Текст книги "В воздухе - испытатели"

Автор книги: Николай Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Увеличь курс еще на пять градусов. Выпускай шасси. Подходим к аэродрому истребителей. Он совсем рядом.

Кривошапко широко открыл глаза, повернул к штурману голову.

– Все правильно, командир. Расчет точный. Сейчас будет полоса!

"Какой умница этот молодой штурман, – подумал Кривошапко. – Как он все это так быстро и толково сообразил! Только вышли шасси, и взлетно-посадочная полоса аэродрома Як-пятнадцатых вон уже впереди самолета...", побежала под крыло..."

Правый мотор сильно дымил; едкий дым основательно уже душил всех в кабине. Однако Кривошапко, открыв форточку и прислонив к ней лицо, производил посадку, часто приговаривая:

– Садись скорее, милая, садись...

Машина, спасенная умелыми действиями экипажа, приземлилась и плавно побежала по посадочной полосе.

Наконец, Ли-2 остановился, к нему тут же подъехала стартовая пожарная машина.

Экипаж, выбросившись на землю, стал помогать пожарным тушить горящее масло.

Когда пожар был потушен, испытатели, усталые, перепачканные копотью и сажей, направились на командный пункт.

Кривошапко тепло посмотрел на Халявина и, положив ему на плечо руку, сказал:

– Молодец, Леша. Очень хорошо соображаешь в полете.

– А ты тоже не из робкого десятка. Видно, воробей стреляный...

– У тебя сегодня, кажется, первый испытательный полет? – словно не слыша ответа Халявина, спросил Кривошапко.

– Да.

– Молодец! Из тебя будет толк. Это уж точно!

– Не знаю, каким испытателем стану, – ответил скромно Халявин, – но только этот полет у меня действительно первый.

– Лиха беда – начало! – весело отозвался командир, дружески хлопнув по плечу штурмана.

Они говорили и размашисто шагали по земле, которая была им великой матерью. Вокруг была непривычная тишина, крупными хлопьями падал на землю пушистый снег...

После этого полета у Алексея Максимовича Халявина было еще очень много интересных испытательных работ.

Герои фронтового неба

Часто мы, испытатели, когда не было летной погоды, вспоминали Великую Отечественную войну. Ведь она – пора нашей боевой молодости!

Мы говорили о том, что многие боевые части и отдельные авиаторы заслуживают того, чтобы о них были написаны книги. Переходя из поколения в поколение, книга может рассказать не только современнику, но и потомку о героизме и мужестве советских людей в тяжелые годы борьбы с гитлеризмом. И вот однажды, во время такого разговора Иван Корнеевич Гончаров, задумавшись, сказал:

– Всю войну я "провоевал" в летной школе с курсантами... И часто думал о том, может ли летчик, тяжело раненный над целью, привести машину на свой аэродром и посадить ее?

– Может привести! Может посадить! – уверенно сказал я. – Такие случаи были.

И я рассказал испытателям о своем однополчанине Николае Петровиче Воробьеве.

...Январь сорок четвертого года.

Аэродром под Мелитополем.

В наш полк прибыл на стажировку из училища летчик-инструктор лейтенант Николай Петрович Воробьев.

Инструкторы запасных полков и летных училищ в годы войны, хотя и понимали, что занимаются в тылу нужным для победы делом, все же "бомбили" без конца своих командиров рапортами с просьбой отправить их на фронт. Оно и понятно. У всех у нас сердца были переполнены ненавистью к врагу, и все мы с нетерпением рвались в бой.

Но ведь кому-то надо было и в тылу обучать молодых парней летному мастерству.

И вскоре командованием был издан приказ, запрещающий откомандировывать инструкторов-летчиков на фронт.

Но рапорты от инструкторов все шли и шли. Помню, когда наша группа улетала из ЗАПа, инструктор Храмков, раз за разом затягиваясь табачным дымом, сказал нам:

– Какие вы счастливые! Летите на фронт... А тут!.. Сиди и сиди в тылу. Сколько уже прошусь, ребята, но... – он глубоко вздохнул, – не отпускают.

Но вот для них была введена боевая стажировка: инструктор на два месяца прибывает в боевой полк, летает на задания, а по истечении срока возвращается снова в свой запасной полк или свое училище и делится опытом с курсантами.

Инструкторы на фронте быстро становились отличными боевыми летчиками, умело бомбили цели, храбро дрались с вражескими истребителями. Многие из них были награждены орденами и медалями, стали Героями Советского Союза. Многие отдали за Родину жизнь...

Конечно, прибывавшие на стажировку инструкторы, как правило, старались правдами и неправдами остаться на фронте или, на худой конец, повоевать хотя бы чуть-чуть больше положенного срока. И многим это удавалось, хотя командирам боевых частей и соединений категорически запрещалось оставлять инструкторов у себя.

Сумел "задержаться" в нашем 135-м гвардейском Таганрогском полку и Воробьев. А уезжая от нас, он сказал:

– Хлопцы, не сойти мне с этого места, что в наш полк – на слове "наш" Воробьев сделал ударение – я приеду снова и уже навсегда. Нет, не приеду, а даже прилечу!

– Прилетай, Николай Петрович. Летчик ты что надо! Будем тебе очень рады, – сказал в ответ командир звена Харин, награжденный недавно командующим за меткие боевые удары с пикирования именными часами.

– Да удирай ты с этого ЗАПа! – произнес громко летчик Николай Угаров.

– Удеру, ребята, как пить дать, удеру... Только служу, Коля, я не в ЗАПе, а в летном училище.

– Все равно...

Мы проводили Воробьева к самолету По-2, который должен был доставить его в Мелитополь.

– Ты в самом деле намерен прибыть к нам? – спросил его на прощанье летчик Ермолаев.

– Юра, я не фокусник и не какой-нибудь аферист, а это дело все равно "проверну", – ответил серьезно Воробьев.

И Николай Петрович действительно "провернул". Но сначала из училища он "перебрался" в 8-ю запасную бригаду полковника Егорова, командовавшего под Сталинградом нашей дивизией.

И вот Воробьев в кабинете Егорова.

– Товарищ полковник, – умоляюще просит он, – ну, отпустите меня. Я же не куда-нибудь прошусь, а в вашу же боевую дивизию.

– Нет, не могу. Строгий приказ... Может, вы приказа этого не знаете? спрашивает Сергей Алексеевич.

– Товарищ полковник, я все приказы знаю. И все же прошу – отпустите. Ну, что вам я – один летчик? У вас же летчиков много...

– Конечно, много. Но все просятся отпустить! Я прямо-таки не знаю, что с вами делать, какую с вами воспитательную работу проводить.

– Отпустите. Помру я тут с тоски... Я же в вашу родную дивизию прошусь. Ну... товарищ полковник...

Егоров задумался. Встал, прошелся по кабинету...

– Товарищ полковник, очень вас прошу, – еще раз тихо сказал Воробьев. Я же там больше пользы принесу...

– Ох, Воробьев! – вздохнул Егоров. – Уговорил ты меня все-таки, затронул ты в моей душе самую-самую струнку! – Сергей Алексеевич сел и посмотрел тепло на Воробьева. – А ты знаешь, что у меня под Сталинградом было временами по двенадцать-четырнадцать полков!? Во, братец! Не дивизия, а Военно-Воздушные Силы! Да, тяжело было под Сталинградом...

– Знаю, товарищ полковник...

– Ну, раз знаешь, то передай привет Чучеву, Валентику, Белому и Горшунову и давай быстрей улетай. Чтобы завтра после обеда я тебя здесь не видел. Боевых успехов тебе!

– Спасибо, товарищ полковник! – обрадованно воскликнул Воробьев и тут же выскочил из кабинета.

...Август 1944 года. Аэродром Чеховцы под Лидой.

Над посадочным "Т" пролетел на небольшой высоте самолет Пе-2. Лихо выполняя развороты, он зашел на посадку и отлично приземлился. В нем находились летчик Воробьев, штурман Мельниченко и стрелок-радист Агафонов.

Вскоре Николай Петрович Воробьев был в нашем полку назначен командиром звена.

...Солнечный ясный день 17 октября 1944 года. Третий день прорыва обороны гитлеровцев у ворот Восточной Пруссии.

Командир звена Воробьев со штурманом звена Александром Михайловым и стрелком-радистом Виктором Агафоновым летают в девятке Макеева.

В 16.30 эскадрилья поднялась с аэродрома третий раз в воздух. Боевая задача: нанести бомбардировочный удар с горизонтального полета по скоплению вражеских танков в районе Эйдкунен-Гумбинен.

В воздухе над линией фронта относительно спокойно. Появляющиеся парами, по-воровски "мессершмитты" и "фокке-вульфы" не делают атак по нашим Пе-2, идущим в плотном строю: "яки" и "лавочкины" создали в воздухе хороший щит прикрытия.

Вскоре девятка Макеева перелетела всю в огне и дыму линию фронта. Заходящее солнце, зависнув впереди группы, затрудняет летчикам и штурманам смотреть вперед – обнаружить вражеские танки. А тут еще ударили зенитки. Разрывы снарядов ложатся все ближе и ближе к нашим самолетам.

Но девятка Макеева уже на боевом курсе, и, значит, противозенитный маневр выполнять нельзя. Настала та минута, те шестьдесят секунд времени, когда не может быть отклонений от рассчитанных штурманом АЭ Михаилом Лашиным скорости, высоты и курса. А вражеские зенитки неистовствуют. Их огонь с каждым мигом становился все плотнее.

Один из крупнокалиберных снарядов разрывается под левым мотором самолета Воробьева. Сильно вправо и вверх бросает машину. Николай Петрович почувствовал, как чем-то очень больно рубануло по его левой руке и ноге. Разбита осколками приборная доска. Погнут ствол крупнокалиберного пулемета носовой установки. Лобовые плексигласовые стекла фонаря кабины пробиты в семи местах.

Невыносимо сильная боль пронизывает все тело Воробьева. Левая рука бесчувственно лежит на секторах газа.

– Держись, Коля! За нами ведомые самолеты! – громко говорит Михайлов, увидев, что Воробьев тяжело ранен. – Держи машину, Коля! Немного еще... Держись!..

– Держусь, Саша! И машину держу... – отвечает тихо Воробьев.

– Сбрасываю по цели бомбы!

– Хорошо, Саша...

– Виктор, тяжело ранен командир!

– Понял! Передаю об этом Макееву и ведомым!

Из раненой руки Воробьева сильно хлынула кровь. Лицо избито осколками лобовых плексигласовых стекол и стекол от приборов.

Когда самолет освободился от бомб, Воробьев, превозмогая боль, развернулся и со снижением высоты повел самолет к своей территории.

Михайлов, сознавая опасность положения, не теряя ни секунды времени, отстегнул ремень своего планшета и сильно стянул им у плеча руку Воробьева.

– Заходят на атаку "фоккеры"! – неожиданно услышали Воробьев и Михайлов тревожный голос Агафонова.

– Ух, сволочи! Еще их не хватает. Стреляйте, ребята... Я держусь... цедит сквозь зубы Воробьев.

– Виктор, хорошо прицеливайся! – кричит Михайлов.

Штурман и стрелок-радист ведут огонь по идущей на атаку сверху справа и сзади паре "фоккеров".

– Саша, где они? Куда мне отворачивать? Я ведь их не вижу... спрашивает Михайлова Воробьев.

– Разворачивайся, Коля, вправо!

Воробьев мгновенно бросает машину в правое скольжение. И тут же над кабиной проходит пушечная трасса. А сверху слева проскакивают вперед два "фоккера". Они уходят с набором высоты влево вперед и начинают выполнять крутой правый разворот для захода на новую атаку.

Михайлов отрывается на время от своего пулемета, наклоняется к Воробьеву и вытирает рукой с его лица кровь.

– Молодец, Коля! Держись! Отобьемся! – подбадривает он Воробьева.

– К пулемету, Саша, к пулемету. Вон уже "фоккеры" развернулись и опять идут на нас... – еле слышно говорит ему Воробьев и часто моргает, чтобы лучше видеть приближающихся врагов.

"Фоккеры" все ближе и ближе.

Вот уже дистанция шестьсот метров.

Четыреста...

Триста...

Сейчас будет дан залп!

Воробьев резко отдает от себя штурвал, резко давит ногой на правую педаль. Яркая вспышка! Но трасса огня снова проходит над кабиной. И тут же вверху проскакивают "фоккеры". Михайлов с "Березины", а Агафонов со "ШКАСа" дают им вдогонку по длинной очереди.

– Держись, Николай! – кричит Михайлов.

– Держусь, держусь... – со стоном отвечает Воробьев.

– Братцы, ура! "Фоккеров" "яки" зажимают! – раздается радостный крик Агафонова.

– Вот это вовремя. Бейте их, братья-истребители! – кричит Михайлов.

И уже вдали и выше завертелась карусель воздушного боя. Преимущество было на стороне наших истребителей. И вскоре оба "фоккера" начали удирать в направлении своей территории.

Когда бой закончился, два "яка" подошли к Пе-2 Воробьева и стали рядом.

– Ну, как, Николай, долетим домой? – наклонился к Воробьеву Михайлов.

– Долечу. Надо, Саша, долететь...

...Под самолетом литовская земля. Пройдены аэродромы штурмовиков и истребителей.

У Воробьева вновь начала кровоточить рана перебитой руки. Михайлов вторично туго перетянул ее ремнем От планшета.

Из пробоин лобовых стекол по лицу Воробьева хлещут упругие струи воздуха. Они мешают смотреть, но и помогают – обдувают обескровленное лицо.

– Может, в Каунасе сядем? – понимая, как тяжело вести самолет Воробьеву, спрашивает Михайлов.

– Нет, Саша. Будем садиться на своем аэродроме.

Чувствую себя на пять с плюсом, – пробует шутить Воробьев, чтобы успокоить штурмана.

Еще он пробует подвигать рукой. Плечо работает, но рука все также лежит на панели неподвижкой.

Наконец впереди показался родной аэродром.

– Витя... Предупреди... Садиться буду с ходу... – говорит Воробьев Агафонову слабым голосом.

– Командир с КП Мальцев спрашивает: "Что в экипаже случилось?"

– Передай, что я тяжело ранен. Все остальное – нормально...

– Передаю, командир! Саша, помогай ему при посадке, ведь ты же до войны закончил аэроклуб, – говорит Агафонов, беспокоясь за самое ответственное приземление самолета.

– Ладно, не беспокойся.

...Высота восемьсот метров. Впереди, на удалении семи километров, аэродром.

Воробьев повернул голову вправо и посмотрел на рукоятку шасси: Михайлов поставил ее в положение "Выпущено". Вышли шасси. Вследствие этого у самолета создался небольшой пикирующий момент на управлении, и Воробьев зажал коленями штурвал. Затем он дал Михайлову правый рог штурвала, а сам с трудом дотянулся правой рукой до расположенных слева сзади на панели управления штурвальчиков и, вращая их вперед, облегчил шаг винтам. Лотом убрал моторам газ. Самолет начал планировать.

"Теперь нужен точный расчет на посадку. Подтянуть не смогу – нечем дать газ", – подумал с тревогой Воробьев. И опять все той же правой рукой он дотянулся влево, к тумблеру на панели управления, и выпустил посадочные щитки.

Расчет на посадку точен: линия планирования самолета направлена в точку выравнивания.

Все меньше и меньше высота полета, все ближе и ближе до точки выравнивания.

Вот уже Воробьев вместе с Михайловым начали выравнивать машину над землей. Собравшись с силами, закусив от боли губу, Воробьев ударил правой рукой по секторам газа и вдвоем с Михайловым они стали "добирать" на себя штурвал.

Все получилось хорошо: машина мягко приземлилась. Однако ее скорость еще большая – 170 километров в час. Воробьев нажал пальцем на гашетку тормозов. После торможения (секторы газа нужно держать в убранном положении левой рукой) "взвыли" моторы и быстро понесли машину вперед.

Михайлов крепко держал добранный штурвал, а Воробьев потянулся правой рукой вперед влево на панель и выключил зажигание аварийной кнопкой.

Наш аэродром маленький по размерам. Вокруг лес и пески. И хотя Воробьев изо всех сил давил на тормозную гашетку, Пе-2 все же выкатился за границу аэродрома. Колеса зарылись в песок и Пе-2 медленно, словно нехотя, стал "на нос".

Михайлов попытался сорвать фонарь кабины, но его крепко заклинило.

В это время подбежали техники. Они быстро сняли фонарь и бережно вынесли Воробьева из кабины, положили на траву.

Я стою и смотрю на бледное лицо Николая. И даже не бледное оно, а белое... Глаза ищут кого-то. Вот они увидели замполита Кантора.

– Товарищ подполковник... Боевое задание выполнено... – часто дыша, доложил Воробьев.

– Молодец, Николай Петрович... Герой ты сегодня!

– Не двигай головой. Лежи спокойно, – советует Николаю Леонид Харин.

– Дайте ребята... закурить... – произносит тихо Воробьев и теряет сознание.

Врач полка Осипова быстро приводит его в чувство. Николай снова обводит нас взглядом и спрашивает:

– Все экипажи вернулись с задания?

– Все вернулись, – отвечаем мы ему тихо в один голос.

– Хорошо...

...Здесь, прямо у самолета, врачи сняли с Воробьева залитые кровью реглан, свитер и брюки.

Я подошел к Воробьеву ближе. Он посмотрел мне в глаза и со стоном сказал:

– Ничего, тезка... Еще повоюем...

– Повоюем, Коля!

...Воробьева увозят в санчасть, делают ему первичную обработку ран. А утром 18 октября санитарный По-2 доставил его в госпиталь 1-й Воздушной армии. И там хирург Владимир Иванович Иванов сделал сложнейшую операцию: в плечевую кость Воробьева вставил десять сантиметров телячьей кости. Да, телячьей, и она прижилась! Началось лечение, лечение и лечение. И до бесконечности тренировки! А в марте...

В марте 1945 года кавалер ордена Красного Знамени гвардии лейтенант Воробьев прибывает на аэродром Инстенбург, в родной 135-й гвардейский Таганрогский трижды орденоносный полк.

И летчик снова отлично выполняет боевые задания, участвуя в разгроме фашистов в Кенигсберге и на побережье Балтики...

Москвич-метростроевец, учлет аэроклуба Осоавиахима, летчик-инструктор и летчик-фронтовик Николай Петрович Воробьев ныне работает в одном из московских гаражей. Трудовой, боевой и снова его трудовой путь в жизни... И мы, однополчане, ему говорим: "Так держать, Николай".

Летчики-испытатели послевоенных лет, если кто из них не воевал или же мало воевал на фронтах войны, учились мужеству у летчиков-фронтовиков. Тогда еще не было мемуарной литературы, мало было написано об авиаторах книг, и фронтовые, поучительные истории передавались из уст в уста.

В частности, продолжая разговор о том, может ли раненый летчик привести на свой аэродром машину и посадить ее, я рассказал своим друзьям-испытателям и о более тяжелом случае в воздухе. Рассказал о Герое Советского Союза гвардии старшем лейтенанте Пыркове Юрии Ивановиче, который воевал в братском 134-м полку нашей дивизии.

Часто я вспоминал его – высокого ростом, веселого, светловолосого саратовского парня. Иногда, долго разглядывая его фронтовую фотографию, спрашивал себя: "Откуда?.. Откуда бралось у наших, таких молодых ребят столько мужества и героизма?.."

Юрий Иванович Пырков совершил 137 боевых вылетов. Ни атаки вражеских истребителей, ни разрывы зенитных снарядов не могли свернуть с боевого курса самолет Пе-2, которым управлял отважный летчик.

24 апреля 1945 года в боевом вылете на бомбометание по вражескому форту, расположенному на косе Фриш Неринг, Юрий Пырков вел звено в эскадрилье майора Боброва.

Штурманом у Пыркова был штурман звена Леонид Малыгин, а стрелком-радистом – Андрей Насекин.

В этом вылете и совершил свой подвиг Юрий.

На подходе к цели большим осколком крупнокалиберного зенитного снаряда Юрию Пыркову перебило ногу. По сути дела ее оторвало выше колена!

– Юра, ты ранен?.. Юра!.. – крикнул Малыгин, когда увидел хлынувшую из бедра Пыркова в кабину кровь.

– Андрей! – обратился он к стрелку-радисту Насекину.  – Передай ведомым и Боброву, что наш командир тяжело ранен! Пусть заместитель ведет пару к цели!

– Леня... Спокойно... Поправь на моей левой ноге ремень... – прошептал Пырков, беспокоясь за управление самолетом.

Насекин передал Боброву о случившемся. Вперед вместе с эскадрильей ушли ведомые звена.

Малыгин бросил в районе цели бомбы и, перетянув ремнем штурманской сумки бедро Пыркова, остановил кровяной фонтан. Затем, сбросив с себя парашют (читатель, вдумайтесь в это!), он пробрался узким проходом вперед, к левой педали, и плотно застегнул ремень на ноге летчика.

– Как себя чувствуешь, Юра? – повернул он голову к бледному от потери крови и от боли Пыркову.

– Плохо... Горит нога... Голова кружится, вижу плохо...

– Все уладится, Юра!

– Помогай мне... Подсказывай... Я посажу...

– Разворачивай машину вправо. Сядем на аэродроме штурмовиков в Хайлегенбайле... Разворачивайся, родной, разворачивайся... Еще, еще... Пробивай облака, они тонкие.

– Леня, говори мне... Говори, что делать...

После выхода из облаков от большой потери крови и сильной боли Пырков потерял сознание. Малыгин тут же начал массажировать его лицо, трясти за плечи:

– Юра! Юра!..

Поправляя штурвал, чтобы машина не кренилась и не теряла скорость, Малыгин расстегнул куртку Пыркова и стал массажировать ему левую сторону груди.

Наконец Пырков открыл глаза.

– Где мы?.. Что с нами?.. Показалось, что падаем...

– Все хорошо! Все будет хорошо! – сказал ободренно Малыгин. – Впереди уже аэродром, Юра. Выпускаю шасси... Возьми немножко штурвал на себя... Еще... Доверни вправо... Еще немного... Планируй так, идем нормально...

– Смотри на скорость. Говори, Леня, что мне дальше делать...

– Смотрю, Юра, смотрю... Скорость триста – сбавь газ... Много сбавил!..

На планировании Малыгин все так же помогает Пыркову.

– Выбирай машину из угла планирования... Убирай плавно газ... Добирай штурвал... Тормози...

Не дожидаясь, пока самолет окончательно остановится, Насекин покинул свою кабину, чтобы оказать помощь Пыркову.

В медсанбате Пыркову была сделана операция – ампутирована нога.

За боевую работу и героический подвиг, совершенный в этом вылете, Юрию Ивановичу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Мы, его боевые друзья, хорошо все это помним.

Вот, что мне пишет летчик Юрий Андрианович Ермолаев: "Пырков сохранил жизнь экипажу, сохранил боевой самолет. Я на этом самолете летал. На сиденье летчика остались следы от осколков. На привязных ремнях остались следы крови. Каждый раз, когда я садился на это сиденье, брал в руки эти ремни, то и следы от осколков, и следы крови напоминали о мужестве Юрия Пырков а, напоминали о героическом подвиге героев-гвардейцев. Напоминали они и о нашей большой и крепкой фронтовой дружбе..."

Юрий Иванович Пырков – коммунист, гвардеец в защите Родины и в строительстве коммунизма. После войны он, закончив техникум, а затем институт, работал преподавателем в Саратовском авиационном техникуме.

В ноябре 1971 года Юрий Иванович Пырков ушел из жизни...

Дозаправка в воздухе

На партийном собрании испытатели бомбардировщиков, обсуждая повестку дня "Авангардная роль коммунистов в проведении опытных испытаний и внедрении в строевые части новой авиационной техники", говорили о скорейшем проведении этих испытаний, вскрывали недостатки в работе, отмечали труд лучших испытателей.

Уже выступило четыре коммуниста, как вновь послышалось:

– Товарищ председатель, прошу слова...

– Пожалуйста, Климов. Ваше время – десять минут.

– Хорошо, хорошо. Скажу коротко, – деловито начал Климов. – Сейчас я провожу испытания на конусную дозаправку в воздухе ракетоносца. Дело это новое. Летал на этот вид дозаправки летчик Юрий Сухов, веду испытания я, и летал еще летчик Виктор Кузнецов. И все. Больше в Советском Союзе никто на дозаправку горючим в воздухе этого ракетоносца не летал. А дело это, как я уже понял, прогрессивное, нужное. – Климов поднял кверху указательный палец руки. – Значит, нужно это прогрессивное дело и двигать вперед ускоренными темпами! Нужно подготовить побольше летчиков-испытателей для полетов на конусную дозаправку, с тем чтобы скорее потом внедрить ее в строевых частях. И я, как коммунист и как испытатель, которому командование доверило такое большое дело, беру на себя обязательство обучить конусной дозаправке в воздухе пять летчиков!

Тут я хочу сделать маленькое отступление. 21 марта 1944 года в 35-м гвардейском бомбардировочном авиационном полку на занятиях по стрелковой подготовке произошел в классе непроизвольный выстрел из пистолета "ТТ".

Сидящий на первой парте летчик Евгений Климов схватился рукой за грудь и повалился на своего товарища Григория Жмура.

– Ты что, Женя? – спросил Жмур, еще не поняв, в чем дело.

Из входного отверстия, образованного пулей на левой стороне груди Климова, ударила фонтаном кровь. На счастье, пуля не задела сердце Климова застряла в мягкой ткани рядом с ним.

После трехмесячного лечения пуля основательно "прижилась", и для Климова встал вопрос о выписке из госпиталя и допуске к полетам. В таких случаях врачи, разумеется, неохотно говорят "да", и Климову, желавшему всей душой летать, долго пришлось "повоевать" с ними, чтобы добиться своего. Он добился! И до конца войны летал на боевые задания, вы только вдумайтесь в это, с пулей у сердца.

Эту злополучную пулю не извлекли и после войны. С ней Климов продолжал служить и в испытателях...

– Подготовлю. Вот увидите, подготовлю пять летчиков на дозаправку ракетоносца! Не верите? – убежденно говорил товарищам Климов на собрании.

– Почему не верим? – поднялся Николай Беляев. – Верим. Но ты лучше скажи, что это такое – конусная дозаправка топливом ракетоносца?

– Что такое? – оживленно переспросил Климов. Эквилибристика! Видели, как Олег Попов ходит по проволоке без шеста. Вот так же и конусная дозаправка... Проще и понятнее сказать не могу...

В зале раздался смех.

– Тише, товарищи! – постучал пальцем по столу председатель собрания.

– Да, эквилибристика! – продолжал серьезно Климов. – Вот вы смеетесь... Многие из нас так считают, что самым сложным нашим испытательским делом является полет на срыв в штопор. А я и срыв, и дозаправки всех видов знаю и скажу: самым сложным нашим делом является дозаправка в воздухе. Вот так! Давайте с вами, товарищ генерал, – Климов посмотрел на Сергея Григорьевича Дедуха, – завтра же, если вам позволят обстоятельства, слетаем на конусную дозаправку. И вы убедитесь в этом...

– Мне, Климов, некогда: сам провожу испытание за испытанием, – сказал Сергей Григорьевич.

– Это верно. Но все же, очень вас прошу, давайте слетаем...

– Ну, хорошо, Климов. Завтра летим на конусную дозаправку. Уговорили.

* * *

...Пилотировали этот огромный корабль летчики Климов и Кузнецов. Генерал Дедух стоял сзади их сидений и за всем внимательно наблюдал.

Шли на сближение с танкером. За ним, провиснув в воздухе, тянулся топливный шланг, на конце которого мерно покачивался тяжелый металлический конус.

Летчик танкера строго выдерживал режим заправки – скорость, высоту, курс.

Климов, искусно маневрируя своим самолетом, наконец соединился с танкером, энергично произнес:

– Контакт!

– Есть, контакт! – ответил в тот же миг подполковник Новичков.

...Шло топливо. В зависимости от того, сколько его надо взять, режим заправки нужно выдерживать в течение определенного времени.

Наконец баки наполнились топливом. Подошла минута расцепки.

– Ухожу! Спасибо за керосин! До свидания, – четко, но с обычным своим юмором проговорил Климов и плавно отвалил в сторону заметно потяжелевший корабль.

– Чистого вам неба! До встречи на земле! – пожелал ему и всему экипажу подполковник Михаил Сергеевич Новичков.

– Командир, установи курс двести семьдесят градусов! – передал штурман корабля.

– Есть, курс двести семьдесят!

Климов установил новый курс и вытер платком с лица пот. Потом он повернул голову вправо и увидел, что Кузнецов и Дедух тоже вытирают пот с лица.

– Ну что, товарищ, генерал, хороша заправочка? – бесцеремонно, со своей неизменной улыбкой, спросил Климов.

– Хороша, Климов, заправка, хороша...

– То-то же!

– Восхищаюсь вашей работой. Молодцы! Тяжело все-таки...

– Об этом я на партийном собрании и говорил.

– Правильно ты вчера говорил! – согласился генерал.

* * *

...После выполнения задания они пошли на свой аэродром на посадку.

Заслуженный летчик-испытатель СССР Евгений Александрович Климов за восемнадцать лет испытательной работы (и это с пулей у сердца!) провел большое количество испытаний. Это он первым в Советском Союзе выполнил длительный высотный полет на стратегическом бомбардировщике.

То был полет в район Арктики на дальность и, что характерно, с попутной и встречной дозаправками.

Помощниками Климова были второй летчик подполковник Сек, штурман подполковник Царегородцев, штурман-оператор полковник Полетаев, радист майор Петриков и другие товарищи.

Что и говорить, испытания эти имели исключительно большое значение для обороноспособности нашей Родины.

Но после полета в конечную, такую далекую точку маршрута экипажу предстояло еще выполнить и встречную дозаправку топливом.

Сколько же моральных и физических сил надо иметь испытателям, чтобы справиться с таким заданием!

И вот они встретились – корабль Климова и танкер, пилотируемый летчиками Григорием Неверовым и Федором Колтуновым.

Связь между ними по радио была установлена еще давно. Теперь же с помощью сложной аппаратуры и сигнальных огней летчики сблизились.

– Вижу тебя, Гриша, вижу! Разворачивайся вправо! – первым заговорил Евгений Климов.

– Хорошо, Женя. Действуй!

Маневр самолетов был летчиками построен очень удачно и вскоре Климов с первой же попытки произвел сцепку.

Топливо под большим давлением устремилось в баки бомбардировщика.

На обоих кораблях внимательно следили за ходом операции.

– Командир, хватит! Уходи! Оставь мне, а то домой не дойду... – то ли шутя, то ли серьезно предупредил Неверов.

– Командир знает, сколько брать топлива! – отрезал Климов. – И сколько оставить...

– Уходи, командир, уходи!.. Упаду по дороге...

– Все, ухожу! Спасибо за материально-техническое обеспечение! До встречи! Эх, вдоль по Питерской!.. – запел задорно Климов.

Да, приняв в Заполярье в свой самолет тонны топлива, можно в самом деле петь.

Климов с большим душевным подъемом, улыбаясь и тихонько напевая, продолжал выполнять задание.

Неверов разворачивал свой танкер к дому и шутя приговаривал:

– Всю горючку высосал, дьявол... Обобрал до нитки... Надо же...

В этот день и один, и другой самолеты приземлились на своем аэродроме.

Неверов, подойдя к Климову, улыбнулся:

– А ты молодец все-таки: оставил мне топлива тютелька в тютельку долететь домой и произвести посадку...

* * *

– Самолетовождение во второй половине двадцатого века – наука точная. А потом у меня на борту, как ни говори, два заслуженных штурмана находились, засмеялся Климов.

Да, расчет... Всегда он, Климов, кажущийся на первый взгляд бесшабашным шутником, любил рассчитывать, творчески мыслить в полете, приучив себя к этому еще на фронте, где вместе со штурманом Виктором Дегтяревым и стрелком-радистом Иваном Самойлюком выполнил немалое количество боевых вылетов, причем с самыми различными, порой сложнейшими заданиями.

Сражаясь с фашистами в составе гвардейского Сталинградского полка, первым командиром которого был легендарный Иван Семенович Полбин, летчик Евгений Александрович Климов стал одним из лучших летчиков части, а получив боевой опыт, он встал после войны в один ряд лучших испытателей новой авиационной техники.

"Профессор" штопора

Летчику-истребителю старшему лейтенанту Котлову Василию Сергеевичу ныне полковнику, Герою Советского Союза, Заслуженному летчику-испытателю СССР не удалось повоевать на фронтах Великой Отечественной войны. Еще в 1938 году, после окончания Борисоглебской авиашколы, он был направлен служить туда, где, как и на западе, ходили над границей грозовые тучи. Да, у берегов Приморья и Амура-батюшки нужно было зорко стоять часовым!