Текст книги "Остров Инобыль. Роман-катастрофа"

Автор книги: Николай Шипилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

32

В доме Чугуновского Раисе Крянгэ дали хорошей воды из прозрачной баклаги.

Не казалось странным, что в мире, переполнявшемся водой и теряющем обетованную сушу, кому-то хотелось пить. Ей хотелось. Пробираясь – где по щиколотки, а где и по пояс в воде – на холм к высокому дому, куда еще не подступила хлябь, Раиса черпала черную воду пригоршнями, но не могла заставить себя пить ее. Она, как в черное зеркало, смотрелась в эти пригоршни с водой, говоря себе одними губами, безголосо: «Будьте прокляты… Будьте вы прокляты…» Она говорила это тем четверым юношам, которые мастерили плот вблизи уходящей в воду дороги. В этом месте заглох движок низко сидящей Раисиной иномарки, когда красивые дома нужного ей поселка уже виднелись за летным полем спортивного аэродрома. Тогда она попросила у юнцов совета: можно ли завести машину? Они подошли и зверски изнасиловали ее в ее же машине. И шла теперь цыганская княгиня сквозь обвальный ливень с яростной ненавистью к своему телу. Шла взять у Крутого оружие. Купить его и вернуться. Они не уйдут. Зря они ее не убили, полагая, что в мире уже наступил хаос, что все концы уже ушли в воду. С нарядного ее платья в алых розах по черному полю, казалось, облетели алые лепестки. Однако она ничего не сказала приютившим ее людям. Только спросила о том, где стоит нужный ей дом.

Советник Сувернев старался не выказывать своего любопытства по поводу порванного платья или цели цыганского визита к Крутому, но не отказался бы узнать что-то полезное для себя и каким-то образом обернуть против того.

Он сказал так:

– Вряд ли вам откроют калитку в том доме.

– Почему? – со всем холодом равнодушия, на какое способна оскорбленная женщина, спросила Раиса Крянгэ. – Он ждет меня…

– Ну-у… Если ждет – рискните… – чувствуя, что цель уходит из зоны его влияния, Сувернев заложил обверштаг – он сделался простодушно любопытным и не постеснялся спросить: – Похоже, вы цыганка? А владеете ли вы гипнозом? Если «да», то я попросил бы вас о помощи! Может быть, вас послала нам судьба!

– Нет. Я не владею гипнозом. Цыганский гипноз – это миф…

Она держалась на сокровенной силе духа. Она хотела бы вообще не видеть мужчин с белой кожей, хотя знала и цыганских самцов в многообразных проявлениях скотства. Но те были одной с нею крови.

– Как-нибудь… Как-нибудь… – губами сухими и жаркими, как порох, шептала она, и расширенных зрачков не видно было во тьме ее цыганских глаз. – Потом…

Сувернев умел по движениям человеческого тела, глаз, по жестам и изменениям в голосе, по тому как садится или встает, как берет в руки какие-то предметы, определить лжет или нет его собеседник. Многое в человеке происходит помимо его воли. Да и в чем волен человек? Лишь в игре, может быть. Потому и любит играть с библейских времен. Вот Ева поиграла со змием-искусителем, а игра до добра не доводит. Сейчас перед советником юстиции сидела экзотического племени дама. Однако он оказался бессилен определить меру ее опасности или лживости. И не разведчица ли она не лыком шитого господина Крутого? Она, казалось, охваченной огнем лихорадки. Почему? Неожиданной выпала дорога? Но ведь многие породистые цыганки обладают даром предвиденья. Зачем она пошла в эту дорогу? Значит ли это, что в поле ее предвиденья не попадает собственная судьба? Впрочем, на долгие и отвлеченные размышления времени не было: дама могла встать и в любое мгновение продолжить путь нетвердой своей походкой. Оказия обрывалась. Советник успел заметить белые на загорелых пальцах полоски от многих колец и подумал, что уж не начались ли грабежи на дорогах.

– Вам нужно переодеться, – сказал он цыганке, окаменевшей в жестком кресле. – Я сейчас пришлю к вам… А впрочем… Пройдите и подберите себе все, что нужно, сами.

Она не отвечала.

Агент Сергей, смутно догадываясь о причине этого молчания, помаячил указательным пальцем перед раскрытыми глазами цыганки. Она не шелохнулась. Сергей вопросительно глянул на Сувернева – тот поднес свой указательный палец к губам: тс-с-с!

– Это перо – знак богини Маат… Она – звездная дочь бога Солнца… – голоском дошкольницы проговорила вдруг цыганка Раиса Крянгэ, а губы ее при этом остались сомкнутыми. – Смотри, проклятый: этот иероглиф обозначает отмель Нила, где я предам тебя смерти…

– Чур меня, чур, бинть! – крестясь, шепотом сказал агент. – Страшно! Ведьма таборная! Она в трансе!..

– Тс-с-с! – повторил советник, хмурясь, и решительно погрозил ему пальцем.

– Этот иероглиф напоминает и очертания созвездия Большого Пса, смотри сюда… Видишь? Этот Пес обгложет твои розовые кости… Вот Сириус и Орион – Изида и Осирис. Они плывут в лодочках по Нилу… Но ты не уйдешь в своей лодочке, и ты не станешь дельфином, как семь великанов Атланты, и не построишь гору, как в городе Чолулу, и не убежишь воды… Будь проклят, нежить… И вы трое – тоже будьте прокляты…

Советник молча подернул шеей, предлагая Сергею удалиться на совет. Но тот, словно забыл, чему его учили, и стоял, распахнувши тонкогубый рот и неуловимые в выражении глаза, которые вдруг стали глазами усталого стареющего человека.

– Видишь этих трех ягуаров на золотых цепях? – продолжала невесть из какого пространства Раиса Крянгэ. – Одного зовут… Антон… Второго —Сергей… Третьего – Федор… Они голодны… Вы трое – пища их… Одни миры-люди умирают, другие миры-люди рождаются… Вы трое никогда больше не родитесь… Даже серою горючей, даже глиной… Пшала… Помогискир мэнгэ, пшала… Давай мне этот твой пистолет… Намишто мангэ…

– Што она коворит? – шепотом спросил советник, зазывно махнул рукой, развернулся и на цыпочках пошел к лестнице с первого на второй этаж. Агент потянулся вслед, оглядываясь на цыганку если не с опаской, то с суеверным страхом.

– Она коворила: прат, помоги мне, прат, мне плохо, – перевел агент все еще шепотом. – Похоше, она ффела сепя в клубокий транс…

В каминном зале второго этажа сидели за круглым столом Чугуновский, инспектор Сапегин и доктор Федор Федорович. Они играли в тесты.

– Кто к нам пришел? – спросил бдительный Валерий Игнатьевич. – Доктор меня тут поприжал на предмет умственной отсталости, вы уж извините, орлы мои! Домра не пришла?

– Смотри иногда в окна, Валерка, и ты не будешь задавать пустых вопросов. То Анжелика тебе, то Домра тебе.

– А что там? – будто только что родился, спросил тот и, взрослея, произнес: – А-а! Потоп… Да-да… Что-то я по ней скучаю! Водки поднести некому… Надолго все это – кто-нибудь скажет?

33

Картечь плотного дождя отрабатывала свое второе круглосуточное дежурство. Смиренный, сломленный Юзек казался себе частью неба, земли, воды в этом дрейфе по замкнутому кругу истории. И Юз удивился тому, что собственная гибель как бы и не страшила его. Более того, он ощущал нечто похожее на счастье оттого, что погибнет вместе со всем сущим, а не в одинокой своей еврейской старости.

Существует нечто сильней, чем древняя ментальность мародера. Хорошо, когда бы дождь был холодным и бодрящим! Но он тропически жарок. И теряющий силы Юзек заваливается в иное бытие, как забулдыга в шинок, а там он видит Наташу и сладко стонет от чувственного взрыва внутри себя. Он спрашивает принцессу мусорной свалки:

– Ты любишь меня, Наташа?

– Да поди-ка ты… – криво улыбается та, хватает Юза за уши и целует. Она втягивает его, она, словно анаконда, вбирает в свою утробу чужого неосторожного детеныша. Она всасывает Юза, и пропускает через путаные километры королевских внутренностей, и выталкивает в поле demi-monda полуживого и полудыханного. – Напрягаешь…

– Сука!.. Сука ты!.. Ненавижу, тварь… – счастливо плачет Юз и снова идет в нескончаемо сладостную атаку на прекрасную чумазую кровопийцу. И шепчет ей в пунцовую раковину ушка: – Люблю тебя, тварь! Люблю, баба! Ты мне за все заплатишь!..

Зеленый потолок кунга мембраной туземного барабана подрагивает над головой.

Юз ощущает свою корневую близость со страной мусоровозов и нечистот. Он счастлив помимо воли, он не поймет: где явь, где сон, где слюна, а где что?.. И он не хочет убывать в тот уютный мир, откуда пожаловал сюда за сенсацией и в котором хотел быть властелином империи масс-медиа – он хочет быть властелином городской свалки, которой, как оказалось, принадлежит его древняя хамитская душа.

Как блудный сын в синих партаках-татуировках, вернувшись к порогу своего дома, стоит он на коленях пред мудрым обаянием свалки, стоит рука об руку с омытой вселенским ливнем чумазой принцессой Наталией. И множество веселых невидимых бесиков глюкоподобно поют хором:

– Шолом, Земля Обетованная! Так вот ты какова!

34

Близнец плененного Суверневым майора Тараса – избранный вождь и призванный народом президент свалки Лаврентий Тарас созвал свой народ, чтобы мобилизовать его, с учетом перемен, выпавших с небес вместе с этим затяжным ливнем. Свалку попросту подтопило вместе с насиженными вольными гнездами ее обитателей, а конца паводку не предвиделось. Кто-то сказал, что Любомир плачет и не хочет уходить, желая погибнуть вместе с вольным государством.

– Напрасно, – заметил Лаврентий. – История подкинула нам революционную ситуацию! А мы обязаны побороться за нашу волю! И не на жизнь, а на смерть!

Еще брезжил дневной полусвет, но в палатке горели светильники, питаемые автомобильным аккумулятором. Событие требовало протокольной иллюминации.

– Все ли командиры в сборе? – спросил Лаврентий.

– Все-е-е! – по-вечевому безответственно возопили коллективные люди.

Коробьин-Христосов доложил:

– Все, кроме троих часовых, Любомира и журналюги Змиевича!

Коробьин сел на место секретаря с мрачной своей фирменной улыбкой. Легонько дирижируя рукой от фортиссимо к пьяно и согласно кивая головой, он осматривал лица соборных как бы впервые и со стороны. Многих из них Василий знал еще с краснопресненских баррикад девяносто третьего года. Выждав паузу, он громобойно сказал:

– Все, джентльмены, тишина! Кто шумнет – тот дня не проживет! – грохнул он кулаком по столу, и зал радостно затих. – Слово – нашему вождю и кандидату в вожди оставшейся России полковнику Лаврентию Тарасу!

Мрачного Коробьина понимали и возносили, как понимают и ценят редкую по выслуге и уму служебную собаку. Прощали резкие непарламентские выражения. Как-никак ветеран Сопротивления, герой баррикад московской осени девяносто третьего года, что остался в двадцатом столетии. Живой человек, которого нет в списках живых.

Встал, огладил волосы и словно призадумался Лаврентий. Всякий здесь знал, что он мог произнести речь без подготовки и шпаргалок.

– Оставим на время шутки, бойцы, – сказал он. – Момент более чем серьезный. И вы это знаете не хуже меня. Мы, русские, наследники Рима и Византии, мы, которых все боялись, докатились до полной параши, оказавшись в роли американских шестерок. И если б не этот Божий гнев, обрушившийся на землян, поправших и опозоривших честь невинной красавицы Земли самим своим тлетворным дыханием, то позор наш был бы несмываем! Это наш шанс. Остаткам страны нужна новая политическая сила в симфонии с Православием вместо этого скопища мерзавцев, имя которым – иуды. Моя задача – собрать в жесткий рабоче-крестьянский кулак всех, кто желает России свободы и процветания, кто хочет отстоять свое человеческое право на землю, на волю, на труд, на справедливую оценку этого труда правителями страны и потомками, кто верит и знает, что мы == планета Россия, и нам не надо здесь инопланетян с их совершенными лохотронами. Царский трон, а не лохотрон! – призывающе вскинул руку Лаврентий.

– Тро-о-он! – отозвалось собрание.

– Это мы в своем детском неведении, это мы, одурманенные местью и алчностью, мы, подстрекаемые злоумыслителями, разрушили самодержавие – мы его и восстановим. Царь, а не псарь!

– Ца-а-арь!

– Видите? – указал он на полог палатки. – Слышите небо? Господь лишил всю интернациональную свору их фальшивых дешевых денег, их бездушной боевой техники, их систем защиты и наведения, и так далее, ет цетера! А мы сильны в рукопашной. Наша дубина не подведет. Мы должны взять власть на этом куске суши, каким бы ничтожно малым он нам не казался. Мы должны взять ее, чтобы спасти детей, стариков, женщин, всех тех, кого можно спасти для будущей жизни! Если не останется суши – мы построим ковчег, ведь останутся же вода, небо и воздух! И, стало быть, останется жизнь, и значит, будем плыть мы – плоть, кровь и дух православной России – в бесконечном мировом океане, и горький свой опыт обращать во благо тех, кто останется жив после этого катаклизма! Мы должны взять власть, чтобы сдержать возможные низменные страсти тех, кто прибьется к острову. Остановить панику, насилие, мародерство, которые, вероятнее всего, возникнут. Оружие у нас есть, пользоваться им мы обучены. Сегодня автомат гениального Калашникова вновь сильнее компьютера, друзья! Итак, наши общие задачи, надеюсь, ясны. Поднимемся же в бой за Веру, Царя и Отечество! Ура, товарищи!

– Ур-р-р-а!

– Командир разведгруппы здесь?

– Здесь!

– Начальник курьерской связи?

– Здесь!

– Остаетесь для уточнения задания! Остальные – сверили часы! На моих ровно тринадцать двадцать! К восемнадцати ноль-ноль приготовить подразделения к маршу! Все свободны!

35

Маленький внучок нардепа Жучкова, крещеный в честь маршала Жукова Георгием, сидел на подоконнике и заколдованно, как на огонь, смотрел на струение ливня по оконному стеклу.

Бабушка с дедушкой уж который час курсировали по двору на кобылице и делали промеры уровня воды геодезическою рейкой. На плите начали пригорать оладьи – мальчик, как ему показалось, отключил газ и снова влез на дубовый подоконник, где из всех цветов более всего любил он веселого и вкусного ваньку-мокрого.

Он ждал сильного умного папу и загорелую добрую маму. Он молился, как умел, чтобы Господь помог им прорвать фронт дождя и вернуться к нему, Гоше, в одинокую навороченную кухню.

– Сколько там? – кричал дедушка, утирая розовое лицо таджикской тюбетейкой.

– Семьдесят семь! – отвечала бабушка. – Конец связи!

Ноги кобылы по самое брюхо уходили в подводное царство. Гоше казалось, что его старики плывут на этой кобыле, как на плоту, отталкиваясь полосатой рейкой от невидимой глазу тверди.

Гоша долго уже смотрел на двор, ему наскучило. И, как это часто бывало, воображением своим он незаметно ушел в иное бытие с иными картинами. Он мог вызывать эти картины внутри себя. В этом инобытие мальчик ко всему относился со смиренным любопытством. Оно было для него той же самой материей, из которой сотканы зримые дни и ночи, утренние ощутимые росы и призрачные туманы, приходящие на землю. Эта гостевая жизнь с ее тайными божественными знаками и языком, понятным бессловесным детям до степеней обоюдных улыбок и скрытых взаимных угроз, ничем не отличалась для пятилетнего Гоши от знакомого горшка с Ванькой-мокрым. Ее можно было поливать, трогать, пробовать на язык цветочную кислинку.

А виделось Гоше, что впервые за четверо суток утих теплый этот дождь. В порывах ветра уже сквозило холодом. Гоша проснулся в мансарде незнакомого дома, и первое, что увидел сквозь стекла – промывы голубого неба на грязном покрове туч и ослепительное доброе солнце, которого не было видно мальчику, и которое он только чувствовал.

Гоша вышел на балкон и, просунув голову сквозь железные прутья балконной решетки, стал смотреть на скособоченные треуголки домовых крыш, на скорбно дрейфующий поверхностью вод скарб.

Вода еще не поднялась к дому и бурлила в недалекой долине, но Гоша видел в ее слоистой глубине косяки килек и слышал в обновленной тишине их шуршащее пение, он слышал средиземноморских сардин, чьи стадные звуки напоминали ему шум морского прибоя, слышал чириканье сельди и видел серебристый отлив рыбьих спинок. Как низовой регистр органа, смешанный с жарким журчанием арфы, гортанными криками брачующихся жаб и звоном валдайских Колокольцев, слышался оркестр циноглоссусов из вод китайских морей. Разбойничьи свистели триглы – ершистые морские петухи, хрюкала ставрида, словно конкурируя с шар-рыбами и коньками. Гоша узнавал их – такими же они были на вкладках его детской энциклопедии.

Гоша посмотрел туда, где вершинные лапы великолепных среднерусских елей не были в силах подняться кверху и никли в мутном водовороте, а конические главы деревьев леса казались всего лишь тростниковыми плавнями. Почему же Гоша заплакал, видя гибельную картину? Наверное, детское неведение заведомо знает все обо всем. До тех самых пор, пока не узнает низких страстей.

Гоша тихонько плакал, видя, как по краю вод скользящим быстрым шагом крадется женщина. В руках ее – корзинка. В корзинке – красивый мальчик.

Женщина подносит корзину к губам, целует своего мальчика, потом пускает корзинку с ним в течение вод…

36

Народный депутат Жучков сказал жене:

– Берем-ка Жорку, да поехали к профессору Бачурину. Профессор на горе, его не могло притопить. Ты погляди: спит и спит пацан! И вот уже финал: он спит стоя!

– Не зови Гошу пацаном, Василий. Это плохое слово. И вспомни: не я ли тебе говорила, что лес кишит энцефалитными клещами, Вася! А ты: грибы! грибы! природа-мать! Вот тебе твоя мать!

– Да помолчи же, бабка! Вон уже проводка коротит, искры снопом – твоих речей не выдерживает! – устраивая Гошу на спину кобылицы, заметил нардеп. – Не влезай – убьет!

– Так иди и почини проводку!

– Проводку я починю… Кто вот твою голову починит?

Любовно препираясь, они съехали со двора и уже слегка поднялись в гору, когда ахнул взрыв и оранжево-алый пожар вспенился на месте их дома.

– Мать! Господи! Весь мой арсенал гепнулся! – ужаснулся нардеп.

Тут к ним подошли двое вооруженных людей и приказали спешиться.

Боевой и житейский опыт диктовал Жучкову ясный выбор. Он спешился без раздумий, а уже потом спросил:

– Кто вы такие?

Худой небритый мужчина с красными глазами – это был агент Колотеев – переглянулся со своим напарником, румяным и черноглазым крепышом, которого, несмотря на его немалые года, так и хотелось называть хлопцем – это был майор Тарас. Потом худой погонял кадык по, видимо, пересохшей глотке и выкатил наружу тяжелые окатыши слов:

– Ваш гужевой транспорт временно реквизирован Комитетом Обороны Острова.

– А куда ж нам, товарищи? Дом наш взорвался и горит, несмотря на ливень…

Он прижимал к себе тяжелое во сне тельце длинноногого внучка, который в свою очередь прижимал к себе цветочный горшок с ванькой-мокрым.

– Куда? Оглоблю в руки и по миру? А ты знаешь, сколько стоит эта самая лошадь?

Жена и бабушка держала над скитальцами зонтик.

– Деньги сейчас не имеют смысла, – успокоила она мужа.

До нее тоже, кажется, еще не доходило, что их плавная жизнь вмиг изменилось вместе с тем миром, который упомянул ее боевой муж мгновение назад. Наркотическая привычка к зрелищам обезболила массы несчастных людей и сделала их отстраненными наблюдателями собственной погибели.

– Лошадь классная, – ответил тощий, беря нардеповскую кобылицу под уздцы. – Я не причиню ей вреда. А вы езжайте на сборный пункт, бинть, товарищ генерал. Это вверху по Серостана Царапина. Увидите имперские флаги над домом – там…

– Откуда ты меня знаешь? – простодушно удивился Жучков.

– По телевизору видел, товарищ генерал. Разрешите идти?

– Идите! – разрешил Жучков. – Идите. И мы пойдем.

Один сел на лошадь, второй повел ее в поводу.

Семья нардепа побрела в гору.

Новые товарищи – интерполяк и бывший телохранитель майор Тарас – под гору. Согласившись с тезисом, что вся власть в России после семнадцатого года являлась незаконной, а узурпаторской, они несли привычную службу, присягнув старому имперскому знамени.

– Пусть нас мало, – говорил бывший майор-телохранитель, уверенно держась в седле и осматривая окрестности в бинокль. – Но мы в тельняшках!

– Куда, бинть, дальше-то идти? – нашел кочку и ступил на нее сыщик уже несуществующей службы. – Там воды, бинть, по самые ой не надо!.. Видишь что-нибудь?

– Линзы заливает… На крыше, во-о-н там, смотри на голубятню… двое… – конный подал пешему бинокль. – Один, похоже, в рясе… Похоже, поп…

– Не поп, а священник. О, они выпустили голубей! Майор, насколько фундамент нашего дома выше их крыши, как думаете?

– Их крыша – Господь Бог, – пошутил, похоже, майор Тарас и, обернувшись к вершине холма, прищурил один глаз, словно целился. Дом Чугуновского стоял выше уровня подтопления метров на пятнадцать-двадцать. – Идемте за плотом. Потащим его к воде, – сказал он. – Теперь у нас есть конная тяга…

– Плюс пердячий пар, бинть… – проворчал сыщик и вдруг воздел глаза к небу и молитвенно сложил руки: – Господи! Как же милостив ты был ко мне, когда не дал жениться! Да еще и на болгарке! Спасибо, Боженька!..

– И от меня спасибо передай… – усмехнулся Тарас. – За то же самое почти… А «болгарка» – это, вообще-то, пила.

– Ох она и пила! Все, вплоть до зеленки и стеклоочистителя! – со злой радостью отозвался сыщик, но: – Ти-хо! – приложил палец к губам, а взгляд его, подобно зенитному прожектору, прочерчивал небо. – Самолет…

И он, уставивший в небо свои глаза и уши, не услышал дальнего выстрела из СВД. И не увидел, как повалился на шею лошади бывший десантник майор Тарас и как быстро осыпался румянец с его чисто выбритых щек. От следующего выстрела пала скаковая лошадь депутата. Агент Колотеев одним прыжком, не размышляя, переместился за теплую вздрагивающую тушу и залег.

– Пошло дело, – сказал он сам себе.