Текст книги "Остров Инобыль. Роман-катастрофа"

Автор книги: Николай Шипилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

52

Раиса не видела и не чувствовала этих подозрительных взглядов в доме Крутого. Глаза ее были закрыты.

Брылястый краснорожий юноша, который то и дело без стеснения почесывался и оглаживался, говорил, не глядя на закованную в наручники Раису Крянгэ:

– Ты сам подумай, Тюня: че она там паслась полдня, если шла сюда? Скажи, Тюня!

Рот цыганки без всякой необходимости был заклеен скотчем. Глаза закрыты. Лицо – белее снега.

Тюня, лицо которого утром исцарапала Раиса, беспрерывно зевал. И еще не закрыв рта, он закивал, а потом и заговорил:

– Точняком! Надо обшмонать ее, Сынок! Ты посмотри на нее – волчица! У нее под одеждой или пояс шахида, или еще какая приблуда, шеф! Точняком! Вот загляни сам!

Третий из их команды, который был мрачно глухонемым после контузии в Чечне, стоял с биноклем на боевом посту у окна.

Крутой мало отличался от этого третьего – он спал в обнимку с винтовкой, сидя в кресле.

Брылястый сказал:

– Бык ты картонный, понял?

– Че ты, Сынок, че ты? Че я сделал?

– Че-о? Бестолковка-то на че? Поставил на стреме немого! Ну и как он нас предупредит, если атас? Му-му – или как?

– Это у тебя, Сынок, голова, чтобы баланду есть! Немой, если че – пальнет! Медведь в берлоге проснется…

– Слушай, пойдем похряпаем чего-нибудь?

– Да, какой-нить занюханной жратвишки в топку кинуть бы – ништяк…

Брылястый Сынок подошел и похлопал часового по плечу. Тот обернулся.

– Охраняй! – указал Сынок на Раису. – А мы, – он показал пальцем на Тюню и на себя, – пойдем ням-ням… – и показал это ням-ням, шустро двигая у рта воображаемой ложкой.

Глухонемой понимающе кивнул и сглотнул слюну.

– Мы тебе принесем! – сказал Тюня, вежливо кивая в подтверждение. – Суп-санде на куричьей звезде и две котлеты, которым сносу нету. Да ведь, Сынок?

– Проглоти язык, Тюня, и сыт будешь. Пошли…

Утренняя цыганка казалась глухонемому мертвой. Лишь пальцы ее рук в наручниках легонько подрагивали.

Крутой по-прежнему спал, дыша туманным перегаром на вороненый металл красавицы винтовки. Двое корешков ушли на первый этаж, преодолевать водную преграду на пути к холодильнику. Глухонемой часовой подошел к Раисе, помня сладкое утреннее приключение в ее машине, когда наклонился над ней, любуясь ее бледной и смуглой кожей, когда понюхал ее темно-синие волосы. Он бы женился на ней, несмотря на утреннее надругательство. «Сказка… Ты моя сказка… И никого на земле… Я убью всех ради тебя, и мы останемся одни на этом острове… Ты и я…»

Пластырь изуродовал ее прекрасный алый рот. «Зачем? Тут кричи, не кричи…» Глухонемой оторвал липкую ленту – голова ее дернулась, на пол упала шпилька из волос. Он наклонился к ее бесчувственным губам – она взвилась змеей к его горлу, стиснула белые мышиные зубы на кадыке, а весом всего падающего своего тела вырвала его…

Когда сыто щурясь пришли ее обидчики, Раиса взяла на мушку Сынка:

– У вас остался выбор. Вы хотите умереть или хотите, чтобы я погрузила вас в транс?

Сынок ершился, кося глазом на спящего Крутого, и ритмично раскачивался, будто слышал танцевальную музыку.

– Никуда меня погружать не надо, слышь, ты!.. Давай подумаем, зачем нам теперь ватрушки делить! – говорил он.

– Ну! – поддержал Тюня. – Че нам делить, когда потоп, слышь, тетка?

– Ладно, не буду. Но нынче утром вы испытали множество впечатлений и впитали их в себя. Теперь вы уже ощущаете их, не правда ли?

Сынок закрыл уши ладонями и закричал Тюне:

– Закрой уши, чмо, она же нас овцами делает, бар-р-ран!

– Кто закроет уши – тот закроет глаза! – пригрозила Раиса, не меняя ни силы голоса, ни выражения лица, на котором ровно, матово светились страшные глаза. Она только подернула стволом, будто скинув с подонков невидимый защитный покров. Оба опустили руки вдоль сильных тел и осели этими телами, как бы лишенные вертикальной оси.

– Теперь подумайте несколько минут и представьте себе последовательность всего, что там происходило. Расслабьтесь… Глазки закройте… Мысленно вернитесь к шоссе… Там дождь… Он шумит тихо… Слышите? Тихо, как шепот девушки… Девушка верна и ласкова… Ласкова, послушна, как раба… Как глина… Она глина – да, Сынок? А я твоя мама… Мама… Закрой глазки… Возьми Тюню за ручку. Это – девушка. Ее зовут Тоня. Вы с ней делаете новые вещи… Но не знаете, как вы их делаете… И не знаете, почему вы их делаете…

– Ой! Пусти! – вскричал Тюня, намертво ухваченный Сынком за руку. – Ты че, в натуре? Не хватай! Я мамочке расскажу!

– Конечно, Тонечка, конечно, – ровно говорила Раиса. – Закрой глаза… Ты расскажешь маме, что шел дождь, что ты, деточка, тихо-тихо едешь по шоссе… Ты едешь на машине… Колеса шуршат тихо-тихо… Они потрескивают на бетонке, как костер на берегу речки… Волны плещут… Искорки летят тихо… Тише крыльев бабочки… Бабочки… Бабы… Красивые, покорные, послушные…

Ненавистные Раисе глаза под сомкнутыми веками парней двигались согласно. Они ходили направо – вверх – вниз. Они смотрели картинки дождя – они подчинились ее властной силе.

– Ты видишь эту девочку, Сынок? Она самая красивая, не так ли? Ты не видел девочек красивей Тони…

– Вижу, мамочка… Да, мамочка…

– Ты видишь этого мальчика, Тоня? Ты хочешь играть с ним?

– Ой, еще как!

– Подойдите ко мне оба… Вы чувствуете радость от предстоящего детства… Вы откроете ее для себя просто, как замочек на моих наручниках… Тоня, как звучало бы твое имя, если произнести его наоборот?

– Янот… Я-нот… – пискнул Тюня. – Я-нот…

– Запомни это, Янот. Сними с меня наручники… Вот так… Теперь ты настоящая послушная девочка. И ты пройдешь путь женщины. Видишь этого мальчика? Он твой жених. Идите вон в то кресло. Оно красное, а значит, красивое. Это ваша спальня, дети…

Бандиты послушно взялись за руки.

Раиса подошла к окну, посмотрела в него, помассировала тонкие запястья рук и, уже не глядя на развернутые картины любви, направилась к спящему с винтовкой Крутому. Но глаза его были открыты. Он сидел, боясь шелохнуться и попасть в дикое поле гипноза.

– Тебе это надо, коза? – спросил он и быстрым движением ткнул ее стволом в живот.

– Вас все еще интересует гипноз? – не дрогнув лицом, спросила Раиса. – Я могла бы вам помочь…

– Зачем ты пацанов опустила?– вскочил на ноги Крутой. Ствол переместился к виску Раисы.

– Я не знаю, как скоро вы окончательно осознаете, что…

– Заткнись! Я не поддаюсь гипнозу! И я не за тем тебя сюда звал, профура цыганская, чтобы ты из людей делала козлов!

– Они и были ими…

– Я сказал: спрячь язык!

Он чувствовал себя хозяином положения, еще ничего не зная об индуцированном трансе. Тем более, о силе холодной воли противной ему стороны. Потому он и ткнул цыганку кончиком ствола в челюсть. Указательным пальцем она вытерла кровь в уголке рта и засмеялась с таким злорадством, что по телу Крутого забегали мурашки.

– Посмотри в окно – увидишь свою смерть! – сказала она, надменно смеясь. – Это танк. Танк – по твою сучью душу! За такой грязью только на танке и ехать!

– Пристрелю, бикса!.. – вскипел Крутой и крикнул, глянув на бессовестных любовников в кресле: – Тюня, коз-з-зел! Прекратить!

Но тут же понял тщетность попытки привести шестерок в чувство и дважды выстрелил. Оба они, очевидно, умерли счастливыми влюбленными.

53

Шел третий день наводнения.

Дождь иногда переставал лить и переходил на морось, как лошадка на трусцу.

Игнатий сидел под могучей елью и наждачным камнем правил лезвие топора.

Приход майора Тараса настроил чувства Игнатия Сопрыкина на грядущую революцию так, что даже в печень отдавало. Он чувствовал, что приходит время справедливости, которая заключена в его существе и в миллионах таких же простодушных жилистых существ. Оно крылось в самом смысле его прихода на остывающую землю, в его вечном служении идее Блага для трудящегося человека. О свободе – ни слова, ибо свобода это осознанная необходимость, а осознание необходимости идет через судьбу и совесть труженика, но никак не через поклонение идолищу денег, о котором жужжат навозные газетные умники. Вот они – труженики, идут, наверное, уже к землянке, где не спит, а все молится Родина. Они идут с тупыми ржавыми топорами и неразведенными пилами, чтобы в поте лица валить лес и строить плот-ковчег. Игнатию понятен их язык, их шутки, их молчание. Они ему братья. И приди сейчас к нему, Игнатию, на лесоповал писатель, и спроси его, Игнатия:

– Чего вы, дядя, конкретно хотите от государства и общества?

Игнатий ответил бы просто:

– Чтоб трудовому человеку в своем вотчинном краю жилось не как скотине на базу, а как завбазе на лабазе!

Тогда этот борзописец обязательно бы пошел на каверзу:

– И кого вы, дяденька, относите к трудовому слою населения: уж, конечно, не ученого, не коммерсанта, не банкира, не журналиста, а только тех, кто кует и пашет, но никак не поет и пляшет?

– Без сомнений! – без сомнений ответил бы Игнатий. – Вот они ваши ученые – гляньте-ка на воду! Где они, ведущие человечество покорять неведомое? Зовите сюда, на лесоповал, плясунов, певцов, всех этих шутов гороховых, этих бездельников и развратников, этих паразитов последних времен – нужны они вам? А я, Игнатий Сопрыкин, с моими трудовыми руками – нужен. Ибо в поте лицо!

– Так какой же вы предлагаете выход в сложившейся ситуации? – ехидничает борзописец.

– А простой! – отвечает Игнатий. – Мы строим плот и уходим в плавание на поиски твердыни, а тебя, вошь тифозная, оставляем здесь тонуть! Так кто кому нужней: ты мне или я тебе? Говори!

Тут щелкопер начнет маневры:

– Была ваша власть! Почему же народ отверг ее, Игнасио? Ну-ка!

– Не нукай у меня! Отвечаю так: народ отверг власть партийной бюрократии, но не саму идею советской власти! Сам Сталин никогда не считал партноменклатуру неподсудной и долбил ее, как дятел! Но она, эта бюрократия, ловко обернула народный гнев против самого же народа! Почему? Потому что она была властью и осталась у власти! А ты прикидываешься изделием номер два и тут стоишь, как изделие номер один!

Игнатий переводил мысленные речи в разговор, одергивая себя и озираясь: не слышит ли кто? Скажут, умом решился.

– Стоп, стоп, дядя Игнатий, вы что, опять за экспроприацию экспроприаторов? – говорил он и сам же отвечал по-ленински:

– Д-да, батенька! Всенепременную!

– А где же то, что вы экспроприировали раньше-то, а? Куда оно подевалось?

– Куда?

И тут Игнатию стыдно за свою малограмотность, за неумение победить в ученом споре, даже зная истину сердцем! Но нет, нет у него сегодня идеи, такой, как была большевицкая!

– Куда? Туда! – Игнатий ликвидирует химерического писаку в пространство воображения.

«Ничего!– думает он. – Правда победит кривду!»

Сучкоруб и вальщик, плотник и трелевщик, все еще сидя под елью разгибает спину вдоль шершавого ствола и пальцем пробует лезвие топора на пригодность.

– Это что, топор? Разве это топор?

Он кончил его править и вонзил звонкое жало в сочную древесину ствола. Он уже полез за табачком, чтобы начать обдумывать агитационную речь с призывом к трудармейцам встать на сторону угнетенного народа, под красное знамя, когда услышал знакомые с детства звуки винтовочной и пулеметной пальбы.

– Наших бьют! – словно даже и обрадовался Игнатий – таким моложавым и энергическим сделалось его занозистое лицо.

Он вскочил на ноги и воззвал:

– Родина! Люба! Трево-о-га-а!

– О-о-го-о! – отозвались из леса. – Свои-и! Игна-а-ти-ий!

54

Штабных не было на лесоповале в эту ночь.

Солдаты за неимением простых двуручных пил пытались выкорчевать сосну, опоясав ее ствол стальным тросом и закрепив этот трос на мощную бронемашину. Однако трос лопнул с такой свистящей силой, что выкосил, как литовкой, лесную древесную молодь вблизи.

Тогда крепкие и в меру тонкие веревки из синтетического волокна закрепляли на теле дерева с двух противоположных сторон и раскачивали его прямо на корню. Деревья скрипели, раскачивались, сдавались…

Чугуновскому снилось, что в равнодушном космосе плутал космический тральщик русского инженера Апраксина и, как в мусорный совок, подбирал в трал из сверхпрочных металлов космический спутниковый хлам. Казалось, он беззаботно насвистывает при этом, не разбираясь, кто свои, а кто чужие…

Дом же Чугуновского наполнялся и наполнялся людьми.

Оповестив собрание о незаурядных текущих событиях, Сувернев громко объявил:

– Объявляю всеобщую мобилизацию!

Налоговый инспектор Сапегин хорохорился в виду Домры и острил:

– И амнистию инакомыслящим! Дайте им шанс послужить родине. Все слышали? Где Федор Федорович? Через час – присяга.

Потом он пальцем поманил к себе Надю и, когда она приблизилась, игриво шепнул ей на ушко:

– Срочно шейте знамя… Будем строить православную Россию на отдельно взятом острове. Вы не возражаете?

– Ой! – испугалась она и поежилась. – Пусть батюшка благословит!

– Не возражаю.

К спасенному на водах священнику о. Андрею подходили под благословение крещеная домработница Надя, крещеный майор Лаппо и спасший его, а потому охотно уверовавший, сержант Исполатов.

Мотострелки из бронированной машины майора Лаппо, похоже, не спали, лежа на туркменских коврах в одной из гостиных.

– Хоть лоб разбей! – сказал конопатый солдат Бесфамильный, заклеивая сломанную сигарету. – Курева нет – рой ты этот окоп без перекура! Для стрельбы с колена… Нет чтоб курева стрельнуть с колена. Упасть на колено: да-а-ай закурить, милый Боженька!

– Крыша прост-таки едет, – подтвердил сержант Примеров, озирая рваные мозоли на ладонях и нежно обкусывая зубами шкуристую их кожу. – А куда деваться? Надо… Жить хочешь – рой. Земля и дым – солдатская защита. Вот сегодня, вспомни: не укрылись бы в дым – и привет – кушай, рыбка, дядю в хаки от макушки и до…

– Они что, воевать завелись, товарищ сержант?

– Кто – они? Вот спроси их! Мне не докладывали, рылом не вышел. Но, похоже, пришла война – мать родна, Бесфамильный. Наши деды – славные победы – вот кто наши деды. А мы, получается, получили наследство…

Оба помолчали. Слышно было, как Бесфамильный сглотнул слюну, а Примеров свистнул носом.

– А кто хоть с кем воюет, товарищ сержант? Че-то злости никакой нет… И кто наших пацанов на марше пробомбил?

Сержант на ощупь отсчитал в нательном тайничке и вынул две сигареты. Кинул одну из них конопатому рядовому и мудро сказал:

– Что тебе сказать, Бесфамильный ты, бестолковый… Главное – не кто с кем; главное – они нас.

– Может, учения НАТО, товарищ сержант?

– На-а-те! Мы с тобой что, аквалангисты? Мы мотострелки! Вот послушай, я расскажу, – сержант кинул рядовому и зажигалку. – До армии я работал осветителем на телевидении…

– Ничего-о себе! – пришел в восторг рядовой. – Че, и дикторшу живую видел?

На этот обывательский вопрос сержант не ответил, а продолжил свое:

– И мы снимали противопожарную рекламу! Вот представь: тут люди с песком, с водой наготове, так? Тут горящий окурок, и на него все внимание. И что в итоге? Как забздыхало! Чуть не вертолетами тушили! Вот тебе и учения, мля… Безумным миром, рядовой Бестолковый, и правят сумасшедшие! И не нашего с тобой ума это дело. Наше дело – не подставиться, а там разберемся. Все. Покурим – и отбой…

Агент Сергей Колотеев вполголоса рассказывал что-то доктору Федору Федоровичу и усиленно, как воздушный ас после боевого вылета, жестикулировал, двигая руками, корпусом, совершая боксерские нырки и уклоны. Федор Федорович кивал головой и сдержанно позевывал.

В одной из гостевых спаленок дома Чугуновского на руках, а точнее – на глазах брата, затихал майор Василий Тарас. Лаврентий сидел у его постели. За спиной стоял мрачный Коробьин. Он не знал доселе Василия. И ему казалось теперь, что умирает Лаврентий. Сходство близнецов было полным, и сколько ни трудись теперь взбесившаяся природа – такого дубля уже не сотворить.

– Где хоронить-то меня, Лаврик? Вода кругом… Ты, брат, в воду меня не клади, холодно… – говорил он.

– Да подь ты с похоронами! Чего запаниковал-то? Впервой, что ли, пулю получаешь?

Василий был накрыт двумя стегаными атласными одеялами. Он обирал с верхнего невидимые остающимся жить соринки.

– Одеяло вот, – сказал он, – испортил, брат… кровь… дорогое одеяло… чужое…

– Есть вещи и подороже, брат… Победим – сочтемся долгами… – и, судорожно сглатывая ком в горле, Лаврентий пожал неспокойную руку брата. – Полежи, я схожу, включу музыку. Тут неплохой проигрыватель подгреб. Тебе понравится пластинка, Василий!..

– Так ведь… току нет… Лаврик…

– А мы, Вася, от магнето!

– Идите… дождусь…

Когда вышли, Лаврентий с силой ударил побелевшим кулаком в ладонь и сказал:

– Все! Больше не могу! Пошли к мотострелкам!

Покурить солдаты успели, а поспать – увы! Вошел со свитой из незнакомых людей слегка еще нетрезвый майор Лаппо. Солдаты с ленцою вскочили.

– Так! – осмотрел обстановку майор. – Хорошо. Смотрите у меня: дом не спалите, курцы…

– Никак нет, товарищ майор, не спалим!

– Сержант Примеров, вы у нас гранатометное отделение?

– Так точно!

– Идемте снайпера гасить! Позже я вам задачу объясню подробней. А вы, рядовой Бессчастный…

– Бесфамильный, товарищ майор! Бессчастный – это нерядовой, можно сказать, футболист-бомбардир!

– Вы и вы, рядовой Бесфамильный, берите садовую селитру у хозяина. Там большой мешок селитры. И под руководством агента Колотеева – вам его покажут – будете делать дымовые шашки! Нам нужно много дыма. Одними сигаретами тут не обойдешься. Приказ понятен?

– Так точно, товарищ майор!

– Тогда вперед и молча!

Однако полковник Тарас прихватил майора за локоть. Он откровенно нервничал. Голос его был надтреснут, и потому он говорил громко, почти кричал:

– Я хочу сделать его сам, майор! От вас нужно одно – прикрыть зону обстрела дымом, чтоб я с механиком-водителем только добежал в целости до машины! У него наверняка пэкээс!Как бы он в сумерках того хохла срубил?

Майор сказал:

– Да пожал-ста! Только не пойму: ну, тараните вы этот кирпичный забор – так?

– Так.

– При атаке пулеметное отделение бээмпэ действует, как известно, в боевой линии за танками. А здесь что получается? Ну, под прикрытием дыма и при огневой поддержке проходите вы к стене дома. А у него там, если верить вашему брату, ПТУРС. Вы что думаете: он будет ждать приговора? Хорошо – дым. Но он на звук двигателя вжарит – и ку-ку, Мария! Потому я все же настаиваю: мы глушим его, как гниду, из гранатометов, а потом вы делаете свой бросок. То есть принимаете решение уже по ходу…

– Нет, майор. Я убью его сам.

– Кстати, за своих людей, надеюсь, вы отвечаете, полковник? – майор Лаппо высвободил локоть из цепкой кисти десантника: – Сколько их? Где они сейчас?

– Людей до полуроты, – сразу перестал кричать Лаврентий. – Основные силы на северо-западном побережье, жгут костры, сушат одежду, роют окопы… Кстати, мы засекли вас, когда вы шли сюда. Хотели сжечь. Потом вижу: вы сюда. И подумал еще: не троянский ли конь эта бээмпэ? Нет, думаю… Не конь… Солдаты-то все мальчишки…

Подошел Федор Федорович. И когда Лаврентий глянул ему в лицо, то понял, что брата не стало.

– Ну, к-коз-з-зел, держись! – прохрипел он, угрожая то ли доктору, то ли снайперу. – Идемте, сержант. Пришла пора рубить капусту.

Едва он произнес это, как огромной силы двойной взрыв потряс дом – это Крутой подбил стоявшую у калитки бронемашину, где рванули боеприпасы…

В наступившей подрагивающей тишине домработница Надя отняла ладони от ушей и елейным голоском сказала:

– Мужики, почему он нас всех еще не перебил? Армия называется…

Бледный Лаврентий Тарас жестко скрипнул зубами в ответ.

Майор Лаппо заорал:

– Па-а-ач-чему не развели дым, сволоч-ч-чи-и! Отдам под трибунал!

55

– Видела, сучка, что я сделал с твоим танком? – употребил Крутой одно из изысканно гадких выражений. – А теперь я рассчитаюсь с тобой за пацанов…

– Перестаньте валять дурака. Неужели вы думаете, что я настолько простодушна и не догадалась бы вас убить, пока вы спали? Дело в том, что я могу сделать это, когда захочу, хоть с того, хоть с этого света. Мне попросту незачем устраивать прогон спектакля, если премьеры не будет. Вы посмотрите, что творится за окнами, господин. Вы бы видели, по каким топям я к вам добиралась! Сварили бы кавы по-людски да принесли бы даме сухое платье…

– Продолжай свою лабуду! – с издевкой попросил он. – Потребуй от меня невозможного… Ты думаешь, я поддаюсь гипнозу или боюсь смерти?

– А я тебя прокляну – там покоя не будет. Знаешь, что такое цыганское проклятье? Вот посмотри, – жестко перешла она на «ты» и указала на трупы бандитов, – три гипнотизера работали с тобой и не смогли на тебя повлиять. И я не могу загипнотизировать тебя. Только твою руку, смотри…

– Щас! – усмехнулся Крутой. – С разбегу! Руку она…

– А почему же твоя рука, видишь, сползает на бедро?

Крутой глянул на руку, и этого было достаточно. А Раиса говорила:

– Вот твоя рука упала на бедро и не поднимется, пока я не прикажу тебе проснуться…

Раиса видела, как винтовка упала на мягкий ковер у ног Крутого, как расширились его зрачки. Этого было достаточно, чтобы отослать его в глубокий транс.

– Ах! – выдохнул он.

Крутой – господин Крутиков – оттаял душой, соскочивши с беличьего колеса своего неуемного бытия. Оно отпало, как ящерицын хвост, как тяжеловесные рога того же сохатого, как состав от локомотива или часовая стрелка от циферблата, лишив смысла привычную работу всего механизма. Он стал свободен. Он не узнает: судьбой ли это дарованный отпуск или прояснившийся, как отстоявшаяся в эмалированном ведре болотная взвесь, смысл жизни. Она довольствуется тем, что Бог пошлет. Или это все же воля небес, где кто-то – может быть, бабушка – горячо молится за него. Но всей своей бычьей массой он развернулся на добрую стезю.

– Здравствуй, дитя, – сказала Раиса Крянгэ. – Как тебя зовут?

– Иван Гаврилович Крутиков, – тоненько ответила бычья масса. – Я заблудился, тетенька…

– На какой же улице ты живешь, маленький? Ведь бабушка тебя учила, да?

– Бабушка добрая! Она меня учила… Наш барак – номер три за шахтой Орджоникидзе…

– Бабушка добрая. Она печет тебе вкусные ржаные пирожки. Давай возьмем белую простыню, сделаем флаг и пойдем с ним искать нашу добрую бабушку!

– Пойдемте, тетенька…

Раиса отвела мальца в подвал дома Чугуновского. Но когда Лаврентий Тарас требовал вернуть тому прежнее сознание, чтобы осудить и расстрелять, Раиса не вняла. Она сказала:

– Это хороший мальчик Ваня. Пусть живет, пока дышит…

Разъяренного Лаврентия пришлось связывать вчетвером.