Текст книги "Остров Инобыль. Роман-катастрофа"

Автор книги: Николай Шипилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

37

Майор был сильным дядей. Такие должны иметь много сильных детей на гордость стране, и много патронов, чтобы было чем отстреливаться от супостата и недруга. Но сильные дяди иногда сильно хотят спать. Смертельный сон явился, погладил майора по стриженным под нуль сединам, влил в бодрую кровь медовой патоки, налил в окаймленные черными ресницами веки чего-то тяжкого, и они сомкнулись, как тяжелая одолень-трава. Майор уснул.

Он увидел себя в госпитале. У его постели – женщина в белом халате. Она писала в блокноте, остановилась и спросила с виноватой улыбкой:

– Что лучше: уйти на войну рядовым и стать убитым генералом – или же уйти на войну генералом, а вернуться живым рядовым, а?

Майор Тарас не знал, что ответить. Не знал, что уходит в небытие. Но путь показался ему давно знакомым, как детская тропа в бабушкином саду среди вишен. В людском сборище он узнавал пушкарей, солдат, гостей и посадских, ямщиков и московских слобожан, раскольников со свечами да старыми книгами в руках. Все они шли на Холопский приказ, чтобы взломать сундуки, разорвать кабальные книги, государевы грамоты и прочая крепости.

– В среду приходите после обедни! – говорил воевода, беря Тараса за кушак и приближая к своему пузу. – Да просфор напечь вели и пущай на просфорах крест будет истинный, а не крыж… А уж я сам патриарху отнесу да и велю служить по-отчему…

Тарасу показалось, что воевода – двойник инспектора Сапегина: такие же подвижные лохматые брови.

– Наше ли стрелецкое это дело, тятя? – озираясь, тихо спросил Тарас. – Наше-то дело, тятя, ратное! А то – патриаршее! Богу – богово, батя! Слышь-ка? Намутим, однако, и баста! Останови народ от греха!

– Пусть идут! – Как мохнатые гусеницы, сползлись к переносице брови воеводы. – С церковного раскола начнется погибель русская! Смоленск вона отдали ляхам по Полянскому договору! Да я синь-пороха не отдам! Один останусь – не отдам! Пусть идут и мутят! А мы приидохом великим государем челом побить о старой вере! Пусть ответит нам в страхе: какие такие ереси нашел в староотеческом писании? Пусть поведает: почему на пяти просфорах службы служатся, а не на дедовских семи. Почему целуют крыж двоечастный, а не истинный крест тресоставный. Пусть идут на Приказ, а потом на Кремль разворотятся!

– В заводчики бунтарские попадешь, батька! В учинители и умыслители зачтут да отошлют в украинные земли. Князь-то Лыков – не шут гороховый! Да и Шакловитый, батя, зело горяч! Глянь-ка, что заварилось в Москве: что ни день – бесчинства, убийства да воровство! Из ружей стреляют, на кулачках бьются, служилых с ног сшибают, а? Взрывы вон в метро!

Боярин старший ухватил боярина младшего за ухо и притянул к своему богато обсаженному волосьем рту:

– Во-о-от мы, значит, каковы! Вот та-а-ак вота! Мы, офицеры Советской армии, присягавшие народу да за народные же денежки сытые, не встали на защиту этого народа! Мы отдали его в когтистые лапы мировых стервятников! Так? Добро же, сынку… До-о-обро! Иди к бабам…

– Товарищ комбат! Мы-то боремся! У нас организация имени князя Пожарского! Мы с братом Лаврентием…

– Мы да мы! Мычишь тут! Вы все в раззяву проиграли, а теперь играете в войну! Позор моим старым сединам! – рванул его за ухо комбат.

Одним могучим ударом свинцового кулака майор отбил бы охоту к такому амикошонству, но свинцом налились и руки с ногами…

38

Восставали российские речонки-тихони.

Калужка и Ужредь, Дугна и Крушма, Вашана и Выпрейка, Скнижка и Скнига, Комола и Мышега, Дряща и Таруса, Беспута и Восьма, Апрань и Мутенка, Бол. Смедва и Любинка, Каширка и Коломенка, Цна и Нерль, Клязьма и Пахра, Ока и Непрядва, и Мстерка – восставали, как изможденные гладиаторы, как разделенный народ при поддержке небесных сил. Восставали, пьянели от избытка силы и сметали лавинами паводковой воды рукотворные химеры людской цивилизации. Они десятилетиями мелели, пряча силу воды в глубины земли, в небесные закрома. А теперь вода вернулась домой. Люди не понимали, что происходит. Они открывали рты, потом зонты, потом – Бога.

Самолет Москва – Токио погасил скорость о водную гладь, но, тем не менее, ткнулся носом в пологий край суши с такой силой, что у него отвалился фюзеляж.

Срезав макушки затопленных деревьев, тело его с невыпущенным шасси лежало в воде, а нос уныло уткнулся в сушу, как дите в мамкино плечо. Отвалившийся хвостовой отсек зиял. Обломки сохранившего форму фюзеляжа облизывались волнами. Казалось, скоро прибегут лилипуты смотреть на спящего в полосе прибоя дядю Гулливера.

Боевая группа полковника Лаврентия Тараса шла к вершине холма и вела за собой тридцать семь человек из страны заката, среди которых были дети, женщины и старухи. Старики вымерли еще в дебюте новой власти.

Бойцы, оглядываясь, видели серо-зеленую вереницу зонтов и армейских плащ-палаток. Они шли дальше, ступая тихо, словно по минному полю, и прощупывая тропу впереди длинными осиновыми слегами.

– Разведка возвращается! Разведка! – закричал кто-то зоркий.

И идущим было спокойно оттого, что о них заботились знающие свое дело люди…

Из гарнизона, отстоящей в полутора десятках верст от поселка, онемевшей и оглохшей РЛС, на холм с паническим запозданием вышли маршем три взвода бронемашин с взводом мотострелков и вскоре увязли в бездорожье.

На приходской голубятне действовали, засучив рукава ряс, два православных священника. Они брали из клеток голубей и к лапке каждого батюшка Андрей Тикутьев с отцом Владимиром Вовчиком привязывали по записке. Содержание записок было одинаковым:

«Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!

Господь наш Вседержитель пожалел нас, помраченных рассудком и повязших во всех смертных грехах. Он наслал на Землю потоп, и спасутся только праведные. Перед тем, как предстать перед Ним, мы, нижеподписавшиеся, священник Русской Православной Церкви о. Андрей (Тикутьев) и священник Русской Православной Зарубежной Церкви о. Владимир (Вовчик), говорим всем, кто чтит Символ Веры, следующее.

После долгих дебатов, которые с миром окончились с началом воплощенной кары небесной, и после взаимных обвинений в разрыве канонического, молитвенного и духовного единения со своей Матерью Церковью, мы решили все же, что истинный подвиг сопротивления врагу рода человеческого совершался здесь, в большевистской России. И совершали его православные патриархи, епископы, иереи, монашествующие и миряны гонимыя Церкви Российския. Мы согласились, что отрыв от Русской Церкви ее епархий в государствах-лимитрофах вместе с провозглашенной автокефальной Церковью Заграницей – не каноничны.

А посему призываем всех, кто останется жить на клочке русской суши, – креститесь в Православие, омытое кровью новомучеников, в Русской земле просиявших.

Да будет благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами.

Аминь».

Батюшки исповедались друг другу и теперь, стоя на площадке голубятни, к которой уже подступала вода, слезно и неслышимо молились.

– У вас хорошее зрение, отец Андрей? – спросил о. Вовчик, утирая слезу.

– Да никакое… Минус девять, отец Владимир, – отвечал о. Андрей, тоже утирая слезу. – Не все вижу очесами, так уж вразумляет Господь. Да и ноги учали болеть… Такое, знаете, ощущение, что вот мясо от костей заживо отстает… А у вас как со зрением?

– У меня, батюшка, грех жаловаться, минус семь… – отвечал о. Вовчик. – Уже нитку в ушко игольное не вздерну… Но поглядите, отец Андрей: не по наши ли души вон… во-о-н, меж двух березок… Или это не березки?..

– Березки, березки, – успокаивал о. Тикутьев, сам вдруг взволновавшись. – Но что там, отец Владимир? Что?

– Похоже, судно, отец Андрей.

– Спаси их Господь! – сказал о. Андрей, перекрестился сам, перекрестил пространство у невидимых березок и, поворотясь к о. Владимиру, тихо улыбнулся ему, говоря:

– Вон, отец Владимир, и солнце проглядывает – видите?

– Да уж вижу, батюшка, милостив Господь!.. Видите, вертолет листовки разбрасывает? Кому? Гадам морским?

Настил голубятни застонал вдруг, заохал тяжко, скрипели и скрежетали гвозди, выдираемые из своих гнезд страшной силой водоворота. Обреченная голубятня накренилась и замерла, словно вцепившись незримыми руками за холодеющий воздух.

– Ну, прощайте, отец Владимир! – уже в черной воде обнял о. Владимира о. Андрей. – Прими Господи души наши грешные!.. Да будут чресла наши препоясаны…

– И светильники горящи… Прощайте, отец Андрей! – ответил о. Владимир. – С нами крест – демонов… демонов язва!

И они поплыли.

И поплыли к спасительному плоту…

Со своего плоскодонного судна Игнатий выловил одну лишь епитрахиль с налипшими на нее сочными побегами огородных растений и стодолларовыми бумажками.

– Ишь, – сказал он желтозубому шимпанзе, который был у него за юнгу, – какая красота! Чистая парча! Отвезу Любе – пусть… – и ударил обезьяну по руке, которая тянулась к священной ткани. – Цэть! Куда крестьяне, туда и обезьяне! Цыц, тебе говорю, образина такая! Ишь, деньги увидала… Это деньги Любе на поросенка!

Судно Игнатия – настоящий тихоход, но на плаву надежно.

Он встал у большого кормового весла, закурил сам в задумчивости, дал закурить и обезьяне. Потом лег на обратный курс, говоря юнге:

– Была б ты дельфин – глядишь бы, и спасли кого. А то – ни уха, ни рыла…

– О! О! О! – округлила рот Чита и стала выписывать по палубе сложные кренделя. Такие, что Игнатий в испуге закрутил головой то на нее, то на воду, то влево, то вправо, словно думая, куда бежать, если плот опрокинется. – О! О! О! – Чита указывала пальцем, трясла пальцем, говорила что-то этим пальцем.

– Спокойно, бэби! – крикнул Игнатий, на что та не повела бровью и окала свое округлое:

– О! О! О!

Игнатий оставил гребь и обернулся посмотреть на то, что так встревожило юнгу. Он увидел в четверти мили от своего судна еще одно такого же рода, но гребли двое. И эти двое направлялись прямо к нему.

39

«…Никакая связь не работает. Прощелыги из русского освободительного движения возвратили мне мой диктофон в полной исправности. Иду в их колонне освобождать невесть что от невесть кого. Похоже, что освобождать уже ничего и ни от кого не нужно. Наверное, я обрусел настолько, что хочу совершить свой гражданский подвиг.

Итак, я, Юз Змиевич, собственный корреспондент подлого радио «Век воли не видать», а для обывателя – «Свобода», выполняя свой журналистский долг, передаю с места катастрофы. По моим предположениям, на территории равнинной России произошла экологическая катастрофа.

Помнится, жил в Питере академик Борис Помпеевич Мультановский.

Борис Помпеевич был именно метеорологом-долгосрочником, а его первые опыты прогнозов погоды на целый сезон относятся к 1913 году. Его методы используются до сих пор, их основы разумны и результаты порой удовлетворительны. А где же новое? Вот результаты! Где прогресс? Снова денег нет? Понятно, что сложная это система – атмосфера. Да еще взаимодействие с Мировым океаном! Известно, что попытки долгосрочных прогнозов предпринимаются. Но где гарантии, что они добросовестны? Что они не имеют характер рыночных спекуляций. Вот уже который год некоторые синоптики грозят Петербургу потопом. Они утверждают, что Европа вступили в «эпоху наводнений». «Эпоха наводнений», возможно, даже наступила: в двадцатом веке уже случилось вдвое больше наводнений, чем веком раньше. Но при чем здесь этот катастрофический потоп? Где прогнозы? Наводнение седьмого ноября тысяча восемьсот двадцать четвертого года грянуло, например, когда наводнений долго не было вовсе. Точнее, за период тысяча восемьсот третьего – восемьсот тридцать пятого годов, кроме потопа, было всего еще одно наводнение – четвертого, кажется, февраля по новому стилю тысяча восемьсот двадцать второго года. Через сто лет обстановка была иной: наводнения стали довольно частыми с середины прошлого века и с редкими, одно-двухлетними, перерывами продолжаются до сих пор. Из всего следует, что «эпоха наводнений» вовсе не означает приближения потопа, и что в целом, наконец, нет надежных оснований для долгосрочного прогноза. Но пока что у нас в Москве и Подмосковье – потоп!

Или что, если не потоп, происходит сейчас?

Из-за разлива малых рек, очевидно, были разрушены нефтехранилища, и сейчас нефтяная пленка покрывает поверхность взбесившихся вод, нефть смывается, куда ни попадя. Нам, людям, смываться некуда. Городская свалка, с которой мы вышли на катамаранах в трагически изменяющийся мир, полностью затоплена. Катамараны сделаны из пустых металлических бочек из-под горючего, связанных между собой. Палубы сколотили из досок, дверей, «вагонки». Пошли в ход кровати. От кроватей с панцирными и пружинными сетками – допотопных, извиняюсь, до сделанных из карельской березы. Как у Любомира Хренова, человека, павшего из князей в грязи, потом проделавшего путь обратно, поднявшись из грязи в князья мусорной свалки. Только теперь ни то, ни другое больше не имеет никакого значения. Идем на холм со скоростью не более пяти-шести километров в час. Систему исчисления в морских узлах я не знаю. До суши – часов около трех хода. Вероятно, подтопило уже и низовые улицы большого поселка новых русских на Красной горке, всего в сотне километров от Москвы.

С вертолета МК, который ошалело мотается на большой высоте, наверное, хорошо видна картина стихии и пострадавшей уже местности. С вертолета она должна выглядеть как бескрайняя водная гладь с никчемными крышами домов, с печными и каминными трубами. Улицы, как русла рек, как венецианские или вилковские каналы, по которым слепо и панически несутся мутные потоки бешеной воды.

Наводнение началось здесь в четверг около четырнадцати часов дня и, похоже, для всех на свалке, да и в остальном мире, стало полной неожиданностью. Потоки с грохотом и ревом сразу с двух сторон ворвались в станицу. Сдается мне, что за несколько часов подмосковные речонки, эти воробьиные броды, вывалились из удерживающих берегов и русел и объединились в одно огромное водное пространство, радостно заливая жизненное пространство млекопитающих, деревни, хутора и города.

Бурлящая стена рушит все. Дамбы и шлюзы на гидроузлах, очевидно, не выдержали тройного гидроудара. Вода прибывает буквально на глазах и некоторое время шла почти трехметровой мутной волной, сметая все на своем пути. Как спичечные коробки, тащило и перевертывало машины, крупный рогатый скот, прочую домашнюю скотину, отчаянно скулили сторожевые и бродячие собаки.

Можно представить себе, что люди в панике покидали жилье, успев или не успев захватить документы и подхватить на руки детей…

Здешний командир взвода разведки Александр Сигайлов доносит из своих источников, что бронетехника, брошенная в первые же часы катастрофы на спасение людей, оказалась телячьи беспомощной, ее тут же по самые башни засосало илистое месиво. Он рассказывает, что молоденький сотрудник МК на резиновой лодке бросился подбирать оказавшихся в ревущих потоках людей, но лодку втянуло в огромную воронку, центром которой был выступающий из воды металлический штырь. Роковой случай! Сколько сейчас происходит подобных? Избегут ли гибели тысячи, сотни тысяч, миллионы людей?

Легко представить себе трагизм ситуации в тех семьях, где находятся престарелые и больные люди! Их невозможно мгновенно перенести или перевезти. Что в таких случаях делать? Выносить их на крыши уцелевших домов, будок автобусных остановок в надежде, что отсюда их и снимут военные или вертолеты МК.

Тот же Сигайлов доносит, что министр МК генерал-полковник – подумать только: по четным генерал, по нечетным полковник! – Сергей Хинь-Чу вместе с губернатором Московской области Александром Перельмуттером долго, стыдно и нудно порхали над водной равниной. На крохотном вертолете они с трудом отыскали для приземления пятачок на картофельном поле за железнодорожной станцией. Здесь уже находились сотни людей в шоковом состоянии, в холодной мокрой одежде, с детьми, стариками. У многих обнаружились неполадки с сердцем, десятки людей были с ушибами, переломами, внутренними кровоизлияниями. Сразу же на помощь пришли вертолетчики базирующегося неподалеку полка, но машин и топлива катастрофически не хватало.

«Да-а, дело тут, ребята, серьезное!» – сказал генерал-полковник Хинь-Чу, мгновенно оценив обстановку. И улетел. Должно быть, открывшаяся взору юного гения картина бескрайнего половодья живо напомнила ему недавнюю трагедию Ленска.

Сигайлов, как я понимаю, может и присочинить, а то и вообще выдумать сказку, однако другой информацией я не обладаю и ем, что дают.

И бывший актер, народный артист, а ныне бомж Василий Коробьин-Христосов дает следующую картину.

Он говорит, что тысячи людей под открытым небом и в спешно раскинутых палатках ночевали на возвышенности за ближней железнодорожной станцией. К нынешнему утру здесь уже был целый переселенческий городок с организованной наскоро полевой кухней и горячим питанием, с передвижным пунктом местного отделения МК, к которому выстроилась длинная очередь наивных и шокированных людей Земли. За тем, что здесь составлялись списки пострадавших. В воскресенье начали выдавать людям по тысяче рублей на первые нужды – ведь многие выскочили из заваливавшихся домов без копейки денег. Вопрос: зачем козе баян? Или Коробьин, или Министерство катастроф шутят довольно мрачно. Впрочем, в том, что это министерство давно подменило собой государство – вопросов нет. Какое это государство и в чьих оно руках – вот интересный вопрос, господа.

Далее Коробьин сказал, что многие остаются возле своих затопленных домов. На улице русского художника Шагала, у дома номер шесть, разведчик видел растерянную домработницу из обслуги поселка новых русских. Она была в промокшей заиленной одежде и ждала мужа, который вечером ушел за водкой. У их домишки буквально разъехались стены. К дому не подойти – вода выше пояса. Та же картина и по соседству, если можно так выразиться с учетом нового типа мироустроения, где жило-поживало большое крестьянское семейство. Оно вмиг потеряло все, что нажило за жизнь поколений, что их кормило и поило.

«Лошадь, корова, трое телят, десять свиней, сорок курей, гусей тридцать два…» – перечислил Коробьин голосом некоего крестьянина Ивана эти потери. Как очевидец он рассказывает и показывает бегающего кругами мужичка в красной рубашоночке, и лицо хорошего артиста при этом изображает скорбь и отчаяние. Он сипит: «Четверо детей у Александра Куцакина пропали. Старшей девочке только двенадцать лет. Был в отъезде, приехал только сегодня: дом унесло, детей нет…»

Я верю Коробьину и я верю объективной реальности, открывающейся моим близоруким глазам. Я вижу, что три вертолета медленно летают над районом затопленной станции. Похоже, они высматривают на крышах людей. Поднимать их сложно, особенно пожилых и грузных. Однажды я видел на Ставрополье, как кричащих, рыдающих людей обвязывают тросом и тянут на борт, но они цеплялись за ветки высоких деревьев и обесточенные провода отключенных линий высоковольтных электропередач. Они боятся отрываться от гибнущего, но близкого, понятного и привычного мира. Тросы с людьми приходится постоянно распутывать – картина не для слабодушных. Если Коробьин и врет, то весьма правдоподобно. Я бы посоветовал ему по окончании этого страшного метеосеанса уходить в писатели.

Вспоминаю виденное мной ставропольское наводнение. Я своими глазами видел, как у опрокинутого мощной волной своего дома по улице Русского Смирения, на перевернутой лодке несколько часов сидел в глубоком оцепенении совхозный тракторист Иван по фамилии Двудедов. Несколько лет назад он бежал из Чечни, только-только обжился в станице – и опять беда. С колышка бы начать, да колышек вбить некуда. Но этот Иван от дома не отходил, опасался, что лишится и того барахла, того бутора, что остался в затопленной хате. Он уже слышал о наглом и циничном мародерстве. И сторожил свои рямки, бедняга русский. Он никогда не поймет, что давно уже обчищен донельзя и что крупные мародеры не мелочатся. Он боится «бомжа», сам будучи бомжем по большому счету. Любопытен и вывод, который сделали тогда кубанские станичники в поисках ответа на вопрос: кто виноват? Главным виновником станичники сочли барсуковского атамана, представлявшего в казачьих станицах исполнительную власть. Вот, мол, атаман-то соседней станицы оказался поворотливее: с матюгальником да на «уазике» объехал станицу, потому там успели вывезти людей, отогнать скот в надежное место. [19]19
  В результате сильных дождей, прошедших тогда в девяти регионах на юге  России, пострадало 188 населенных пунктов. По данным пресс-службы МЧС, в Минеральных Водах подтоплено 4793 жилых дома, из них 1352 дома повреждены, 1217  разрушены. Официально подтверждена гибель 24 человек, но жертв могло быть больше. В свою очередь пресс-служба  губернатора Ставрополья сообщала, что жертвами стихии стали 32  человека.


[Закрыть]

То-есть причинно-следственные связи прервались и исчезли в людском обиходе гораздо раньше, чем электропровода и проселочные дороги…

Поставленный голос неизвестного мужчины:

– Ну что, кореш, все собкоришь? Сводки Россионбюро? Купи – продам?

Голос Юза:

– Скажите, Коробьин: а что, думаете вы, с Москвой?

Голос Коробьина:

– Да пропади она пропадом! Попомнит, супостат, дядю Кутуза!»