Текст книги "Молодость века"

Автор книги: Николай Равич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Не было ясной картины о настроении крестьянства в районе. Только насчет богатой колонии немецких кулаков можно было с уверенностью сказать, что это – потенциальные враги.

Город был разработан хорошо. Впрочем, в Одессе было слишком много рабочих, коммунистов и моряков, чтобы опасаться каких-либо неожиданностей.

От Фомина я отправился в только что развернувшееся отделение БУПа. И здесь не хватало определенности. В Одессе, как и в Киеве, нашлось немало честной интеллигенции, которую можно было привлечь к работе. Следовательно, в корреспондентах и информаторах недостатка не ощущалось. Но район, армейские части и села освещались в печати слабо. Общее впечатление складывалось такое, что в случае восстания Григорьева крестьянство активно его не поддержит, за исключением отдельных кулацких очагов. Следовало немедленно составить подробную карту сельских местностей всей Украины, которая точно показывала бы, где находятся преимущественно кулацкие районы, а где преобладают середняки, бедняки и соотношение всех этих групп. Затем надо было проверить настроение в каждой сельской точке с учетом расположения наших воинских частей. Фактически почти все войска были на границах Галиции и Румынии, а также на Деникинском фронте – в Донецком районе. Составление такой карты с точным обозначением данных о появлении банд имело бы огромное значение. Но для этого требовалось время. Впоследствии это было сделано.

К себе я возвращался вечером. Глядя на людей, которые заполняли не только тротуары, но и шли по краю мостовой или оживленно беседовали в подъездах, под деревьями, на скамейках бульваров, видя рестораны и кафе набитыми до отказа, я становился не веселее, а мрачнее. «Неужели, – думал я, глядя на эту оживленную толпу, – люди не понимают, что враг стоит на рейде, а может быть, завтра появится и на подступах к Одессе, что город, лишенный подвоза с моря, вскоре испытает огромные лишения?» Но, казалось, в этот вечер никто об этом не думал. Попадались одинокие женщины, весьма бесцеремонно останавливавшие мужчин, и типичные уличные завсегдатаи, торчавшие на углах с таким видом, будто это их основное занятие. Прошла довольно большая группа французских матросов, которые остались в Советской России. В толпе иногда слышалась греческая, болгарская, румынская, еврейская речь.

В открытом экипаже, запряженном парой лошадей, проехал комендант Домбровский, в черкеске и папахе с красным верхом, сопровождаемый эскадроном. Все всадники были одеты в черкески одного цвета, сидели на лошадях одной масти и имели одинаковое оружие – шашки, кинжалы и карабины.

Это пышное войско не сделало ни одного выстрела, когда через несколько дней коменданта арестовали за злоупотребления.

Повидавшись на другой день с секретарем исполкома А. Фельдманом, окрвоенкомом А. Кривошеевым, замгорвоенкома Я. Ядровым и прибывшим в Одессу с военной инспекцией В. Юдовским, я вечером выехал в Киев, поскольку никаких указаний о заезде в Александрию не получил.

ВСЕВОЕНОБУЧ

Много времени у меня уходило на организацию Всевоенобуча в Киеве. Если в 1918 году в этом деле не было никакой системы, то в 1919-м уже были разработаны программы. Предполагалось, что обучение должно проводиться двумя этапами. Сначала занятия ведутся по 96-часовой программе. Затем обучающиеся подлежат казарменному сбору на четыре недели, где они занимаются в системе взводов, рот и батальонов. Всевобуч должен был в первую очередь обратить внимание на те возрасты, которые подлежат призыву в армию.

Но эта система страдала существенными недостатками. Во-первых, мы до известной степени дублировали Упраформы. При всех штабах фронтов имелись управления по формированию войск, которые в запасных частях занимались обучением тех же возрастов из числа лиц, прибывающих из тылов и прифронтовой полосы. Во-вторых, лица, подлежавшие обучению, работали на заводах, в партийных и советских организациях. И поскольку все способные носить оружие очень часто призывались в те дни для выполнения отдельных задач в городе и деревне, руководители производств, организаций и учреждений всеми способами старались не давать нам своих людей для обучения, так как это срывало их работу.

Помню, как мы (я, Виленский и Сметанич) носились по городу, «вырывая людей». Людей не давали. Возникали конфликты. Приходилось обращаться к Подвойскому и Павлову. Кое-кого удавалось вырвать для обучения. Но в общем толку было мало.

Я всегда считал, что любая работа может быть успешной только в том случае, если в рамках своих обязанностей и руководствуясь общими директивами каждый сотрудник будет проявлять инициативу. Тип прежнего чиновника, хотя бы и с советским наименованием, который пересылает бумажки по инстанциям и ждет решения вышестоящего начальства по любому делу, вызывал во мне органическое отвращение. Обычно это были инертные, равнодушные ко всему люди, которые подолгу держались на своих местах только потому, что в случае любого конфликта у них под руками почти всегда оказывались соответствующая бумажка или распоряжение.

Поэтому я составил новый проект работы Всевобуча Украины и отвез его к Н. Н. Петину, который считался одним из лучших штабных работников.

Проект этот предусматривал перевод призванных Всевобучем на казарменное положение и обучение их в течение шести недель с выдачей им соответствующего обмундирования и оружия. По истечении шести недель призванные возвращались на свою работу и домой, но состояли в районном «полку вооруженного пролетариата», который имел командный состав, штаб, оружие и боезапас. До призыва в армию два раза в неделю они должны были проходить по три часа в день дополнительную строевую и боевую подготовку.

Преимущество предлагаемой системы заключалось в том, что призывать людей для военного обучения нужно было не два раза, а только один. Кроме этого, в обстановке того времени, когда ежедневно где-нибудь происходили контрреволюционные восстания или нападения шаек на города, вместо возникавшей в таких случаях неразберихи, с призывами «Все за оружие!», губернские и даже уездные города могли бы за какие-нибудь два часа выставлять полноценные воинские части.

Петин, маленький, седой, в гимнастерке с поясным ремнем, внимательно при мне прочитал проект и задумался. А потом сказал:

– Конечно, такая система улучшила бы положение в тыловых районах, а главное, по мере мобилизации давала бы армии готовых – обутых, одетых и подготовленных бойцов. Но все это не так просто. Для реализации проекта необходимо иметь много проверенного командного состава, обмундирование, деньги, оружие. Многое у нас есть, но надо все это собрать, распределить по городам, возложить на военкоматы новые обязанности. Притом проект необходимо подкрепить расчетами, провести через украинское правительство, а потом и через Москву. А времени у нас мало. Все, что мы имеем, направляется для ликвидации восстания в тылу Южного фронта, в районе Вешенской. И с этим мы плохо справляемся. Нас правильно ругают за это в Москве. Но попробуйте при «самостийности» наших командующих у кого-нибудь, например у Григорьева, изъять излишки людей, оружия, боеприпасов и обмундирования. Они живут по принципу: что захватил, то – мое!

Он встал, прошелся по большому, светлому кабинету и затем вернулся ко мне.

– Трудно, очень трудно… А проект толковый… Оставьте его у меня…

А. М. КОЛЛОНТАЙ И П. Е. ДЫБЕНКО

В сущности, почти все ответственные работники жили в одной гостинице «Континенталь». Несмотря на это, там долго продолжал работать открытый для всех ресторан со знаменитым румынским оркестром под управлением Жана Гулеско и Корнелия Кодолбана. Однако для большинства наших товарищей, даже наркомов, он был недоступен по своим ценам, и они питались в столовых. Александра Михайловна Коллонтай, приехав на Украину, тоже жила в «Континентале». И по своей работе и потому, что наши номера были неподалеку один от другого, мне приходилось часто встречаться с ней.

Она была красивая, умная, образованная и прекрасно воспитанная женщина.

Что такое хорошее воспитание? Это – скромность, простота в обращении, уважение к другому человеку. За редким исключением, эти черты свойственны были всем старым большевикам. Ленин, Дзержинский, Красин, Чичерин, Луначарский и многие другие обладали ими в высшей степени.

Но, кроме этого, Коллонтай никогда не теряла того женского обаяния, которое так ярко выражено было в Ларисе Рейснер или Инессе Арманд. Поэтому, когда теперь, особенно в кинокартинах, посвященных первым годам революции, большевичек изображают так, что нередко женщину разве лишь по имени можно отличить от мужчины, то это просто говорит о том, насколько плохо мы знаем свою собственную историю.

Коллонтай в эмиграции – в Германии, Франции, Англии, Швейцарии, Бельгии, Италии, Швеции, Дании, Норвегии и США – работала в качестве агитатора и писателя. Разговаривать с нею для меня, молодого человека, являлось истинным наслаждением, ибо читать и учиться было некогда. Беседы и общение со старыми большевиками были учебой для моего поколения. Кроме блестящей эрудиции, меня восхищала в Коллонтай ярко выраженная смелость характера. Недаром она в Кровавое воскресенье 1905 года вместе с демонстрантами шла к Зимнему дворцу. Да и в 1919 году неоднократно выезжала на фронт, выступая перед бойцами.

Однажды, зайдя к ней в номер, я увидел плотного, красивого моряка с бородой и усами. Это был Павел Ефимович Дыбенко. Он, так же как и Коллонтай, родился в украинской семье на Черниговщине. Его родители были так бедны, что ему с трудом удалось при содействии социал-демократки Давидович окончить трехклассное училище. Семнадцатилетним юношей он уехал в Ригу, работал там грузчиком, потом электротехником. В 1911 году Дыбенко был призван на военную службу матросом в Балтийский флот и в 1912 году вступил в партию большевиков. После Февральской революции он был избран председателем Центробалта, участвовал в июльской демонстрации, был за это арестован и просидел в тюрьме до сентября 1917 года. Дыбенко участвовал в октябрьском перевороте, командовал войсками под Гатчиной и Красным Селом, где арестовал Краснова. Он был избран первым народным комиссаром по морским делам и пробыл им до апреля 1918 года. Но ему не удалось защитить Нарву, которая была сдана немцам. За это Дыбенко был отдан под суд, который его оправдал. После пребывания в подполье на Украине он прибыл в нейтральную зону около города Рыльска. Там он был сначала военкомом полка, потом командиром батальона, а после взятия Харькова командовал группой войск екатеринославского направления, которая освободила Крым. Так он стал командующим Крымской армией.

Павел Ефимович Дыбенко являлся как бы олицетворением того типа моряков, которые сыграли такую большую роль и в октябрьские дни, и в решающих боях на всех фронтах гражданской войны. Это было естественно. В матросы брали квалифицированных рабочих, ибо морская служба связана с освоением техники. Вместе с тем туда отбирали наиболее выносливых, физически сильных людей. Революционные настроения моряков, так ярко выявившиеся в 1905 году, превратились за годы реакции в такой загнанный вглубь «горючий материал», который после февраля 1917 года служил до конца делу революции. Если на многочисленных фронтах в белых армиях были не только офицеры, но и солдаты, то «белых матросов» почти не существовало. Конечно, и у Врангеля, и у Деникина, и у Колчака были корабли, но их было очень мало, и обслуживались они офицерами, мичманами, гардемаринами и незначительным числом матросов, подготовленных зачастую даже из унтер-офицерского состава пехотных частей.

Я не знаю, кому из советских писателей можно приписать честь открытия того «братишки-матроса», с клешем, переваливающейся походкой и блатным жаргоном, который столь часто преподносится в качестве обязательного персонажа в историко-революционных пьесах, рассказах и романах.

Матросы, которых я встречал в период гражданской войны, за редким исключением, были людьми выдержанными, политически грамотными и беззаветно преданными Коммунистической партии. Надо, конечно, оговориться, что во многих случаях, особенно в анархистских и партизанских отрядах, попадались типы, «работавшие под матросов», то есть носившие матросскую форму и выдававшие себя за моряков. Но их разоблачали очень быстро.

Возвращаясь к Павлу Ефимовичу Дыбенко, нужно сказать, что он был человеком жизнерадостным, полным энергии и какой-то стихийной силы. Дыбенко очень хотелось учиться, и, несмотря на то, что его беспрерывно отрывали на фронты, ему все-таки удалось окончить военную академию.

Коллонтай и Дыбенко были очень красивы. Коллонтай имела правильные черты лица, прекрасную фигуру, приятный голос и очень непосредственную, товарищескую манеру обращения с людьми. Дыбенко было тогда около тридцати лет. Он находился в расцвете сил.

Когда я вошел, они оживленно разговаривали, сидя около открытого окна. Я хотел уйти. Мне казалось, что я пришел не вовремя. Но Александра Михайловна меня задержала. Дыбенко рассказывал о крымских делах, о генерале Сулькевиче и кадетах, которые бежали.

– Все дело в том, – говорил он, – что тамошние татары – совсем не то, что волжские. Крымские татары – это проводники, владельцы дач, словом, люди, которые наживались на буржуазии, приезжавшей в Крым. Конечно, среди них есть и трудящиеся, но они или в лапах у богачей, или тоже обслуживают курортников. Среди них очень сильны буржуазные националистические тенденции и религиозные предрассудки. Во время немецкой оккупации турецкие агенты вели там бешеную антисоветскую агитацию.

– Ну, а с армией у вас как? – спросил я.

– Плохо. У меня много махновцев и григорьевцев. Эти привыкли к атаманщине. А нужно создать стойкие регулярные части. Приходится заменять, тасовать людей. Сейчас стараюсь укрепить полки рабочими и коммунистами. Но их не хватает. Всюду нужны люди – в советский и партийный аппарат, на производство, для того, чтобы сохранить винодельческие хозяйства и дворцовое имущество. А тут еще Семашко замучил: требует превратить Крым в народную здравницу. Лучшие здания – отдай ему, продовольствием – обеспечь, дворцы – охраняй… Я попробовал огрызнуться, да от Владимира Ильича влетело…

Александра Михайловна засмеялась:

– И правильно влетело. Крым принадлежит всем трудящимся…

Дыбенко почесал голову.

– Оно верно. Но только сначала отвоеваться надо. Я приказал начальнику санитарного управления ликвидировать в кратчайший срок вшивость, наладить санитарную обработку. А тут телеграмма: «Организовать физио-терапевтический институт» и «бальнеологическую клинику…» Да у меня же под боком Григорьев!..

– А почему вас Григорьев беспокоит?

Дыбенко повернулся ко мне.

– Неужели вы не понимаете, что нам придется рано или поздно с ним конфликтовать? Он и сейчас себя считает «атаманом Херсонщины и Таврии», а мечтает быть «атаманом всея Украины». Григорьев сидит в Александрии и нисколько не собирается вести свои части на Румынский фронт. Наши ему нарисовали чудесную картину: ежели прорвется он через Буковину в Венгрию и спасет венгерскую революцию, то станет героем в глазах мирового пролетариата. А что ему мировой пролетариат! Ему свои «дядьки» нужны, «дядькам» – хата, хороший участок земли, десяток коров и коней да гроши за пазухой…

Вдруг дверь открылась, и громкий голос произнес:

– Это у кого гроши за пазухой?

Борис Поляков, матрос и тогдашний начальник милиции Киева, приятель Дыбенко, был одним из самых красивых людей, какие мне встречались в жизни: высокий, широкоплечий, с открытым прекрасным, мужественным лицом. Когда он шел по улице, на него невольно оглядывались и женщины, и мужчины. Одевался он с той флотской элегантностью, которая была традицией кадровых моряков. Человек могучего телосложения и большой физической силы, Поляков по характеру своему был скромен, даже застенчив. Он не пил, не курил, жил в небольшой квартире, где жена его вела скромное хозяйство, покупая продукты на базаре.

Поляков был человеком твердым, но доброжелательным ко всем и умел поддерживать порядок в городе, не раздражая население мелкими придирками.

Я вспоминаю, как в первые дни обсуждался вопрос о борьбе с массовой проституцией, которая расцвела в Киеве при гетмане, а при Петлюре усилилась еще больше вследствие распущенности его банд. Одни предлагали выслать всех проституток из города, другие – принудительно заставить их работать на заводах и фабриках. Поляков задумался и сказал:

– В большинстве это несчастные женщины, лишенные семьи и профессии, настоящие жертвы капиталистического строя. Наказывать их было бы жестокостью. Надо их приучать к труду постепенно.

И он стал это делать довольно оригинальным способом. Всех задержанных проституток собирали, распределяли по районам и заставляли убирать город. При этом он оплачивал их труд, а тех, которые работали добросовестно, охотно направлял куда-нибудь на постоянную работу.

Как-то я зашел к Полякову, которому только что сообщили об очередном скандале со стрельбищем в базарный день на Подоле. Мы поехали вместе. Это было еще до восстания, поднятого позже переодетыми петлюровцами на Куреневке.

Когда мы прибыли на место, толпа бурлила и шумела вокруг дюжины кавалеристов, одетых как попало. Размахивая кто нагайками, а кто и саблями, они отнимали у людей и складывали в кучу разные вещи. Поляков ездил в экипаже, запряженном парой лошадей. Встав на подножку и мгновенно оценив обстановку, он велел сопровождавшему его взводу оцепить эту часть базара, а сам пошел на толпу, которая раздалась перед ним. Так он дошел до грабителей. Один из них, видимо, предводитель, в жупане, в кубанке с красным верхом, положил руку на эфес шашки и крикнул:

– Тебе што надо?

Поляков усмехнулся:

– Брось шутить! – и слегка взмахнул рукой.

Здоровенный мужчина полетел, как сброшенный с воза мешок.

Когда через несколько минут бандитов уводили под конвоем, Поляков велел задержать и проверить всех, кто находился в этой части базара. Одной из последних шла старушка с двумя корзинами, в которых были зелень и яйца. Увидев Полякова, она остановилась и сказала:

– Это ты и есть полицмейстер?

Так как он молчал, то старушка покачала головой и Добавила:

– Ничего не скажешь, красив!..

Теперь же Поляков стоял в дверях и снова повторил свой вопрос:

– Так у кого же за пазухой гроши?

Дыбенко улыбнулся.

– Во всяком случае, не у нас с тобой!

В тот вечер мы все отправились погулять в Купеческий сад над Днепром. Белый от цветущих яблонь и черемухи, розовато-лиловый от сирени, весь наполненный одуряющим ароматом весны, сад этот был так хорош, что не хотелось уходить оттуда. Солнце уже пряталось, и его красноватые лучи, как огни прожектора, скользили по ровной глади Днепра. В ресторане над обрывом музыка играла старинный вальс. На каждом шагу попадались влюбленные пары. Они шли, тесно прижавшись друг к другу. Для влюбленных, как известно, весь мир заключается в них самих.

Человек, сталкиваясь лицом к лицу с красотой природы, становится молчалив, – она поглощает человека…

Мы посидели молча на скамейке, глядя на Днепр и на другой берег реки. Потом Коллонтай сказала:

– Наступит время, и жизнь человека станет такой же гармоничной и красивой, как природа…

День уходил… Постепенно зажигались в парке матовые фонари, освещая одну аллею за другой. Когда мы возвращались, вечерние улицы были овеяны покоем. У некоторых домов семьи сидели на завалинках, и дети играли рядом. Из открытых окон доносились отзвуки голосов, иногда песня, иногда плач ребенка. Кое-где видно было, как люди готовились ко сну…

Мы подошли к «Континенталю». В вестибюле какой-то военный, ожидавший у конторки, подошел к Дыбенко, отдал честь и передал ему пакет.

– От командующего первой армией товарища Мацилецкого… Срочно!

Дыбенко отошел в сторону, вынул и прочитал какую-то бумажку, потом вернулся к нам и сказал шепотом:

– Я должен немедленно уезжать. Восстал Григорьев!

КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЕ ВОССТАНИЕ ГРИГОРЬЕВА И МАХНО

Минут через десять я сидел у себя на Крещатике. Там уже был текст изданного Григорьевым «Универсала». В нем атаман обещал «свободу торговли», «свободные при участии всех партий (кроме коммунистов, конечно) советы», «защиту собственности», «незалежность Украины» и многое другое. Вместе с тем он призывал к свержению Советской власти.

Среди материалов, связанных с восстанием Григорьева, было сообщение С. А. Винокурова об обстановке, предшествовавшей этому событию. Юдовский, Щаденко, Кривошеев и другие предупредили командующего фронтом Антонова-Овсеенко, что Григорьев подготавливает свои части к открытому бунту против Советской власти. Антонов-Овсеенко счел их соображения необоснованными. Тогда они сообщили о своем мнении ЦК КПУ и Совнаркому Украины. В итоге между Антоновым-Овсеенко и Щаденко после прибытия командующего фронтом в Одессу произошел следующий разговор.

– Я вынужден буду поставить вопрос перед ЦК о том, что я с вами не могу сработаться, так как у нас резко противоположные взгляды на вопросы оперативного и политического использования попутных нашей революции сил, – заявил Антонов-Овсеенко.

– Что ж, пожалуйста. По крайней мере, мы будем знать ясную линию ЦК Украины. Но мы категорически утверждаем, что Григорьев восстанет, и восстанет очень скоро.

– Вздор, чушь, паникерство, и больше ничего, – горячился командующий. – Я сейчас от Григорьева, у него великолепное настроение, и скоро он будет прекрасно драться со своими верблюжцами.

– Драться-то он будет, но с кем?..

– Бросьте вы заниматься паникерством, – повторил Антонов-Овсеенко, и на этом разговор окончился.

Далее Щаденко рассказывает:

«Мы были в штабе армии, помешавшемся в здании судебных установлений близ Одесского вокзала, и обсуждали оперативные возможности ближайшего будущего.

Дежурный по телеграфу сообщил, что атаман Григорьев просит командующего фронтом к юзу. Мы быстро встали и все вместе направились к аппарату.

– Здравствуйте, – печатал юз.

И после нескольких слов приветствия аппарат замолк. Потом торопливо застучал снова. На ленте отчетливо появилось зловещее слово «Универсал».

В Одессе создалось напряженное положение. 3-й крестьянский григорьевский полк, расположенный в городе, был неустойчив. Союзная эскадра подошла к самому берегу. Ее моторные лодки шныряли по всем направлениям. Белогвардейская контрреволюционная организация под руководством «барона Бема» готовилась захватить город. Она была раскрыта и руководители ее расстреляны. Кстати, следует отметить, что «барон Бем» не был бароном, как и князь Эболи, расстрелянный со своей любовницей в 1918 году за бандитизм в Петрограде, не происходил из княжеского рода. Это, впрочем, вовсе не значило, что иногда аристократы не руководили бандитскими шайками.

В ночь на 21 июня 1919 года в город Верхнеднепровск, Екатеринославской губернии, ворвалась группа бандитов, ограбила казначейство, захватив 1,5 миллиона рублей, и убила ряд коммунистов. На другой день бандиты были выбиты из города. Большая часть денег была у них отобрана, десять видных участников налета были пойманы, но главари – князья Голицыны – успели скрыться.

Одесские коммунисты и рабочие с честью вышли из тяжелого положения. 3-й полк был выведен за город, бандитские элементы в нем были изолированы, и с этой стороны опасность была ликвидирована. Отряд железнодорожников под командованием Мизикевича, ануловские рабочие батальоны, полк коммунаров имени Старостина, кавалерийский полк Беспалова, автоброневики под руководством Реввоенсовета 3-й армии, фактически слившегося с губисполкомом, не только сумели обеспечить полный порядок в городе, но и выдвинуть отдельные отряды вперед на случай неожиданного прорыва григорьевских банд.

Части Григорьева уже двигались в направлении на Екатеринослав, Кременчуг – Харьков, Киев и Херсон. С точки зрения оперативного замысла, направления эти были выбраны удачно, ибо давали возможность Григорьеву соединиться с махновцами, деникинцами и петлюровцами.

Григорьев продвигался быстро. 11 мая мятежники, захватив Екатеринослав и Кременчуг, двинулись на Харьков. 12 мая части Григорьева дошли до Золотоноши и открыли направление на Киев. 15-го и 16-го они вошли в Херсон и Николаев.

У Григорьева было тысяч двадцать штыков и сабель, а также приданная им артиллерия и бронепоезда. Во всех же трех украинских армиях насчитывалось до шестидесяти тысяч бойцов. Но эти армии были прикованы к границам или связаны боями с казаками верхнедонских станиц и деникинцами, проявлявшими все большую активность.

Успех Григорьева объяснялся отсутствием советских войск на пути его движения и пассивностью крестьянства. Середняки колебались между ним и Советской властью. Кулаки, конечно, ему сочувствовали. Но они еще не дошли до того «накала», который впоследствии породил такое количество банд. В результате этого ряд городов объявил себя «нейтральными». Большое значение имела позиция Махно. Махновцы – типичные выразители интересов среднего и богатого крестьянства – тоже колебались. Махно, конечно, понимал, что «двум батькам на Украине не пановать», и потому соединяться тогда с Григорьевым не собирался. Но он надеялся, что борьба Григорьева с Советской властью позволит ему расширить свою территорию. На запрос представителя СТО о его позиции Махно ответил нахальной телеграммой, в которой, между прочим, говорил, что от оценки действий Григорьева он пока воздерживается и будет драться с деникинцами, «стараясь в то же время, чтобы освобождаемый нами тыл покрылся свободными рабоче-крестьянскими соединениями, имеющими всю полноту власти у самих себя, и в этом отношении такие органы принуждения и насилия, как чрезвычайки и многие комиссариаты, проводящие партийную диктатуру, встретят в нас энергичных противников».

Между тем «Универсал» Григорьева стал осуществляться на практике. «Свобода торговли и охрана собственности» выразилась в том, что он предоставил своим бойцам, превратившимся в бандитов, делать в захваченных местностях что им угодно.

С. А. Винокурову удалось в последний момент, когда уже восстание фактически начиналось, уйти в подполье, а потом прибыть в штаб войск К. Е. Ворошилова, подавлявших мятеж. Старый большевик Антонов-Чалый, назначенный к Григорьеву комиссаром, был зверски убит.

С момента мятежа и до эвакуации с Украины я почти беспрерывно находился в разъездах по разным фронтам. По прибытии с нашими частями, которые шли по пятам Григорьева, в Черкасы я увидел этот небольшой городок в ужасающем состоянии. Трупы были не убраны, большинство домов разграблено. Особенно пострадало еврейское население. Невольно я задержался около одного белого домика. Все окна в нем были выбиты, цветы в палисаднике перед домом растоптаны, ограда сломана. У входа в дом лежал труп пожилого человека с выколотыми глазами и бородой, из которой были выдраны клочья. Рядом с ним – женщина в разорванной рубашке, с отрезанными грудями и вспоротым животом. И, наконец, тут же – мертвая обнаженная девочка с явными признаками насилия.

В этой трагической обстановке являлось парадоксальным, что неофициальным гимном григорьевщины стало знаменитое «Яблочко».

Пьяные бандиты, больше всего ненавидящие чекистов и громившие здания чрезвычайных комиссий, врываясь в города и села, распевали под гармонику:

 
Эх, яблочко, куда ты котишься,
в Че-ка попадешь – не воротишься…
 

Всюду по пути следования григорьевских банд находили десятки трупов, зарытых по пояс в землю головой вниз. Было установлено, что людей бросали в ямы живыми.

Красноармейцы, видя все это, приходили в такую ярость, что клялись уничтожить григорьевцев всех до одного. Вся Украина пришла в движение – рабочие, крестьяне, члены профсоюзов, советские работники, ремесленники, мелкие торговцы бросали дома и семьи, записываясь в ряды Красной Армии. Все партии, кроме двух – «незалежников-активистов» и «левых эсеров-активистов», – призвали своих членов на борьбу с Григорьевым.

Даже крестьянский съезд, созванный самим Григорьевым в Александрии, предложил ему «прекратить бесчинства и заявить о своем примирении с Советской властью». Два полка из частей Григорьева – 3-й и 5-й – отказались ему подчиняться и перешли на сторону Красной Армии. Но основное ядро его армии – бывшие петлюровцы, ряды которых пополнились офицерами, уголовниками и отдельными кулаками, – продолжало сражаться.

Командующий всеми войсками, в том числе и рабочими добровольческими отрядами Харьковского военного округа, К. Е. Ворошилов во взаимодействии с частями 2-й армии разбил основные силы григорьевцев у Екатеринослава. Части 1-й и 3-й армий были брошены во фланги и в тыл григорьевской группировки. С «григорьевщиной» было покончено в две недели. Но сам Григорьев с довольно крупной бандой вступил в районе Александрийского уезда, Херсонской губернии, в соприкосновение с отрядами Махно.

Антисоветская позиция Махно окончательно определилась после попытки созвать контрреволюционный кулаческий съезд в Гуляй-Поле, хотя формально он подчинился приказу сдать дивизию. Оставив всех своих командиров и людей в частях, он под предлогом выхода для действий в тыл деникинцам ушел с сотней отборных кавалеристов в тыл Красной Армии. Нападая на мелкие продовольственные отряды, уездные города и различные склады, Махно дошел до Херсонской губернии, где и столкнулся с Григорьевым.

Для Махно эта встреча имела двоякое значение. Во-первых, в лице Григорьева он видел своего основного соперника. Во-вторых, имея мало сил (до задуманного им переворота в войсках Дыбенко), Махно счел целесообразным сначала соединиться с Григорьевым, а потом убить его. В итоге переговоров было решено, что григорьевцы и махновцы сливаются в один отряд. Махно становится «председателем Реввоенсовета», которому Григорьев подчиняется в качестве «главнокомандующего». Григорьевцы перемешались с махновцами. После того как в одном селе бандиты Махно разграбили у крестьян последнюю кооперативную лавку, он решил созвать митинг, обвинить в грабеже Григорьева, а затем убить его.

Один из приближенных Махно, Чубенко, впоследствии дал яркое описание схватки двух кулацких скорпионов.

«В то время, когда я говорил на митинге против Григорьева, то Григорьев прошел в толпе и подошел ко мне, но сзади меня сидел Махно. Тогда он обратился к Махно и сказал, что я ответствен за то, что говорю. Махно же ему ответил: «Пусть кончает, мы его спросим». Увидев такое дело, я кончил говорить. После меня выступил Фома Шпота, а я пошел в помещение сельского Совета. За мной пошел Григорьев, а за Григорьевым Махно, Каретников, Чалый, Колесник, Троян, Лепетченко и телохранитель Григорьева, какой-то грузин.