Текст книги "Молодость века"

Автор книги: Николай Равич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Следует, однако, сказать, что кемалисты провели земельную реформу, отменили «ашар», то есть право на откуп сбора налогов с крестьян, забрали в казну церковные земли, учредили банки для кредитования сельского хозяйства, кустарной и фабрично-заводской промышленности. Эти мероприятия привлекли на их сторону земледельцев, кустарей, мелких промышленников и часть рабочих.

Между тем в Баку образовалась группа настоящих турецких коммунистов во главе с Субхи, Измаилом Хакки и другими товарищами. Они довольно хорошо изучили основные принципы марксизма и вели большую пропагандистскую работу, переводя на турецкий язык марксистскую литературу. Кроме того, они имели широко разветвленную сеть ячеек во всех портовых и промышленных центрах Турции. Субхи и его товарищи считали необходимым поддерживать кемалистов в их борьбе против султана и иностранных интервентов.

В январе 1921 года Субхи и с ним еще шестнадцать коммунистов прибыли в Трапезунд. Наемные убийцы схватили их, посадили на баржу, вывезли в море и утопили. Вскоре началось повсеместное преследование коммунистов. Армия Эдхем-паши, в которой было сильно коммунистическое влияние, восстала, но была разбита и расформирована. Во время этих событий Советское правительство твердо придерживалось полнейшего невмешательства во внутренние дела Турции. Советским представителям и сотрудникам всех советских учреждений был отдан строгий приказ: ни при каких обстоятельствах не принимать участия во внутренних событиях в стране.

Совершенно другой политики придерживались капиталистические правительства. В Турции не было ни одного крупного политического дела, ни одного заговора, ни одного восстания, в котором так или иначе не приняли бы участия иностранные агенты. Многие крупные турецкие деятели, впоследствии арестованные, повешенные или высланные, систематически получали деньги от иностранных разведок.

Из Трапезунда мне пришлось выехать в Самсун на большом старом турецком торговом пароходе общества «Саири-Сафаин». В салоне висели отпечатанные в красках и украшенные бумажными цветами портреты Кемаль-паши, Исмет-паши и других руководителей новой Турции. Публика была разная: муллы в чалмах, турецкие чиновники и офицеры в высоких барашковых шапках, купцы, ремесленники и крестьяне в красных фесках, которые тогда еще не были запрещены.

Где-то вдали послышалась канонада. Пробежал встревоженный капитан, забегали пассажиры. Из уст в уста стал передаваться слух о том, что Самсун обстреливают греческие и английские суда… Но пароход, хотя и медленнее, продолжал идти вперед. Наконец, показался Самсун, один из самых красивых городов на Черном море, центр «табачного золота». Город уступами поднимался вверх. Внизу явственно виднелись набережная, ипподром, красивые виллы с садами, пляж и множество кораблей в порту.

На рейде, как бы закрывая доступ в порт, стоял длинный серый американский контрминоносец. Со стороны Константинополя, мощно разрезая волны, к нему приближался второй. Не успела наша старая посудина развернуться, как он пронесся мимо нее. Раздался залп, сверкнули огни. Первый контрминоносец ответил таким же залпом. Был ли то салют или эта стрельба преследовала психологические цели, трудно сказать. Второй контрминоносец бросил якорь рядом с первым.

САМСУН – ОКНО В АНАТОЛИЮ

Самсун – центр вилайета, то есть генерал-губернаторства, город исключительный по выгодности своего географического положения на анатолийском побережье. От него начинался почтовый тракт на Багдад, через него шли транзитные пути в Диарбекир, Мамурет-Уль-Азиз, Сивас, Ангору, Бафру, Чаршамбэ. В Самсуне были сосредоточены склады импортных товаров и экспортного сырья. Самсунский район производил самый лучший в мире табак. Довоенная годовая продукция самсунского табачного рынка доходила до 40 миллионов килограммов. Ежегодный вывоз лучших сортов табака составлял около 10 миллионов килограммов, между тем как мировая потребность в этих лучших сортах определялась в 12 миллионов. Самсунский табак считался не только лучшим в Турции, но и единственным по своим качествам во всем мире. Громадное его количество вывозилось в Египет и после обработки продавалось как «египетский» табак первого сорта.

К моменту моего приезда американцы уже почти полностью захватили табачный рынок в свои руки, и большая часть «табачного золота» уходила в Америку. Но Самсун играл и стратегическую роль. Заняв его, можно было нанести удар в глубь Анатолии. Все это привело к тому, что еще в начале войны турки не составляли даже половины населения города. Из 42 тысяч жителей турок было 15 тысяч, а остальные 27 тысяч – иностранцы. Вся торговля находилась в руках иностранцев и нескольких крупных турецких фирм, связанных с заграничными банками.

Мировая война, гражданская освободительная война, четничество, выселение греков и армян изменили жизнь города. Но иностранная колония по-прежнему держалась крепко и сплоченно. Иностранцы, естественно, пострадали от политики национальной и экономической независимости, проводимой Великим национальным собранием под руководством Кемаль-паши, и они ненавидели кемалистов, лишивших их «капитуляций» [15]15
  Особые права, существовавшие для иностранцев при султанском режиме.


[Закрыть]. Они также прекрасно понимали, что без поддержки Советского Союза Кемаль-паша не смог бы победить. Поэтому в такой же мере ненавидели и советских представителей.

Но в тот период им приходилось терпеть и ждать. Один иностранный консул в беседе со мной сказал: «В конце концов, Кемаль-паша не вечен, и такие люди, как он, попадаются не в каждом поколении. Турция бедна, ей рано или поздно придется выбирать между коммунистической Россией и западным миром… Подождем».

До мировой войны царский консул считал себя, разумеется, выше местного губернатора. Он имел собственную охрану из казаков, собственную тюрьму, куда сажал «поданных его императорского величества», которых он один мог судить, имел собственную почту, на дверях которой была прибита вывеска с царским черным орлом и надписью: «Российская императорская почта», и собственную пристань, где развевался российский вымпел. Согласно давней инструкции (я нашел ее, разбирая архив царского консульства), императорский консул «должен был держать себя достойно, ни с кем не здороваясь первым, отнюдь не вступая в споры или пререкания с местными властями, но только давая свои указания, из сути дела вытекающие».

Справедливости ради надо сказать, что донесения царских консулов свидетельствуют об их удивительной осведомленности.

С петровских времен Россия считала себя особо заинтересованной в турецких делах. Из поколения в поколение азиатский департамент министерства иностранных дел готовил чиновников для работы в этой стране. И такой чиновник знал все, что происходит в его округе, не хуже местного губернатора.

Иностранная колония, строго соблюдавшая установившиеся традиции, с удивлением наблюдала, как сотрудники советского консульства, Внешторга, Нефтесиндиката и других наших учреждений запросто общались с турками, к какому бы социальному слою они ни принадлежали. Они никак не могли понять, как это консул такого большого государства после разговора с генерал-губернатором Фаик-беем, весьма представительным и важным сановником, или директором Оттоманского банка господином Алюта, который если и ходил пешком, то не иначе как в сопровождении телохранителя, охотно принимал какого-нибудь владельца фелюги, шедшей в Батум, или булочника, брат которого жил в Сухуме.

Иностранные консулы, директора банков, владельцы экспортно-импортных фирм, крупные негоцианты, представители пароходных и страховых компаний раз в год устраивали поочередно большие приемы, на которые приглашались все иностранцы, включая второстепенных сотрудников и клерков. Почти каждый вечер иностранец был зван на какой-нибудь прием. Если прибавить к этому посещение кино, местного варьете, бара в «Мантика-палас», а также иностранных пароходов, где можно было достать вина любой марки, и то, что в иностранный книжный магазин парижские газеты поступали уже на третий день, а в местный французский универсальный магазин «Оразди-Бак» французские наряды регулярно доставлялись пароходами общества «Пакэ», то можно смело сказать, что жизнь иностранцев в этом благословенном уголке Турции была куда приятнее, чем в послевоенной голодной Германии или Италии, где царили безработица и нищета. Какой-нибудь синьор Сомацци, помощник директора местного отделения Оттоманского банка, получавший сто семьдесят пять золотых лир в месяц, на такой же должности в Италии зарабатывал бы раз в пять меньше.

Война за независимость интересовала этих паразитов, присосавшихся к телу турецкого народа, только в той степени, в какой она могла затронуть их личное благополучие. Их спокойствие охраняли американские контрминоносцы, радиостанции которых работали круглосуточно. Достаточно было одной депеши, и в порту появилась бы союзная эскадра [16]16
  Самсун испытал английскую оккупацию, когда англичане под предлогом «защиты иностранцев» высадили в марте 1918 года десант и занимали город почти год. Истинные цели этой операции были связаны с готовившимся тогда ударом в глубь Анатолии. В 1919 году англичане высадили десант с двух дредноутов в Трапезунде, взорвали укрепления, построенные русскими войсками, и, таким образом, сделали город фактически беззащитным против возможного налета английской и греческой эскадр. К начальному периоду национально-освободительного движения в Анатолии английские войска, кроме Константинополя, занимали Урфу, Мараш, Мерзифун, Айнаб, итальянские – Адалию и Конию, греческие – Смирну.


[Закрыть].

Одним из наиболее авторитетных лиц в колонии был представитель Ватикана – пэр Мишель. В отличие от своего помощника пэра Марка, высокого, худого и носатого патера, пэр Мишель был краснощекий, полный, жизнерадостный человек, в шелковой надушенной сутане, хорошо понимавший толк в винах и женщинах. Салон в его вилле был всегда открыт.

– Ах, дорогой отец, – говорила какая-нибудь мадам Фаркуа, одетая по последней парижской моде, в коротенькой юбочке до колен, накрашенная и с вуалеткой, спущенной на лицо, подходя под его благословение, – знаете ли вы последнюю новость?

– Нет, – отвечал пэр Мишель, задумчиво рассматривая ее стройные и полные ноги, – нет, не знаю…

– Вчера мадам Сэй, жена директора Салоникского банка, несколько раньше обычного вернулась после вечерней поездки по берегу моря и застала господина Сэя со своей маленькой горничной, гречанкой. А ведь девчонке всего четырнадцать лет!

– Гм.. – отвечал пэр Мишель, сложив выхоленные руки на животе. – Эта маленькая гречанка, кажется, дочь госпожи Колларо? Она довольно хороша и уже вполне созрела для замужества.

– Но ведь мадам Сэй красавица, несмотря на свои сорок лет…

– Не будем, дочь моя, – и тут пэр Мишель клал руку на гладкое колено госпожи Фаркуа, – осуждать других. И госпожа Сэй и маленькая Колларо – обе они добрые католички. Пускай живут в мире.

Впрочем, пэр Мишель, несмотря на веселый нрав, интересовался не только делами своих прихожан. Он получал множество газет и писем со всех концов страны и прекрасно знал турецкий язык. Раз в неделю на пароходе «Ллойд-триестино» к нему приезжал из Рима здоровенный мрачный монах, привозил и увозил почту. Что касается пэра Марка, то он аккуратно два раза в месяц выезжал в Константинополь.

В Самсуне было много советских подданных. Это были греки, левантинцы и русские, жившие там давно, но сразу признавшие Советское правительство и механически переменившие свои старые паспорта на советские. Им это было выгодно, ибо они подпадали под защиту государства, пользовавшегося наибольшим авторитетом у нового турецкого правительства. Многие из них были католики. Мне не раз приходилось слышать рассказы о том, с какой ловкостью пэр Мишель пытался получать у них сведения, не имевшие никакого отношения к духовным делам. Это не мешало святому отцу, встречаясь со мной, распространяться о том, как он доволен, что его духовные дети находятся под столь сильной защитой. Притом же, говорил он, царские консулы относились неприязненно к русским подданным католикам, советские же власти предоставляют своим гражданам полную свободу исповедовать любую религию.

Константинополь и Смирна, хотя и не полностью, были отрезаны фронтами от остальной Турции. Поэтому самым выгодным «окном», из которого можно было наблюдать за всем, что происходит в стране, был Самсун. Не было ни одного государства, которое не имело бы в этом городе своих официальных или тайных агентов. При этом можно было наткнуться на самые странные переплетения. Местная контрреволюционная группа мусаватистов из Азербайджана жила и действовала на средства польской разведывательной организации «Прометей»; белые офицеры из татар работали на американскую разведку; меньшевики грузины – на французскую; некоторые турецкие коммерсанты – на немецкую; швейцарские – на английскую; итальянские – на греческую; испанские евреи посылали информацию в Салоники. Да и сами официальные представители капиталистических стран имели собственный осведомительный аппарат.

Американцы в тот период держались особняком от иностранной колонии. Помимо официального представителя, в их огромном особняке помещалась некая «Нир Ист Рельиф» – «Организация помощи Ближнему Востоку». Кому она помогала, никто не знал, включая и турецкую администрацию. Американские торговые представители стремились постепенно прибрать рынок к своим рукам: «Стандарт Ойл» – нефтяной рынок, а компании «Америкен таббако», «Гери», «Мелахрино», «Аральстона», «Лиджет и Майера» – табачный. Общество «Говард» монополизировало связь с внутренними районами страны. У него были грузовики большого и малого размера и легковые машины, которые двигались по всем дорогам. Форд открыл свое отделение, предлагавшее легковые машины последних марок в рассрочку чуть ли не на три года. «Америкен Форейн Трейд Корпорейшн» открыло магазин универсальных товаров, автомобилей и сельскохозяйственных машин.

Американец Честер объявил, что он построит дорогу от Самсуна через Сивас на Ангору. Была произведена торжественная закладка первого участка пути, и десятки американцев двинулись на изыскательские работы в глубь страны. На самом деле никаких работ они не вели. Что делали эти американцы, а вместе с ними и бизнесмены, которые приезжали, уезжали, пили виски и веселились под охраной американских военных кораблей в этом далеком от Соединенных Штатов городе, знали, очевидно, только они сами.

Господин Пьер Вернацци, глава комиссионной фирмы, не очень обременявший себя торговыми операциями и, несмотря на это, свободно располагавший большим количеством английской валюты, имел странные вкусы. Итальянец по паспорту, он предпочитал пить виски, курил «Кэпстен» и «Вестминстер», отвергая принятые в Италии сигареты. Он с отвращением относился даже к макаронам и регулярно получал все английские газеты. Этот странный глава итальянской торговой фирмы однажды за коктейлями в швейцарском отеле госпожи Круг, помещавшемся в бывшем католическом монастыре, где под вечер собирались «сливки» иностранной колонии, выпив лишний бокал, меланхолически заметил:

– Я очень внимательно наблюдаю за политикой американцев. Пока у них нет никакой политики. Еще в тысяча девятьсот девятнадцатом году здесь побывала миссия генерала Харборда, обследовавшая Турцию. И все-таки американцы до сих пор не знают, что делать с этой страной. Они распахивают поле, подобно земледельцу, подготовляющему почву для будущего урожая. Американцы все еще собирают информацию и изучают страну. Вы скажете, что это глупо изучать то, что мы с вами давно знаем. Но они самый невежественный народ в мире. Американцы только теперь открывают многие страны. У них нет никакой этики, никаких традиций, и в то же время они богаты и жадны. В этом – главная опасность…

Мысль о возможности подчинения Турции американскому диктату вызывала тогда у большинства дипломатов только смех.

Что касается меня, я придерживался другого мнения.

Просматривая свою переписку тех лет, я нашел в одном из своих писем, написанном из Самсуна 5 января 1924 года, такой абзац:

«Общее состояние рынка определяется перманентным застоем и отсутствием денег. До тех пор, пока земледелие и табаководство не будут восстановлены хотя бы в довоенных размерах, трудно ожидать экономического оживления. С другой стороны, исчезновение большей части наличных капиталов, вследствие выселения греков и армян, в значительной степени лишает страну способности сопротивляться внедрению иностранного капитала. Исчисление стоимости товаров в английской валюте и сильное колебание курса лиры также плохо отзывается на коммерческих операциях только что нарождающегося турецкого купечества. Несомненно, что внедрение иностранного капитала при помощи концессий и другими способами найдет благоприятную почву. Из всех возможных опасностей экономического закабаления молодой Турецкой республики самая большая грозит ей со стороны Америки. Во-первых, потому, что туркам Америка кажется страной, не имеющей здесь политических интересов в силу своей отдаленности от Ближнего Востока, и, во-вторых, потому, что, выкачивая из Турции все сырье и полностью овладев ее рынками, Америка никогда не позволит ей создать свою индустрию и сделаться экономически независимой страной. Тогда уже, разумеется, она сможет навязывать Турции и свою политическую линию. Не следует также забывать, что и во время «Сивасского конгресса», и до, и после него в Турции имелась большая группа сторонников «американского мандата».

Г. В. Чичерин очень хорошо понимал, что новая Турция при ее экономической слабости может в будущем подвергнуться большим испытаниям.

Предвидение Чичерина было поистине гениальным. В одной из своих телеграмм он писал мне:

«Все, что касается проникновения американцев в Турцию, имеет первостепенное значение».

В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

Войска Кемаль-паши вошли в Константинополь и заняли Смирну. Через некоторое время мне предстояло поехать в освобожденный Константинополь, оттуда в Ангору, потом снова вернуться в Константинополь, из него в Москву, из Москвы отправиться в длительную поездку по Европе с тем, чтобы через Италию, Албанию и Грецию снова попасть в Константинополь.

Генеральное консульство СССР в Константинополе было расположено на Гран-Рю де Пера, в бывшем здании царского посольства. Большинство посольств предпочитало отсиживаться в Константинополе, ограничиваясь посылкой в Ангору какого-нибудь атташе или советника. После дворцов, которые они занимали в пышной столице Оттоманской империи, им было трудно представить себе жизнь в этом затерянном в глубине Анатолии, небольшом, типично турецком городке. И не так уже приятно было иметь дело с Кемаль-пашой, борьбу с которым они вели в течение нескольких лет.

В Турецкой республике, в том же Константинополе, продолжал свое существование в качестве халифа всех мусульман наследный принц султана Абдул-Меджид. Вокруг него группировались бывшие сановники Оттоманской империи, дворцовая знать, реакционное духовенство, крупная буржуазия, связанная с иностранными банками, феодалы-землевладельцы и некоторые правые депутаты из народно-республиканской партии. В Константинополе (как, впрочем, и в других портовых городах) были сильные группы политических деятелей и журналистов, находившихся в оппозиции к правительству и основавших свою партию – «прогрессивно-республиканскую». Вокруг всех этих оппозиционных групп и отдельных политических деятелей копошились, как мухи в навозе, агенты иностранных разведок.

Даже самые выдающиеся дипломаты капиталистических стран не понимали, что сила Кемаль-паши не столько в нем самом, сколько в национально-освободительном движении, охватившем страну. Им казалось, что достаточно подготовить очередной переворот, как все снова войдет в старое русло.

Константинополь жил еще своей прежней космополитической жизнью. Фактически город делился на четыре части: Перу, на улицах которой лишь изредка можно было услышать турецкую речь, Галату, с ее портом и улицами сплошных публичных домов, и Стамбул, преимущественно турецкий, где вокруг мечети Эюб почтенные старики в чалмах продавали в костяных шариках драгоценные душистые масла. Удивительная тишина царила здесь. Только пение птиц слышалось в ясном небе. С величавым спокойствием брал такой старик комочек ваты, погружал ее во флакон с маслом, закладывал в шарик, завинчивал его и вручал вам с поклоном, не называя цены. А на азиатском берегу Босфора располагалась Скутари, с ее рощей вековых кипарисов и большим кладбищем.

Улицы Перы и Галаты с раннего утра и до поздней ночи бурлили разноязычной толпой.

В городе оставались еще десятки тысяч белых эмигрантов – деникинских и врангелевских офицеров всех рангов, одиноких и семейных. Главари «белого дела», крупные генералы, банкиры, бывшие царские сановники, руководители буржуазных партий, торговцы и помещики, набив чемоданы награбленными ценностями и валютой, уже давно укатили в «Симплтон экспрессе» в Париж. Оставалась главным образом масса обманутых, несчастных, а иногда и насильно увезенных на чужбину людей. Стыдно и больно было русскому человеку смотреть на девушек, иногда подростков пятнадцати – шестнадцати лет, худых, голодных, с запавшими глазами, которые, шатаясь, бродили вечером по Гран-Рю де Пера и переулкам Шишлы, пока какой-нибудь слюнявый, замызганный человечек, торговавший днем воздухом или сапожной мазью, подходил к одной из них и уводил, обещая накормить ужином…

Нельзя было без негодования думать о той абсолютной бессовестности, о той величайшей подлости, которыми обладали «спасители России», насильно увозившие русских людей на чужбину и обрекавшие их на унижение, голод, вымирание.

Самые большие способности руководители русских эмигрантов проявили в организации ресторанного дела, ночных развлечений и публичных домов. Даже видавшие все на свете константинопольские торговцы живым товаром были поражены ловкостью и энергией этих «борцов за правое дело». Буквально на каждом шагу вы наталкивались на шашлычные, рестораны, кафе, варьете и прочие заведения, включая «тараканьи бега», организованные русскими. И всюду, начиная от кафе «Москва» и кончая знаменитым «Максимом», посетителя уверяли, что он может за недорогую плату провести ночь с настоящей княжной, графиней или баронессой.

Огромный двор генерального консульства на Гран-Рю де Пера был буквально забит голодными, брошенными на произвол судьбы людьми, молившими только об одном – вернуть их на родину.

Генеральным консулом в Константинополе был Владимир Петрович Потемкин, которого я знал по штабу Юго-Западного фронта, где он был начальником политуправления. Это был широкообразованный и в высшей степени культурный человек, прекрасный оратор, обладавший к тому же очень представительной внешностью. Я хорошо помню, как в первый вечер после нашей встречи в Константинополе мы сидели наверху, в так называемых «царских апартаментах», где все было обито красным штофом и еще сохранилась мебель с царскими гербами на спинках. Владимир Петрович, высокий, полный, с небольшой бородкой и подстриженными усиками, протирая пенсне, взволнованно говорил:

– Помимо сложной обстановки в самом Константинополе, которая требует от нас большого напряжения, угнетающе действует эта огромная масса несчастных, брошенных на произвол судьбы русских людей. Мы, конечно, умеем разбираться, кто из них был подлинным врагом и кто был увлечен насильно огромным потоком бегущих белых армий. Смотришь на какого-нибудь мелкого акцизного чиновника или преподавателя гимназии и спрашиваешь: «А вы-то чего бежали?» А он мнет старую форменную фуражку и отвечает: «Нам было точно разъяснено, что никаких гимназий при Советской власти не будет и акцизного ведомства тоже. Вот мы и поехали…» А сегодня – и вдруг Владимир Петрович начинает улыбаться – приводит ко мне секретарь одного еврея. – «Вот, – говорит, – полюбуйтесь на этого эмигранта, Владимир Петрович!» Смотрю: маленький человек, с перекошенным от страха лицом и взъерошенными волосами, в очках; косит – один глаз на нас, другой в Арзамас. Спрашиваю: «Вы кто такой?» – «Я, – отвечает, – дантист, вставляю зубы…» – «Для чего же вы бежали в Константинополь?» Стал косить еще больше. Отвечает заикаясь: «С… с… странный вопрос. Я р… работал в Ялте у зубного врача протезистом. За три дня до э… эвакуации является ко мне офицер и дает талон. «Вот, – г… говорит, – послезавтра сядешь на баржу и по… поедешь в Константинополь»… Я ему о… отвечаю: «Зачем мне ехать, я же вставляю зубы»… Он, извиняюсь, ударяет меня по морде и го… говорит, извиняюсь, разные неудобные слова, а потом прибавляет: «Что же ты, д… дурак, думаешь, что при большевиках будут вставлять зубы? П… пока что я тебе сам их выбью». Я подумал: так п… плохо и этак п…. плохо… И поехал…» – «Ну, а теперь как?» – «О!.. Теперь совсем плохо…»

Потемкин встал и прошелся по комнате. Потом остановился передо мной:

– У Англии была надежда создать здесь, в Константинополе, свой политический центр, который можно было бы противопоставить Ангоре. Думали использовать халифа и его окружение, ну и некоторых деятелей, вроде Рефет-паши, Аднан-бея, Реуф-бея, Бекир Сами-бея. Но Кемаль-паша, конечно, не стал ждать. Великое национальное собрание постановило уничтожить халифат, выслать Абдул-Меджида и его семью за границу, а оппозиционеров отдать под суд. И интересно вот что, – Владимир Петрович засмеялся, – капиталисты всегда остаются капиталистами. Когда Абдул-Меджид, его придворные и родственники перед выездом за границу почти даром распродавали свои дома, виллы и драгоценности, те самые господа, которые их поддерживали, наперегонки стали у них скупать имущество. Один из них в «Жокей клубе» (место, где собираются самые влиятельные иностранцы), раскуривая сигару после ужина, рассказывал: «Конечно, я поддерживал халифат – это была моя политическая линия, – и я был недоволен, когда его разогнали. Но ведь я еще и отец семейства и обязан о нем заботиться. И как таковой, я доволен, что Абдул-Меджида и его придворных выслали за границу. Имущество, которое я приобрел стоит примерно в сто раз дороже того, что я за него заплатил. Такой случай может представиться только раз в жизни…»