Текст книги "Третий выстрел"

Автор книги: Никколо Амманити

Соавторы: Джорджо Фалетти,Андреа Камиллери,Карло Лукарелли,Массимо Карлотто,Манзини Антонио,Джанкарло де Катальдо,Диего де Сильва,Сандроне Дациери,Марчелло Фоис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Лара быстро кивнула и поднялась с места. Мысли ее были далеко.

– Слушай, – продолжал комиссар, – я сказал Гарелло, что ты не дерьмо какое-нибудь, а просто доставала. Ты выполняла свой долг и правильно сделала, что поделилась со мной, это даже он понял.

Лара еще раз испуганно кивнула и вышла. Если бы она могла, она бы сказала комиссару две вещи.

Первое. Когда в них, в нее и Джулиано, стреляли, то стреляли не просто так, наугад по машине, бум-бум-бум, пуля туда – пуля сюда. Все три пули легли кучно и нацелены были в одно место.

На пассажирское кресло.

А по логике вещей на этом месте должен был сидеть начальник патруля, то есть она.

Штатский не мог знать этих тонкостей, а коллега знал. Двое наркоторговцев, спрятавшись на стройке, выстрелят по патрульной машине и убегут. Но тот, кто нарочно стрелял по пассажирскому креслу, зная, что там сидит доставала со странными идеями в голове, хотел застрелить именно ее. Штатский знать не мог, а коллега знал. Гарелло знал.

Второе. Прямо с пляжа, еще с ногами в песке, она вскочила в автомобиль и помчалась в Болонью, к отставному карабинеру. Адрес она запомнила хорошо: улица Эмилии Поненте, 16. Как она и думала, он сказал, что она ошиблась, он слышал не «тум-тум, так», а «так, тум-тум», то есть сначала калибр шесть-тридцать пять, а потом девятый калибр пистолета Гарелло. Он так и сказал, а она ошиблась, записывая его показания.

Когда он говорил, у него в уголках глаз промелькнула та же искорка, а в уголках губ затаилась улыбка. Она была уверена, что, спроси она, не являлся ли к нему коллега из отдела по борьбе с наркотиками, такой толстяк, в штатском, он ответил бы: «нет», но голос у него точно дрогнул бы.

Не хватало последнего доказательства: того, что Гарелло знал про ее догадку. Но это доказательство предоставил комиссар.

И что дальше?

Лара шмыгнула носом, потому что собралась разреветься. Можно было пойти к кому угодно, куча народу наверняка выслушала бы ее: комиссар полиции, магистрат, мэр, наконец. Она бы все им рассказала, но ведь у нее были только подозрения и обвинения, и непонятно, соответствовали они истине или нет. Если бы она вот так все рассказала Джулиано, он бы поверил? Зачем такому человеку, как Гарелло, понадобилось в нее стрелять? Затем, что она знала, что он застрелил двоих албанцев. А зачем он застрелил двоих албанцев? По ошибке? Но такому, как Гарелло, вовсе не надо убивать коллегу из-за того, что поспешил нажать на спусковой крючок. Что ему будет из-за этих двоих засранцев? Чем он рискует? Служебным взысканием? Судом? Худшее, что ему может угрожать, – это выговор.

Лара разревелась. Куча народу могла бы ее выслушать, но это было не для нее. Не тот она была человек и твердостью характера не отличалась. Она почувствовала себя ужасно одинокой.

Она тихо плакала, глаза застилали слезы, рот скривился. Вдруг она услышала, что с площади, от машин, ее кто-то окликает. Это был Гарелло.

– Ну-ну, ты же видела фото, только все это давно в прошлом и награды тоже. А я тебя видел в прошлом году на торжестве, и ты мне понравилась. Ты хорошенькая. Сначала кажешься больно уж высокой, просто дылдой, а потом приглядишься – а ты красотка. Не обижайся, это комплимент. Не гляди на фото, я тебе говорю, это все старье, ты гляди на меня. Я уже два года в Болонье, в отделе по борьбе с наркотиками, и вкалываю так, как тебе и не снилось. Нечего говорить, и вы, патрули, и мы, опера, все вкалываем, но я – крепкий орешек, у меня статистика. Знаешь, сколько я сделал в Болонье? Шестьдесят задержаний. Сто пятьдесят кило наркоты изъял. Трижды все кончалось перестрелкой, как в ту ночь. Меня дважды ранило. Конечно, я тогда лопухнулся, но что поделаешь. Ну что, я говорю, поделаешь, ты ведь коллега, и ты побывала в перестрелке. У тебя это был первый раз?

– Да.

– Ну, будем надеяться, что и последний. Знаешь, что я думаю? Яри вел со славянами торговлю оружием, и так уж получилось, что это были чертовы сербы. Если бы не это, они не стали бы стрелять. А так, считай, вы тоже лопухнулись. Не повезло твоему приятелю, как его там, Джулиано? Это имя или фамилия?

– Фамилия.

– А как его звали? – спросил Гарелло.

– Паскуале.

Гарелло остановил машину перед подъездом, вытащил карточку из-под солнцезащитного щитка и положил на виду под стекло.

– Так нас не оштрафуют, – сказал он.

Лара просидела, вжавшись в дверцу, весь короткий путь от площади Рузвельта до улицы Риццоли. Во-первых, он был и вправду толстый и ей не хватало места, а во-вторых, ей было страшно. Точнее, ее охватила паника.

– Зайдем выпьем кофейку? – сказал Гарелло и вышел из машины.

Перед дверью в кафе Лара почувствовала себя дурой. «Чего я боюсь? – подумала она. – Что он убьет меня прямо здесь, у Трех Башен, посадив в машину возле Управления полиции? Да ладно тебе, Ларик… А он симпатичный. Здоровенный, упрямый римский мужик, грубый бузотер». В какой-то момент он поднялся, чтобы показать ей, куда его ранили в первый раз, и она прыснула со смеху: большой, толстый, он возвышался посреди бара с поднятой до подмышек футболкой, чтобы шрамы на боку было лучше видно.

– Чего ты смеешься? Мне, между прочим, было больно.

– Извини.

И у него была хорошая улыбка, у Гарелло. Некрасивый, толстый, с перебитым носом, а улыбка хорошая. И красивые руки, что совсем уже странно у такого, как он. Сильные, но негрубые и теплые. Она это почувствовала, когда он, заглядывая ей в глаза, накрыл ее руки своими.

– Ларик, коллега, я клянусь тебе, они стреляли первыми. Я не убийца, я опер. Ты мне веришь?

– Да, – ответила Лара, но Гарелло тряхнул головой:

– Нет, не веришь. У тебя в глазах искорка проскочила. Если бы ты знала меня лучше, ты бы поверила. Что ты делаешь сегодня вечером, Ларик? Я вот занят. А давай пойдем и съедим по хорошей пицце завтра вечером? Вот получше и познакомимся.

– Я… у меня есть жених.

– Ларик, ты же понимаешь, что я вовсе не собираюсь тебя трахнуть. Я хочу убедить тебя, что я не убийца. Завтра вечером, а? Послезавтра я опять не могу. Или завтра, или никогда.

– Завтра, – сказала Лара, и не успела она это сказать, как уже спрашивала себя, зачем сказала. И не успела себя спросить, как улыбка сбежала с ее лица.

В назначенный вечер они ужинать не пошли, а пошли неделю спустя. Лара была свободна от дежурства и обо всем узнала из тележурнала. Нашли Яри, наркокурьера, которого подозревали в убийстве агента Паскуале Джулиано. Его взяли на хуторе в Вергато, в Апеннинах, и при этом завязалась перестрелка. Лара видела на экране, как носилки, покрытые простыней, тащили в машину «скорой помощи» и потом начальник отдела по борьбе с наркотиками что-то говорил, но слов не было слышно, их заглушал голос диктора. За начальником стоял серьезный Гарелло со скрещенными на груди руками.

На другой день она заскочила наверх в сыскную полицию, якобы отнести какую-то бумагу, и оглядела коридор отдела по борьбе с наркотиками. Там было полно снующего туда-сюда народу, но Гарелло среди них не было. Начальник забрал у нее документ, и она спросила, как движется дело. Да, они взяли всю банду албанцев. «Скоро в Болонье будет поспокойнее», – сказала она, чтобы потянуть время, а сама все вертела головой, заглядывая в коридор. «Может, и станет, – сказал он, – но что-то не верится. Есть такая теория пустот и заполнений. Албанцы Яри оставили пустоту, и она тут же заполнится марокканцами Рашида».

Лара спустилась к себе. В лифте, сунув руки в карманы брюк, она почувствовала себя не в своей тарелке и поняла, в чем дело.

Дело было в том, что Гарелло не позвонил ей и не отменил свидание, что было нормально, если учесть обстоятельства. Но он не позвонил и на следующий день. Вот почему она чувствовала себя не в своей тарелке, чуть сердитой, чуть грустной, чуть глупой.

Хуже всего было то, что, когда он ей позвонил через два дня, она почувствовала себя счастливой.

Если Лара в кого-нибудь влюблялась, она всегда знала почему. Это случалось, когда за внешним обликом и характером человека ей открывалось что-то неожиданное, далеко запрятанное, что ее удивляло, поражало и наполняло нежностью. У Марко это был поцелуй. Познакомившись с ним, она решила, что он и есть ее идеал мужчины. Прежде всего, он не был полицейским, а она как раз в этот период ни с кем, кроме полицейских, не общалась, и ей стало невмоготу. К тому же он очень на нее походил: им нравились одни и те же книги, фильмы, музыка. Он был сражен, когда узнал, что она из полиции: «Да ладно тебе, ведь ты так на меня похожа. Что же, и я тебе кажусь полицейским, что ли?» Потом, в машине, когда она его провожала домой, этот поцелуй… Он начинался как беглый, ничего не значащий поцелуй двоих, которые друг другу пока понравились, а дальше – кто его знает… А превратился в сильный и властный, которого она никак не ожидала, и она поняла, что влюбилась.

Фокус заключался в том, что все это было неправда. Вскоре она стала замечать, что не было никакого открытия и, наверное, она сама все придумала, а поняла слишком поздно, уже войдя в игру.

А может, она с самого начала знала, что открытия не будет. Наверное, поэтому она и не брала на себя никаких обязательств, согласившись на помолвку, и никогда не отдавалась целиком, всегда держа в себе что-то, и, когда занималась любовью, никогда не снимала лифчика.

В Гарелло она влюбилась из-за рук. То есть его руки ее удивили. Она не ожидала, что он их положит на ее руки, посмотрит в глаза и улыбнется такой улыбкой. Тут сложилось все вместе: в голове маячил образ убийцы, в крайнем случае парня с киноэкрана, а реальный человек оказался привлекательным, страстным и в какие-то моменты нежным. Но это ее только удивило.

Она влюбилась из-за комплимента. И из-за того, как он этот комплимент говорил: сначала улыбался, потом опустил глаза, смутился и рассмеялся одними глазами.

– Твой начальник говорит, что ты хорошенькая, но он не прав. Ты красавица, Ларик, и вообще, ты мне нравишься.

Сними лифчик, Ларик.

Не сниму.

Как так, не снимешь? Кто же занимается любовью в лифчике? Снимай, Ларик, у тебя такая красивая грудь, не большая и не маленькая, как раз как мне нравится.

Лара положила руки на голову Гарелло и подтолкнула ее вниз, подставляя его губам живот, а не грудь. Гарелло поцеловал пупок, провел языком по светлой коже, какая бывает зимой у блондинок, обвел кончиком языка круглую чашу живота и вернулся наверх, к груди.

Ну, Ларик. У тебя что, табу? Я сказал, что ты красавица, я хочу тебя всю, Ларетта, всю, сними лифчик, ну хочешь, я сниму?

Нет.

Лара села на постели, повернувшись спиной к Гарелло, который глядел на нее, приподнявшись на локте. Она завела руки за спину, нащупала кончиками пальцев металлическую застежку и отстегнула ее. Бретельки сползли вниз, на локти, и там остались, потому что она держала чашечки руками, как на пляже, когда переворачивалась на лежаке. Она посидела так, сколько смогла, потом вскочила и быстро застегнула лифчик.

Извини.

Что – извини? Ты что, того?

Извини, не могу.

Почему?

Не знаю. Не могу. Я помолвлена.

Ну, сними!

Не сниму. Не могу. Нет.

Она схватила юбку и облегающую маечку с открытым животом и выскочила из комнаты.

– Ну и катись отсюда, шлюха! – крикнул ей вслед Гарелло, даже не приподнявшись с постели.

Ей не раз снилось, что она купается и волна срывает с нее верхнюю часть купальника. Холодная водяная плюха отзывалась дрожью удовольствия, но потом волна выбрасывала ее на берег, она бежала среди пляжных зонтиков, а горячее солнце надувало ей груди, и они торчали, огромные, как у Памелы Андерсон. Потом она просыпалась. Не в поту, как от кошмара, но с чувством досады и смущения: вот дура!

Гарелло она больше не видела, только однажды он попался ей на парковке, на какой-то миг, и бросил на нее свирепый взгляд, как зверь в клетке. Она хотела подойти, сказать ему что-нибудь, пусть чепуху, но с ним были еще двое, и они быстро сели в машину.

Потом однажды ее вызвал комиссар и сказал, что ее хочет видеть начальник отдела по борьбе с наркотиками.

Лара не понимала по-арабски, и никто в отделе не понимал, ни начальник, ни Гарелло, который глядел на нее без всякого выражения. Но имелся переводчик. Единственное, что она уловила сквозь шум в наушниках, было ее собственное имя. Имя и фамилия.

– Это перехваченный разговор по мобильнику, говорит североафриканский сбытчик, человек Рашида, который… Впрочем, это не важно. Приятель говорит по телефону с кем-то, кого мы не знаем, и, как вы слышали, называет ваше имя. Он говорит… что он там говорит?

Переводчик произносит фразу сначала по-арабски, потом по-итальянски:

– Должна умереть.

– Да, но не совсем так, он говорит с вопросительной интонацией, он спрашивает. Должна умереть?

Лара оперлась рукой на спинку стула, потому что была там вопросительная интонация или нет, а сознание она все равно начала терять. «Должна умереть. Как это, я должна умереть? Почему?»

– Это мы у вас и спрашиваем. Потому что этот парень говорит еще… что он там еще говорит?

На этот раз переводчик сказал сразу по-итальянски:

– Эта албанская подстилка должна умереть.

Лара села.

– В Болонье есть друзья албанцев Яри и друзья марокканцев Рашида. Если албанцы к кому-то относятся хорошо, то марокканцы к нему относятся плохо, и наоборот.

Ей не понравилось, как смотрел на нее начальник отдела по борьбе с наркотиками. Гарелло тоже на нее смотрел, но не так. В его взгляде чувствовалась скрытая ненависть и еще много чего, но в глазах начальника было другое.

– Послушай, Лара, я тебя так называю, потому что ты могла бы быть моей дочерью. Если у тебя есть что сказать, лучше скажи сейчас. Ты ничего не хочешь мне сказать? Этот интерес марокканцев очень странен. И странно, что ты получаешься соучастницей албанцев. Когда вы оказались там с этим бедолагой, в вас стреляли. Почему? Какой промах вы с ними совершили? А потом, те говорят, что ты должна умереть… Тебе так-таки и нечего сказать?

Лара не ответила. Голос куда-то исчез, и внутри было очень холодно. Она даже задрожала.

– И потом, этот случай с главным инспектором Гарелло…

– Нет, комиссар, прошу прощения…

Начальник отдела поднял руку, и Гарелло пожал плечами.

– Мы же договорились не упоминать об этом… – пробормотал он.

– Ну уж нет, потому что и это тоже странно. Вот смотрите, именно вы прибываете на место происшествия, когда инспектору пришлось отбиваться от двоих албанцев, причем они не просто воры, они сбывают наркотики, и на кого они работают? Ясно, на Яри.

– Но у нас был вызов, – прошептала Лара, – из оперативного центра…

– И вы поехали туда, тут сказать нечего, таков был приказ. Но потом что ты делаешь? Ты меняешь показания и обвиняешь инспектора. Почему? Знаешь, как это называется, Лара? Это называется вводить в заблуждение. Разумеется, мы здесь обсуждаем только гипотезу. Если только у тебя не появилось что сказать. Ты ничего не хочешь сказать, Лара?

Она почувствовала, как слезы побежали по щекам еще раньше, чем она подняла взгляд. Даже носом не шмыгнула. Просто плакала с сухими глазами, только две слезы выкатились, и еще вздохнула, будто всхлипнула, как ребенок.

Начальник отдела еще немного подождал:

– Хорошо. То есть плохо. Послушай меня. Я похлопочу, чтобы тебя перевели в другой город, в офис, потому что здесь нам не нужен еще один мертвый полицейский. Тебе сразу придет извещение о расследовании, которое я открываю по твоему делу и по делу убитого бедняги. И все-таки подумай. Только мы можем тебя прикрыть. Помни об этом. У тебя никого нет, кроме нас.

Лара подняла глаза и встретилась взглядом с Гарелло. Он улыбался одними глазами.

Она думала: меня подставили.

Я ведь не такая, как в кино, я боюсь, я ничего не поняла, и мне страшно. Я умею разговаривать с мужьями, которые бьют жен, с мальчишками, пропадающими на дискотеках, я могу распознать наркомана в передозировке, угнанный автомобиль, я никогда не затопчу места преступления, не оставлю даже следа от туфель. Я все нахожу, могу найти кокаин в машине, нож в кармане, я знаю все диски «U2», все книги Барикко, я быстро просекаю, когда мне морочат голову, но я не из тех, кто с лету все понимает. Я подам рапорт. Но кому подавать, если я сама в подозреваемых?

Она думала: я ничего так и не поняла.

Думала: что же теперь делать?

Она залезла под душ. Потом подождала, пока вернется Марко после работы в библиотеке, и все ему рассказала.

И по мере того как рассказывала, слезы высыхали, и она заметила, что, даже если она и не такая, как в кино, она тоже начинает кое-что понимать.

– Ты что, спятила, Ларик?

«Ага», – подумала Лара, но вслух не сказала. Она держала Гарелло под прицелом пистолета, одна рука снизу, другая сверху, как учили в академии.

– Брось пушку. И сними палец с курка, она может выстрелить, когда ты того не захочешь.

А я захочу. Но она знала, что не выстрелит. Она еще никогда ни в кого не стреляла.

– Ты в кого-нибудь стреляла, Ларик? – прошептал Гарелло. – Ничего хорошего в этом нет, даже если у тебя куча причин выстрелить, можешь мне поверить.

– Пошли наверх. Повернись. И не вздумай шутить.

– Не вздумай шутить, Ларетта. Ты что, думаешь, это кино?

Всю дорогу наверх в лифте и потом, когда он открывал дверь, она думала, что, с его силой, он запросто мог наброситься на нее и вырвать из руки пистолет, но почему-то этого не сделал. Она закрыла дверь и остановилась в коридоре.

– Там мы почти что занялись любовью, помнишь? – Гарелло указал на комнату в глубине коридора.

– Ты меня достал, – сказала Лара. – Но почему именно я? Ты работаешь на Рашида.

Гарелло ничего не ответил. Только удовлетворенно хмыкнул. Лара поняла на лету. Она принялась расстегивать блузку и открыла живот, вытащив ее из джинсов. Приподняв блузку рукой, она повернулась боком, чтобы было видно спину.

– У меня нет микрофона. Если хочешь, разденусь догола.

– Валяй.

– Свинья.

– Я не шучу. Не знаю, чего тебе надо, Ларик, но если хочешь говорить со мной, я должен быть уверен. А нет – стреляй и будь здорова.

Лара стиснула губы, прикусив изнутри нежную кожицу. Потом, наступив на пятку кроссовки, стянула с ноги сначала ее, потом носок и то же самое проделала уже босой ногой с другой кроссовкой. Она сняла блузку, сначала один, потом другой рукав, перекладывая пистолет из руки в руку. Расстегнула джинсы, спихнув их вниз, и потопталась, пока они не съехали на пол. И осталась в трусиках и в лифчике.

Гарелло улыбнулся. Поднял бровь.

– Свинья! – сказала Лара.

Она оттянула резинку трусиков большим пальцем и стянула их вниз. Остался только лифчик.

Гарелло покачал головой:

– Сейчас делают такие малюсенькие микрофоны… Что-то мне кажется, что вот эта грудь больше вот этой.

Лара забрала щеку между зубов и так куснула, что губы онемели. Она чуть не разревелась. Потом опустила бретельки, схватила лифчик за чашечки и стащила на живот. Губы исказила гримаса, словно она что-то от себя отрывала и ей было очень больно. Перевернув застежку наперед, она отстегнула ее, и лифчик упал на пол.

Теперь она была совсем голая. Только пистолет в руке.

– Я работаю на Рашида, – сказал Гарелло. – Я с ним сговорился против албанцев. Если бы ты подумала, ты бы поняла, что все крупные операции я провел против Яри. Марокканцев же мы задерживали так, для отвода глаз, по уговору с Рашидом. Но не беспокойся, он никогда никого не пас.

Лара перенесла тяжесть тела с одной ноги на другую. Она начала замерзать, стоя голышом посреди коридора, с тяжелым пистолетом в руке. Ей казалось, что весь холод сосредоточился у нее на груди. Грудь заледенела и подрагивала.

– А тех двоих албанцев я пришил потому, что за пару дней до этого они хлопнули парня из группы Рашида. Они и не собирались ничего красть: это были крупные шишки. Рашид хотел их ликвидировать, но не привлекая внимания, поэтому за дело взялся я. Это я стрелял, я кинул кирпич. Никакой полицейский не прогнал бы воров лучше меня. Загвоздка одна: в дело влезла доставала. Слушай, может, пойдем сядем? Сидя лучше беседовать.

Лара кивнула и двинулась за Гарелло в гостиную, держа его на прицеле. Он уселся на диван. Она в кресло. Гарелло отстегнул свой пистолет от портупеи и положил на столик. Тихо, как велела Лара. Она взяла пистолет Гарелло, а свой положила рядом: зачем ей два?

– А знаешь, у тебя действительно красивые груди, – сказал Гарелло. – Вот черт, а ведь я хотел тебя убить: кровь ударила в голову. Так бывает, когда уже убил кого-нибудь. Либо ты в полном депрессняке, либо у тебя избыток адреналина. К сожалению, я такой… Я дал маху, Ларик. Я думал, что если я ничего не предприму, то ты меня не выдашь. Но ведь было же чувство? Или я ошибаюсь? Зачем ты сюда пришла, Ларик? Ведь не убить же меня?

– Нет, – сказала Лара. – Я пришла поговорить. Я хотела сказать тебе, что сама все поняла, сама выстроила все события в линию, но мне наплевать. Я знаю, что это несправедливо, и мне жалко Паскуале, а тебя надо бы отправить в тюрьму, но что я могу сделать? Теперь вы меня загнали в угол этим фальшивым телефонным звонком и можете убить, стоит вам только пожелать. В общем, я пришла просить тебя оставить меня в покое: я ничего не скажу, да и на черта тебе надо, чтобы я говорила? Меня хотят упрятать в тюрьму, так что я теперь неопасна. Я хотела сказать, что буду сидеть тихо, пока буря не утихнет, а потом уволюсь из полиции, такие вот дела… Выйду замуж за Марко и стану тренировать школьную команду по ручному мячу. Я пришла, чтобы сказать тебе все это, но потом решила по-другому.

Гарелло нахмурился, но ничего не сказал, потому что увидел блеск в глазах Лары. Нет, не искру, другой блеск. Холодный.

– То есть?..

– То есть я поняла, что теперь смогу тебя убить. Не знаю. Думаю, все дело в лифчике. Это было уж слишком.

– Послушай, Ларик, – сказал Гарелло, но выстрел оборвал фразу.

Он отпрыгнул назад, громко ударившись затылком о стену над спинкой дивана, и застыл на подушке, потом рука его скользнула вдоль туловища, и он сполз боком на ковер.

У Лары звенело в ушах. Она намеренно действовала быстро, прежде чем в голове появились мысли. Быстро оделась, взяла пистолет, посмотрела, нет ли кого на лестнице, и вошла в лифт.

Если ее никто не видел, она пойдет домой и примет душ, хотя вроде не запачкалась. Если ее никто не видел, она выбросит пистолет Гарелло и уволится из полиции. Если ее никто не видел, она выйдет замуж за Марко и станет тренировать школьную команду по ручному мячу. Она родит ребенка. Может, начнет даже заниматься любовью без лифчика.

Если только ее никто не видел. Если же видели, то в тот же день явятся с ордером на арест и наручниками.

Но ее никто не видел.

(пер. О. Егоровой.)