвался, не оборачиваясь, Василий Иванович, покидая избу Настасьи.

«И что родитель в ней нашел? – невольно сравнил рыльский властитель видимые женские прелести Настасьи Карповны и родной матушки, усаживаясь в седло. – Баба как баба… Правда, глаза с поволокой… большие, зеленые, колдовские. Но у матушки, в ее тридцать пять, и стан тоньше, и лик светлее, и щеки румянее. И вообще матушка лучше всех», – уже не по-мужски, а чисто по-мальчишечьи подвел он итог непростым размышлениям.

А вот задуматься над тем, что прелестного он сам находил в тех дворовых девках, с которыми время от времени вступал в любовные связи, ему как-то не случилось. Интересно знать, ответил бы он на вопрос: почему одни глаз княжий ласкали, а другие даже беглого взгляда не удостаивались?..

В монастыре среди прочего князь не забыл исполнить свое слово: попросил игумена приставить к мальцу Настасьи монаха-наставника. Ефимий знал, кто такая Настасья и от кого у нее дети. Не задавая лишних вопросов, пообещал княжескую просьбу исполнить: «Есть у нас мних Мефодий, вельми грамоте ученый. И русской, и греческой… Чисто преподобный Нестор в лета далекие. Он и займется обучением чада».

– А монастырь, святый отче, чудный видится, – не скрывает радостных чувств князь. – Не каждый град может таким похвалиться.

– Значит, княже, так Господу нашему угодно, – мелко перекрестился игумен на ближайшую церковную главку. – Не будь Господу по нраву дело сие, не быть и монастырю, и красоте этой. А как, княже, твое строительство теремов? Идет или стопорится?.. Ведь каменные палаты возводишь… Дело новое, непривычное.

– Пока только одни каменные палаты муравщики возводят, – уточняет Василий Иванович. – Другие терема из древа возводятся. Но с понимаем того, чтобы стены со временем камнем обложить. Думаю, так и прочнее будет, и теплее.

– Верно, княже, – морщит в улыбке светлый, до восковой прозрачности, лик Ефимий. – В камне – крепь, а в древе – тепло.

Молодому князю Василию и доброму старцу Ефимию хорошо за беседой. Она у них сегодня особо ладится. Может, оттого что день ясный, теплый; что солнышко неспешно катит по голубому небу; что облака, светлые и невесомые, стараются не загораживать светило и его теплых лучей; что нежный ветерок время от времени доносит от Сейма влажное дыхание реки и поймы; что щебечут птахи, воркуют голуби, чирикают воробышки. Может, и по какой иной причине…

– Думаю, отче, в сельце Боровском, что за Сеймом-рекой, церковь малую учинить, – делится князь своими задумками с игуменом. – В замке – две церкви наличиствуют: Спаса и Ивана Рыльского, чаще Ивановской прозываемой; на посаде – три есть: Покровская, Успенская и, Рождества Богородицы, которую рыльчане Рождественской величают. Четвертая строится – Ильинская.

Перечисляя церкви, князь, не замечая того, загибает персты на левой руке. Игумен это видит и улыбается светло и душевно. А Василий Иванович увлеченно продолжает:

– Весной, в половодье, да и в осеннюю распутицу из-за реки селянам нашим не так-то просто в град попасть и Богу помолиться. Так пусть у них будет своя церковь, куда бы они смогли придти в любой час. И не только они, но и путники, и калики перехожие. Мы о том с моим отцом духовным Никодимом не раз и не два речи вели…

– Хорошие, княже, думки у тебя, богоугодные, – одаривает светлой улыбкой старец рыльского властителя. – Весьма богоугодные.

Очи у старца выцветшие, порой тусклые, но ныне в них огонь горит. И он без остатка делится этим огнем с молодым князем.

– А еще, святый отче, задумку имею, – раскрывает Василий Иванович сокровенные мысли, – перенести с берегов Тускура, из разоренного и обезлюдевшего курского края, в монастырь либо в какую городскую церковь иконку одну…

– Не на корнях ли вяза охотникам нашим явленную и многое претерпевшую?.. – проявляет проницательность настоятель монастыря.

– Ее самую. Слух ширится о чудодейственности сей иконы, о многих чудесах ею творимых… Вот бы ее из ветхой и хилой часовенки да в храм прекрасный!.. А?! – горит очами и ликом князь.

– Даже и не знаю, княже, что тебе ответить, – неожиданно охлаждает пыл рыльского властителя игумен Ефимий. – Иметь у нас в граде икону Знамения Божией Матери – дело, конечно, превеликое! Только захочет ли сама икона покинуть те места, где явилась людям в лето 68031 от сотворения мира? Вот в чем докука и тайна великая.

– Как: «захочет ли»? – тускнеет взором князь.

И хотя Василию Ивановичу уже двадцать лет, и он – самый что ни на есть настоящий удельный князь, но эмоции скрывать не научился. Если радуется, то лик его светится радостью, если огорчается – то и признаки огорчения легко прочесть на челе. Или же в очах – не тускнеющем до самой смерти зеркале души человеческой.

Чтобы приободрить князя и развеять начинающие сгущаться тучи на его челе, игумен спешит с пояснениями:

– А известно ли тебе, княже, что эта иконка уже не раз чудесным образом возвращалась на свое место?

– Что-то слышал, но как-то не придавал этому значение… – хмурится Василий Иванович.

Он привык сам задавать вопросы, а тут приходится отвечать. Оттого ему неловко и как-то неуютно. Но ничего не поделаешь – сам возжелал сей разговор.

– Тогда в самый раз нам обоим освежить в памяти некоторые вехи на божественном пути этой иконы, – весьма тактично предлагает Ефимий при молчаливом согласии собеседника. – Так, через несколько десятков лет после ее обнаружения рыльчане уже пытались перенести ее в Рыльск, но икона непостижимым образом вернулась на свое место. И люди вновь стали ходить к ней на Тускур, чтобы молиться и исцеляться. Это побудило одного благочестивого мниха именем Боголюб возвести у святого источника часовенку, куда и была помещена коренная икона Знамение Божией Матери. Вновь многие люди из Рыльска и волостей стали ходить к иконе, ища и обретая защиту Божией Матери. Но в лето 68911 безбожные татарове, в очередной раз разорив Курскую землю, набрели на часовенку. Чтобы надругаться над православной верой, они саблею рассекли на две части чудотворную икону. Разрубленные части эти разбросали по разным сторонам, а часовню сожгли. Боголюба же увели в полон. Казалось бы, икона безвозвратно утеряна для православного люда, и рыльчане несколько лет скорбели о том. Но вот Боголюб был выкуплен из татарского плена. Вернувшись на берег Тускура, он приступил к поискам частей Иконы. Господь помог ему их обнаружить. Как только Боголюб сложил обе части вместе, они чудесным образом срослись. Вновь стали единым целым. Об этом чуде стало известно рыльчанам, и они, возблагодарив Христа и Его Пречистую Матерь, вместе с Боголюбом построили новую часовню. И вот уже около ста лет икона чудесным образом пребывает на своем месте. И я не знаю, стоит ли нам, даже из благих побуждений, нарушать сей покон?..

– Так мы же не на поругание берем, не с хулой и злобой, – терпеливо, не перебивая, выслушав игумена, не пожелал расстаться со своей думкой князь. – И попытка – не пытка. Если что не так – вернем на место. Мы же не нехристи татарские – православные. Да и не сегодняшнего дня это дело…

– Что ж, – не стал возражать больше игумен, чтобы не расстраивать рыльского властителя, – помолясь усердно, можно и попробовать.

Сколько бы долго вот так беседовали князь и игумен, лишь Богу известно. Но тут в ворота въездной башни галопом ворвался всадник – дворовый служивый человек Василия Ивановича.

– Что случилось? – посуровел князь, взметнув недовольно бровями.

– Слуга твой, толмач Януш вернулся, – соскочив с лошади, выпалил служивый.

– Давно? – растерялся князь, не ведая, о чем расспросить в первую очередь, а о чем и воздержаться.

Не ожидал столь важного известия, вот и растерялся малость.

– Недавно, – тут же отозвался дворовый человек, а игумен, спеша на помощь и сглаживая возникшую растерянность рыльского властителя, посоветовал:

– Поезжай, княже, к себе в детинец и там все не спеша выясни. И дай Господь, чтобы известия были добрыми. Молиться о том стану.