Текст книги "Шемячичъ (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Что верно, то верно… – скорбно, по-бабьи, поджал губы рыльский князь. – Сам о том, недавно размышлял. А что делать-то?.. Не войной же на Александра идти…

– Зачем войной идти, – отпил пару глотков вина князь Семен. – Надо уйти… как другие русские князья.

– И куда же? – впился, словно двумя шильями, немигающими глазами в лицо черниговского гостя Василий Иванович.

– Да под руку великого князя московского, – прокхекавшись, будто враз запершило в горле, тихо молвил князь Семен. – Вон князья Мезецкие да Воротынские перешли – и в ус не дуют… Ничего в Руси московской живут… В чести ходят…

– Так у них опалы, как у наших родителей от московского великого князя не было – то ли возразил, то ли попечалился хозяин, опустив долу взгляд.

Василий Иванович хоть и моложе черниговского князя на десяток с лишним лет, умом и сметкой не уступит. Знает, когда и что сказать, а когда и промолчать. Но при этом и громко сказанное могло ни о чем не говорить, и молчание бывало красноречивее слов. Вот и теперь «загнул» так, что как хочешь, так и понимай…

– Так то у наших дедов и отцов замятня случилась, – окольными путями повел речь Семен Иванович. – А мы, вроде, и ни при чем… – потянулся он всем телом через стол ближе к хозяину, будто желая его лучше разглядеть. – Или ты по иному мыслишь?..

– Ну, мыслю я, как и ты, князь, – тут же отозвался на укор Василий Иванович. – А вот как мыслит великий московский князь, неведомо. Помнится, когда у них с Александром дело о сватовстве да о свадьбе шло, так отписывал он грамотку в Вильну, чтобы ни тебя, ни меня Александр не выпускал. А коль куда ино уйдем, чтобы назад не принимал. Забыл что ли?

– Не забыл, – прищурился скептически князь Семен Иванович. – Только когда это было? Ныне иные ветры дуют и иные песни поют…

– Так-то оно так, только боязно, – поморщился князь Василий, будто от зубной скорби. – Вдруг мы туда, а нам и рады – сразу в узилище…

– Но зачем нам сразу ехать в белокаменную? – постарался развеять сомнения рыльского князя черниговский. – Можно ведь, находясь тут, туда людей верных послать: пусть порасспросят княжьих бояр да дьяков. Если великий князь зла не держит, то можно под его руку перейти, опять же оставаясь тут.

– А еще бы лучше потребовать от Иоанна охранную грамоту, – съязвил князь Василий. – Только мыслю, что как бы нам впросак не попасть: от одного берега откачнемся и к другому не прибьемся. Как бы не оказаться между молотом и наковальней… Тогда точно гибель.

Были ли искренними последние слова рыльского князя или так он «прощупывал» серьезность намерений дальнего сродственника своего, трудно сказать. Могло быть и так, и этак, и все вместе. За несколько мирных лет Василий Иванович, не позволяя себе втянуться в пограничные конфликты с московскими воеводами, успел и грады свои обстроить, и княжество укрепить, и дружину нерастраченной иметь. А перейди он под руку Иоанна Иоанновича – обязательно начнутся конфликты с литовскими воеводами. И тут о мирной жизни только вспоминать придется. Но с другой стороны великий литовский князь Александр ему столько дурного сделал – отца из татарского плена не вызволил, мать сначала соблазнил, а потом в монастыре уморил, в вере преследовать начал – что пора и ему сторицей отплатить.

Не менее всего прочего опасался Василий Иванович и подвоха со стороны соседа. Кто знает, не положил ли князь Семен глаз на его удел, да и придумал весь этот сыр-бор, чтобы опорочить его в глазах Александра. Люди часто говорят одно, думают другое, а делают третье. Потому и поговорка бытует, что «чужая голова – потемки». Тут надо не только нос по ветру держать, но и ухо вострить: как бы где маху не дать, не оскользнуться, не упасть… Вот и ведет рыльский князь словесную игру, словно в кости играет: чет или нечет…

Семен Иванович тоже не лыком шит, он прекрасно понимает, что не так просто рыльскому князю довериться ему. Сам бы тоже не очень доверялся… Потому нахрапом не прет, дает возможность поразмыслить, все как следует обдумать. А чтобы пауза не так томила, потягивает винцо мелкими глотками да в очередной раз ощупывает светелку слегка прищуренными глазами. Не князь, а кот добродушный. Но Василия Ивановича этим добродушием не обмануть. Знает, как Семен Иванович после смерти брата Андрея, князя стародубского, удел его, в обход взрослого племянника Семена Андреевича, к рукам прибрал, оставив за братеничем лишь наместничество.

3

– Как идут дела с Литвой? – грозно взглянул из-под тяжелых бровей великий князь и государь всея Руси на думного дьяка Василия Курицына.

Иоанну Васильевичу шесть десятков. Он погрузнел телом, стал морщинист ликом, строг очами. Двигается мало и сутулится более прежнего. Однако на златом троне восседает в полном царском обличье, в шубе и тяжелых бармах. На седовласой главе шапка Мономаха. В речах краток и категоричен, возражений даже малых не потерпит.

Вслед за князем уперлись тяжелыми взглядами в дьяка и бояре думные, и митрополит Симон, поставленный на митрополию святым Собором после сведения с нее Зосима-похмельника1. Особо зорко всматривается князь и ближний боярин Василий Даниилович Холмский, сын знаменитого воеводы Даниила и зять великого князя. Совсем недавно он женился на Феодосии Иоанновне2. И ныне, после казни Семена Ивановича Ряполовского на льду Москвы-реки3 и опалы князей Патрикиевых, Ивана Юрьевича да сына его Василия Ивановича Кривого, ходит в любимцах. Вон каким коршуном взирает. Но старого опытного дьяка и толкачом в ступе не поймать.

– Великий князь и государь, – отвесив земной поклон, затрещал, затараторил громкой скороговоркой, словно сорока в лесу, – из Вильны прибыл подьячий Михайло Шестак, сын Юрка Шестака. Он и обскажет. Самые свежие и самые верные сведения у него.

– Обсказывай да не ври, – устремил взор на подьячего Иоанн. – А то за брех собачий главы лишишься…

Тот, отвесив низкий поклон за оказанную честь, робея и заикаясь, сообщил, что в Литве идет натиск на православных.

– Даже дщерь твою, великую княгиню Елену, понуждают принять веру католическую… Владыку смоленского, Иосифа-перевертыша, перекинувшегося на римскую веру, епископов и монахов бернардинских подсылают…

– Ведаю, – скорбно прикрыл тяжелыми веками очи великий князь. – Боярин Иван Мамонов да дьяк Микула Ангелов о том отписывали. Что еще? – вновь тяжело вперился он в щуплого подьячего.

– А еще литовский князь, – опустил Михайло то ли с перепугу, то ли умышленно титул «великий», – отсылает из Вильны бояр наших Василия Ромодановского, Прокопия Скуратова, Дмитрия Пешкова с боярынями и попа Фому, последнюю духовную опору великой княгини.

– Совсем зарвался брат наш и зять, – глухо прокомментировал это известие государь, не обратив никакого внимания на «оговорку» подьячего. Только глазами зло блеснул. Да и то не на подьячего – птаху малую, а на зятя. – Забыл о крестном целовании и договорной грамоте. Войны жаждет…

– Жаждет, жаждет… – глухо зашевелились думные бояре.

– Раз жаждет, да дочь мою Елену обижает, то быть ему самому биту. – Поведя очами, уперся в боярина Холмского. – Князь Василий, что у нас на литовских рубежах?

– Шалят литовские людишки, – подхватился со своего места дородный князь Холмский, быстро сориентировавшись в желаниях московского властителя. – На владения перешедших на нашу сторону князей Воротынских и других нападают. Грабят, жгут, в полон люд черный уводят.

– Значит, бесчестят? – гневом полыхнули глаза московского владыки.

– Бесчестят.

– А мы что?.. Терпим?!

– А мы, великий государь, с божьей помощью острастку им даем да городки их в лоно Руси нашей московской понемногу прибираем.

– Это какие же?

– Да Серпейск, Мезецк, Воротынск, Одоев и иные по Угре-реке – стал перечислять Холмский русские города, отошедшие от Литвы к Москве. – А еще Козельск, Мценск, Белев, Оболенск…

Иоанн Васильевич хотел напомнить зятю, а то и упрекнуть его в том, что часть градов из перечисленных отошла к Московскому государству еще в год свадьбы Елены и Александра. Даже недовольно повел глазами. Однако Холмский упредил:

– Ныне князь Бельский, Семен Иванович, бьет тебе, великий государь, челом, чтобы ты, великий государь взял его к себе на службу вместе с уделом и волостями.

– Отпиши, что берем и наградим. И в обиду не дадим.

– Исполню, государь, – с готовностью поклонился князь Холмский. – А еще, светлый государь, бьют тебе челом князь черниговский Семен, сын князя Ивана Андреевича Можайского, да князь рыльский и северский Василий, сын Ивана Дмитриевича Шемякина.

Сказал и воззрился на великого князя: как тот отреагирует на такую весть. Думцы притихли так, что пролети муха, – слышно бы стало в любом углу Грановитой палаты, где собрались думцы. Но Иоанн Васильевич ни одним мускулом не дрогнул, словно речь шла не о врагах его рода, а о друзьях:

– Челом бьют с вотчинами или лишь от себя?

– С вотчинами и всеми людьми своими, – тут же уточнил Холмский.

– И им от моего имени отпиши, что будут приняты с любовью.

– Немедленно исполню, великий государь, – поклонился князь Василий Данилович, тогда как «позабытый» всеми подьячий Михайло Шестак продолжал стоять, боясь шевельнуться и вызвать тем самым великокняжеский гнев.

– А теперь бояре, – обратился Иоанн ко всем думцам сразу, – надо войско собирать да воевод назначать. Думаю, рать с Литвой не за горами. Нанесенное мне, государю вашему, бесчестье литовским князем, только кровью можно смыть.

– Верно, верно! – дружно шумнули думцы.

– Вот и решайте, кому рати наши доверим.

Получив право на слово, бояре подняли такой галдеж, что хоть уши затыкай.

– Да тише вы! – поморщился великий князь и государь всея Руси. – Спокойнее надо. Не на торжище, чай…

Бояре попритихли после окрика, но ненадолго. Пришлось встать митрополиту, чтобы тоже призвать думцев к порядку.

– Стыдитесь! Ведь царь пред вами…

После долгих споров решили, что войска вести воеводам Якову Захарьевичу Кошкину да брату его Юрию, Даниилу Щене и сыну великого князя Дмитрию Иоанновичу. Первым идти на Брянск и Дорогобуж, а князю Дмитрию – на Смоленск. По приговору боярской думы послами в Вильну с объявлением перечня обид и неправд, а также войны направлялись Иван Телешов и Афанасий Вязмятин.

4

В апреле 1500 года великий князь московский и великий князь литовский, обменявшись послами, новыми упреками и обидами, о мире не сговорились и начали военные действия. Воевода Яков Захарьевич Кошкин и хан Магмет-Амин 3 мая взяли Брянск. При этом в плену у них оказались наместник Александра, пан Станислав Бардашевич, и епископ, которые тут же были отправлены в Москву. За Брянском последовали Радогощ и Мосальск..

– Ходко идут, – находясь в Стародубе, отметил данное развитие военных действий князь рыльский и северский Василий Иванович, – надо присягать на верность великому московскому князю Иоанну Васильевичу.

– И жителей градов наших да волостей к той же присяге приводить, – вторил ему князь черниговский и стародубский Семен Иванович.

Никто из бояр северских и черниговских не воспротивился. Все были согласны со своими князьями перейти под руку великого московского князя: земля одна – русская и вера одна – православная. Вместе выехали на берег реки Кондовы, где, по существующей договоренности встретили московских думных бояр, князей и воевод. А встретив, через целование креста и подписания укладных грамот, присягнули на верность государю московскому Иоанну.

И вот уже жители Чернигова, Стародуба, Новгорода Северского и Рыльска приведены к присяге. Радость простых людей была неописуема: наконец-то воссоединились со всей Русской землей. В храмах целыми днями неумолчно звонили колокола, все, не чинясь, целовались, как в светлый день Пасхи и Воскресения Христова.

Все это время князья рыльский и черниговский не расставались, были вместе. Так, чувствуя локоть друг друга, им обоим было как-то спокойнее и увереннее.

– А народец-то, народец как радуется… – морщился презрительно Семен Иванович. – Словно каждого рублем золотым одарили…

– Не говори, – поддакнул Василий. – За душой и гроша ломаного нет, зато веселья на весь свет.

Позлословили, позлословили да и разъехались по своим градам: князь Василий в Рыльск, а князь Семен в Чернигов. Надо было готовить дружины к ратному делу. Урядились оказывать воинскую помощь воеводе московскому Якову Захарьевичу Кошке для взятия Путивля, Любеча и Трубчевска.

Вскоре князья трубчевские, Ольгердовичи, не дожидаясь осады града, сами изъявили желание перейти на сторону Москвы. И тут же воеводой Яковом Кошкой были приведены к присяге вместе с жителями города.

За Трубчевском последовали недолгая осада и взятие Путивля. При этом путивльский наместник князь Богдан Глинский вместе с супругой стали пленниками московского воеводы и были отправлены в Москву на великокняжеский суд. Случилось это событие шестого августа. А шестнадцатого августа был взят без боя покинутый литовскими служивыми людьми Любеч – один из древнейших городов земли Русской.

Так к началу осени все Черниговские и Северские земли вплоть до самой Киевской волости оказались в подданстве Московского государства.

Тем временем другая московская рать под предводительством Юрия Захарьевича Кошкина взяла Дорогобуж. Взяла почти без боя. Стрельнули раз-другой из пищалей – врата и отворились. Привели жителей к присяге. Как и в прочих русских городах на литовской стороне, жители присягали с охотой.

Но тут стало слышно, что к граду из Литвы идет большое войско под руководством гетмана Константина Острожского. Это польский король Ян Альбрехт решил порадеть брату Александру. Юрий Захарьевич, прознав про то, тут же запросил помощи. И великий князь направил ему на подмогу тверскую рать под началом Даниила Васильевича Щени. Большой полк передавался Щени, а Юрию надлежало принять Сторожевой.

«То мне ли стеречь князя Данила!» – возмутился Юрий Захарьевич. Но Иоанн Васильевич велел передать ему: «Гораздо ль так делаешь? Говоришь, что тебе непригоже стеречь князя Данила. Но ты не князя Данила будешь стеречь, а меня, мое государево дело! К тому же, каковы воеводы в Большом полку, таковы и в Сторожевом. Тут нет никакого позора для тебя! Но кто как себя покажет на ратном поле, то видно будет».

С великим князем и государем не поспоришь. Да и правда-то на его стороне, если поразмыслить. Юрий усовестился и по договоренности с Даниилом отвел Сторожевой полк в глубь Митькова поля, подальше от речки Ведроши. Спрятал в лесочке, чтобы враг его раньше времени не обнаружил.

14 июля, перейдя по оставленному нетронутому мосту, в пяти верстах от Ведроши, польско-литовское войско гетмана Острожского, насчитывавшее более сорока тысяч человек, увидело русскую рать.

«Тысяч пятнадцать-двадцать – определил, разглядывая Большой полк гетман. – Ударим и сметем, как вихрь солому!»

Ударили и… Большой полк русских стал откатываться назад, за небольшую рощицу.

«Поднажмем – и победа наша!» – не заподозрил пан Острожский подвоха, бросив в бой все резервы.

Но Большой полк русских, вроде бы панически бежавший, вдруг, словно по мановению волшебной палочки, остановился. И встретил наступавших литовцев и поляков огнем из пушек и пищалей, тучей стрел из луков и арбалетов. А в тыл зарвавшимся раззявам уже ударил Строжевой полк, ведомый Юрием Захарьевичем Кошкой. Грозное русское «Ура!» взметнулось над ратным полем. Ошеломленное польско-литовское войско побежало к мосту. Там образовалась пробка, как в горлышке бутылки. Не протолкнуть ни вперед, ни назад!

Восемь тысяч убитыми осталось лежать литовско-польских ратников на Митькове поле, около двадцати тысяч попали в плен. Среди пленных оказался сам кичливый гетман Острожский, и все его воеводы.

17 июля весть об этой победе долетела до Москвы, и та откликнулась колокольным звоном сорока сороков своих храмов. Бояре и священники во главе с митрополитом Симоном поздравляли государя с победой.

Вскоре вести об этой победе докатились и до князей рыльского и черниговского. И они в очередной раз возблагодарили Бога, что надоумил их вовремя принять руку Москвы. Иначе быть бы и им битыми, как были биты гетман и другие воеводы литовские.

5

– Что ж, Рубикон перейден и назад хода нет, – сказал Василий Иванович старому своему ратоборцу Прохору Клевцу. – А правильно это или неправильно – покажет время.

В легких камзолах польского покроя они сидели на широкой дубовой скамье в саду возле каменных хором князя. Совсем недавно прошел грозовой дождь. Но выглянувшее солнышко и легкий ветерок быстро обтянули сушью землю и травку. Воздух был свеж и чист, словно весной. И даже с какой-то приятной кислинкой на вкус. Так бывает, когда увлажнишь слюной былинку и положишь ее в муравейник, а когда вынешь да попробуешь, стряхнув мурашей, лизнуть языком – и разольется приятная кислинка по рту и телу. Глаз радовала умытая дождем зелень сада, слух – щебетанье птах.

Стоит заметить, что разговор сей происходил через год после принятия присяги и знаменитой победы воевод Юрия Захарьевича и Даниила Васильевича Щени. Весь русский люд только про то и говорил. Вот и князь рыльский призвал своего воеводу потолковать об этом и многом ином.

– Не жалей ни о чем, княже, – поддержал воевода. – Ты поступил мудро. Будешь теперь заодно со всей православной Русью. А вера православная, вера наших дедов и прадедов, много чего стоит… За нее и претерпеть можно, ежели что…

Последние годы не прошли даром для рыльского воеводы. Постарел, потемнел ликом. И огузок некогда кудрявой русой бороды стал бел, как лебяжий пух. Но Клевец по-прежнему был крепок телом и бодр духом.

– Да, многого она, вера, стоит, – вроде бы согласился князь. – Только, мыслю, не мира… А потому готовь, Прохор, дружины наши к ратному делу. А в остальном ты прав: ибо, взявшись да гуж, не говори, что не дюж, а, лишившись головы, стоит ли плакаться по волосам…

– Дружины наши давно изготовлены, – заверил с присущей ему искренностью тот, с удивлением всматриваясь в князя: к чему такие мысли и рассуждения. Дело-то, вроде бы, давно решенное. – Княжеского слова ждут.

– Смотрю я на тебя, воевода, – остро взглянул Василий Иванович в глаза Клевца, – и все больше и больше убеждаюсь в том, что ты – старый радетель Иоанну. Вон, с какой готовностью и радостью спешишь против литовского князя! А от ратных дел с московским всегда меня отговаривал да удерживал…

– Я, княже, радетель земле нашей русской, – не отвел взгляда Клевец. – А еще я радетель нашему княжеству, миру и спокойствию в нем. Так что же в том худого, княже?

– Ладно, не серчай, – поспешил рыльский владетель успокоить старого воителя. – Это я без зла… к слову пришлось. – Ты лучше скажи, как там новый полусотник Дмитрий с воинской наукой осваивается? От сохи ведь взят…

Приказав Янушу Кислинскому доставить из сельца сына Настасьи Карповны, Василий Иванович ни его, ни, позднее, воеводу, когда просил воинскому делу обучить, о родословии молодца в известность не ставил. Только повидавший жизнь ратоборец сразу сообразил, что к чему. Но думками своими ни с кем делиться не стал. Настасьин сын, ну и Настасьин… Сказано обучить ратному делу – значит, будет обучен. Не таких деревенских олухов учил, а этот и грамоту разумеет, и схватывает все на лету.

– Смышленый вой. К тому же и силушкой не обижен… В раменах – аршин целый! Ручищи же, что два молота в доброй кузне. Ежели кого «приласкает», то дух сразу вышибет. Копейному и сабельному бою хоть конно, хоть пеше достаточно обучен. Может не только полусотником быть, но и сотником. К тому же ни семьей, ни детьми не скован… по рукам и ногам… как другие.

– Ну, сотником, пожалуй, ему еще рановато, – не согласился князь. – Пусть пока в полусотниках походит. Надо посмотреть, как в настоящем деле себя покажет. А то вдруг: здоров молодец против овец, а против молодца и сам овца…

– И такое бывает, – не стал возражать воевода. – Один, смотришь, худ да тощ – еле-еле душа в теле, – но духом крепок. Другой – и дюж да дебел, и ростом взял, а как приспичит нужда, то и сдулся весь, как пузырь болотный. Хлоп! – и нет его.

– А что о себе сказывает? – отведя взгляд в сторону, как бы мимоходом, для поддержания разговора, поинтересовался Василий Иванович.

– Да говорит, что с сестрой росли сиротами, без отца, лишь при матери… Что ныне сестра его замужем за местным священником, которому помогла храм божий поставить в сельце… А теперь детишек рожает. Только что-то все девочки плодятся…

– Это как? – усмехнулся князь, услышав про строительство церкви. – С топором бревна тесала?

– Нет, конечно, – вполне серьезно ответствовал Клевец. – По его словам, сестра часть материнского приданого (то ли серьги, то ли колечки какие) торговому гостю сбыла. На вырученные же деньги леса купила да работников нанять помогла. Вот и построили церковь для сельского мира.

– Ишь ты, – хмыкнул в бороду Василий Иванович, – не каждый сподобится, чтобы свое кровное да на мирские дела пустить… Всяк под себя гребет.

– Да, не каждый, – кивнул седой главой Прохор. – Но мир не без добрых людей.

– Или не без юродивых…

– Или не без юродивых, – согласился Клевец, пробежав по князю цепким взглядом.

Но тот, потеряв интерес к беседе, думал о чем-то другом, внимательно разглядывая божью коровку, карабкавшуюся вверх по тонкой травинке.

«Интересно, что станет делать эта мелюзга, когда доберется до вершины: взлетит или, развернувшись, поползет вниз?» – подумал воевода, проследив за взглядом князя. И стал также внимательно, как и князь, наблюдать за неспешными действиями божьей коровки.

Однако увидеть конечный результат не удалось. Прибежавший в сад княжеский слуга прервал их созерцание:

– Московские воеводы со дружиной пожаловали.

– Кто именно и большая ли у них дружина? – потребовал уточнения Василий Иванович.

Неохотно оставив божью тварь заниматься своим делом, он встал с лавки и воззрился на слугу.

– Кажись, бояре-воеводы князь Ростовский да князь Воронцов… – растерянно захлопал белесыми ресницами рыжеватый детина. – А дружина небольшая… Воев сотни две либо три будет. К замку на горе Ивана Рыльского повернули. Меня пан Кислинский, дворецкий наш, к вам направил. Лети стрелой, говорит, извести князя…

– Кажись, кажись… – передразнил в сердцах князь слугу. – Сколько вас не учи толково говорить – бесполезно. Одно «нябось» да «кажись»… – И обращаясь уже к воеводе, молвил спокойнее: – Придется скакать в замок да встречать гостей… дорогих…

– Думаю, на рать зовут, – вставая со скамьи, обмолвился Клевец. – Что ж, поратоборствуем… Мы к тому готовы.

– Но сначала похлебосольничаем, – подмигнул воеводе Василий Иванович. – За столом и выясним, какая докука занесла к нам нежданных гостей. И вообще о многом ином порасспросим. Почитай, год слуг московского государя у нас не было, а тут появились…

Действительно, зима и весна нового, 1501 года по Рождеству Христову во владениях рыльского и северского князя прошли без ратных походов и присутствия московских воинских отрядов. Занимались охраной с помощью сторожевых застав порубежья от крымских татар и ордынцев. Но ордынцы, втянутые в очередные междоусобные войны, заняты были собой и в сторону русских земель не глядели. А крымчаки Менгли-Гирея, являясь союзниками Москвы, терзали Подолию и Киевское воеводство Польши. Грозили походом и в земли валашского господаря Стефана, разругавшегося с Иоанном Васильевичем из-за дочери Елены, оказавшейся с мужем Дмитрием в опале и изгнании.

Ожидали ответных действий литовского князя Александра Казимировича, но тому, получившему столь ощутимые поражения, было не до ответных походов. В Кракове умер его брат Ян Альбрехт, и он озаботился польской короной.

И вот на исходе лета, в Москве, не добившись новых уступок переговорами, решили военные действия против Литвы и Польши возобновить. Хотелось вернуть Смоленск и другие исконно русские города, находившиеся под пятой иноземцев.

6

Опытный воевода не ошибся. Прибывшие московские воеводы – князь Александр Владимирович Ростовский, боярин Семен Воронцов и государев дьяк Григорий Федоров – объявили волю государя: рыльскому и черниговскому князьям со своими служивыми людьми идти вместе с московской ратью на литовскую землю, под город Мстиславль. И взять его приступом, если жители окажут сопротивление. Если сопротивления не будет, то литовских начальных людей пленить и отправить в Москву. Жителей же града и всей округи привести к присяге на верность московскому великому князю и государю всея Руси для пущей досады Александру Казимировичу.

Но самое главное, как поняли рыльский князь и его воевода из уклончивых объяснений московских бояр, заключалось даже не во взятии Мстиславля, а в связывании своим присутствием там воинских сил неприятеля, чтобы не было помощи Смоленску. На Смоленск же направлялось войско под началом сына великого князя Дмитрия Иоанновича.

– Понятно? – переспросили московские воеводы, изрядно откушав вин и яств за столом Василия Ивановича.

– Понятно, – ответили князь Василий и его воевода Клевец.

– Тогда Бог вам в помощь! А нам надо еще к князю Семену Черниговскому путь держать. Общий же сбор через седмицу в Стародубе. Кстати, сколько войска приведете? – поинтересовались у князя.

– Тысяч пять-шесть, – взглянув с прищуром на Клевца, чтобы тот не ляпнул лишку, ответил Василий Иванович уклончиво. – Больше собрать не удастся: осень на носу, крестьяне жито станут убирать.

– Маловато… – с сожалением и неудовольствием потеребили пышные бороды московские бояре. – Но Бог не выдаст, свинья не съест…

– Истинно так, – поддакнул им Клевец. – Воевать надо ни числом, а умением.

– Одним махом всех побивахом?.. – с недоброй иронией взглянул на него князь Ростовский.

– Зачем же, – не остался тот в долгу. – Рать покажет, кто махом, а кто и с божеским страхом да с умом…

Видя, что за столом вот-вот вспыхнет скандал и начнется мордобой – у русских без этого ведь никак – Василий Иванович поспешил перевести разговор на московские новости. Нехитра затея, но удалась. Все успокоились и вперемежку с разговорами усиленно работали челюстями, уничтожая в одночасье месячные запасы рыльского князя. Слуги едва успевали добавлять вина в чары и кубки да менять блюда с яствами.

В начале ноября месяца рати рыльско-северского и чернигово-стародубского князей, усиленные пушечным нарядом и поддержанные небольшим отрядом московских служивых людей подошла к Мстиславлю. Литовцы не стали отсиживаться за стенами града и выступили в поле. Силы примерно были равны, тысяч по десять-пятнадцать с каждой стороны. И вот 14 числа, при легкой поземке и небольшом морозце рати сошлись у стен Мстиславля.

По несколько раз гаркнули пушки с той и иной сторон, более тонкими и визгливыми голосами им вторили пищали. И вот уже литовский князь Михаил Ижеславский повел в атаку польско-литовскую конницу, стремясь смять полки рыльского князя.

– Держитесь, братья славяне! Держитесь, русичи! – подбадривал рылян и северцев воевода Клевец, находясь в рядах пешцев. – Они сейчас выдохнутся. И наша конница возьмет над ними верх. Лучники и самострельщики, готовсь! Подпустим ближе и ударим дружно – враз собьем спесь и азарт. Собственной кровью умоются…

– Держись, рыляне! – вторил воеводе полусотник Дмитрий Настасьич, на полголовы возвышаясь над своими ратниками. – Помните, чему вас учили воевода и тысячники. Не поддавайся, не гнись! Они сами боятся более нашего…

Гулко стучали тысячи копыт по прихваченной морозцем земле. Громко кричали вои с той и другой сторон, заглушая свой страх, со смертельной тоской ржали кони, уязвленные стрелами из луков и арбалетов.

Атака литовцев, увязнув в рядах северских полков, ощетинившихся копьями и рогатинами, захлебнулась. Воевода Евстафий Дашкевич, желая поддержать своего князя, бросил ему на помощь литовскую пехоту. Рыльский князь Василий Иванович ввел в действие свою конницу, ударившую в бок наступавшим всадникам и пешцам. Рубка завязалась нешуточная. Никто не хотел уступать, заваливая мертвыми телами землю. А в это время московские воеводы со своими отрядами конницы и черниговцы, ведомые Семеном Ивановичем, уже охватывали железными клиньями литовские полки.

Когда литовские военачальники поняли, что попали в клещи, было уже поздно. Окружение завершилось, и русскими войсками пошло безжалостное уничтожение запаниковавших литовских воев. Тут уж и полусотня Дмитрия Настасьича, уцелевшая под ударом вражеской конницы благодаря своей сплоченности и выдержке, потрудилась на славу.

– Круши ворога! – время от времени заходился в крике полусотник, вложивший саблю в ножны и орудовавший огромной палицей. – Бей! Не щади!

Он, как и все воины его полусотни, весь в брызгах чужой крови, но вряд ли это замечает. Не разум владеет им и воями, а зов сечи и жажда чужих жизней. Инстинкт уничтожения и крушения.

– Бей! Круши! Не щади! – кричат его ратники и рушат, рушат на землю вражьих воинов, устелают ими, словно черными снопами, ратное поле.

Если кто и сохраняет разум в этой мясорубке, так это князь Шемячич и воевода Клевец. Да и то потому, что на них лежит груз ответственности управления полками. Вот и приходится им меньше махать саблями самим, но больше следить, как машут их воины.

Семь тысяч литовских ратников навсегда остались лежать под стенами Мстиславля. Несколько тысяч попали в плен. И среди них князь Ижеславский и воевода Евстафий Дашкевич.

Немало пало и русских пешцев. Но потери северцев и черниговцев ни в какое сравнение не шли с потерями врага. Впрочем, это обстоятельство послужило тому, что на военном совете князей Семена Ивановича, Василия Ивановича, Александра Владимировича и их воевод, было принято решение града Мстиславля не брать, чтобы не терять напрасно людей.

– Довольствуемся этой победой, денежным и продовольственным откупом горожан, а также разорением окрестностей, – подвел итог военному совету Александр Ростовский. – Думаю, что государь одобрит наши действия. Ведь вражескую воинскую силу мы уничтожили… А это было главное.

«Все верно, – мысленно согласился с ним Василий Иванович. – Достаточно лить кровь за Иоанна. Надо и о себе позаботиться, пройдясь частым гребнем по окрестным весям и слободкам». Но рыльский князь немного лукавил. Его полки хоть и лили кровь, но и добычу имели немалую: около тысячи лошадей, бесчисленное множество воинского снаряжения и оружия. Даже пяток пушек и десяток пищалей достались ему при разделе добычи. А вот пленных литовцев и поляков не досталось – их всех следовало отправить в Москву. Вот о пленниках с окрестностей Мстиславля и думал Василий Шемячич. И не он один.

Уже находясь в Рыльске, Василий Иванович узнал, что, кроме их победного похода, удачным был поход и ратей во главе со старшим сыном московского государя, Василием Иоанновичем в Литву и Ливонию. В этом походе участвовали новгородские, псковские и великолуцкие полки. Воеводами в них были также племянники Иоанна Иван и Федор Борисовичи да боярин Андрей Челяднин. Им удалось взять город Торопец и ряд ближайших волостей. А вот поход Дмитрия Иоаановича на Смоленск оказался бесплодным. Град не взяли. Правда, окрестности Смоленска вычистили подчистую, уведя полон в Москву. Кроме того, был взят город Орша.