Текст книги "В воздухе - испытатели"

Автор книги: Николай Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Мы молчали, а они вышли из здания и зашагали по узенькой снежной тропинке. Вскоре они уже шагали, облепленные снегом.

– Вот тебе и "перебиты, поломаны крылья", – сказал задумчиво Валентин Зверев.

А снег все шел и шел. И казалось, что никогда он уже не остановится; казалось, никто уже не остановит и Ли-2 Козлова, который надрывно гудел на стоянке своими мото.рами: все шло своим чередом.

Я увидел, что Хрипков и Гречишкин стоят в стороне и очень серьезно о чем-то говорят. Встретив мой взгляд, Хрипков позвал меня пальцем к себе. Мы с Осиповым подошли.

Хрипков убежденно говорил в это время Гречишкину:

– Василий Константинович, ты – замечательный боевой летчик, герой, отличный летчик-испытатель, уважаемый в эскадрилье человек... Ты, по-моему, видишь, что наш командир, наш Владимир Ефремович допускает сейчас ошибку, которая может привести к тяжелому летному происшествию... Так я, Василий Константинович, говорю? Ведь сейчас в высшей степени погода нелетная, погода в высшей степени опасная...

– Так, Михалыч, так... Но только, дорогой, ты в самом начале нехорошо сказал... – улыбнулся Гречишкин, слегка стуча своим полусогнутым указательным пальцем в грудь Хрипкова.

– Не скромничай! Не надо скромничать, когда есть заслуги, Василий Константинович! – и серьезно продолжил: – Нужно тебе сейчас, не медля ни секунды, идти к Ли-два и говорить с Голофастовым. Говорить о прекращении полета. Это нужно. Понял меня, Василий Константинович?

– Понял, Михалыч, – ответил Гречишкин и быстро зашагал по той же узенькой снежной тропинке, по которой только что прошли к самолету Давыдов с Завьяловым.

– Да скажи ему, что это мнение летного состава эскадрильи! – бросил Гречишкину вдогонку Осипов.

– Скажу, Геннадий Фоккович!

– Послушается ли? – спросил Хрипкова и Осипова я.

– Бог его знает... Человек он напористый, – проговорил Хрипков. Понадеется на свою технику пилотирования, а Ли-два этот, обледенев, рухнет на землю... Ведь сколько мы с Володей Вишенковым и Мишей Голубчиком, моими фронтовыми летчиком и стрелком-радистом, летали в плохую погоду на Пе-два на разведку, – продолжал на одном вдохе говорить Хрипков, – а в такую сволочную погоду и мы не летали. Так я говорю, Бондаренко?

– Так, Михалыч. Летать сегодня нельзя. А потом я тебе скажу по секрету: Ли-два – это не такой уж благоустроенный для интенсивного обледенения самолет...

Мы разговаривали и смотрели на стоянку самолетов, на Ли-2 Козлова.

Долго еще, когда поднялся в фюзеляж Гречишкин, работали на малом газу его моторы.

Но вот, наконец, правый, а вслед за ним и левый винты остановились. Из фюзеляжа по сварной лесенке один за другим сошли на землю наши товарищи полет был командиром отменен.

А снег все шел и шел...

И мне подумалось в эти минуты: "Существует, к сожалению, и не может еще не существовать в пятидесятом году для авиатора погода нелетная. И ничего не поделаешь. С нею нужно пока считаться..."

Опасностям наперекор

Первый полет – это самое памятное, самое замечательное и дорогое в жизни каждого летчика событие!

Нет-нет, да и вспомнишь тот весенний денек, когда впервые от тебя ушла вниз земля, когда завис над ней на высоте твой самолет, стали домиками дома, открылся взору круговой, невиданный ранее простор. Вспомнишь и своего инструктора – дорогого человека, кто дал путевку в небо, его доброе и строгое: "Придержи ручку, придержи..." Вспомнишь его усталое лицо и покрасневшие глаза к концу летной смены...

Да, где бы мы, летчики, ни были, где бы вместе ни встречались, обязательно вспоминаем летного учителя. Так было и будет.

Так сейчас вспоминают и многие бывшие курсанты своего наставника Павла Ивановича Шишова. Вспоминают и говорят о нем с гордостью: "Наш инструктор стал полковником. Заслуженным летчиком-испытателем СССР".

В этих словах и любовь, и восхищение, и наше "Хорош наш инструктор!". В самом деле, я никогда не слышал, чтобы кто-то из летчиков сказал, что у него был посредственный инструктор.

За одиннадцать лет своей почетной и тяжелой летно-педагогической службы Павел Иванович Шишков дал путевку в небо многим парням. А потом, в 1950 году, он стал летчиком-испытателем, вторично подчинившись после окончания летной школы неписанному правилу: лучший курсант становится инструктором, лучший инструктор становится летчиком-испытателем.

Шишов провел много различных испытаний, пилотировал шестьдесят типов летательных аппаратов: реактивные истребители, тяжелые транспортные корабли и вертолеты.

Случалось с его машинами в полетах всякое.

В 1952 году при испытаниях Ан-2 на ресурс снимались через 250 часов его летные характеристики.

Августовским теплым днем экипаж в составе первого летчика Шишова, второго летчика Ивана Тимофеенко, штурмана Михаила Бабинцева и борттехника Павла Паршина выполнял несложное для этого везделета задание скороподъемность и скорости по высотам.

Удивительный этот антоновский самолет! Простой, послушный. Только что дан газ мотору для взлета, а он, пробежав всего несколько десятков метров по земле, уже оторвался от нее и с большим углом набора высоты поднимается в небо.

Испытателю при выполнении скороподъемности это и надо. Выдерживая заданную ведущим инженером скорость набора по прибору, уменьшая ее с увеличением высоты, он при помощи самописцев точно определяет максимальную возможность самолета в скороподъемности.

Звонко и натруженно поет свою песню мотор. Маленькая стрелка высотомера медленно и степенно, большая же, поторапливаясь, идут вправо, по кругу. Больше и больше высоты. И вот уже начинает "закладывать" в ушах. Сейчас требуются движения нижней челюстью, глотательное движение или же энергичный выдох через нос – кто как привык, чтобы освободиться от этого неприятного чувства.

Уходят вниз кучевые облака, устлавшие небеса на высоте двух тысяч метров. Самолет Шишова входит в зону испытательных полетов.

Идут и идут вправо по кругу стрелки высотомера. Вот уже высота 3200 метров. И, как на зло, в это время на пути Ан-2 встало огромное мощно-кучевое облако. Внизу оно свинцовое, вверху до боли в глазах белое. Полету мешает его вершинка.

– Штурман, почему не позвонил в небесную канцелярию, чтобы из зоны убрали эту громадину? – нарочито серьезно спросил Шишов у Бабинцева.

– Забыл позвонить, Павел Иванович, – ответил Бабинцев тоже серьезно.

– Иван Васильевич, идем в обход? – снова спросил Шишов у правого летчика Тимофеенко, своего начальника.

– Мое дело правое: не мешай левому, – ответил Тимофеенко известным изречением по адресу правых, мало за что отвечающих в полете летчиков.

Тимофеенко всю войну летал на "яках" и "кобрах", сбил более двух десятков фашистских самолетов, испытывал после войны первые реактивные истребители. Но теперь уже здоровье, как говорится, не то. Однако Тимофеенко – начальник и, используя власть, он нет-нет да и "подлетнет" на правом сиденье на испытания.

– Протыкай, Паша, вершину! – сказал уже серьезно Тимофеенко. – Будешь разворачиваться – подпортишь барограмму подъема.

– А в вершине небось основательно болтает, ребята? – не то шутя, не то серьезно спросил Бабинцев.

– Ничего! Техника, Михаил Иваныч, у нас мощная. Видишь, как прет в гору, – ответил с улыбкой Шишов и сосредоточил свое внимание на приборах слепого полета: сейчас "аннушка" должна была войти в облако.

И вот она вошла... Нет, не вошла, а, говоря точнее, облако втянуло Ан-2 в себя. И начало оно бросать Ан-2 своими нисходящими потоками! Ломать, корежить!..

– Держи машину! – крикнул громко Тимофеенко Шишову и схватился обеими руками за свой штурвал, чтобы помочь ему.

– Да держу же ее, держу! А, родимая!.. – произносил спокойно и уверенно Шишов и в это же время энергично работал штурвалом и педалями, чтобы не сорваться в штопор.

– Обледенение!... Какое сильное началось обледенение! Борттехник, дать спирт на винт и фонарь! – распорядился Тимофеенко.

– Товарищ начальник, бачок в самолете пустой! – доложил незамедлительно старшина Паршин.

– Куда же он делся?

– Август месяц, товарищ начальник. Спирт не положен.

– Плохо!

Ан-2 обледеневал и обледеневал. Сильно трясло мотор из-за того, что обледеневали и лопасти винта. Часто лед с лопастей срывался, ударяя по крыльям и фюзеляжу. Лобовая часть фонаря кабины покрылась слоем прозрачного льда. В течение короткого времени покрылись льдом десятисантиметровой толщины ребра атаки крыльев, стабилизатора и киля. Все другие части самолета, встречающие поток воздуха, также сильно обледенели. А на узлах шасси образовались огромные комья льда.

Полетный вес самолета был настолько увеличен, что машина уже не шла с набором высоты. И даже не шла на полном газу мотора горизонтально. А вскоре начала терять и высоту.

Чтобы выйти из облака, летчики развернулись в направлении своего аэродрома. Далось это с большим трудом, потому что то в одну, то в другую сторону "плясал" компас – так сильно бросало самолет потоками.

Все расстояние до своего аэродрома шли на полном газу мотора, но со снижением три метра в секунду. Не верилось, что такое может быть в августе месяце, когда еще греет и светит ласково солнце. И посадку Шишов произвел на полном газу мотора – так был тяжел Ан-2.

К месту приземления прибыл генерал-лейтенант А. С. Благовещенский. Сам он испытатель с большой буквы, опытный, далеко видящий начальник и потому приказал немедленно сфотографировать самолет. Что и было сделано.

Вскоре на наш аэродром надвинулось то грозное облако. Спряталось за него солнце, подул ветер, побежали в укрытия люди. Облако разразилось сильным ливнем и крупным, густо устлавшим землю градом...

* * *

Осень. Идут государственные испытания тяжелого вертолета Ми-6. Экипаж испытателей – летчик Шишов, штурман Федор Попцов и борттехник Виктор Коновалов – выполняет полет на потолок.

Все идет отлично, набрана максимальная для этого великана высота – 5500 метров.

Шишов докладывает руководителю полетами:

– Задание выполнил! Освобождаю зону испытательных полетов. Иду к своей точке!

В этом докладе чувствуется все от летчика-истребителя: та боевая уверенность в голосе, которая бывает в то время, когда испытатель один в небе. Один со своим всесильным истребителем, умеющим говорить лишь гулом двигателя да огнем пушек.

Хорошо иметь в полете товарища! Но когда его нет, испытатель сам себе в истребителе товарищ. Сам себя он подбадривает своим же голосом. Я знаю: многие наши испытатели истребителей говорят в полете и даже поют, так лучше летается, так человеку можно увереннее утвердить свое "я" в воздушной стихии.

Но сейчас в вертолете Шишов не один. Есть товарищи, есть с кем посоветоваться. Вот к Шишову обратился штурман:

– Павел Иванович, до чего же хороша эта машина Ми-шесть! Первый раз лечу на ней, но, скажу прямо, влюбился.

– Машина неплохая, Федор Макарович, – отозвался Шишов. – Испытаем ее хорошенько, товарищ Миль доведет до нужной кондиции, и будет она служить армии и народу долгие-долгие годы. Уверен в этом, потому как знаю ее с чертежей.

– Удачная машина, удачная... – деловито подтвердил и борттехник Коновалов.

Снижались. Ровно "тянули" свою песню двигатели. Показания приборов были нормальными. Мелькали вверху огромные лопасти несущего винта.

Вдруг на высоте 300 метров летчик почувствовал, как мелко-мелко задрожал рычаг "шаг-газ". Шишов насторожился: такого и сам не знает, и товарищи о таком никогда не говорили.

– Борттехник, немедленно посмотреть, все ли нормально в фюзеляже! – тут же последовала команда Коновалову.

– Есть, командир! – торопливо ответил Коновалов, открыл дверь и бросился в фюзеляж.

А через несколько секунд он, весь обрызганный гидросмесью, выскочил обратно.

– Командир, нужно садиться! Немедленно нужно садиться!

– Что там? – повернул к нему голову Шишов.

– Бьет откуда-то смесь! Заклинит управление...

– Штурман, до своего аэродрома не долетим... Сколько времени лета до запасного? – спросил скороговоркой Шишов.

– Полторы минуты, командир! Разворот влево на сто двадцать градусов! быстро сообразив, подал команду Попцов.

– Понял, разворот влево на сто двадцать!

– Командир, не включайте электрические приборы, можем взорваться! напомнил борттехник.

– Понял, не включать приборы!

Испытатели... Фронтовики мирных дней! Вы – люди каждодневного подвига. Так вы сознательно и умело идете на риск.

Шишов разворачивался и быстро снижался, спасая технику – дорогостоящий опытный вертолет.

– Наверное, лопнула трубка, ведущая смесь от главных насосов к бустерам управления... – ни к кому не обращаясь, проговорил Шишов.

– Приземлимся – увидим, командир. Сейчас туда нельзя и близко подойти, так сильно она хлещет, – ответил раздосадованный Коновалов. – Успеть бы...

– Перебьемся, ребята! – подбодрил их Попцов. – А каково мне было, когда однажды при взлете Пе-два открылся входной люк, на котором находилось мое рабочее место? И я в течение восьми минут – времени полета по кругу – висел на руках... После посадки только отверткой удалось техникам разжать мои пальцы. Ими я обхватил поручни входного люка. Вот так-то!

– Это, Федор Макарович, и есть мертвая хватка! – проговорил Шишов, улыбнувшись.

– Она! – ответил Попцов весело. – В авиации остряки-самоучки каждому действию, случаю дают свое меткое определение или название.

– А у нас в вертолете, командиры, творится сейчас что-то наподобие того, о чем эти остряки пели в своей довоенной "симфонии": "Самолет поднялся в во-о-з-дух, – оборвалися троса..." – послышалось нараспев от Коновалова.

– Знакомая "мелодия"! – воскликнул Шишов. Но в это время сильнее задрожал рычаг "шаг-газ".

– Братцы, братцы, – торопливо сказал Шишов, – сейчас все плохое с нашим вертолетом только начинается.

– Соображай, Павел Иванович, соображай... – сказал ему тихо Попцов.

– Соображаю, Федя...

Да, подошло уже то время, когда вот-вот кончится смесь и заклинит управление. Как поведет себя машина? В экипаже никто толком об этом не знает. Все только знают одно: ручку управления нельзя будет "сдвинуть" с места. Нужно владеть нечеловеческой силой установленных в вертолете насосов, чтобы управлять такой махиной.

Снижаясь, Ми-6 подходил уже к земле.

Шишов включил передатчик радиостанции и энергичным голосом передал в эфир:

– "Изумруд", я – "Полюс-тридцать девять"! Отказало управление, произвожу посадку на аэродроме Н... Прием.

В наушниках сразу же послышалось:

– Вас понял, вас понял. Производите посадку на аэродроме Н... Ждите самолет. Я – "Изумруд", на приеме.

В голове Шишова билась только одна мысль: "Скорее, скорее!"

Подошло время, и он начал выравнивать вертолет над землей.

Но в полуметре от земли управление все же заклинило. Неуправляемый вертолет грубо приземлился.

Вскоре дефект устранили на заводе. Воздушный везделет Ми-6 стал надежнее.

Летом 1955 года к нам после доработки прибыл для продолжения государственных испытаний опытный двухвинтовой вертолет Як-24. Выполнялся полет на проверку этих доработок и прежде всего.на проверку его путевой устойчивости. Дело было в том, что в первой модификации Як-24 был установлен вэ-образный стабилизатор. Путевая устойчивость этого вертолета-вагона была неудовлетворительной. И хотя не стабилизатор влияет на путевую устойчивость самолета и в данном случае вертолета, а киль и другие части, конструкторы решили установить горизонтальный стабилизатор с двумя шайбами. Им-то и предназначалось обеспечить в полной мере путевую устойчивость в полете.

Ввиду значительных изменений в конструкции хвостового оперения ведущий инженер Анатолий Михайлович Загордан – большой знаток вертолетной науки прочитал экипажу перед полетом целую, как говорится, лекцию и дал советы, когда и как действовать.

...Два покладистых АШ-82ФН, вращая огромные несущие винты, заработали в полную меру, и неуклюжий с виду Як-24, пробежав немного по земле, легко ушел в воздух.

С Шишовым вместе летели второй летчик, старый "авиаволк" Михаил Борошенко и борттехник, из тружеников труженик, Анатолий Сунцов.

Мы, летные экипажи, радуемся всему тому хорошему, что сделали своим умом и руками конструкторы, инженеры и рабочие. Летели сейчас и радовались Шишов, Борошенко и Сунцов. Их воздушный вагон шел в небе словно по рельсам путевая, боковая и продольная устойчивости были в норме.

Выполняли задание над своим аэродромом на высоте 800 метров.

Все шло хорошо.

Но вот внезапно, словно где-то что-то сломалось, вертолет стал на дыбы: резко увеличивал и увеличивал угол набора высоты, заваливался в левый крен.

Борошенко громко произнес:

– Ох, уж эти вертолеты, куда дует ветер, туда они и летят!

Шишов же в полную силу рук и ног двигал ручкой управления и педалями, но вертолет все равно плохо повиновался.

– Миша, помогай! Чего сидишь? – крикнул Шишов Борошенко, и они вдвоем стали бороться со своим бунтовщиком.

Это очень плохо, когда матчасть отказывает в воздухе! Где угодно, любой отказ, но только не в воздухе. В это время в голове испытателя начинают молниями проноситься мысли: "Что отказало?.. Управление?.. Стабилизатор?.. Несущие винты?.."

Секунды и даже доли секунды даются испытателю в это время для принятия решения.

Шишов сразу же уменьшил шаг несущих винтов; машина стала успокаиваться и выравниваться.

– А ну-ка увеличь теперь шаг. Посмотрим, что будет, – посоветовал Борошенко.

Шишов плавно увеличил шаг.

И вдруг в одно мгновение машина очень резко с катастрофически недопустимым углом набора пошла вверх и стала на этот раз "заваливаться" вправо. У обоих летчиков не было уже сил, чтобы удержать ее от опрокидывания и падения на хвост.

Шишов тут же снова уменьшил шаг. И взбунтовавшийся вагон сразу успокоился.

– Что после этих фокусов, товарищ второй летчик, скажет? – спросил тихо Шишов у Борошенко.

– Что скажу? – переспросил Борошенко. – Что-то плохое случилось со стабилизатором.

– И я так думаю. Представь себе: увеличиваю газ моторам и шаг винтам вертолет по-сумасшедшему "лезет" вверх. Почему это? Да потому, что струи от винтов бьют по стабилизатору и на большую величину изменяют его угол атаки.

– А почему угол атаки увеличивается, когда он не должен увеличиваться? – спросил Борошенко.

– Что-то сломалось в стабилизаторе, – ответил Шишов. – И, быть может, одна его половина увеличивает угол атаки, а другая уменьшает. Не пойдешь же туда сейчас и не посмотришь...

– Точно, – подтвердил Борошенко.

– Рассудили мы, по-моему, правильно, – проговорил Шишов. – Будем, пожалуй, садиться на авторотации несущих винтов...

– Да, придется. Вертолет же не бросишь... Впереди простиралась южная травянистая часть аэродрома.

Шишов убрал газ моторам и уменьшил шаг несущих винтов до минимальных. Як-24 незамедлительно, словно свалился с края неба, начал снижаться по крутой глиссаде.

Борошенко впился взглядом в вариометр и громко произносил:

– Восемь метров!..

– Двенадцать!..

– Шестнадцать!..

– Хорошо идет! – проговорил Шишов.

Но это его "хорошо" было понятно всем. Ведь для самолета, а тем более для вертолета вертикальное снижение шестнадцать метров в секунду при выполнении посадки – в лучшем случае поломка. Экипаж Як-24 отлично об этом знает. Но есть еще долг, благородный долг испытателя...

Сложность посадки на авторотации – самовращение от потока воздуха несущих винтов – состоит в том, что нужно суметь определить момент, а правильнее говоря, определить высоту у самой земли; на которой, энергично увеличив шаг винтов до строго определенного положения, затормозить скорость снижения и произвести таким образом мягкую посадку. Но как все это правильно определить и сделать, когда никто и никогда на Як-24 не определял этого и не делал?

Вертолет быстро шел вниз. Казалось, что в конце концов он грохнется о землю и тогда... Но пилотировали его испытатели!

– Командир, скорость снижения установилась! Восемнадцать метров в секунду... Высота – шестьсот пятьдесят метров, – доложил Борошенко.

– Вижу. – Шишов нажал пальцем на кнопку передатчика радиостанции и передал скороговоркой руководителю полетами:

– "Изумруд", я – "Полюс-тридцать девять". У нашего аппарата произошла поломка стабилизатора. Произвожу посадку на авторотации. Прием!

– "Полюс-тридцать девять", я – "Изумруд". Вас понял. Производите посадку на авторотации. Прием! "Полюс-двадцать четыре", уходите на второй круг. – "Полюс-тридцать девять" производит посадку на авторотации...

Вертолет Шишова продолжал энергично снижаться и снижаться.

Неумолимо ко всему экипажу приближался тот момент во времени, когда нужно было увеличивать шаг несущих винтов. Притом увеличивать его нужно было, учитывая много обуславливающих полет факторов и с таким расчетом, чтобы в момент приземления вертолет коснулся земли всеми четырьмя колесами шасси.

И этот момент подошел.

Борошенко в нетерпении произнес:

– Увеличивай шаг!..

– Рано, – ответил ему коротко Шишов.

А вертолет тем временем ненасытно заглатывал метр за метром высоту.

– Пора! – произнес, наконец, решительно Шишов и очень плавно, но энергично потянул на себя рычаги шага винтов...

Вертолет снижался. До земли осталось уже несколько метров. Дело решали считанные секунды. Летчиком точно установлен момент – и вот, координированно и четко работая рычагами и педалями, Шишов мастерски производит труднейшую посадку.

– Ух!.. – вздохнул протяжно и глубоко Шишов и рукавом кожаной куртки вытер пот со лба.

На его висках змейками вились и ритмично вздрагивали синеватые жилки. Шишову хотелось даже запеть от радости. Но он спокойно, как будто ничего не случилось, спросил у руководителя полетами разрешение перерулить бетонированную полосу и медленно повел Як-24 к стоянке.

Борттехник Сунцов легонько дотронулся рукой до плеча Шишова и проговорил:

– Летаете, командиры, по-чкаловски. Ей-богу, по-чкаловски!

– Ну ладно, ладно. Дифирамбы потом... Ты, Анатолий батькович, соображай лучше, как скорее осмотреть свое хозяйство, обнаружить неисправность.

– Смотрите, друзья, на стоянке нашего вертолета находится сам Николай Кириллович! – воскликнул Борошенко.

– Так что, товарищи рыбаки-охотники, приготовьтесь к снятию стружки! пошутил Шишов.

Да, это был главный конструктор Як-24 Николай Кириллович Скржинский человек очень талантливый, простой и добрый.

Стружки, конечно, не было. Когда вертолет зарулил и были остановлены его двигатели, когда экипаж испытателей шумно вывалился на землю, Скржинский подошел к Шишову, обнял его и проговорил:

– Спасибо вам, друзья! Спасибо за спасенную машину!

Высвободившись из объятий Скржинского, Шишов попятился назад и шутя спросил:

– Николай Кириллович, за что вы нас так сильно "ругаете"?

Все тут же громко рассмеялись. А Скржинский серьезно сказал:

– Павел Иванович, дорогой, посадку на авторотации винтов мы планировали испытать на этой машине через несколько лет. Вы спасли ее, испытав при этом то, что было в наших мыслях. Смелый вы летчик!

Скржинский и Шишов отошли в сторону.

– Ну, рассказывайте, как мое детище вело себя, – с нетерпением спросил Скржинский.

Шишов стал докладывать, как проходил полет.

Вскоре к ним подбежал Сунцов и доложил, что на вертолете лопнула труба, соединяющая правую и левую половины стабилизатора.

– Это ерунда! – проговорил спокойно Скржинский. – Это несерьезно. Мы быстро устраним. Так что через несколько дней, Павел Иванович, вы полетите опять.

– Полетим, машина хорошая, – ответил Шишов. Они снова подошли к вертолету. Скржинский нежно дотронулся до него рукой, опустился затем на колени на траву и начал измерять величину хода всех четырех амортизационных стоек шасси, говоря при этом:

– Многовато, Павел Иванович, просели стойки, а?.. Как вы думаете?

– Так я же вам и говорю, вертикальная скорость при приземлении была порядка два-три метра в секунду. Стойки крепкие, значит!..

– Да, да... – волнуясь и тяжело дыша, басил Скржинский. – Хорошо, хорошо! Спасибо... Спасибо, дорогой Павел Иванович.

...Через несколько дней начались снова полеты. А вскоре был подписан акт по проведению испытаний.

Як-24 пошел в серию.

Посвящение в испытатели

Посвящение в испытатели... Оно было у каждого из нас. И приходилось моим боевым товарищам говорить со своей судьбой языком мужества и героизма, сдавать экзамены по пилотированию, самолетовождению, знанию техники. И все-таки главное посвящение – в преодолении первых непредвиденных трудностей.

У заслуженного штурмана-испытателя СССР Алексея Максимовича Халявина посвящение в испытатели произошло в одном из первых испытательных полетов.

Было это давно, в октябре 1948 года.

Тогда старшего лейтенанта Халявина – молодого штурмана-фронтовика, полетавшего к тому же после войны в сложных условиях Дальнего Востока, назначили в испытательную бригаду на самолет Ли-2.

Предстоящие испытания казались, на первый взгляд, проще простых: в нескольких полетах следовало проверить работу нового, установленного только на одном правом моторе, дренажа маслосистемы.

Чтобы не "утюжить" напрасно воздух, решили в первом же полете "совместить приятное с полезным" – погрузили в самолет четыре автомобильных мотора, которые следовало срочно доставить на один из аэродромов.

И вот рано утром летчик Кривошапко, штурман Халявин, борттехник Федоскин и радист Краснопеев взлетели со своего аэродрома и взяли нужный курс.

Погода по маршруту не радовала: шел мокрый снег, высота нижней кромки облаков была 80-120 метров, видимость – не более полутора километров, температура около нуля. В общем, самые благоприятные условия для обледенения.

Ровно гудели два АШ-62ИР. Четко и слаженно работал экипаж. Да и как ему было нечетко и неслаженно работать, ведь все – фронтовики!

Капитан Аркадий Кривошапко, например, всю войну прошел на пикировщике Пе-2, выполнив более двухсот боевых вылетов. А у такого человека было в полетах, надо полагать, не только хорошее, Его экипаж наносил точные бомбовые удары по врагу, добывал командованию ценные разведывательные сведения. Все это вершилось под аккомпанемент зенитных разрывов, свирепых атак "мессеров" и "фоккеров". Кривошапко неоднократно горел, садился не раз на горящем Пе-2 на фюзеляж... А однажды крепко подвела его своя же авиабомба: после повреждения ее подвесного устройства от удара зенитного осколка авиабомба зависла и никакими усилиями в воздухе сбросить ее не удавалось, а при приземлении самолета бомба оторвалась и взорвалась. Но, видно, Аркадий родился в рубашке – остался жив и невредим.

Воевал на фронтах Великой Отечественной войны и Халявин – водил боевой корабль в дальней бомбардировочной. Летал и днем, и ночью, отыскивая заданные цели.

Побывал во фронтовых переплетах стрелок-радист Краснопеев.

Обслужил многие десятки боевых вылетов на фронте и техник Федоскин.

И вот этот квартет боевых авиаторов, ставших недавно испытателями, летит на новое задание.

А погодка в самом деле плохая. Тут уж смотри, экипаж, во все глаза. Тем более полет – не обычный, а испытательный.

Кривошапко после выхода на маршрут полета устанавливает обоим двигателям заданные режимы работы, регулирует требуемую температуру головок цилиндров и масла, записывает показания приборов.

Штурман "колдует" над полетной картой. Он то бойко говорит командиру: "Довернуть пять градусов влево!", то, увидев что-то характерное на земле, условным знаком наносит его на свою карту: "Ага, вот он, изгиб реки, дорога, аэродромчик...". Обратив внимание на залепленные снегом передние стекла фонаря кабины, А. Халявин просит:

– Командир, дай-ка немного спирта на фонарь!

Вскоре они благополучно подлетели к нужному им аэродрому.

А через несколько минут, мягко приземлив Ли-2 у посадочного "Т", Кривошапко медленно и важно подрулил к аэродромному зданию.

...Всегда почему-то кажется, что путь к своему аэродрому короче, легче и безопаснее пути от него. И хотя погода по маршруту стала еще хуже, Кривошапко с Халявиным уговорили оперативного дежурного дать разрешение на вылет.

Готовить самолет к вылету бортовому технику Федоскину помогал весь экипаж. Иначе и не могло быть. У нас, авиаторов, давным-давно заведено: когда нужно, когда тяжело одному, на самолете работают все.

К этому времени погода настолько ухудшилась, что предстояло лететь весь путь в облаках. Но по заданию на испытание надо было "прогнать" последнюю, пятиминутную площадку на номинальных оборотах моторов и Кривошапко, несмотря на облачность, когда легли на курс, установил моторам заданный режим.

Все шло неплохо. Но вот в конце четвертой минуты радист Краснопеев вдруг взволнованным голосом доложил:

– Командиры, из правого мотора хлещет масло!..

– Доложить толком: откуда бьет масло! – приказал Кривошапко и продолжал пилотировать самолет по приборам.

Высота полета была слишком маленькой – всего лишь восемьдесят метров.

– Из правого мотора! – подтвердил Краснопеев.

– Откуда бьет масло, я спрашиваю?!

– Масло, товарищ командир, бьет из дренажной трубки правого мотора! доложил Федоскин.

– Понятно. Борттехник, убрать правому газ, затяжелить винт! Посмотрим...

– Есть, командир!

По каким-то непонятным причинам масло из картера и бака выбрасывалось в воздух.

– Вот тебе и дренаж, – произнес тихо Халявин и быстро принялся разглядывать полетную карту. "Аэродром, аэродром... Где этот аэродром с Як-пятнадцатыми? Вот он... Железная дорога, речушка, опушка леса..."

– Командир, масло бьет по-прежнему! – доложил борттехник. – Мотор подозрительно дымит...

– Включить противопожарную систему правого мотора! – скомандовал Кривошапко.

– Есть, командир! – четко ответил Федоскин.

– Выключить правый мотор!

– Есть!

– Аркадий, доверни вправо двадцать градусов. Будем идти к аэродрому истребителей, – сказал спокойно Халявин.

– Есть довернуть вправо на двадцать!

– До него недалеко.

– Понял...

Кривошапко стал плавно разворачиваться вправо, в сторону неработающего мотора.

Но вот выключенный правый мотор стал дымить все больше и больше. В кабине почувствовался запах гари, а через несколько секунд сверху, из-под капота мотора вырвался наружу язык пламени. Дым от мотора клубился за хвостом самолета.

– Товарищи, вам не кажется, что мы потихоньку горим – сказал спокойно Халявин, но в голосе чувствовалась тревога.

– Спокойно товарищи спокойно. Земля рядом, сядем в конце концов на фюзеляж... – раздался голос Кривошапко.

Его руки и ноги напряженно держали штурвал и педали, принимая высокую нагрузку полета на одном моторе.

– Пробивай вниз облака! Идем к аэродрому истребителей! – сказал Халявин.

– Пробиваю... Федоскин, как работает противопожарная система? – спросил Кривошапко.

– Нормально. Пламя уменьшается...

– Хорошо. Все будет хорошо... Высота шестьдесят метров, земли нет...

Наконец, на высоте сорока метров сквозь рваные облака начала просматриваться земля. За нее сразу же "ухватился" Халявин. Он раз, другой, третий посмотрел на карту и землю, посмотрел на железнодорожную станцию, которая быстро уплыла назад под левое крыло, и сказал Кривошапко: