Текст книги "Молодость века"

Автор книги: Николай Равич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Придя в помещение сельсовета, я зашел за стол, вынул из кармана револьвер «библей» и поставил его на боевой взвод. Это я сделал так, чтобы Григорьев не заметил, и, стоя за столом, держал в руке револьвер. Когда пришли все остальные, то Григорьев стал около стола напротив меня, Махно рядом с ним, справа, а Каретников позади Махно; с левой стороны Григорьева стали Чалый, Троян, Лепетченко и телохранитель Григорьева. Григорьев был вооружен двумя револьверами системы «Парабеллум»; один у него был в кобуре около пояса, а другой привязан ремешком к поясу и заткнут за голенище.

Обращаясь ко мне, Григорьев сказал: «Ну, сударь, дайте объяснение, на основании чего вы говорили это крестьянам». Я стал по порядку рассказывать, на основании чего я говорил. Сначала я сказал ему, что он поощряет буржуазию: когда брал сено у кулаков, то платил за это деньги, а когда брал у бедняков и те приходили просить, так как у них это последняя надежда, то он их выгонял. Затем я ему напомнил, что он оставил у одного помещика пулемет, два ящика патронов и несколько винтовок, 60 пар черных суконных брюк, в то время как у нас население совершенно раздето; затем я ему напомнил о том, как он расстрелял махновца за то, что он у попа вырвал лук и обругал его. Я напомнил ему еще несколько человек, которым он бил морды, потом я ему еще сказал, что он действительно союзник Деникина и не захотел наступать на Плетеный Ташлык, так как там были шкуровцы. Григорьев стал отрицать. Я ему в ответ: «Так вы еще отрицаете, что вы не союзник Деникина? А кто же посылал делегацию к Деникину и к кому приезжали офицеры, которых Махно расстрелял?»

Как только я это сказал, Григорьев схватился за револьвер; но я, будучи наготове, выстрелил в упор в него и попал выше левой брови. Григорьев крикнул: «Ой, батько, батько!» Махно крикнул: «Бей атамана!»

Григорьев выбежал из помещения, а я за ним и все время стрелял ему в спину. Он выскочил во двор и упал, Я тогда его добил.

Телохранитель Григорьева выхватил маузер и хотел убить Махно, но Колесник, стоявший около него, схватил его за маузер и сунул палец под курок, так что он не мог выстрелить. Махно в это время забежал сзади телохранителя и начал стрелять в него. Он выстрелил пять раз, пули прошли навылет и ранили его, телохранителя и Колесника, так что они оба упали одновременно. Когда оба (Григорьев и его телохранитель) были убиты, то их вытащили за ворота в канавку. В это время прибежали Шусь, Забудько, Лазаренко и еще какие-то четыре кавалериста.

Махно приказал, чтобы я взял у кавалериста лошадь и быстро сообщил своим войскам, чтобы они оцепили село и разоружили григорьевцев, что и было сделано. Когда григорьевцы были разоружены, то они пошли в штаб, где был еще один григорьевский командир и казначей, которых они забрали и тут же на площади убили камнями. А бывший начальник штаба Григорьева Бондарь бежал, и как ни старались его поймать, – не смогли. Так была ликвидирована григорьевщина, и многие григорьевцы у нас остались…»

После убийства Григорьева Махно приступил к осуществлению плана, который он разработал, когда формально сдал свою бригаду и ушел с небольшим отрядом из Красной Армии.

Его полки сначала входили в 3-ю Заднепровскую дивизию, которой командовал П. Е. Дыбенко, а потом в состав Крымской армии. Меры, которые принял П. Е. Дыбенко для реорганизации этих частей, были очень поверхностными и ограничились назначением комиссаров и некоторыми второстепенными перемещениями комсостава. Во главе полков по-прежнему стояли старые соратники Махно.

Чтобы принять участие в боевых операциях против Деникина, части Красной Армии в июле стали покидать Крым, оставляя там небольшие гарнизоны. Неожиданно бывшие махновские командиры Дерманжи, Калашников и Буданов арестовали комиссаров и некоторых командиров и повели части на соединение с Махно.

ЗАГОВОРЫ И РОСТ БАНДИТИЗМА

С июня 1919 года сводки Отдела особого осведомления пестрят сообщениями о заговорах, появлении банд почти во всех губерниях и уездах Украины и об их действиях.

Было известно, что после бегства Петлюры в Ровно и создания им «кабинета Мартоса» в петлюровское правительство вошли представители от «повстанцев» – эсеры Одрина и Черкасский. Эсеры вместе с петлюровцами создали в начале апреля подпольный повстанческий центр.

Начались антисоветские выступления в селах, которые как бы кольцом окружали Киев, – в районах Новопетровцы, Старопетровцы, Вышгород, Валки, Демидов, Горенка, Мостища, Гостомель.

Еще 10 апреля петлюровцы организовали восстание в самом Киеве на Куреневке. Под видом идущих на богомолье паломников, скрывая под одеждой оружие, они мелкими группами просачивались на Подол. Наконец, соединившись в банду, превышавшую двести человек, они бросились в красноармейские казармы. Внезапность удара и наличие в некоторых полках неустойчивых элементов из числа петлюровских перебежчиков могли вызвать беспорядки в городе. Но часть банды занялась еврейским погромом, время было упущено, и восстание легко удалось ликвидировать.

Такие единичные вспышки не имели особого значения до тех пор, пока кулаки повсеместно не перешли к активным действиям.

Уже в июле 1919 года банды Зеленого, центр которых был в селе Триполье, захватили из двадцати одной волости Киевского уезда пятнадцать. Таким образом, только шесть волостей имели связь с Киевом. Это привело к резкому сокращению подвоза продуктов в столицу Украины.

Зеленый имел в своем отряде более 2,5 тысячи хорошо вооруженных бандитов, пулеметы и орудия.

В районе Радомысля действовали бандитские отряды Струка и Соколовского. У Струка было несколько тысяч человек, пулеметы, орудия и одно время даже несколько пароходов, захваченных в Сварожье.

В Каневском уезде оперировала банда эсера Пирковки и прапорщика Коломийца, в Черкасском – отряды эсера Чучупаки, в Звенигородском – бывший григорьевский начальник штаба Тютюник. В Таращанском и Уманском районах оперировал крепко сколоченный отряд эсера Клименко и петлюровца Волынца. Отряд этот имел строгую военную организацию, пулеметы, орудия.

Ликвидация миргородского восстания, как и некоторых других, дала многочисленные доказательства того, что все крупные банды поддерживают связь с петлюровцами с помощью курьеров, переходящих линию фронта, а также получают директивы из центра, находящегося на советской территории, вероятно, в самом Киеве.

Всеукраинской чрезвычайной комиссии удалось установить, что центром, связывающим большинство крупных шаек, был «Царский сад» в Киеве, а центром, пытавшимся объединить действия всех бандитских шаек, «повстанческий всеукраинский ревком».

У одного из задержанных в «Царском саду» агентов «повстанческого ревкома», учителя по профессии, были найдены мандаты: «ЦК незалежников», «головы войсковой рады», «штаба 3-й повстанческой дивизии», «Днепросоюза» и старый мандат за подписью атамана Григорьева.

Штаб «повстанческого ревкома», возглавляемого Юрием Мазуренко, находился в Свирском уезде. Начальником штаба был полковник Сатана, подчинявшийся непосредственно Петлюре, хотя это всячески скрывалось. Штаб пытался сформировать три дивизии: 1-ю – под командованием Тютюника, 2-ю – во главе с Дьяченко и 3-ю – под начальством однофамильца атамана Григорьева.

Сам Юрий Мазуренко под кличкой «атаман Калитва» командовал «отдельной дивизией». У него было около пяти тысяч бойцов, пулеметы, 6 орудий, обоз. Он пытался сосредоточить свои силы в районе Устиновка – Попельня с тем, чтобы, перерезав железнодорожную магистраль Фастов – Попельня и Фастов – Белая Церковь, зайти в тыл советским войскам, сражавшимся с частями Петлюры, и облегчить последнему прорыв на Киев. Для этого Юрий Мазуренко координировал свои действия с атаманом Зеленым. Петлюра через «повстанческий ревком» поддерживал связь со всеми крупными бандами.

Чем больше я изучал нашу тактику ликвидации банд, тем яснее для меня становилось, что вся система операций против петлюровских, махновских и кулацко-эсеровских банд на Украине в 1919 году страдала двумя существенными пороками.

Во-первых, операции велись не на окружение и полное физическое истребление противника, а на освобождение от него того или другого района. Отчасти потому, что на такие операции не хватало сил, они были плохо подготовлены и командование фронтов смотрело на них, как на второстепенные.

Во-вторых, крестьянская масса на Украине, освободившись от гетманского и немецкого гнета, явилась почвой, на которой бурно расцвели мелкособственнические кулацкие инстинкты. Захватив землю помещиков и усевшись на ней, пользуясь возможностью спекулировать хлебом, мясом, салом, молоком, маслом, продавая их по бешеным ценам на городских базарах, не только кулак, но и середняк вовсе не склонен был жертвовать всем этим добром ради продразверстки. Он считал себя «отвоевавшимся». С другой стороны, мы еще не умели по-настоящему работать на селе. Нам не удавалось подойти к крестьянину так, как надо, и умело вести на селе пропаганду. В тот период крестьянин-собственник прочно воспринимал лишь то, что отвечало его классовой мелкобуржуазной природе. К тому же в «активисты» часто попадал особый тип «бедняка». Он действительно до империалистической войны был бедняком. Но потом привык состоять на казенном пайке, и в гражданскую войну содержался на всем готовом, в конце концов отучился крестьянствовать и, вернувшись в деревню, вовсе не склонен был с утра до вечера работать над восстановлением своего хозяйства. Много было таких болтунов-краснобаев, которые, придя к власти на селе, по существу оказались бездельниками и в первую очередь стремились хорошо пожить за чужой счет. У добросовестных, честных крестьян, даже бедняков, они вызывали только озлобление. На Украине, охваченной тогда гражданской войной, подобрать для работы на селе лучшие кадры было невыполнимой задачей.

Я решил эти выводы, сложившиеся на основании множества поступавших материалов, проверить лично.

К концу мая в Уманском районе создалось серьезное положение. Обстановка была такова, что учет военнообязанных провести было невозможно. В селах Дубовке и Маньковке скопилось множество дезертиров, захвативших с собой оружие. Эсеры и петлюровцы воспользовались созванным в Умани крестьянским съездом, чтобы поднять восстание. Умань захватил эсер Клименко, у которого в отряде было несколько тысяч человек. Клименко имел пулеметы и артиллерию. Христиновка и Севостьяновка были захвачены петлюровцем Волынцом. Ближе к Шполе действовал боротьбист Шегрин. Все они действовали совместно и имели до семи тысяч человек, много пулеметов, пять орудий, бронепоезд. В Умани Клименко учинил погром, убив более полутора тысяч человек.

Еще до этого Волынец захватил Липовец, но был оттуда выбит.

Для ликвидации контрреволюционного восстания, поднятого Клименко, 12-я армия выделила бригаду, двигавшуюся со стороны Винницы на Умань. В помощь ей из Киева через Фастов на Шполу была направлена экспедиция под общим командованием В. П. Бельгова, который впоследствии, кажется, был военным министром ДВР.

Я попросил прикомандировать меня к Бельгову.

Экспедиция в составе двух поездов была сформирована из небольшого отряда моряков, кавалерийского взвода, кажется, 25-го полка, коммунистов, мобилизованных из киевских советских учреждений, и отряда продармейцев. Впереди двигался бронепоезд. Сам отряд, за исключением матросов, кавалерийского взвода, в котором по крайней мере половина состояла из петлюровских перебежчиков, был сборищем людей, плохо знающих военное дело. Мобилизованные коммунисты, составлявшие большинство отряда, были беззаветно храбры, преисполнены энтузиазма, но прошли самое поверхностное и краткосрочное военное обучение, между тем как бандиты, в основном кулаки, служившие в царской армии ефрейторами и унтер-офицерами, были великолепно подготовлены к одиночному бою, прекрасно знали местность и умели ее использовать.

В итоге мы медленно двигались через Фастов в сторону Шполы и Умани, восстанавливая железнодорожную колею и не выходя за пределы ее полосы. Я никогда не забуду ужасного зрелища сожженных полустанков, убитых железнодорожников и телеграфистов, на трупы которых мы то и дело натыкались. Иногда из расположенных неподалеку огромных сел прибегали люди и рассказывали о том, что там бесчинствует банда. В таких случаях составы надолго задерживались, выставлялось сторожевое охранение, а кавалерийский взвод вместе с матросами и небольшим отрядом коммунистов, имевших боевой опыт, двигался в село. Я сам однажды командовал таким отрядом. Дело было под вечер, неподалеку от Шполы. Старик и две женщины, из которых одна была пожилая, а другая молодая, покрытые синяками и ссадинами, в разорванной одежде, крича, плача и перебивая друг друга, рассказывали о том, что в их селе, в трех – четырех километрах от полустанка, со вчерашнего дня находится большая банда, которая грабит, насилует девушек и женщин и убивает сельских активистов. К ночи банда устроила дикое гульбище, и пьяные бандиты до сих пор бродят по селу, часть населения которого убежала в поле и леса, бросив на произвол судьбы дома и скот. Мы задержали старика и женщин, чтобы они могли служить проводниками, а отчасти еще и из тех соображений, что, вернувшись в село, они могли бы распространить слух о прибытии нашего отряда. Никаких точных данных о количестве бандитов, их вооружении, наличии пулеметов, тачанок и т. д. получить не удалось. Старик уверял, что их не больше сотни; женщины доказывали, что они заполонили все село.

Прошло не менее получаса, пока мы выгрузили из вагонов лошадей и двинулись к селу. Дорога от полустанка шла через огромное поле уже высоко поднявшейся пшеницы. Солнце было на закате. Вдали, на пригорке, белели первые хаты большого села, и красноватые отблески играли на позолоченном куполе церкви. Наступали не колонной, а развернутой цепью – на случай, если сторожевое охранение бандитов укрывается в пшенице. Двигались мы довольно медленно. Наконец, дойдя до околицы, бросились вперед. Кавалерийский взвод сразу же оторвался от бегущих впереди стрелков. Только тогда я понял, какой длины бывают улицы в больших украинских селах. К тому же надо было выделить людей в хаты; если там находились бандиты, то, выскочив на огород, они легко могли бы нас обстрелять с тыла или вообще уйти. В конце села послышалась перестрелка, и когда я доскакал туда, то увидел нескольких бандитов, стоявших с поднятыми руками, и двух или трех красноармейцев, державших винтовки на изготовку. Остальные бойцы взвода были уже за селом, преследуя банду, ускакавшую верхом и на тачанках. В отдельных домах, особенно в тех, где жили евреи, представилась ужасающая картина чудовищных зверств и разгрома…

Так было почти всегда. Мы освобождали полустанки, станции, села, восстанавливали железнодорожную колею, связь, советские органы власти, но бандам почти всегда удавалось уходить. Только в самой Умани разыгрался серьезный бой, в результате которого банда Клименко была разгромлена, а сам он (что с атаманами случалось редко) попал в плен. Подобную же картину я наблюдал под Киевом во время операций против Тютюника, Зеленого, Апостола и других.

Из Уманского района наш отряд был срочно переброшен в Бердичев в связи с тем, что часть местного гарнизона напала на чрезвычайную комиссию и освободила некоторое количество красноармейцев из числа бывших петлюровских перебежчиков, арестованных за грабеж и антисоветскую агитацию.

В Бердичев мы приехали вечером. Выставив сторожевое охранение вокруг наших составов и вокзала, я по приказанию Бельгова с десятком матросов отправился в город выяснить обстановку. Пройдя с полкилометра, мы увидели трехэтажное ярко освещенное здание с открытыми окнами, из которых доносились звуки музыки. Мы зашли туда. Выяснилось, что это женская гимназия, в которой происходит бал учениц старших классов. Военный оркестр играл вальсы. Девушки в коричневых платьях с белыми воротничками танцевали, забыв все на свете, с командирами и бойцами, обмундированными, как в те времена водилось, по вкусу каждого. Странно: не было ни пьяных, ни скандалов. Кавалеристы в роскошных галифе, френчах, гимнастерках или синих жупанах, звеня шпорами и обливаясь потом от жары, усердно вытопывали, стараясь не сбиться с ноги и не осрамиться.

Самое смешное заключалось в том, что какой-то командир, может быть недавний прапорщик или юнкер, руководил балом, как в былые времена, выкрикивая по-французски:

– Авансэ… Ангажэ во дам… Турнэ…

Конечно, никто, может быть, кроме гимназисток, не понимал того, что он говорил, но все старались, как могли.

Теплое чувство сжало мое сердце. Кругом лилась кровь. Разгульные атаманы, руководя пьяными бандитами, грабили, резали, убивали невинных, беззащитных людей под руководством «головного атамана» Петлюры. Здесь же я видел, как могучие чубатые люди с великой бережливостью и осторожностью водили за руки своих дам – милых, нежных, ясноглазых девушек с косами, которые при поворотах мелькали в воздухе.

Мои матросы переминались с ноги на ногу. Им тоже хотелось потанцевать. Но у них были винтовки в руках. Пришлось разрешить им танцевать по очереди.

Рядом со мной командир матросского отряда, бывший боцман, вдруг начал свертывать цигарку, и я заметил, что руки у него дрожат, а глаза стали влажными.

Он почувствовал, что я наблюдаю за ним, и, как бы оправдываясь, сказал:

– У меня такая же дочка осталась в Кронштадте… Семнадцатый год пошел… Эх! Скорей бы сбросить беляков да петлюровцев… Не дают людям жить спокойно…

Когда мы выходили из здания, на подоконниках открытых окон, в коридорах и на лестницах – всюду были счастливые пары. В те времена требовалось очень немного, чтобы создать иллюзию мирной жизни.

Мы шли по тихим, уснувшим улицам, и наши шаги гулко отдавались вокруг. Небо, похожее на черную раковину, казалось, спустилось очень низко, и большие звезды ярко светились в нем. Город как будто вымер. Редко в каком доме за спущенными занавесками мерцал в окне огонек.

Мы вернулись назад. Через два дня в результате переговоров зачинщики беспорядков были арестованы. Мы двинулись в сторону Киева.

УХУДШЕНИЕ ОБСТАНОВКИ

Когда я ехал с вокзала к себе в «Континенталь», яркое солнце заливало золотом и пурпуром улицы и сады, где играли дети, парки, в которых прогуливалось множество людей, оживленных и загорелых.

В «Континентале» из ресторана доносились звуки оркестра и шум голосов.

Как будто ничего не изменилось, подумал я, открывая дверь своего номера. Но на другой день, просматривая материалы, поступившие за две недели, я увидел, что обстановка менялась с катастрофической быстротой.

Постепенно положение складывалось так, что Левобережье захватывал Деникин, в районе Екатеринослава и Херсона действовали махновцы, а все Правобережье истекало кровью от бандитских погромов. Если с 1 апреля по 1 мая 1919 года из девяноста трех контрреволюционных выступлений на Киевскую губернию приходилось тридцать четыре, то за первую половину мая из двадцати восьми выступлений на киевский район приходилось тринадцать, то есть почти половина, а с 15 по 30 мая – три четверти.

Деникинская армия подходила к Харькову. В районе Сарны – Ровно против расположения нашей 12-й армии (с 1 июня в связи с декретом ВЦИК о военно-политическом единстве советских республик номера армий были изменены) появился новый враг – «галлерчики». С апреля по июнь Антанта спешно перебрасывала в Польшу сформированную во Франции польскую армию генерала Галлера. Она состояла из шести дивизий, полностью укомплектованных, обученных и снабженных техникой и вооружением в соответствии с французским штабным расписанием военного времени.

Петлюровцы получили значительные подкрепления из Галиции и от обороны перешли к активным действиям.

Украинский советский фронт фактически исчерпал свои резервы.

Поредевшие части пополнялись наскоро вооруженными отрядами шахтеров и рабочих.

Измена Махно явилась главной причиной быстрого продвижения деникинцев. Махно, обещавший в свое время уполномоченному Совета Труда и Обороны «по-прежнему с товарищами повстанцами гнать деникинские банды», уже тогда сам удирал с необыкновенной быстротой от Шкуро. Деникинское командование прекрасно понимало, чего стоят батько и его войско. Впоследствии оно даже допустило ошибку, оставив его в своем тылу, ибо именно в тылу махновцы и были опасны.

Деникин бросил конный корпус Шкуро на махновские полки. В первый же день наступления махновцы откатились на 45 километров, а через три дня, к 23 мая, на 100 километров. 29 мая Махно открыто выступил против Советской власти, и его части ушли в тыл, обнажив фронт на участке шириной до 50 километров. Здесь кавалерийский корпус Шкуро обрушился на тыл 13-й армии и на ее фланг, смыкавшийся с соседней, оборонявшей Луганск 8-й армией. За ним следовали пехотные части под командованием генерала Май-Маевского.

Несмотря на героическое сопротивление этих двух советских армий, потерявших в боях почти весь свой командный и политический состав, 24 июня Харьков был занят белыми.

Поздно вечером, когда я сидел в кабинете, это известие окончательно подтвердилось. Светлое пятно падало из-под абажура лампы на пачку телеграмм, лежавших на столе. Углы комнаты тонули в темноте.

Я читал одно сообщение за другим и видел: по всем дорогам Украины двигались вражеские войска. Шли деникинские офицерские полки, ехали в зеленых грузовиках одетые в синюю французскую форму «галлерчики», наступали серожупанные «галицийские сечевики» – «директории без территории», из лесов выходили шайки бандитов, постепенно накапливаясь в окрестностях Киева.

Я спустился вниз, в Отдел внутренней информации, которым руководил мой друг, Виктор Алексеевич Ордынский. Среди фанатически преданных революции людей – рыцарей без страха и упрека – он занимал достойное место.

Слово «история» – греческого происхождения и обозначает повествование о том, что известно. Буржуазным историкам легко писать о прошлом. Один император, президент или полководец следует хронологически за другим, выдающиеся люди сменяются посредственными, за периодом упадка следует эпоха возрождения, и учебник воспринимается, как хороший обед: каждое блюдо приготовлено по давно известному рецепту и полито соответствующим соусом.

Но, вероятно, пройдут десятилетия, пока удастся написать исчерпывающую историю Советского государства, ибо оно создавалось всем народом во главе с Коммунистической партией. В период создания Советского государства и во время гражданской войны наш народ дал десятки тысяч выдающихся людей, имена которых станут известными после того, как ученые ознакомятся со всеми документами прошлого. Таким человеком был и Виктор Алексеевич Ордынский.

Высокий, голубоглазый, с правильными чертами лица и коротко подстриженными светлыми усами, всегда спокойный и вежливый, он на первый взгляд производил впечатление человека замкнутого. Ордынский не любил громких слов, панибратства, распущенности. Обладая высокой культурой, настоящей храбростью, которая всегда является признаком сильной воли, и исключительным благородством, он был очень скромен.

Даже мне, часто общавшемуся с ним, все эти его качества раскрылись только впоследствии, в условиях подполья, когда совместные испытания сблизили нас навсегда – до последних дней его жизни.

В тот вечер, когда я зашел к Ордынскому, он еще работал. Методическими движениями он брал бумаги – одну за другой – из лежавшей на столе металлической корзинки, читал их, правил, делал пометки и аккуратно складывал в другую – для отработанных документов.

– Виктор Алексеевич, не хотите ли пройтись?.

Ордынский вынул из маленького кармана брюк плоские часы, взглянул на них.

– Если вам угодно. Я освобожусь минут через пять…

Мы вышли на Крещатик и молча пошли в сторону парка – к Днепру…

Город, с его улицами, фонарями, музыкой, доносившейся из кафе, голубым сумраком над рекой, женщинами и мужчинами, которые сидели, обнявшись, на скамейках, жил прежней жизнью. Огненное кольцо еще не сомкнулось вокруг него.

Ордынский посмотрел на меня.

– Что-то вы сегодня молчаливы…

– Не могу еще оценить значение потери Харькова…

– По-моему, оно очевидно: овладение Харьковом открывает кратчайшую дорогу на Москву…

– Я имею в виду не это. Деникин со времени падения монархии ничего не понял и ничему не научился. Для того, чтобы восстановить власть помещиков и фабрикантов, ему нужно иметь в тылу огромную армию, и преимущественно офицерскую. Ее у Деникина нет. Даже чтобы начать наступление, ему придется прибегнуть к всеобщей мобилизации, которая его погубит…

Ордынский помолчал, потом сказал:

– Не знаю… У крестьянства наступит перелом, и оно восстанет. Это ясно. Весь вопрос во времени: какой срок требуется для этого. С какой быстротой будет идти наступление Деникина на Москву, как скоро мы сумеем организовать контрудар. Владимир Ильич все это учитывает, и, вероятно, контрудар будет сокрушительным. Но здесь, на Украине, кроме белых, есть еще и петлюровцы, и поляки. Киев еще не раз будет переходить из рук в руки…

– Что касается петлюровщины, – сказал я, – то она вырождается в бандитизм. Если Деникин будет разбит, от Директории и следа не останется… Поляки – другое дело. Они только что заняли Силезию, Познань, Галицию, часть Литвы и Белоруссии. Неизвестно, где они остановятся и чего они хотят…

У беседки, стоявшей около обрыва над Днепром, мы сели на скамейку. Доносился ровный плеск воды. Красный диск луны вырвался из облаков и залил светом все, бросая на землю тени деревьев.

Ордынский посмотрел на небо и сказал:

– Да, в этом городе еще много прольется крови…