Текст книги "Третий выстрел"

Автор книги: Никколо Амманити

Соавторы: Джорджо Фалетти,Андреа Камиллери,Карло Лукарелли,Массимо Карлотто,Манзини Антонио,Джанкарло де Катальдо,Диего де Сильва,Сандроне Дациери,Марчелло Фоис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Он решает выследить незнакомца, убежденный, что они с Анной живут вместе. Назавтра он возвращается, но Бруно не застает, а застает Анну, которая не может ответить на его вопросы. Тогда он пытает ее и убивает.

– Завтра поговорю об этом с Кименти.

– Нет. Я тебе запрещаю.

– Почему?

– Потому что я сам должен это сделать. Завтра я выхожу на работу. Ты же должна только узнать, когда этот Дзанки приехал в Париж.

Теперь Грация может вернуться домой. Она видит, что Бруно на редкость быстро выздоровел.

Бруно возвращается на работу. Всем он говорит, что болел, и друзья действительно находят его похудевшим и физически ослабшим. Единственный плюс во всей этой истории – никто из коллег не связывает его имя с убийством. Они знают, что в пятницу вечером он был у Дзанки по вызову и в понедельник собирался поставить ей новый аппарат, знают, что он давал показания по делу, но не знают остального. Поэтому их вопросы не выходят за рамки праздного любопытства.

– Она что, действительно была так красива, как в газете написано?

Бруно нехотя отвечает, что клиентку разглядел плохо. Его вызывает начальник и сообщает, что на сегодня больше нет заказов. Он может приступить к работе завтра с утра.

Но Бруно не уходит из офиса. Он спускается в подвальное помещение и оказывается перед дверью, на которой квадратными буквами написано, что посторонним вход строго воспрещен.

У двери стоит стол с двумя телефонами и разными документами. За столом человек в форме.

– Мне нужно поговорить с синьором Умберто Доминичи.

– Вы не можете войти.

– Хорошо, но он может выйти на минуту.

– Ваше имя?

Бруно называет имя и фамилию, человек нехотя набирает номер, коротко с кем-то говорит.

Вскоре дверь открывается и показывается Умберто, один из тех немногих друзей Бруно, кто часто звонил ему, пока он болел. Они договариваются вечером поужинать вместе.

Бруно ведет Умберто в тот самый ресторан, где был с Анной. Бруно в темных очках:

– У меня резь в глазах.

Когда они приступают к первому блюду, между столиками снова начинает суетиться бармен с трубкой в руке:

– Синьор Доминичи? Синьор Умберто Доминичи?

– Это тебя, – говорит Бруно.

– Меня? Никто не знает, что я здесь!

– Все равно возьми трубку.

Умберто поднимает руку, и бармен протягивает ему мобильник.

– Алло! Кто это?

– Это Грация, подруга Бруно. Он с вами?

– Да. Передать ему трубку?

– Пожалуйста.

Растерянный Умберто передает трубку Бруно.

– Я была молодцом?

– Молодчиной из молодчин.

– Увидимся завтра?

– Обязательно.

Бруно возвращает трубку бармену.

– Объясни, что за история с тобой приключилась?

И Бруно начинает рассказывать. Под конец Умберто задает вполне логичный вопрос:

– Почему ты решил посвятить меня в эту историю?

– Ты можешь мне помочь. Видишь, тут только один мобильник. Ты как раз тот человек, кто с этим справится.

– С чем «справится»?

– Надо узнать, с какого телефона сделали те три звонка в субботу вечером.

– Почему ты не скажешь полиции?

– Скажу потом, когда все узнаю.

– А ты знаешь, что, если меня засекут, я потеряю место?

На уговоры Умберто уходит еще с полчаса. Наконец он соглашается:

– Но для проверки нужен именно этот телефон.

– Запросто.

Бруно ждет подходящего момента. Потом быстро встает, хватает телефон со стойки, выключает его, сует в карман и направляется к туалету. Вернувшись, он усаживается рядом с приятелем:

– Готово. Я сразу спрошу счет.

Грация, в форме, беседует с консьержкой дома, где жила Анна. Она просит описать человека, который расспрашивал про Бруно.

– Но он назвал его совсем другим именем.

– Неважно, опишите его, пожалуйста.

Консьержка дает довольно точное описание незнакомца и заключает:

– По виду чиновник.

Грация прощается с ней, сворачивает за угол и садится в машину Бруно. Они едут к нему, разговаривая на ходу. Грация сообщает, что Дзанки успел обосноваться в отеле в Париже еще до истории с телефонными звонками. Выходит, в субботу вечером его уже не было в Палермо.

Звонит телефон. Это Умберто:

– Мне повезло. Телефон принадлежит Антонио Карузо, владельцу торговой фирмы импортных товаров, улица… Кстати, звонков было не три, а четыре. Записывай номер.

– Все сходится, – говорит Бруно Грации. – Четвертый звонок был сообщнику, с приказом следить за мной, тому самому, что потом выспрашивал обо мне консьержку.

– Тебе не кажется, что пора пойти к Кименти?

– Пока нет.

Назавтра с телефона, оказавшегося под рукой в одном из домов, где он был по вызову, Бруно набирает номер Тони (Антонио) Карузо и слышит в трубке голос с сильным сицилийским акцентом:

– Тони Карузо, импортные товары. Кто это?

Бруно отвечает:

– Бруно! Ты что, за дураков нас держишь? Я уже третий раз тебе звоню!

И вешает трубку.

Уже на закате, позвонив в шестой раз, он говорит по-другому:

– Из офиса носа не высовывай. Если ты думаешь, что на остальные мои звонки можешь наплевать, то ты ошибаешься. После пожалеешь. Когда я позвоню вечером в восемь, постарайся быть один. В твоих интересах не делать глупостей.

Ровно в восемь Бруно спокойно звонит со своего телефона. Отвечает Тони.

– Ты один?

– Да.

Он действительно один.

– Слушай, – идет в атаку Бруно. – Я знаю, что это вы убили в Париже Бруно Дзанки, а здесь – женщину, которая была со мной.

– Это получилось…

– Случайно? А мне все равно. Я спокойно могу вас всех сдать.

– Что ты хочешь?

– Заключить с тобой соглашение.

– Какое?

– Ты выдаешь мне того, кто убил женщину, парня, похожего на чиновника…

Тони не может сдержать удивленного возгласа.

– Да, я и это знаю. Мне хватит его одного. Он и так принес вам кучу неприятностей.

– И что взамен?

– Я не стану на вас доносить, я о вас просто забуду.

Молчание. Тони обдумывает предложение.

– Я позвоню тебе завтра в восемь утра. Подумай.

Он как раз вовремя вешает трубку: Грация открывает дверь в квартиру.

Настроение Бруно так переменилось, что Грация смотрит на него озадаченно. Он не хочет есть дома, приглашает Грацию в пиццерию. Когда они возвращаются к нему, Бруно страстно ее обнимает, и из сиделки она становится его женщиной.

– Завтра утром мне на дежурство, – говорит Грация, одеваясь.

Однако ее машина не желает заводиться. Она звонит Бруно по домофону. Он спускается вниз и пытается помочь: та же история. Тогда Бруно предлагает ей взять его машину и отдает ключи. Она отдает ему свои.

В восемь утра Бруно звонит Тони. Тони объявляет, что согласен выдать ему Чиновника. При одном условии: Бруно должен убить его, потому что Чиновник слишком много знает и ему нельзя оказаться в руках полиции. Бруно принимает условие. И назначает встречу на одиннадцать вечера, на определенной улице на Бабьем острове, неподалеку от Палермо, на море. Потом спускается, идет к знакомому механику и отдает ему ключи от машины Грации:

– Она мне нужна к восьми вечера.

Пока Бруно ходит из дома в дом по вызовам, Тони собирает всех своих в офисе фирмы. Нет только Чиновника. Тони излагает условие Бруно, но не говорит, что на него уже согласился. Он подводит итог:

– Этот Чиновник мне уже поперек горла. Мало того что он вечно лезет со своими глупостями и может нас подставить… Кой черт ему надо было убивать эту девку? Я не против, чтобы кто-нибудь меня от него избавил.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что на Бабий остров мы едем все вместе. Пусть парень расправится с Чиновником, а мы потом прикончим его. Ну что?

Все переглядываются. Потом один спрашивает:

– Где Чиновник?

– Дома, в Багерии. Ему надо было отсидеться подальше от города.

– Вызови его.

Это звучит как приговор.

Прежде чем звонить Чиновнику, Тони излагает свой план:

– Мы скажем Чиновнику, что вызнали, где скрывается сообщник Бруно. Его надо убрать. И я назначу ему встречу на улице Сарацинов на Бабьем острове в то же время. Идет? Мы тоже там будем, но обнаружим себя не раньше, чем он убьет Чиновника.

Бруно едет в машине к Бабьему острову. Улица пустынна, как и весь город: не сезон. Он едет в машине Грации, которой сказал, что сегодня не сможет с ней увидеться. Уже почти одиннадцать. Бруно въезжает в узкую улочку. Чиновник уже здесь, он спрятался за кустом возле каменной ограды. Чиновник видит подъезжающую машину, но не узнает ее, тем более что это машина Грации. Машина исчезает в глубине улицы.

Спустя минуту машина снова появляется, уже с зажженными фарами. Все происходит в один миг. Машина рывком рассекает куст, придавливает Чиновника к ограде, и он оказывается в отчаянном положении: деваться ему некуда, ноги, видимо, перебиты, он со стоном пытается отпихнуть от себя машину.

Очень спокойно Бруно вылезает из-за руля, открывает дверцу и выходит.

– А теперь я тебя убью, – говорит он Чиновнику.

И замахивается гаечным ключом, который держит в руке. Но тут кто-то бросается на него сзади и разоружает. Бруно отбивается, но человек, висящий у него на плечах, подминает его под себя. Только теперь видно, что это Айрольди. Чуть поодаль появляется и комиссар Кименти. Пока Айрольди, Кименти и остальные пытаются вытащить из-под машины Чиновника, Грация помогает Бруно подняться. Он совершенно обессилен, опустошен.

– Это ты их предупредила?

– Да. Твой телефон уже два дня на контроле. Сегодня арестовали всю их шайку. Они решили убить тебя, после того как ты…

Бруно резко отстраняется от нее и идет прочь, растворяясь в ночи.

(пер. О. Егоровой.)

Марчелло Фоис
Недостающая деталь

«Ох», – подумал Маркини, вешая трубку.

Комиссар Куррели, собиравший на столе документы, подождал несколько секунд, но информации не дождался. Мотнув подбородком, он вопросительно уставился на Маркини, сидевшего у телефона.

– Ну и?.. – бросил он, видя, что ассистент не решается сказать.

– Убийство, – вздохнув, ответил Маркини. – Звонил Де Пизис. На улице Гауденци убита старуха. Это наш участок.

В окне, за спиной комиссара, неслись лиловые облака.

– Звонил комиссар Де Пизис, – повторил Маркини, чтобы подчеркнуть, что уж если звонит сам комиссар полиции, то дело важное.

Тем временем облако в форме дельфина планировало почти над самой террасой, но это был, конечно же, оптический обман. «Вот черт», – подумал Маркини.

Куррели уже приготовился уходить, но остановился посреди кабинета.

– Эй, ты что, заснул? – спросил он.

Маркини оторвался от облака как раз в тот момент, когда оно стало превращаться во что-то неуяснимое.

– Комиссар… – начал он снова.

– Ну да, звонил Де Пизис, я понял. Ты чего? Сдурел? Мы идем или нет? – отрезал он, надевая пальто.

– Дело в том, что убитая – некая Елена Маркуччи…

При этом известии Куррели повернулся спиной и пошел к выходу.

– Бабушка Крешони… Инженера… – уточнил Маркини.

Куррели застыл как пораженный молнией:

– Это какой Крешони? Кандидат в мэры?

Маркини закивал: да, именно он.

– Комиссар Прекосси уже на месте. Совершенно случайно…

«Вот уж хреново, так хреново», – подумал Куррели. Внештатный заместитель, который «совершенно случайно» приезжает раньше полиции… Совершенно случайно. Этим все сказано.

А поскольку для Куррели случайностей не существовало, и поскольку комиссар Эральдо Прекосси, заместитель, которому поручили следствие по делу об убийстве Елены Маркуччи, явился раньше следователей и даже раньше инженера Стефано Крешони, внука убитой и кандидата в мэры, и поскольку ему, комиссару полиции Джакомо Куррели, ничего не оставалось, как носиться как ужаленному по совершенно случайному поводу, который выглядел как подстава… В общем, все эти «поскольку» довели комиссара до того, что он запыхтел, как скороварка.

Маркини еле удержался, чтобы не спросить его, с чего это он так пыхтит, и взял со спинки стула пиджак, как бы давая понять, что надо пошевеливаться и спешить за комиссаром Прекосси на место преступления, пока совершенно случайно не случилось что-нибудь непоправимое.

Дело было так: по невероятному стечению обстоятельств Прекосси оказался в районе улицы Гауденци как раз в тот момент, когда совершалось убийство, и зашел навестить… Заместитель счел своим долгом предупредить главного прокурора, который в свою очередь счел необходимым, во-первых, доверить ему расследование и, во-вторых, известить инженера Крешони. Инженер Крешони приехал немедленно, оставив вечеринку своих сторонников, и провел с минуту над распростертым на полу трупом бедной бабушки. Губы у него тряслись, что сразу заставило замолчать все шепотки столпившихся на лестнице соседей. В полном соответствии с порядком прошло короткое совещание Крешони и Прекосси, и состоялся возбужденный телефонный разговор заместителя Прекосси с главным прокурором Де Пизисом, в ходе которого Де Пизис официально назначил комиссара Прекосси координатором расследования убийства Елены Маркуччи. И наконец, настал момент, когда снизошли до звонка соответствующему комиссару, то бишь Куррели.

Начнем сначала…

Маркини принял звонок и сказал: «Ох!..» Потом сообщил Куррели, что произошло убийство и надо побыстрее попасть на место преступления, потому что Прекосси – ох и лис, хоть и прокурор, – уже там.

На самом деле Куррели и Маркини прибыли на третий этаж дома № 3 по улице Ипполито Гауденци, ученого, 1729–1792, когда Прекосси уже все проконтролировал, всех опросил, все определил, со всеми распрощался и сделал выводы. Он успел даже задержать подозреваемого, художника, настолько явно виновного, что о подозрении говорилось чисто формально.

Куррели огляделся: в комнате все было перевернуто вверх дном. У Прекосси был вид человека, который хочет разом со всем покончить. Послушать его, так все станет ясно, стоит только опросить соседей по площадке. Прекосси был из тех, кто суетился, чтобы суетиться, и непрерывно сновал взад-вперед по квартире. Сейчас, к примеру, через минуту после прибытия Куррели, он, непонятно зачем, выскочил на лестницу.

– Пусть выметается, – сказал Куррели равнодушно, обращаясь к Маркини и наблюдая за перемещениями Прекосси. – Когда приедут эксперты, им будет сюда даже не войти.

Маркини поколебался с минуту, как всегда, когда ему предстояло сделать что-нибудь неприятное. Куррели, заметив его замешательство, решил его опередить.

– Тут нет ничего интересного! – крикнул он в сторону лестничной площадки.

Маркини, чуть отступив, махнул рукой, как бы говоря: вот, слушайте, что говорит комиссар. Жильцы подались назад.

– Нет, от этого можно озвереть, – сказал Куррели достаточно громко, так, чтобы его слышали. – Они перевернули всю квартиру… и только хуже сделали, – обратился он к темному закутку в коридоре. – Нет ни одной собаки, которая бы тут не пробежалась, никто ничего не видел и не слышал, а теперь все собрались, чтобы поглазеть, как мы надрываемся на работе!

Маркини скромно помалкивал, во-первых, потому, что никак не мог привыкнуть к внезапным тирадам Куррели, а во-вторых, потому, что в квартиру опять вошел Прекосси.

Хозяйка квартиры лежала в коридоре. Судя по положению тела, она пыталась убежать от убийцы. Видимо, без особого успеха, ибо сейчас она походила на брошенный на пол манекен: ноги слегка разведены, руки у горла.

– Ее нашла прислуга, вернувшись из магазина. Она уходила за покупками, пока хозяйка отдыхала после обеда. Она сразу нас вызвала, – проинформировал Прекосси.

– И вызвала именно вас, – уточнил Куррели.

– Задушена? – предположил Маркини.

– Несомненно, – подтвердил Прекосси.

Куррели состроил гримасу, которая не означала ни да, ни нет:

– Подождем экспертизы, ладно?

Прекосси взглянул на него без тени смущения.

– Как закончим здесь, в кабинете комиссара Де Пизиса состоится брифинг, – сухо объявил он и вышел, не дожидаясь ответа.

Маркини взглянул на Куррели… Он ожидал самой худшей реакции, потому что словечки типа «брифинг» выводили шефа из себя.

– Как вы думаете, дождь будет? – спросил он, исключительно чтобы отвлечь начальника.

– Маркини! Пошел ты в задницу! – был ответ.

Куррели опоздал на брифинг.

Де Пизис и заместитель Прекосси пригласили его сесть.

– Мы собрались по поводу убийства на улице Гауденци, – объявил Де Пизис.

Куррели уселся:

– Елены Маркуччи, – уточнил он.

Де Пизис поправил галстук.

– Да, дело ясное, мне кажется…

Прежде чем Куррели смог ответить, встрял Прекосси:

– Мы буксуем, надо постараться спешно закончить дело.

– Спешно? – спросил Куррели.

– Спешно, – подтвердил Де Пизис.

– От меня что-нибудь ускользнуло? – не унимался Куррели.

Де Пизис прокашлялся.

– Нет, – квакнул он.

У Прекосси был такой вид, будто у него срывалась интимная вечеринка.

– Елена Маркуччи действительно приходилась бабушкой по материнской линии Стефано Крешони.

Куррели издал короткий смешок. Его всегда забавляла мелочность заместителей. Считая в уме, он стал ждать, не задавая больше вопросов.

На счете «пять» вопрос задал Де Пизис:

– Вам известно, о каком Крешони идет речь?

– О кандидате в мэры, – просто сказал Куррели.

От такой наивности Де Пизис заморгал глазами.

А Прекосси уселся поудобнее.

– Совершенно верно, – произнес Прекосси. – И этим все сказано, не находите?

– Не нахожу, – сказал Куррели голосом синхронного переводчика.

Де Пизис подпрыгнул на стуле. Прекосси поднял брови, словно его ослепило неожиданной вспышкой света.

– Расследование еще идет, выводов экспертизы пока не имеется, заключение судебного медика ожидается только завтра… – Куррели старался придать фразе бюрократический оттенок.

– Но у нас есть подозреваемый, жилец из квартиры напротив… – Прекосси плохо знал Куррели.

– …который все отрицает.

Де Пизис развел руками:

– Можно подумать, это такая новость, что подозреваемый все отрицает.

Куррели не сдавался:

– С теми данными, что у нас имеются, мы не можем отправить его в камеру.

– Это мы поручим уладить предварительному следствию, что скажете? – Саркастический тон вполне подходил Прекосси. – Есть показания жильцов и Крешони. Подозреваемый… – Прекосси поискал глазами Де Пизиса, прося о помощи.

– Порцио Фабио.

– Да, Порцио Фабио был в натянутых отношениях с Еленой Маркуччи, которая к тому же являлась его квартирной хозяйкой и норовила его выселить…

– Я работал. Я, когда работаю, всегда включаю музыку на полную громкость и держу входную дверь открытой, чтобы не прерывать работы, если кто-нибудь придет. – Вид у Порцио был очень усталый.

– Вы были один? – Нельзя было сказать, чтобы Куррели его прижимал.

Порцио смотрел на комиссара, не отвечая.

– Вы были один? – повторил Куррели, и на этот раз в его голосе не было прежней вальяжности.

– Да, – ответил Порцио, но через пару секунд.

– Правда? А у нас выходит, что с вами кто-то был. Если верить синьоре, которая живет под вами, это женщина, с которой вы ссорились…

– Синьора ошибается. – Было не похоже, чтобы Порцио собирался сотрудничать со следствием.

– Ну хорошо, вы работали… И что произошло потом?

– Может, она услышала музыку, я поставил громковато… Я работал, потом вышел в ванную за растворителем. А когда вернулся, увидел его.

– Вы уверены, что он вошел?

– Но ведь ее задушили, к тому же я уверен, что увидел его. Со спины, но сразу узнал… Наверное, так и было…

Тут Маркини его перебил:

– То есть, по-вашему, Стефано Крешони находился в доме в тот день, когда была убита его бабушка.

Порцио подтвердил, и Маркини испытующе на него уставился.

– А у нас так не получается, – сказал он. – Доктор Крешони представил алиби на весь вечер того дня.

Порцио опустил голову.

– Он здесь был, – сказал он.

– Если Крешони здесь был, то очень жаль, что никто, кроме вас, не может это подтвердить. – В констатации комиссара слышалась плохо скрытая надежда.

Порцио не ответил.

– Это все усложняет. Особенно учитывая то, что у вас был мотив расправиться с Еленой Маркуччи.

– Она была невыносима. Теперь ее объявляют чуть ли не святой, но в доме ее терпеть не могли. Все, даже собственный внук.

– Значит, вы утверждаете, что никогда не продавали и не дарили своего рисунка Елене Маркуччи?

– Что? Мой рисунок этой?.. Что я, псих? Я его даже не закончил, я только работал над эскизом.

Выражение лица Куррели очень не понравилось Маркини. Он слишком хорошо знал напарника, чтобы понять, что надолго его не хватит. Собственно, вопрос был прост: было ли убийство Елены Маркуччи следствием давно сдерживаемой вражды? В этом плане показания жильцов отличались единодушием: Маркуччи всеми силами старалась выжить Порцио. Он был чудак, он якшался с людьми, которые старухе должны были казаться худшими из отбросов общества. К тому же, якобы во имя искусства, он каждый день являлся с новой дамочкой. И потом, вечно эта музыка на полную мощность и привычка держать дверь настежь…

Сейчас вся загвоздка заключалась в следующем: из показаний Крешони вытекало, что между Порцио и старухой произошла ссора и та позвонила внуку и сказала, что Порцио пытался наладить отношения, подарив ей рисунок. Скорее всего речь шла об эскизе, который, по замыслу художника, должен был изображать сирену или что-то вроде того. На рисунке красовалась полуодетая женская фигура в окружении волнистых росчерков голубого и лазурного мелка. Она, то есть старуха, была не из тех, кому нравятся такие подарки. Да и сам факт подношения старуха сочла провокацией, потому что обыкновенно Порцио обзывал ее старой ведьмой. В общем, с подарком или без подарка, а Елена Маркуччи чувствовала себя в опасности и боялась за свою жизнь. Порцио, в свою очередь, все отрицал: не было никакой ссоры со старухой и никакого рисунка он ей не дарил. Еще чего не хватало, эскиз «Танцующей наяды» – да за кого его принимают?! Мелки и акриловая краска на картоне… Порцио нарисовал эскиз в тот же день вечером: задумал неплохо, но получилось неуклюже, все надо переделывать…

И все-таки «Танцующая наяда», удачная или нет, как получилось, была в наличии на месте преступления и лежала на столе неподалеку от трупа.

Разберемся спокойно: Порцио утверждает, что Крешони был в доме бабушки вечером в день убийства, но этого не подтвердил никто из соседей. Крешони утверждает, что Порцио подарил старухе рисунок, но художник это отрицает. Алиби Порцио не подтверждено, потому что нет следов той женщины, которая, похоже, находилась в доме в тот вечер. Порцио наотрез отказывается помогать следствию. Что же до алиби Крешони…

Маркини медленно вел машину, и со стен домов на них глядело лицо Стефано Крешони.

– На предвыборных плакатах он что-то больно молодо выглядит. Он что, фотографировался в день первого причастия? – обронил Куррели.

Маркини ничего не ответил, но где-то внутри у него притаился смешок.

– Спрашивается: это что, наипервейшая задача кандидата – выглядеть молодым во что бы то ни стало? Если ты нехорош собой, значит, у тебя нет хороших идей и с честностью не все в порядке… Вот уж с чем не согласен: я знаю многих мерзавцев, у которых лица, как картинки…

Маркини вел, не прибавляя скорости, и ждал, когда шеф наконец спустит пары, потому что останавливать его было бесполезно.

– Ломброзо…[51]51
  Чезаре Ломброзо (1836–1909) – итальянский психиатр, родоначальник антропологического направления в криминологии.


[Закрыть] Мы вернулись к Ломброзо, только поначалу воображали, что можем по лицу распознать преступника, а теперь любой тип со смазливой физиономией считается честным по определению.

Маркини резко тормознул, чтобы не столкнуться с внезапно вывернувшим мопедом. Этого хватило – Куррели замолчал.

– Извините, – сказал Маркини, снова набирая скорость. – Как бы то ни было, а ситуация щекотливая, и этот парень, Порцио, не из тех, кто внушает доверие.

– Как? И ты туда же! Почему это Порцио не внушает доверия? Потому что он художник, потому что по неделям не бреется, а в июле ездил в Геную?

– Да нет, при чем тут это… Просто у него такой вид, словно ему есть что скрывать.

– Как и у большинства людей, с которыми я знаком. Приведу пример: что, если бы тебе сказали, что все полицейские взяточники, фашисты и все распускают руки?

– Я бы ответил, что есть комиссары полиции, которые уволились с работы, чтобы не прогибаться под тех, кто представляет собой реальную опасность внутри полицейских подразделений.

– Ну и?..

– Что «ну и»?

– Значит, надо различать…

– И что?

– А то, что в таком случае и Порцио не может быть виновным по определению.

– Но и Крешони не может.

– Ладно, и Крешони не может, а что мы о нем знаем? Только то, что он сам счел нужным нам сказать.

– Но он сразу приехал, и потом, скоро выборы, и он кандидат…

– Это я понимаю, ну и что?

– Что я могу на это сказать? Что мы приехали… Похоже, приехали? – неуверенно сказал он, паркуя машину возле виллы Крешони.

Де Пизис обливался потом, Прекосси смотрел так, будто вот-вот взорвется. Куррели, стоя перед ними, ожидал взрыва. Кто разрешил беспокоить доктора Крешони в его собственном доме? Как можно было предпринять этот демарш, ни с кем не проконсультировавшись? Доктор, по доброте своей, не стал протестовать, только позвонил в квестуру с просьбой подтвердить его алиби, и алиби тут же было подтверждено, и его обещали больше не беспокоить. Для этого его вызывали. Куррели выслушал спокойно и заявил, что ему надо было уточнить некоторые детали, например, как складывались отношения у Крешони и Елены Маркуччи. Ну и как они складывались? Послушать Крешони, так там была просто идиллия. И что дальше? А то, что не было там никакой идиллии. Об этом говорят все соседи. Ах вот как? И что же это означает? Это означает, что кто-то врет. Ну это уже, извините, смешно, и прекратите тратить время впустую! В общем, доктор Крешони получил извинения от квестуры и от прокуратуры. И стало ясно, что никакая самостоятельная инициатива Куррели больше так гладко не пройдет.

Комиссар вышел из кабинета Де Пизиса с видом человека, которому все нипочем. Маркини ждал его в офисе. Вопросов он задавать не стал, хотя было видно, что ему страсть как хочется узнать, чем кончилась беседа. Куррели держал рот на замке и усиленно делал вид, что изучает совершенно его не интересующие дела.

– Учти, я ничего не сказал, – проворчал он через какое-то время.

Маркини от удивления повернулся на сто восемьдесят градусов.

– Ага, – продолжил Куррели так, словно Маркини ему ответил. – Можешь удивляться, сколько хочешь, но я был паинькой и позволил вылить на себя целый ушат дерьма. Надо было видеть рожу Де Пизиса!

– Да я видел. Меня вызывали сегодня утром, еще перед тем, как вы пришли.

– Вот оно как? И что же тебе сказали? Держать меня на цепи?

– Что-то вроде.

– А ты?

– А что я?

– Что думаешь делать?

– С чем?

– С тем, что я останавливаться не собираюсь, даже если это будет мое последнее дело.

Разложим все по полочкам. Маркуччи была убита вечером. Задушена. В квартире все перевернуто, словно преступник что-то искал. Официально заподозрить Крешони нельзя. Под подозрением один Порцио. И потом, рисунок…

Обыкновением Куррели было опережать события. Он прибыл в научный отдел за полчаса до того, как Джинетти должен был закончить анализ рисунка, найденного в доме жертвы. Результатами интересовался Прекосси и хотел первым с ними ознакомиться. Куррели напомнил эксперту, что однажды покрыл его просчет, не спрашивая ничего взамен. Джинетти вышел, оставив отчет на столе…

– Мне не интересно, что у нас есть, мне интересно, чего нам не хватает. Где недостающая деталь?

Маркини искоса взглянул на шефа:

– Прекосси разозлится.

Куррели продолжал как ни в чем не бывало:

– Что на рисунке будут отпечатки пальцев Порцио, я не сомневался. Но там есть и еще чьи-то пальчики. Ты, кстати, сделал запрос?

– Жду результата.

– И потом, эта царапина на краске. Джинетти говорит, что она слишком ровная и не похоже, что ее оставил художник.

Маркини молча слушал:

– И чего не хватает?

– Не хватает отпечатков старухи, – ответил Куррели.

Маркини вытаращил глаза:

– Вы хотите сказать, что Маркуччи даже не видела рисунка?

– Или к нему не прикасалась. Но тут получается неувязка: если Крешони говорит правду и старуха приняла подарок, даже поцапавшись с Порцио, ее отпечатки должны там быть.

Маркини уже собрался возразить, что это вовсе не означает, что Порцио не мог положить рисунок на стол, когда старуха была уже мертва, но тут зазвонил телефон.

– Да?.. Ну-ка, ну-ка… Ты уверен?.. Подожди, сейчас запишу… Да, понял. – Маркини записал номер и положил трубку. – Вакки Серена, – объявил он. – Другой отпечаток принадлежит Серене Вакки, зарегистрированной в полиции.

– Проверь все, и пойдем послушаем, что она нам скажет.

Если приглядеться, она не отличалась красотой. Она была из породы тех броских женщин, облик которых в комплексе производит потрясающее впечатление, а в отдельности каждая черта груба и топорна. Губы, к примеру, смотрелись как искусственно накачанные гелем, на коже ясно обозначились морщины, особенно вокруг глаз.

– Это Фабио сказал вам, что я там была? – У Серены Вакки была манера задавать вопросы с видом человека, который терпеть не может на них отвечать.

– Нет, – ответил Куррели тоном третьей степени раздражения. – Мы сами догадались, опросив кое-кого. Итак?

Серена Вакки не смутилась и жестом, который претендовал на соблазнительность, приподняла на затылке высветленные волосы.

– Ни для кого не секрет, что я позирую некоторым художникам. Это запрещено? – Она с вызовом уставилась на Маркини.

– Мы здесь не за этим, – внес ясность Куррели.

Эта женщина его раздражала, может быть, потому, что, отвечая, не смотрела на него.

Глядя все время на Маркини, она тряхнула головой, и волосы рассыпались по плечам.

– Комиссара интересует, были ли вы в студии Порцио в день убийства, – разъяснил Маркини, словно желая снять неловкость.

– Затрудняюсь сказать, – ответила Серена, стараясь придать тону отстраненность.

На несколько секунд воцарилось молчание. Потом Куррели встал нарочно напротив женщины, чтобы она наконец смотрела на него.

– А у Фабио Порцио вы выполняли только работу модели?

Застигнутая врасплох, Серена Вакки плотно сжала губы, чтобы с них не слетел ответ, который мог ей дорого стоить: в конце концов оба этих козла были должностными лицами.

– За кого вы меня принимаете?

– Два задержания за приставание, один арест за сбыт краденого и еще всякие интересные вещи, – перечислил Куррели.

– Вы хорошо выучили урок, но все это было давно. Уже пять лет, как я с этим завязала.

– То есть завязали с уличным промыслом… – инстинктивно заключил Маркини.

Женщину это особенно задело: она была уверена, что со стороны Маркини опасности ждать не приходится. Казалось, она вот-вот капитулирует, но она взяла себя в руки и даже попыталась улыбнуться:

– Когда вы ничего не понимаете, вы всегда такие – один плохой, другой хороший?

Куррели начал уставать:

– Нет, нынче мы решили оба быть хорошими. Так вы были или не были у Порцио в день убийства Елены Маркуччи?

Серена Вакки посмотрела ему прямо в глаза:

– Если Фабио сказал, что меня там не было, значит, меня там не было.

– По-моему, они друг друга покрывают, – прошамкал Маркини, надкусывая горячую рисовую зразу.

Куррели покачал головой, проглотил кусочек бутерброда и полез за очередной бумажной салфеткой.