Текст книги "Третий выстрел"

Автор книги: Никколо Амманити

Соавторы: Джорджо Фалетти,Андреа Камиллери,Карло Лукарелли,Массимо Карлотто,Манзини Антонио,Джанкарло де Катальдо,Диего де Сильва,Сандроне Дациери,Марчелло Фоис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

4

Мне позвонили трое журналистов и попросили комментариев. Я их послал. Они начали настаивать и ломились ко мне в дом. Я перелез через забор и ушел. Все равно написали, что я вне себя от горя, что я в гневе и что мне на все это наплевать. Порылись в прошлом: опубликовали старые фото, телевидение стало передавать отрывки из моих старых шоу. Мне их посмотреть не удалось, зато я начал улавливать в глазах прохожих вопрос, который, как я надеялся, навсегда остался в прошлом: уж не тот ли это?..

Не тот, и уже давно не тот. Когда-то я дорого заплатил бы за такой интерес к своей персоне, а теперь не показываюсь даже в баре, чтобы не попасться какому-нибудь папарацци. Двоих таких субъектов Мауро уже вышвырнул за дверь.

Не удалось уйти только от полицейских. Меня вызвали дать показания, или как там это у них называется. Через пару дней стало еще кое-что известно. Лука был убит ударом палки по голове, потом его погрузили в собственный автомобиль, вывезли за город и там сожгли вместе с автомобилем. Когда его нашли, тело еще дымилось. Его опознали по номеру машины и по зубам. Это был точно он, и не могло идти речи о дьявольских трюках, чтобы уйти от кредиторов. Когда его сжигали, он был мертв уже несколько дней.

Полицейский, который меня допрашивал или, точнее, выслушивал в качестве свидетеля, владевшего фактами, был сицилиец лет пятидесяти пяти. Его черные усы пожелтели от никотина. Фамилия его была Феролли, а табличка на двери гласила, что он начальник оперативного отдела. Его кабинет в квестуре на улице Фатебенефрателли был похож на кабинет заместителя директора провинциальной школы: темный, неприбранный, со значками футбольного клуба «Интер», развешенными между фото президента и итальянским флагом. Хозяин кабинета вел себя спокойно, почти по-штатски, хотя мне это особой радости не доставило. Его интересовало наше давнее знакомство с Лукой и последняя встреча с Катериной в день убийства.

Я рассказал ему все, что знал, да и знал-то немного. Я давно уже не имел никаких известий о Луке, если не считать того, что мне рассказал Бруто. Феролли все пытался дознаться, не было ли у меня какой обиды на Луку, не задевали ли меня его успехи.

Я ответил абсолютно искренне:

– Да, было немного. Но ведь это по-человечески…

– Да-да, конечно, – заметил он сочувственно, – а синьор Мелис не пытался больше с вами встретиться?

– Пытался.

– Когда?

– Года два назад. Он оставлял мне сообщения на автоответчике.

– А вы?

– Не отвечал. Даже не прослушивал их. Как-то раз он заходил ко мне в бар, но я велел сказать, что меня нет, и он ушел.

– Как по-вашему, зачем он вас искал?

– Думаю, он приходил мириться. Хотя сейчас я уже в этом не уверен.

– То есть?..

Я помолчал.

– Мне кажется, он приходил за помощью. У него начались неприятности с работой.

– И вы могли бы ему помочь?

– Нет.

Он расспросил, как провел я неделю, предшествовавшую гибели Луки. Вспомнить было нетрудно: я день и ночь проводил в баре. Он слушал, что-то записывая, потом провел рукой по редеющим волосам.

– Думаю, мы закончили.

– Это всё?

– А вы чего ожидали? Что вам направят в глаза лампу и будут бить мокрым полотенцем? – Он внимательно посмотрел на меня. – Впрочем, если вы хотите что-то добавить…

– Нет, прошу прощения.

Он продолжал меня разглядывать.

– Можете нам еще что-нибудь рассказать. Конфиденциальность гарантируем. Можете исповедоваться, если желаете.

Я был настолько ошарашен, что не нашелся что сказать.

Он улыбнулся, обнажив зубы, такие же желтые, как и усы.

– Да не волнуйтесь, шучу. Профессиональные шутки. Мы вовсе не считаем вас убийцей.

Я сглотнул:

– Меня?

– А вы не считаете профессиональную ревность достаточным мотивом?

– Я владелец бара.

– Но не всегда им были. Конечно, прошло много времени…

Феролли закончил записи и отдал их полицейскому в форме, чтобы тот набрал на компьютере. Я прочел. В протоколе было все, что я сказал, только записано в ужасном бюрократическом стиле: «На вопрос отвечает: „До нижеизложенной даты с жертвой не виделся…“».

Я пожал протянутую руку:

– Синьор Феролли, вы всерьез думаете, что это Катерина?

Он задумчиво покачал головой:

– Берегитесь, Донати.

Я вышел из кабинета с чувством, как будто сдал экзамен. В коридоре торчал какой-то прилично одетый небритый тип. Я решил, что это полицейский в штатском.

– Синьор Донати?

– Феролли передумал и решил меня арестовать?

Он удивленно поднял брови:

– Надеюсь, что нет. Мое имя Мирко Бастони. Я адвокат.

– А, вот как вы работаете. Засада на потенциального клиента? Но я не нуждаюсь в адвокате.

– Я защитник синьоры Моретти.

– Катерины.

– Да. Я был бы рад поговорить с вами несколько минут. Могу я предложить вам чашечку кофе в баре?

– Извините, а по какому поводу?

Он устало улыбнулся и почему-то сразу стал мне симпатичен.

– Мне нужна ваша помощь.

5

С Бастони мы расстались уже почти в полдень. Голова соображала плохо, да и настроение мало подходило для первого свидания с понравившейся девушкой. Но что с воза упало, то пропало, и я подтвердил заказ столика в суши-баре на Соборной площади. Лиза явилась вовремя, но захотела сидеть у стойки с японскими поварами, и я согласился. Стойка представляла собой длинную спираль, которая проходила через центр зала и позволяла посетителям видеть, как сидящие за ней повара готовят блюда. Дальше тарелки с суши ехали через весь зал на маленькой транспортерной ленте: бери что хочешь. Лиза была в восторге. По тому, как она держала палочки, я понял, что ей нечасто приходилось бывать в таких ресторанах.

– Ты не принес обещанные орхидеи, – сказала она.

Затем разговор зашел о ее сыне. Все родители одинаковы, хотя обычно они хотят видеть свое дитя инженером, а не покорителем подмостков.

– Что? Ой, извини. Ты права, но со всеми этими делами… – Я отпил глоток зеленого чая. – Я что-то сегодня плохо соображаю, прости.

– Ты имеешь в виду историю с Лукой Мелисом?

– Ну да.

– Ужасно жаль. Вы были друзьями?

– Когда-то. В другой жизни.

– В той, о которой ты мне еще должен рассказать. Ты обещал, помнишь? Обо всех твоих бедах.

– Мы правда договаривались?

– Бьюсь об заклад. Обещаю, что эти сведения не попадут на страницы прессы.

Она поглядела на меня, и я подумал: а почему бы и нет? Иногда просто необходимо выговориться, иначе взорвешься.

– Ладно. Начнем с тысяча девятьсот девяностого года нашей эры.

Идея репризы «Что за гадость этот обед!» пришла мне, когда я посмотрел фильм, где Уго Тоньяцци, изображающий повара, и Витторио Гассман начинают кидаться друг в друга всякой всячиной, и в результате клиенты, довольные и счастливые, едят суп, в который чего только не попало. Я подумал, что из этого получится неплохой скетч, который можно было бы разыгрывать в разных стилях. Идея начала давать ростки, и я почувствовал, что ухватил что-то интересное, хотя Лука поначалу сомневался. Он считал, что это слишком похоже на одноактные пьески, которые дают для «разогрева» публики перед спектаклем. Но я уже впал в творческий раж и быстро его переубедил.

Мы с Лукой проработали на сцене вместе года два, стараясь увлечь публику своей предельно классической комической парой. Он – худой, угловатый, с вытянутым лицом; я – коренастый, с квадратной челюстью. Он – утонченный, с изысканными манерами; я – неотесанный невежа. Мы без конца меняли названия нашего дуэта: от «Двух придурков» до «Лука и Сэмми, Скажипожалуйста и Дайсюда». Ни одно из них не удовлетворило нас и не принесло нам зрительских симпатий. У нас был напор, темперамент, но чего-то недоставало: недоставало «своего голоса». Даже когда мы ставили уже «обкатанную» вещь, она все равно воспринималась как дурная копия с оригинала. Кто же пойдет смотреть копию, если есть оригинал? И кто ее будет помнить?

Тем не менее мы работали. Школа миманса, школа танца, ежедневные поиски материала для новых реприз в журналах. Мы соглашались на любую работу, даже малооплачиваемую. Соглашались даже на бесплатную, только бы заявить о себе. Нам так страстно хотелось вынырнуть, оторваться от общей массы, что от этого непрестанного желания мы заболевали.

Я стал просыпаться среди ночи от ощущения, что на грудь давит огромный камень. И на этом многотонном камне было начертано: «ТЫ НЕУДАЧНИК». Будущее представлялось мне длинной серой вереницей дешевых кабачков, опротестованных счетов, подержанных автомобилей, кусочков расфасованной пиццы и девушек, которые отливали мне пули о некоем парне, веселом только на сцене и вечно сидящем без денег. Или еще того хуже: безработица, полная нищета, а потом ночлежка.

В отличие от меня, Лука был спокоен. Он никогда не злился, даже если импресарио в последний момент нас надувал. Если нас освистывали, уши у него никогда не горели, как у меня, и он никогда не завидовал замухрышкам, которые пробивались на телевидение. Он вовсе не был олухом-оптимистом, он просто был уверен в собственном таланте и убежден, что рано или поздно у него получится. Без него я бы, наверное, пропал.

А может, и нет. В конце концов, я больше ничего не умел делать. Мой опыт работы вне сцены ограничивался несколькими месяцами исполнения обязанностей торгового агента по кассовым аппаратам и вполне соответствовал сложившимся у меня представлениям об аде. Да и в тридцать лет уже поздновато было переучиваться и держать конкурс на место.

На этот раз мы нашли интересное решение. Вместо примитивной драки повара и официанта у нас получился целый часовой спектакль. К черту старый репертуар и заезженные репризы. Весь текст написан, минимум импровизаций и два совершенно новых характера. Повар будет выказывать патологическую ненависть к клиентам, которые не оценили его искусство по достоинству, а его жертвой станет элегантный официант. Первый вариант текста мы написали за неделю, почти ни разу не вздремнув. И он работал!

Более того, это оказался великолепный комический механизм, это было произведение искусства.

Мы начали с ним выступать. Спектакль за спектаклем, мы на ходу меняли те куски, которые тормозили действие. Постепенно повар перестал быть просто неотесанным мужланом, а начал приобретать черты этакого народного персонажа «себе на уме», маски из комедии дель арте. Ему было плевать на моду, на новые технологии и компьютеры. Он все это поднимал на смех. Официант, которому отводилась роль жертвы, превратился у нас в английского мажордома, знающего толк в поэзии и литературе. Он был накоротке со знаменитыми клиентами и рассказывал сплетни про политиков и футболистов, не забывая при этом время от времени ставить повара на место изысканной и острой репризой.

Можно было считать, что номер «Что за гадость этот обед!» родился на свет. Спектакль пошел на таких площадках, о каких мы и не мечтали, разве что нас наняли бы выгребать пепельницы. Мы обзавелись агентом Марчелло, который обеспечивал выездные турне и выступления на телевидении. Конечно, мы появлялись по большей части на местных каналах, но передачи были не из последних. Их смотрела в основном молодежь, но заглядывали на эти каналы и серьезные импресарио, искавшие артистов для сенсаций второго плана на национальном телевидении. Нас начали узнавать на улицах, к нам потекли деньги. И я впервые ощутил себя на правильном пути. Я чувствовал это так же ясно, как раньше чувствовал призрак нищеты.

А потом Луке пришла идея сделать публику участницей спектакля. Он придумал это во время одного особенно удачного выступления на частном телеканале, когда публика начала хором повторять наши репризы, ставшие классикой, вроде: «И отправлю его в супчик». В тот вечер мы вызвали на сцену зрителя из партера и поручили ему роль клиента. Что бы он ни заказал, я находил повод придраться к нему и в наказание запустить чем-нибудь ему в голову. Публика просто падала со смеху.

Лука сказал об этом, когда разгримировывался. Он обычно накладывал много грима, чтобы казаться бледным и утонченным.

– А что, если так делать всегда? – вдруг предложил он.

– Что делать?

– Брать волонтера из публики и разделываться с ним. А если в зале есть кто-то из знаменитостей, тем лучше.

– Не уверен. Мне кажется, это может сбить ритм.

– А по-моему, нет. Все время будут появляться какие-нибудь новые детали, которые мы сможем использовать.

– Придется много импровизировать. И половина написанных реприз не пойдет.

– Публика смеялась?

– Да, – согласился я неохотно. – А что, если нам попадется какая-нибудь рыба вареная, а не волонтер? Номер пропадет.

– Может, ты и прав.

Но, похоже, я его не убедил.

Мы еще и еще обсуждали это в свободные вечера, и вдвоем, и с Катериной. Катерина была моей девушкой и третьим, неофициальным членом нашего дуэта. Мы всегда репетировали в ее присутствии, и ее суждения отличались основательностью. Если ей что-то не нравилось, мы могли быть уверены, что это не будет иметь успеха. Мы с Лукой настолько ей доверяли, что без разговоров вырезали все, что не заставляло ее хохотать.

Господи, как же она смеялась! Фантастика! В трудные вечера я сажал ее в первый ряд, чтобы ее смех придавал мне силы. Впервые я заметил ее сразу после спектакля, когда она буквально спасла нас своим смехом. Я понял, что она, кроме необычной, ни на что не похожей красоты, обладает еще и острым умом. У нее было стройное тело атлета, сформированное долгими годами занятий художественной гимнастикой. Она работала переводчицей и стюардессой в компании «Фьера ди Милано».

К великому моему сожалению, Катерина согласилась с Лукой.

– Думаю, это прекрасная идея, – сказала она.

Я мрачно взглянул на нее. Мы сидели у меня дома, не в маленькой однокомнатной мансарде, а наконец-то в хорошей трехкомнатной квартире с прелестным внутренним садиком, куда я выбрасывал окурки.

– Не злись, Сэмми, – продолжала она, – это придаст спектаклю остроты. Люди легко вживаются в роль обиженного, и, если доброволец не годится, можете оставить его в покое и продолжать дальше по сценарию. Это тоже будет смешно.

Все это мне очень не нравилось, и я не мог понять почему. Но я привык во всем доверять Катерине.

– Двое против одного, – сказал я. – Ладно, попробуем.

Катерина, как всегда, оказалась права. Человек из публики внес новую динамику в номер. Мы уже не были дуэтом, мы стали трио, которое менялось от раза к разу. Теперь мы каждый раз по этой схеме завершали свои телевизионные вечера, включая прямой эфир. На конкурсе «Золотой комар» в Болонье мы вытащили на сцену одного из членов жюри и всласть заставили его покувыркаться. Конкурс мы выиграли. Потом мы победили в Сен-Венсане на конкурсе «ГрациеПрего»,[48]48
  GraziePrego (ит.) – СпасибоПрошу.


[Закрыть] и предложения посыпались на нас в таком количестве, что мы начали отказывать. Теперь мы могли позволить себе роскошь отдыхать и выбирать. Порой выбор был рискованным, как, например, распрощаться с телевидением и отправиться в турне по театрам Северной Италии. Половина спектаклей прошла при аншлаге. Газеты отметили наш успех хвалебными рецензиями и интервью.

Единственная загвоздка заключалась во мне: я страдал как собака.

При новой структуре номера публика начала меньше смеяться над моими репризами. Взрывы смеха стали короче, аплодисменты все реже заставляли меня замолкать. Спектакли шли с небывалым успехом, но в них сместился центр зрительского внимания. Лука-Официант сделался защитником обиженного клиента, которого мы вытаскивали из зрительного зала. Люди вставали на его сторону. Они хотели услышать такие реплики, которые поставили бы Повара на место, и только после этого разражались хохотом. Лука наслаждался этим вовсю. Поначалу он только служил мне опорой, но его роль была тоньше, она включала слишком серьезные пассажи, чтобы довести публику до неистовства. Теперь же хватало одной его гримасы, чтобы украсть аплодисменты, предназначавшиеся мне. Его интермедии с клиентом стали гвоздем спектакля.

А меня мучило чувство раздвоенности. С одной стороны, я получил успех, которого так жаждал, с другой – я отчаянно завидовал Луке. Это сразу сказалось на нашей работе: мы начали ссориться. Ссоры вспыхивали на репетициях, перед выходом на сцену, после спектакля. Во время спектакля я норовил сбить его с реплики, орал, стараясь его заглушить.

Я мечтал выступать самостоятельно, но не был к этому готов, меня пугала сама мысль о том, что будет со мной без нашего спектакля. Я тайком разрабатывал сольные номера, но ни один из них не шел ни в какое сравнение с парочкой Повар–Официант. Я это понимал и в спокойные минуты повторял себе: Подожди, Сэмми, не спеши. Будь молодцом, Сэмми.

Ничего у меня не получалось. Хотя было бы неправдой сказать, что я начал пить из-за этого. Я всегда порядочно пил. Завсегдатаи баров делятся на две категории: сильно пьющие и совсем непьющие. Середины не существует. Я относился к категории сильно пьющих интеллигентов. Пил после спектаклей, после репетиций, после читок в студии. А потом стал выпивать и перед спектаклями.

Не раз выходил я на сцену пьяным. Публика ничего не замечала: ведь Повар тупица, и если у него не выговаривается слово или он сбивается с мысли, то это вполне соответствует образу. Чтобы покрыть мои промахи, Луке приходилось порой выделывать в репликах настоящие сальто-мортале. Он подавал мне знак начинать, безрезультатно ожидая ответа, потом поворачивался к залу и тоном английского лорда, который стал мне ненавистен, просил помощи у партера. Снова обернувшись ко мне, он откровенно подсказывал реплику. Публика веселилась.

Отношения с Катериной тоже начали мне досаждать. В худшие моменты я обвинял ее в том, что она заодно с Лукой, что у них сговор против меня. Она терпела, сколько могла, потом собирала вещи и уходила домой. Все чаще я спал в одиночестве. Все чаще я начал отказываться от выступлений и срывать даты спектаклей исключительно из удовольствия насолить Луке. Это была тактика самоубийцы, и я это понимал, но ничего не мог с собой поделать.

После целой недели особенно тяжких выходок Марчелло пригласил меня пообедать. Хороший агент должен обладать ангельским терпением, поэтому он выслушал все мои жалобы и претензии, а потом бросил бомбу:

– Мне поступило предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Нас приглашали на первый канал RAI TV.

– Сейчас «Кабаре» слегка забуксовало, и они боятся, что их обойдут конкуренты. Они хотят сделать ежедневную передачу, посвященную кухне. Вести передачу будет (он назвал имя), а вы должны обеспечивать комические заставки при появлении разных гостей. По предварительным подсчетам, аудитория составит около пяти миллионов, а может, и больше. Контракт подписывается на один-два месяца с последующим возобновлением. Само собой, ненормативной лексики быть не должно, но думаю, для вас это не составит труда.

Он назвал сумму: она была огромна. Да будь эта сумма хоть в две лиры, ничего бы не поменялось. Меня увидит такое море людей, и для каждого я стану привычным, как член семьи.

– Я – за, – сказал я, – но схема должна быть старой, без клиента.

Марчелло согласился: заставки должны быть очень быстрыми, их нельзя утяжелять тремя персонажами. Переговоры с Лукой он взял на себя, но у меня создалось впечатление, что решение он уже принял. Осталась пустая формальность: проба. Дирекция канала запросила показ номера в рамках экранного времени. Я согласился с легким сердцем: ведь весь мир был в моих руках. Но я ошибался.

6

Я говорил уже больше часа. Лиза одолела шесть рыбных деликатесов и приступила к тортику, похожему на торт Бабушки Гусыни в миниатюре.

– И как прошла проба?

Я перевел дыхание. Прошло уже семь лет, а в груди все еще жгло.

– Плохо. Я дал себе слово не пить, однако в гримерке приложился к бутылке. Мне казалось, что все пройдет без следа, но, выйдя на сцену, я уже не стоял на ногах. Все было как в тумане…

– Кошмар!

– Я попытался взять себя в руки, но практически ничего не соображал. В голове было пусто. Я хихикал, упал на четвереньки. Жалкая сцена.

Лиза взяла меня за руку:

– Бедный…

– Если разобраться, поделом мне. – Я переплел свои пальцы с ее пальцами. – Режиссер поднялся на сцену, чтобы меня вывести. Я сопротивлялся, а когда он взял меня за руку, ударил его по лицу. В руке у меня была бутылка с маслом, и я сломал ему нос. Последнее великое шоу Сэмми-комика.

– Но не последнее шоу Луки.

– Не последнее. Дальше идет хроника. Лука подписал контракт с RAI и не без успеха вел программу в одиночку. Так он и плыл с попутным ветром, пока я перебивался кое-как по провинциальным театрам. Сплетни распространяются быстро, и история о том, как я сломал нос режиссеру, не осталась в тайне. Вскоре никто не желал иметь со мной дела. Мне осталось сидеть дома, смотреть Луку по телевизору и ненавидеть себя. И Катерину. После той истории на телевидении она ушла к Луке. Не знаю, началось у них это раньше или нет. И знать не хочу.

Я положил палочки для еды, которыми и так работал достаточно лениво. Есть не хотелось.

– В конце концов для меня все кончилось как нельзя лучше. Я прошел курс лечения и открыл бар. Все было как в кино: посиделки, где все садятся в кружок и, к примеру, говорят друг другу: «Привет, меня зовут так-то и так-то, я алкоголик». Я пять лет посещал эти сеансы и теперь не пью. Целый день нахожусь среди бутылок с ликерами, и мне удается устоять перед искушением. Извини, я тебя совсем заболтал.

Лиза погладила меня по лицу:

– Вовсе нет. Ты так здорово рассказываешь.

– Это заслуга Школы актера.

Я придвинулся и поцеловал ее.

Всю дорогу до «Золотого дерева» мы целовались. Я уговаривал ее сказаться больной, но она на уговоры не поддалась. В конце концов, мне тоже надо на работу, хотя теперь своим делом я не занимаюсь.