Текст книги "Молодость века"
Автор книги: Николай Равич
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ПО ДОРОГАМ ВОСТОКА
ОТ КУШКИ ДО ГЕРАТА
У крыльца комендантского дома в Кушке стояло восемь коней. Это были настоящие маленькие арабские скакуны. Их уздечки и нахвостники так и сияли под серебряными бляхами и цепями. Рядом – взвод солдат и два офицера в странной желтой форме и круглых шапках, на которых блестели большие серебряные гербы: купол мечети, два знамени, снопы пшеницы и коран в середине.
Я и сопровождавшие меня красноармейцы поздоровались с афганцами, и все мы, усевшись на коней, двинулись к границе. Едва мы миновали последний советский пост и выехали по узкой дорожке в поле, усеянное кольями и рвами, как конь мой, завидев далеко впереди себя на горе табун кобылиц, закусил поводья, – он был без мундштуков, – и понесся к ним прямо по полю. У меня на пальцах от стянутых ремней показалась кровь. Поводья лопнули, подпруга тоже, и я слетел с лошади, застряв левой ногой в стремени и пытаясь упираться в землю руками, чтобы не удариться головой о камни. К счастью, стремя оторвалось, и меня, хотя и расшибленного до крови, подняли и пересадили на другого коня.
С тех пор я переменил много лошадей и много поездил на них по Востоку – в Афганистане, в Персии и в Турции, но это вступление на территорию «Высокого независимого Афганистана», так сказать, головой по земле, никогда не уйдет из моей памяти.
Чудесная это страна.
Пейзажи ее однообразны в своем великолепном разнообразии. Иногда мы продвигались среди снегов, покрывающих горные вершины, а иногда среди скал, под которыми беспорядочно расстилались леса.
Однажды, стоя на скале, я видел черных диких кошек – самца и самку. Это гладкие, блестящие, большие кошки, до смешного в похожие на городских котов – любителей погулять по крышам. Она каталась, мяукая и соблазняя его грациозными позами. Он стоял, подняв хвост трубой, смотрел на нее своими янтарными глазами и временами рычал от восхищения и страсти.
В другой раз на моих глазах стрелой по краю скалы над самой пропастью промчался джейран. Я подумал, что он это делает из удальства, от упоения избытка своих сил, но ошибся. Кондор черного цвета, с белым воротником и красной шеей, упал на него отвесно, как камень. Некоторое время джейран еще бежал по инерции с вцепившимся в него крылатым всадником; потом кондор начал взмахивать крыльями и, отделившись от земли, вместе с жертвой медленно поплыл в воздухе.
Пейзажи менялись беспрерывно. Они грандиозны, как в сказках, и романтичны, как в балладах. Скалы – громадные белые куски мела или гранита – покрыты мохом и снегом. Их вершины теряются в тумане, а подножия украшены зеленью кедров и сосен. Под ними пропасти переходят в долины, где растут фисташки, зреют виноград, гранаты и вечно зеленеют пальмы. Водопады, как пущенная из сифона струя воды, шипят, орошая пеной и брызгами мир, лежащий внизу.
Над пропастями переброшены простые бревна, настолько толстые, что умный конь, осторожно ступая и отыскивая равновесие, медленно переходит на другую сторону.
Глядя на то, как у коня нервно дрожат его тонкие уши, как блестит его скошенный карий глаз, я невольно задавал себе вопрос: где эти «автомобильные дороги», которые из кабинета своего департамента увидел когда-то статский советник Калмыков?
У одного из таких переходов мы встретили группу кафиров, и это был единственный случай, когда мы наткнулись на них.
Кафиристан, формально находящийся на территории Афганистана, – страна, ограниченная на севере и юге Гиндукушским хребтом, на западе и востоке – Читралом и долиной реки Кунар. Это горный район, снеговые хребты которого достигают иногда 5 тысяч метров высоты, фактически отрезанный от остального мира. На фоне дикой и величественной природы живет несколько племен кафиров, сохранивших древнюю культуру, со следами цивилизации, оставленной греками во время похода Александра Македонского в Индию. Одни лишь кафиры (что значит неверные) знают тропы, проходящие вдоль пропастей и бешеных потоков; только по этим тропам и можно проникнуть собственно в Афганистан или Индию.
В то время последним и, пожалуй, единственным европейцем, проникшим в Кафиристан и в его главный город Дир, был английский капитан Робертсон.
Впереди группы кафиров ехала женщина на большой и злой кобылице. Волосы наездницы были зачесаны гладко назад и свисали пучком в виде хвоста. На голове ее была надета шапка с двумя рогами и медными привесками в форме наперстков. Она была в шерстяной тунике, перевязанной красным шнурком с кистями, открытой спереди до живота, и золотых туфлях на босу ногу. Загнутые носы туфель упирались в стремена. Меня поразила непомерно малая величина ступни. Поперек седла женщина держала карабин. За ней ехали несколько горцев в темно-синих шальварах и рубашках, с накинутыми на плечи туниками.
Когда мы подъехали к рабату, нас поразила наступившая к вечеру резкая перемена температуры: страшная жара сменилась таким же холодом.
Рабат – крепость и одновременно убежище для проезжих и караванов. Расположены рабаты на равных расстояниях в неприступных горных гнездах. Снаружи видна квадратная стена, ров перед ней и ручей, уходящий под стену. Офицер – начальник конвоя подает знак, и горнист трубит сигнал. Узкие ворота открываются, перед ними выстраивается почетный караул – Два десятка солдат с офицером – для встречи «джернель-саиба».
Внутри рабат состоит из нескольких дворов, отделенных друг от друга каменными стенами: для караула, для лошадей и верблюдов и, наконец, для приезжих. В последнем дворе – десятка два ниш, темных и холодных, с каменным полом и отверстием в потолке, в которое можно видеть звездное небо.
Мне ставят во дворе палатку. В ней – раскладной стол. На нем свеча под стеклянным колпаком. На земле несколько тюфяков и на них довольно засаленные шелковые одеяла. Рядом шумит протекающий через двор ручей. Возле него сидит на коврике, скрестив ноги, риссальдар – офицер нашего конвоя. Он уже в чалме, белой рубашке, белых шальварах и босой. Пестрое одеяло накинуто на плечи. Кругом почтительно расположились солдаты. Один подает ему кальян, другой – пиалу с чаем. Хотя офицер в служебное время может отколотить провинившегося солдата палкой, это нисколько не нарушает существующих между ними патриархально-демократических отношений. Сейчас они сидят и мирно беседуют. Где-то звенят цепями яхтанов лошади. Огромные звезды и странная большая круглая луна висят на черном небе так низко, как будто их кто-то спустил на проволоке. Становится все холоднее. Мы закутываемся в покрывала из белой верблюжьей шерсти. До рассвета осталось всего несколько часов. Завтра мы въезжаем в Герат.
ГЕРАТ
Герат представился нам как город из сказок Шехерезады. Начиная с сияющих неповторимых красками мозаичных башен Тамерлана и кончая древней крепостью, перед железными дверями) которой стояли караулы из воинов в калмах, все казалось нереальным. Город был зажат между крепостными стенами. Внутри крепости шумел крытый базар в несколько километров длиной, с десятками караван-сараев. Люди, лошади, ослы, верблюды – все было перемешано. Из разноголосого шума вырывались крики: «Хабардар! Хабардар!»
Впереди, разгоняя толпу, скакали всадники. За ними на арабском или карабаирском коне, украшенном серебряной сбруей, гарцевал хан или ехала закутанная с головы до ног в шелка и закрытая чадрой знатная дама. Иногда можно было увидеть красный паланкин – тахтараван – с яркими занавесками. Он мерно раскачивался между двумя лошадьми, окруженными охраной. Из глубины паланкина, под осторожно приподнятой паранджой, которую держала маленькая смуглая рука, сверкающая драгоценными перстнями, глядели черные, огромные глаза.
Вокруг древнего, окрашенного в коричневый цвет дворца наместника лепились дворы и дома придворных и высоких чиновников.
Генеральное консульство помещалось в небольшом доме, в глубине крепости. Нельзя было и шагу сделать, чтобы за тобой не увязалась целая толпа нищих и любопытных, – других европейцев в то время, кроме нас, в городе не было. Но главная беда заключалась в том, что это маленькое помещение, где несколько сотрудников задыхались от жары, не соответствовало задаче расширения и укрепления отношений с дружественным Афганистаном, которую мы наметили.
Мой предшественник товарищ Саулов представил меня наместнику Мухаммед Сервар-хану. Он был родственником эмира со стороны матери, имел сто пять лет, и я редко встречал таких жизнерадостных, веселых и подвижных стариков. Мухаммед Сервар-хан обладал большим природным умом, хотя, как все старые люди, идеализировал прошлое.
Все намечавшиеся реформы казались ему неясными и сомнительными. Он не оказывал им сопротивления, но и не спешил их осуществлять. С Мухаммед Сервар-ханом легко и приятно было иметь дело, но сам он, будучи забавным эпикурейцем, большинство вопросов передавал на разрешение мунши – секретаря, ведавшего внешними сношениями.
Мунши, пожилой человек, с крашеной бородой и желтым пергаментным лицом, в черном строгом халате, великий знаток арабского и персидского языков, больше всего заботился о том, чтобы в переговорах с чужеземцами соблюдались все классические правила, принятые с давних времен при газнийском дворе. Одно из главнейших правил заключалось в том, чтобы в бесконечном потоке витиеватых любезностей утопить любой вопрос, если его возбуждала другая сторона.
К наместнику и его секретарю я еще вернусь, но в эти первые дни моей задачей являлось получение достаточно обширного помещения для генерального консульства.
После того как мы выпили с мунши не менее десяти чашек зеленого чая и окончательно убедились, что наши родственники находятся в добром здравии, я попытался заговорить о деле. Но каждый раз, когда уже казалось, что мы добрались до сути, мунши с необыкновенной легкостью переходил к описанию красот окружающей природы или начинал восхвалять непревзойденное совершенство персидской поэзии.
Так мы высидели часа три. Лицо секретаря по внешним сношениям порозовело, а на лбу появились капли пота, но сила его красноречия была неисчерпаемой. Откланявшись, я уехал.
На другое утро я застал наместника Мухаммед Сервар-хана в саду, сидящим в тени большого тутового дерева и пробующим дыни, лежавшие на огромном серебряном подносе. Михмандар с величайшей почтительностью вырезал из каждой кусочек и передавал на блюдечке его высочеству.
Увидев меня, Мухаммед Сервар-хан рассмеялся радостным смешком, показав все ямочки на пухлом лице и великолепно сделанную искусственную челюсть, и, усадив рядом с собой, принялся угощать дынями.
– Как здоровье? Нравится ли другу здешний воздух и питьевая вода, как он себя чувствует?..
Вопросы сыпались один за другим, и переводчик едва успевал их переводить.
– Вот об этом-то я и приехал поговорить. Дело в том, что мое здоровье требует жизни за городом. Вчера, катаясь верхом, я заметил, что в стороне от Кандагарской дороги имеется пустой загородный дворец «Баги-Шахи» с прекрасным парком. Если бы его высочество нашло возможным сдать его в аренду, определив за это соответствующую плату, это явилось бы свидетельством истинно дружеского к нам расположения.
В те годы я по своему возрасту годился Мухаммед Сервару во внуки и здоровье мое не внушало никаких опасений.
Мухаммед Сервар перестал прожевывать дыню, пристально посмотрел на меня и замолчал. Потом глаза его сузились, он откинул голову и начал смеяться. Он смеялся до слез, хлопая себя по бедрам и повторяя:
– Бесиар хуп, бесиар хуп… [10]10
Очень хорошо, здорово!
[Закрыть]
Потом положил руку на мое плечо.
– Для друга я на все готов… – и хлопнул в ладоши.
Мгновенно, как из-под земли, появился мунши. Мухаммед Сервар отдал ему короткое приказание.
На следующий день мы переехали в «Баги-Шахи».
На территории большого и удобного дворца «Баги-Шахи», помимо основного здания, находились еще маленькие домики, помещения для обслуги, караульных команд, кухни, чайханы, конюшни, бани, склады.
Из Кабула приехал назначенный секретарем генерального консульства Лев Вениаминович Никулин, из Ташкента и Москвы – комбат Петров 2-й (бывший полковник генерального штаба Петров 1-й прибыл ранее), назначенный комендантом; А. Гузовский (после Великой Отечественной войны – советский генеральный консул в Париже); Ю. Очаковский, Аванес Баратов, брат ранее прибывшего Аркадия Баратова (впоследствии оба – полковники Советской Армии), А. Юлусов, И. Нежельский, несколько опытных драгоманов. Доктор Д. Горовиц приехал из полпредства с большим запасом медикаментов и полным оборудованием амбулатории.
Наконец, из Ташкента приехал официальный представитель Внешторга.
Внутреннюю охрану несли красноармейцы, присланные из Кушки, и часть матросов из отряда, сопровождавшего полпреда. Наружную охрану составляли афганские солдаты под командой риссальдара Худабаш-хана.
Условия службы были трудные – непривычный климат, полная изоляция от внешнего мира. Связь с Кушкой и Кабулом поддерживалась только дипкурьерами, которые подбирались из хороших кавалеристов и сопровождались вооруженной охраной.
Все эти обстоятельства вынуждали установить особый распорядок дня. В нем были предусмотрены профилактические медицинские мероприятия, обязательные занятия спортом – езда верхом и стрельба в цель, точно устанавливалось время для приема пищи, работы, подъема и отхода ко сну. В сущности, это был суровый военный режим.
Довольно большой коллектив в течение полутора лет, до смены его новым составом, работал и жил очень дружно, а оставшиеся в живых члены его и до сих пор сохранили между собой добрые отношения.
БОРЬБА С АНГЛИЙСКОЙ АГЕНТУРОЙ
Обстановка в тот период была довольно сложной, несмотря на самые дружеские отношения с афганским правительством и его представителями.
По всей границе, особенно между Восточной Бухарой и Мазари-Шерифским районом, не прекращалась борьба с басмачами. Многие племена, составлявшие басмаческие шайки, жили по обе стороны границы. Англичан, как официальных представителей (кроме миссии, находившейся в Кабуле), на территории Северного и Восточного Афганистана не было. Но агенты их имелись всюду. Собственно говоря, не было ни одного каравана, приходившего из Индии или Персии в Герат, Мазар-и-Шериф или Меймене, с которым не прибывал бы их агент или связной. О масштабах подрывной работы англичан на восточных границах Советской республики можно судить хотя бы по такому примеру.
Численность басмаческих шаек в Бухаре, Фергане, Хиве и в других районах Средней Азии достигала нескольких десятков тысяч человек. Большинство шаек имело на вооружении английские одиннадцатизарядные карабины Дисермента с необходимым запасом патронов. К наиболее крупным руководителям басмаческого движения, таким, как Джунаид-хан, Ибрагим-бек, Данияр-бек, Мулла Абдул Кагар, Ишан-Султан, ханы киргизских кочевых племен Джаны-бек и Муэтдин-бек (из рода Омузоглы и рода Ичкили), а также к локайским ханам были посланы опытные английские офицеры-инструкторы. Английской агентуре удалось завербовать буржуазных националистов, пробравшихся на крупные посты в руководящих органах Советской власти в Средней Азии, например, бывшего заместителя председателя ТурЦИКа Тюракула Джаназакова, председателя Андижанского ревкома Султанбека Тахтабекова, Нурмухамеда Малаева, З. Валидова, Мурин Ильдархана, военного назира Бухарской республики Арифова и других.
Однако усилия англичан превратить басмаческое движение во всеобщее, массовое движение «борьбы за ислам» и утопить в нем Советскую власть пропадали даром, не помогали ни опыт, ни золото, которое непрерывным потоком текло в карманы курбашей. Основных причин было две.
Во-первых, мусульманская беднота сочувствовала Советской власти, а, во-вторых, части Красной Армии проявляли в борьбе с басмачами, несмотря на тяжелые условия действий в пустынях и высокогорных местностях, такое мужество, какого до сих пор не знала история.
Бывало множество случаев, когда несколько десятков красноармейцев, лишенных воды и пищи, окруженных отрядами в несколько тысяч всадников, выдерживали осаду в кишлаках до тех пор, пока не подходили подкрепления. Впрочем, здесь не место описывать операции войск Туркестанского фронта против басмачей и беспримерные подвиги наших войск…
Герат (а следовательно, и мы) находился как бы в тылу басмаческого фронта. Из Мешеда в Герат дорога лучше, удобнее и короче, чем, скажем, из Пешавера в Герат. Поэтому английская агентура в Туркестан шла по трем направлениям: из Кашгара через Памир, из Индии и из Персии. В английских справочниках говорилось: стратегическое значение Герата очевидно, поскольку здесь пересекаются все пути с Ближнего Востока (Иран), Индии, Бухары и Туркестана.
Афганское правительство, а также и большая часть афганской интеллигенции (правда, она была тогда весьма немногочисленной) ненавидели англичан. Да и весь народ хорошо помнил унижения, которым он подвергался, когда Афганистан был полуколонией англичан. Все английское вызывало гнев. Даже очень хорошая больница и аптека, устроенные англичанами в Герате, были опечатаны, и так называемая медицина «юнани» не признавалась. Вместо нее существовала «хаста-хана», где действовал «хаким», с окрашенной в огненный цвет бородой и огромным животом. У него в больничных палатах лежали на койках рядом: малярик, солдат с переломом нижней конечности и купец, заразившийся дизентерией.
Но англичане умели использовать любой промах афганской администрации. Поэтому ничего не было удивительного, что «врач»-мусульманин из Индии – английский секретный агент, имевший все европейские лекарства, пользовался большой популярностью у населения.
Наша амбулатория при генеральном консульстве лечила всех афганцев, приходивших туда, разумеется, бесплатно. Но, к сожалению, наш врач был мужчиной, да еще «кафиром», то есть неверным, и это отпугивало не только женщин, но и правоверных мусульман, и особенно крестьян. Зато муллы и ханы, стоявшие на страже ислама, охотно прибегали к его помощи, не опасаясь гнева пророка.
Однако неорганизованной ненависти населения к англичанам было недостаточно, чтобы бороться с их влиянием. Афганской администрации не хватало для этого опыта в руководстве и умения.
Враги Афганистана были, конечно, и нашими врагами. Английские агенты часто применяли одни и те же методы как против Афганистана, так и против нас. Если в советском государственном аппарате они выискивали буржуазных националистов и бывших членов «Улема» и «Шоури-ислама», а в кишлаках, горных и пограничных районах бывших ханов, беков, мулл и национальную торговую буржуазию, то в Афганистане они опирались на реакционное духовенство, ханов отдельных племен, торговую буржуазию, связанную с английским капиталом, и на некоторых придворных. В Афганистане они особенно интересовались племенами сулейман-хелей и дари-хелей, живших на границе с Индией, а в Восточной Бухаре – локайцами.
И все же, если английские интриги в Афганистане привели через несколько лет к длительной междоусобице и падению эмира Амануллы-хана, то в Советской Средней Азии они кончились полной неудачей. Басмачество было полностью ликвидировано, а все проанглийские контрреволюционные элементы уничтожены.
Основной просчет англичан заключался в непонимании ими главного: Советская власть непоколебима по своей природе.
Им казалось, будто басмаческие шайки терпят поражения потому, что это не регулярная армия. Они думали, что басмачам не хватает грамотного офицерского костяка и единой организации. Система работы англичан была построена так, что из руководящих центров в Пешавере, Кабуле, Мешеде и Кашгаре к руководителям басмачей то и дело ездили курьеры под видом купцов, связанных с кочующими племенами, бродячих дервишей и т. д. Сами англичане были совершенно неподкупны. Англичанин мог перейти на сторону противника по убеждению, но не за деньги. В этом была сила этого гордого народа, известная часть которого считала тогда, что Англия призвана управлять Востоком, а может быть, и всем миром. Но люди, которых использовали англичане, очень часто были продажны.
Такой купец, качаясь на спине верблюда сорок дней с зашитым в подкладку халата письмом и ожидая каждую ночь, что на караван могут напасть вазиры, афридии, ахмазаи, мангалы, джадраны, джемшиды или локайцы и тогда его душа несомненно отойдет к аллаху, думал: «В конце концов не так уже велика плата за провоз этого пакета. К тому же он исходит от неверных, и неизвестно, возьмет ли еще меня аллах в рай в случае смерти. Иншаллах! Пророк не рассердится, если я дам его прочесть русским за ту же плату. Притом с бумагой ничего не сделается, она останется такой же, как и была».
Он делал первый опыт и убеждался, что от этого ничего не изменилось. В конце концов это превращалось в привычку, которая давала доход.