Текст книги "Шемячичъ (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Как говорило семейное предание, направляя детей на свадьбу великого князя, Юрий Дмитриевич мыслил если не о замирении с племянником и его гордой да властной матушкой, то, по крайней мере, о показной покорности. Этим надеялся заслужить добрую славу себе в народном мнении. Вышло же все по-иному.

Во время свадьбы Софья Витовтовна вдруг увидела на Василии Косом драгоценный золотой пояс с лалами. Наряд сей посоветовал надеть боярин тверской Иван Дмитриевич, желавший еще больше поссорить Юрия Дмитриевича с племянником. И это было не просто желание, но скрытая месть боярина матушке Василия Васильевича, сначала обещавшей взять за сына дочь Ивана Дмитриевича, а потом отказавшей. Вот боярин и пожелал уязвить великую княгиню. Пояс же, некогда подаренный в качестве приданого супруге Дмитрия Ивановича Донского Евдокии ее отцом Дмитрием Константиновичем Суздальским, во время свадьбы был подменен и окольными путями, сменив много хозяев, достался в качестве подарка Василию Косому. Увидев пояс, Софья Витовтовна, посчитавшая себя обесчещенной, ибо, не будь подмены, он по праву принадлежал бы ей, пришла в неистовство и собственноручно совала его с Косого. Братья Юрьевичи смертельно обиделись и покинули свадьбу.

Направляясь к отцу в Галич, по дороге они со своими дворовыми людьми напали на Ярославль, вотчину великого князя. «С поганой овцы хоть шерсти клок», – усмехнулся тогда Шемяка. «Чтобы знали, с кем связываться», – поддержал его Василий.

Клок не клок, а казну великокняжескую из Ярославля они вычистили полностью. С тем и прибыли к Юрию Дмитриевичу. А тот, уже подговоренный все тем же боярином Иваном да его другом боярином Семеном Морозовым, сразу же рать собрал и двинул на Москву. Словно ждал случая.

Великому князю донесли о движении дяди, и тот прямо со свадебного пира послал послов своих, чтобы уладить все миром. Но Юрий Дмитриевич мира уже не желал, да и боярин Иван так взлаялся на московских бояр, что хоть святых выноси, как при пожаре. Ни с чем возвратились в Москву послы. Пришлось великому князю войско спешно собирать да идти навстречу дяде. И двадцать пятого апреля рати сошлись на Клязьме-реке, в двадцати верстах от Москвы. Только ратные люди галицкого князя были трезвы, а московские, взявшие с собой свадебные меды, во хмелю. Посмотрел на них Василий Васильевич и понял, что воевать не с кем. Прибежал тогда с ближними в Москву, забрал мать да супругу юную и с ними – в Тверь, а оттуда – к Костроме. Только и там достал его Юрий Дмитриевич с сыновьями. Так князь галицкий и звенигородский стал великим московским князем, а великий московский князь – пленником дяди и двоюродных братьев. «А не придушить ли его нам, пока в наших руках? – спрашивал нетерпеливый Шемяка родителя и братьев. «Грех!» – отмахивался дланями, как от нечистой силы, его брат Дмитрий Красный. «Грешно!» – смущался Косой. «Не вводи в соблазн! – гневался и родитель, Юрий Дмитриевич, не желавший прослыть убийцей. – Отправим в удел – и все!» – определил он судьбу племянника. «Смотрите, как бы не пришлось потом каяться, – вороном каркал Шемяка. – Одолей он, нас бы не пощадил…» Но Юрий Дмитриевич так цыкнул на него, что Шемяка счел за лучшее замолчать. В итоге Василий Васильевич был отправлен удельным князем в Коломну, Юрий Дмитриевич с сыновьями остался в Москве.

Но не задалось великое княжение сыну Дмитрия Донского, Юрию. Не успел он и глазом моргнуть, как все московские бояре, дворяне и священнослужители оказались в Коломне. Туда же двинулось и купечество. А за купечеством потянулся и черный люд, от мала до велика. Остался великий князь гол, как осиновый кол. Только сыновья были с ним да боярин Семен Морозов, из-за алчности и лютости которого, как шел слух, и бежал московский люд.

«Из-за боярина беды наши», – как-то шепнул Шемяка Косому. «Верно», – согласился тот. «Накажем?» – «Накажем». И вот Юрьевичи, не ставя родителя в известность, ворвались в боярские хоромы и свершили суд скорый и неправедный. Потом, убоявшись содеянного, а еще больше, отцовского гнева, сбежали в Кострому.

Оставшись без поддержки, Юрий Дмитриевич, покинул Москву, направляясь в Галич. Племяннику же передал, чтобы тот возвращался на великий стол московский. «Володей, – отписывал в грамоте. – И будем жить в мире. А Косой и Шемяка больше мне не сыновья – вороги они наши общие. Отступаюсь от них».

Только мира не случилось. Вернувшись в Москву, Василий Васильевич возгордился и с войском пошел на Галич. Юрий Дмитриевич в то время находился у Белоозера, и град Галич защищать было некому. Разорив Галич, великий князь стал искать Василия Косого и Дмитрия Шемяку, чтобы взыскать с них за расправу над боярином Морозовым. Но нашел уже объединенное войско Юрия Дмитриевича и его сыновей. Общая опасность помирила отца с детьми. И вот на Лазареву субботу в сече на горе Святого Николая великий князь вновь был разит и бежал в Новгород. Оттуда – на Мологу, в Кострому, а из Костромы – в Нижний Новгород, умоляя двоюродного брата Иоанна Андреевича Можайского не покидать его в бедствии. Но тот, опасаясь за свой удел, словесно обещал о поддержке, но на деле предпочел и сам уйти в Тверь.

Юрий Дмитриевич с сыновьями вновь осадил Москву и через неделю вступил в Кремль, где пленил Софью Витовтовну и супругу Василия Васильевича, Марию Ярославну.

«Твоя обидчица в наших руках, – вновь стал нашептывать брату Василию Шемяка. – Может, и с ней, как с боярином Морозовым…» – «А что? Запросто, – ухмыльнулся Косой. – Мне бы только пояс вернуть…»

Пояс вернуть не удалось – не нашли, а вскоре Косому было уже не до пояса и великой княгини. В шестой день июня месяца лета 69421 Юрий Дмитриевич внезапно скончался, и Василий Косой сел на великий стол, объявив о том братьям и князьям. Но Шемяка и Дмитрий Красный данному обстоятельству не обрадовались. «Когда Бог не захотел видеть отца нашего на престоле великокняжеском, – заявили они, – то мы не хотим видеть на оном и тебя». Что подвигло их на такой шаг, неизвестно, но они, оставшись без обоих родителей2, замирились с великим князем Василием Васильевичем. И Косому пришлось бежать в Новгород и далее, пока и он не замирился с властительным двоюродным братом.

Согласно духовной грамоте, оставленной Юрием Дмитриевичем, Шемяке достался Углич и Ржев, Дмитрию Красному – Бежецкий Верх. А Косой вместо вотчины Звенигорода, взятого великим князем в свое владение, получил Дмитров. Но опять недолго длилось согласие между Василием Юрьевичем Косым и великим князем московским Василием Васильевичем. Косой из Дмитрова ушел в Галич, затем напал на Устюг и убил там наместника, князя Глеба Оболенского.

«Почувствовал волк вкус крови, – шептались по углам дворяне и дети боярские, – теперь его не остановить. В Новгороде одного князя руки и ноги лишил за то, что тот хотел оставить его во время скитаний, в Устюге – живота другого. Если он так поступает с лучшими людьми, тогда что ждать нам и худому люду?.. Боже, сохрани и помилуй!»

Братья его кровные, Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный, на этот раз не поддержали Косого. Хоть и муторно было на душе, но держали слово, данное великому князю при замирении. А Шемяка даже в Москву поехал, чтобы пригласить Василия Васильевича на свою свадьбу1. Брал в супруги дочь князя заозерского Дмитрия Васильевича, Софью Дмитриевну. Шемяке исполнилось шестнадцать, а юной невесте – тринадцать. Хотел Дмитрий Шемяка потрафить великому князю, а получил темницу да железа. Не верил Василий Васильевич, что приехал к нему брат двоюродный без злоумышлений и козней тайных.

Пока Шемяка в московской кремлевской темнице сидел, в ростовской земле случилась битва между войском великого князя и ратью Василия Косого. Попытался Косой обмануть двоюродного брата, запросив перемирия, да сам на своем обмане и попался. Мыслил великого князя врасплох застать, но московские воеводы, зная нрав Косого, подвох ожидали. Они хоть и сделали вид, что распустили полки, но были начеку. Потому и встретили воинство Косого оружно и дружно. Не дали себя обмануть. Мало того, что в пух и прах разбили воинство Косого, но и самого мятежного князя поймали великокняжеские воеводы Борис Тоболин и Иван Баба. Поймали Юрьевича, к великому князю подвели. Дерзкого, вздорного, сквернословящего.

«Надоело мне с тобой возиться, – гневно вздернул тот безволосой бороденкой. – Мыслю, пора на цепь посадить…Но не железную, а невидимую. Она крепче будут». И приказал слугам своим ослепить двоюродного брата. А те и рады стараться. Это только доброе дело долго делается, дурное же– мгновенно.

Со времен Владимира Мономаха на Руси такого слыхано не было – и вот случилось. Тогда жертвой злого умысла и навета пал князь Василько Ростиславич, теперь – Василий Косой.

«Крутенько чинит расправу великий князь», – переглянулись меж собой московские бояре, но вслух ничего не молвили, заслонились от княжьего взгляда окладистыми бородами.

Чтобы как-то сгладить обиду роду Юрьевичей, Василий Васильевич отпустил из узилища Шемяку, а слепому Василию Юрьевичу повелел жить с младшим братом Дмитрием Красным в Угличе и Ржеве. «Этого вам и за глаза хватит», – пошутил с ехидцей.

«Спасибо, великий князь, за хлеб-соль, – пряча глаза, поклонился буйной главой Шемяка, – век не забуду твоей милости. Обязательно отблагодарю сторицей». Только глупый не понял бы намека, но великий князь торжествовал свою победу над двоюродными братьями и скрытую в словах Юрьевича угрозу оставил без внимания.

Долго, целый десяток лет, Дмитрий Шемяка ждал удобного часа. Вместе с молодой супругой сына на свет божий произвел, Иоанном нареченного. Даже брата своего единоутробного, Дмитрия Красного успел похоронить1, и на похоронах первенца великокняжеского Юрия Большого побывать, пока дождался.

В лето 69542, пока великий князь Василий Васильевич ездил со свитой своей на молебен в Троицкую обитель и в вотчину матери Софьи Витовтовны, Шемяка, сговорившись с князем Иваном Андреевичем Можайским, с дворовыми пробрался в Москву и захватил кремль. Случилось это 12 февраля. Вскоре был взят под стражу и доставлен в Москву Василий Васильевич, которого Дмитрий Шемяка, объявивший себя великим князем, посоветовавшись с боярами и черницами, приказал ослепить. Сказано – сделано, и 16 февраля Василий Васильевич был ослеплен. Посеявший ветер пожал бурю. А на Руси православной стало два ослепленных князя: Один – удельный, второй – великий. Небывалое сбывалось.

Так Дмитрий Шемяка возвратил своему венценосному двоюродному братцу, как и обещал, долг сторицей. И прослыл он за свой суд скорый и неправый на всю Русь-матушку. Где бы какой судья-мздоимец что ни совершил мерзкое да пакостное, сразу молва людская: «шемякин суд». Говорили, что Дмитрий Юрьевич про то слышал, но только самодовольно ухмылялся: пусть, мол, языки чешут, себя тешут, нас сие не задевает. О раскаянии даже и мыслей не имел.

Ослепленный великий князь, которому в ту пору шел тридцать второй год, оказался сосланным вместе с супругой Марией в Углич под присмотр тамошних дворовых людей и чернецов. Великая княгиня Софья Витовтовна – отправлена в Чухнов, в монастырь. «Грехи замаливать», – как смеялся Шемяка. Только детей великого князя – шестилетнего Ивана да Юрия Меньшого, которому еще и пяти лет не вышло, не тронул Дмитрий Юрьевич. Позволил им находиться в уделе ряполовского князя Ивана Андреевича. «Эти волчата еще не опасны, – рассудил глумливо. – У них и зубы еще не выросли».

Меньше года посидел Дмитрий Шемяка на великом престоле, но немало дел вместе с князем Иваном Андреевичем Можайским наделал. Причем таких, от которых князь Василий Ярославич Боровской, брат великой княгини Марии, Федор Басенок, Семен Иванович Оболенский и прочие в Литву бежали. Под защиту короля Казимира Ягелловича. Тот всегда был рад такой оказии: еще бы – ему прибыль, а московскому княжеству урон.

В лето 69551 лишился он и московского престола и покоя. А слепец Василий Васильевич, получивший прозвище Темный, поддержанный князьями Боровским, Оболенскими, Ряполовскими и другими, вновь воссел на трон. И слепота не мешала ему следить за действиями Шемяки, который вместе с князем Иваном Можайским прятался от великокняжеских слуг по разным городам Руси, пока, наконец, смерть не настигла его за обеденным столом в Великом Новгороде.

4

– Было бы неплохо взойти на великий московский престол, – согласился Василий под неумолчное ворчание двух сверчков, спрятавшихся в темных углах хором. Видать, и им приспичило вести свою беседу. – Только землю Русскую жаль: потопчут ее басурмане. Пропадет труд нашего прадеда Дмитрия Иоанновича Донского…

– Нашел о чем жалеть, – сощурился Иван Дмитриевич. – Умеючи и под ордынскими ханами жить можно. Сколько лет жили – не умерли. Можно и еще пожить… Да и ханы нынче не прежние, помягче что ли стали, терпимее… А грады можно изнова отстроить, и народишко бабы русские еще народят.

Неприятно было сие слышать юному князю, но перечить отцу не стал, лишь нагар со свечи убрал. Надо же было как-то избыток чувств пригасить. Вот и потянулся перстами до свечи. Какое никакое, а дело… Все лучше, чем очи долу опускать или мух назойливых на столешнице прихлопывать, как время от времени делает батюшка, даже не замечая того. Так, чисто машинально. Хлоп – и нет твари настырной.

– Ты, Василий, лучше о нас, грешных, жалостью исполнись. Как отравили наймиты князя московского батюшку моего, твоего деда, которого тебе и видеть-то не довелось, так слоняемся мы, словно неприкаянные, по земле Литовской. Хорошо, что великий князь Казимир горю нашему порадел – выделил в удел Новгород Северский да вот Рыльск. А то бы и голову притулить негде было…

В словах батюшки Ивана Дмитриевича был резон. В лето 69611 московский князь Василий Васильевич подослал в Новгород, где временно приютились дед Дмитрий Юрьевич Шемяка и князь можайский дьяков своих – Степана Бородатого да Власия Тихонова. Вроде бы для переговоров с новгородской старшиной. На самом же деле – подослать убийц к Шемяке.

Через московское злато нашли дьяки подход к боярину Дмитрия Юрьевича – Иванке Котову, чтобы тот уговорил повара княжеского Тимоху Рябова подсыпать в еству зелья ядовитого. Котов согласился, и вот Тимоха, польстившись на золото, подал князю к столу куру, отравленную ядом. И 21 июня во время вечерни Дмитрия Юрьевича Шемяки не стало.

Новгородцы с честью погребли тело князя в Юрьевском монастыре. После чего Ивану Дмитриевичу вместе с овдовевшей матушкой-княгиней Софьей Дмитриевной пришлось срочно бежать в Литву, чтобы не уподобиться участи отца и мужа. И было в ту пору Ивану Дмитриевичу всего шестнадцать лет. А великий князь московский Василий Васильевич Темный вести о смерти настолько обрадовался, что подьячего Василия Беду, доставившего ее, тут же пожаловал в дьяки.

– …И был бы ты, сын мой, без удела, и мыкал бы горе горькое, – говорил между тем Иван Дмитриевич.

– Верно, батюшка, – поднял взор на родителя Василий. – Все верно говоришь. Но до московского стола, даже если не станет Иоанна Васильевича, не дотянуться: его братья Андрей Большой, Борис, Андрей Меньшой – стеной стоят. Не пробиться будет…

– Бог даст, хан Ахмат их всех под корень сведет…

«Тут уж не божья помощь будет, – подумал Василий Иванович, вновь пряча взгляд долу, – а дьявольская, сатанинская». Вслух же молвил:

– Даже ежели так, то кроме братьев Иоанна, есть еще его сыновья Иван и Василий. Они юны, но роду-то великокняжеского… А еще есть десятки иных князей Рюриковичей, проживающих в Московском княжестве…

– Но те, так или иначе, будут сражаться против хана, и он их жаловать не станет. Врагов не жалуют…

– А нас, – не стал выделять родителя Василий, чтобы не задеть его гордости, – значит, поддержит?..

– Да, если мы, чадо, выступим его союзниками…

– Так у него, насколько я сведом, есть уже союзник – великий князь литовский и польский король Казимир Ягеллович, – отпив глоток медового взвара, вновь поднял взор на родителя Василий. – С какой стати нас в союзники брать, коли по приказу литовского князя мы и так в союзном войске окажемся?

– Так-то оно так… – прямо всей пятерней почесал Иван Дмитриевич бороду, курчавя волосы, что делал в минуты наибольшей озабоченности или досады. – Только Казимир Ягеллович не сможет выступить в помощь Ахмату…

– Это еще почему? – искренно удивился юный рыльский наместник.

– Да Ивашка-то не дурак, – не скрывая сожаления и разочарования, пояснил Иван Дмитриевич, – хана крымского Менгли-Гирея против Казимира настроил. Тот уже со своими крымчаками в киевской округе села и грады огню предает, людей полонит. Мне приказано с воями нашими оружно явиться в войско литовское, чтобы против Гирея идти. Потому не могу я к Ахмату идти… Казимир Ягеллович сочтет мое самоуправство неисполнением его воли. Может удела лишить… Что тогда?.. А вот ты, сын, – взглянул он в упор черными в сумрачном свете немногих свечей глазами, – мог бы с небольшой дружиной рыльской к Ахмату в союзники пойти. На твой счет никакого распоряжения от литовского князя не поступало. Как мыслишь?

– Против татар крымских – я с радостью, батюшка, – поднял взор карих глаз на родителя Василий. – Но против русских людей с басурманами – уж уволь. Христом богом прошу! Уволь.

– Так-то ты, значит, родительское слово блюдешь да исполняешь! – стукнул кулаком по столешнице князь.

Стукнул так, что не будь столешница из дубовых досок, ладно подогнанных друг к другу, то непременно обломилась бы. Подпрыгнули, кособочась, блюдца, чаши и кружки с напитками. Стоявший на столе подсвечник с тремя восковыми свечами тоже сделал гопака и, не схвати его Василий за тонкую бронзовую, с серебряной отделкой талию, точно бы грохнулся на пол. Одна свеча погасла, а язычки пламени двух других, затрепетали, как испуганные бабочки. Скомкано-рваные тени побежали по стенам, потолку и полу светелки. Встревоженным роем рванули мухи подальше от столешницы, ища спасения в сумраке дальних углов. В темных углах притихли назойливые переговорщики сверчки.

– Прости, батюшка, – попытался юный князь умилостивить зрелого. – Что угодно исполню, только не…

– Пошел вон! – грозно молвил тот и как-то сжался, скукожился, сделавшись сразу и меньше в росте, и беспомощней.

Не получилось разговора между отцом и сыном. Нашла коса на камень. Сыпануло искрами, обожгло души обоим.

5

Утром следующего дня Василий Иванович боялся показаться родителю на глаза. Страшился гнева. А еще понимал, что в словах родителя имелась своя правда.

Горькая, обидная, выстраданная годами скитаний с отцом и матушкой по градам Руси, страшась мести великого князя московского Василия Васильевича Темного. Да, не от хорошей жизни бежал он с матушкой своей, княгиней Софьей Дмитриевной, в Литву. Не от хорошей. И в Литовской Руси, хоть и получил удел в семнадцать лет, но еще долго был во власти Казимира Ягелловича и матушки. Княгиня Софья Дмитриевна, сказывали, слыла женщиной строгой и суровой. Дворовых своих могла не только дланями отхлестать, что дело обычное, но и по-мужски кулаком попотчевать. Это она долго не разрешала сыну своему, Ивану Дмитриевичу жениться – все не могла достойной пары подыскать. И та невеста ей была нехороша, и другая неказиста. Правда, потом она все же остановила свой взгляд на молоденькой внучке Ивана Андреевича Можайского, также бежавшего вместе с сыновьями Андреем и Семеном в Литву и получившего в удел Чернигов и Стародуб в земле Северской. Свадьбу играли в лето 69681. Отцу в ту пору было уже двадцать три года, а его невесте, будущей матушке Аграфене Андреевне, только четырнадцать исполнилось. Но уже через два года Бог дал им сына, его, Василия, свет Ивановича. А еще через пару лет – дочку Светлану. Только не долго прожила Светлана на белом свете. Во младенчестве умерла.

Тут Василий с грустью улыбнулся своим непростым мыслям и тому, что бабку, княгиню Софью Дмитриевну, он видел совсем мало. Запомнилась она ему сухонькой старушкой с остреньким носом, тусклым взглядом и в черном одеянии. И совсем не строгой. А вскоре вдовая княгиня решила уйти в женский монастырь. Как поговаривали дворовые, свои и мужнины грехи отмаливать. Успела ли она отмолить грехи или нет, то осталось тайной, но была она после своей смерти погребена в монастыре в иноческом сане под именем Марии.

Конечно, обида жила в сердце родителя постоянно. Обида за смерть отца Дмитрия Юрьевича Шемяку. Обида за изгнание из Руси. Обида за свой род Юрьевичей, в котором он остался один как перст. Ибо оба брата отца, его родные дядья Василий Юрьевич Косой и Дмитрий Юрьевич Красный, также преследуемые Василием Темным, умерли еще раньше2. Именно обида заставляла его если не делать чего-то во вред великому князю московскому Василию Темному, а потом и Ивану Васильевичу, то постоянно думать о мести. А тут вроде бы и случай… Как не воспользоваться?.. Вот он и решил, ибо слаб человек, забыв, что ордынцы всем русским людям вороги наипервейшие. И даже в расчет не принял того, что великого князя Василия Васильевича Темного давно нет на белом свете, что сын его Иван Васильевич еще никакого вреда вроде бы не причинил.

Но князь сам пришел к сыну. Был одет по-походному. Темно-карие глаза его смотрели грустно и устало. «Наверное, не спал всю ночь», – почему-то подумал Василий, также почти не спавший от горестных раздумий..

– Прости за вчерашнее. Бес попутал да и хмельного зелья хлебнул лишнего… – повинился тихо.

– Прости и ты меня, батюшка, – всем своим существом подался Василий Иванович к отцу.

– Уже простил, – похлопал тот дланью по плечам чада своего. – Возможно, сын, ты и прав… Не стоит нам, князьям русским, врагам Руси помогать. Худо ли, бедно ли, но в своем доме мы должны разбираться сами…

Василий молча уткнулся в широкую грудь отца. Не хотел показывать слабости, подкатившего к горлу кома, а к глазам – влаги. Да и надежней так как-то было на груди отцовской… как в детстве.

– Ты вот что, сын… – легонько отстранил старый князь молодого. – Ты мою духовную грамотку возьми-ка… – протянул Василию пергаментный свиток с княжеской печатью. – Все-таки на войну иду, не на пир. Впрочем, и на пиру всякое случается, – усмехнулся грустно, одними уголками глаз.

Василий не спешил взять грамотку.

– Не стоит батюшка. Бог даст – живым и здравым вернешься.

– Бери, бери, – насупился отец. – Конечно возвернусь. Наш род в сечах крепкий, живучий… Я это, – встряхнул грамоткой, – на всякий случай… Удел-то должен за тобой остаться. О том и великому князю литовскому Казимиру Ягелловичу отпишу.

– Спасибо за доверие, батюшка, – взял свиток Василий. – Пуще глаз хранить его буду.

– Храни, как положено; но глазами, сын, не разбрасывайся. Трудно без глаз-то… И береги матушку. У нас с ней всякое бывало. Но то – наше дело, и Бог нам судья… А ты – береги!

– Батюшка… – попытался что-то возразить взволнованный Василий.

Но Иван Дмитриевич только рукой махнул: не стоит мол…

– Ты теперь остаешься не только наместником, но и князем… И как князь обязан не только град Рыльск блюсти и хранить, но и Новгород Северский, и все грады, и всю волость нашу. Время тревожное. Отовсюду беда может нагрянуть. Будь готов встретить любую напасть крепким духом и сильной рукой. Как там случится между Ахматом и Иоанном, то одному Господу Богу ведомо. А хан, хоть и дружит с Казимиром, но на любую гнусность пойдет – ордынец ведь, басурманин. Смотри, чтобы грады наши не порушил. Верных людей поближе к границам держи, ибо береженого и Господь бережет, а небереженого…

– А небереженого горе ждет, – поддакнул Василий, знавший эту поговорку.

– Вот именно, – даже не подумал рассердиться князь за то, что был перебит на слове. – А еще, сын, мою присуху Настасью Карповну с ее чадами ни сам не забижай, ни матери-княгини не позволяй. Обещаешь? – уперся взглядом, словно двумя острыми засапожными ножами.

– Обещаю.

– Вот и хорошо. Я тебе верю, – убрал он лезвия глаз своих в глубину глазниц, а то и далее. – А теперь иди распорядись, чтобы дружину мою покормили перед дорогой. Время не ждет… пора возвращаться.

Еще и полдник не случился, как дружина северского князя Ивана Дмитриевича покинула замок на горе Ивана Рыльского и сам град Рыльск. Юный князь Василий Иванович с ближней шляхтой какое-то время сопровождал родителя, пока тот не приказал вернуться назад. Разные чувства терзали душу рыльского наместника.