Текст книги "Третий выстрел"

Автор книги: Никколо Амманити

Соавторы: Джорджо Фалетти,Андреа Камиллери,Карло Лукарелли,Массимо Карлотто,Манзини Антонио,Джанкарло де Катальдо,Диего де Сильва,Сандроне Дациери,Марчелло Фоис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Джорджо Фалетти
Почетный гость

Я благодушно развалился в удобном офисном кресле, а Марио Манни, директор «Скаута» и владелец офиса и уютных кресел, устроившись напротив, разглядывал меня так, будто я разворошил термитник.

– Сдается мне, ты опять блефуешь.

– Ничего подобного. Когда это я блефовал?

– Да постоянно.

Я хорошо знал Марио: ему трудно было отказаться от театрального эффекта, особенно если этот эффект ему преподносили на серебряном блюдечке, как это сделал я.

Однако если он думал, что я останусь на трибуне и буду ему аплодировать, то он сильно ошибался.

Я поднялся с кресла:

– Ладно, вижу, мой репортаж тебя не интересует.

– Погоди. Да где твое чувство юмора, черт возьми! Сколько тебе дают в «Монте ди Пьета»?

Я снова уселся в кресло.

– Гораздо меньше, чем дашь ты, когда я принесу тебе фотографии и эксклюзивное интервью.

Марио снял очки и потер переносицу пальцами:

– Итак. – Он поднял на меня близорукие, выпуклые, как у форели, глаза. – Ты говоришь, что знаешь, где находится Вальтер Чели…

Я скорчил рожу – нахальнее не бывает. Пусть теперь не сомневается, что термитник разворошил именно я.

– Я не говорю, я знаю, где находится Вальтер Чели.

На физиономию Марио, будто бы с небес, снизошло ангельское выражение.

– Ах вот как? И где же он?

Я расхохотался:

– Так я тебе и сказал. Даже маме не сказал бы, будь она жива. Я прекрасно знаю, что в соседней комнате у Ланцани уши оттопырились, как крылья «фольксвагена-жука», чтобы расслышать, о чем мы тут говорим. Думаешь, он не заметил, что ты оставил включенным переговорное устройство? Если я скажу, этот истеричный пидор на брюхе приползет раньше, чем я сниму плащ с гвоздя.

Ангельское выражение на лице Марио омрачилось недоверием. И ты, Брут…

– Да ладно тебе, я…

Дверь распахнулась, и Бенито Ланцани влетел в офис:

– Фальки, я тебе зад порву.

– Браво! Вижу, ты выучил катехизис и знаком с Евангелием: поступаешь с другими, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Может, и другую щеку подставишь?

С ним чуть не сделалась истерика:

– Ах ты, грязная скотина, вот я…

Я невозмутимо его перебил. Закинув ногу на спинку кресла, я начал томно загибать пальцы:

– Ты не можешь набить мне морду, потому что драться – занятие мужское. Это раз. Ты не можешь расцарапать мне морду, потому что царапаться – занятие бабское. Это два. И тебе остается меня только ненавидеть, ненавидеть и ненавидеть.

На какую-то секунду мне показалось, что Ланцани на меня бросится.

– Прекратите оба!

Манни стукнул ладонью по столу, повернулся ко мне:

– Перестань! А ты… – он сверкнул глазами в сторону Ланцани, – придержи язык, идиот.

Беднягу аж передернуло: его самолюбие было уязвлено. Вид у него был, как у Нерона, чью арию центурионы дружно и громко освистали, воспроизведя губами неприличный звук. Обиженный, он покинул офис, несильно хлопнув дверью. Наверное, отправился поджигать Рим.

Марио Манни повернулся ко мне, как будто ничего не произошло и я не поймал его за руку.

– Сколько ты хочешь?

– Сто тысяч.

– Сколько? Ты спятил!

Я внимательно разглядывал кончики своих пальцев.

– Спорим, если я отнесу репортаж в «Госсип», мне там дадут сто тысяч? Знаешь, насколько вырастет тираж с такой новостью? Я уж не говорю о том, что информацию можно дозировать, как историю с Дюкрюэ и Стефанией дель Монако или с Клинтоном и Моникой Левински. На этом материале можно продержаться месяца два.

Я попал. В его глазах читалось «иду ко дну».

– Я не могу дать тебе сто тысяч евро даже за такой репортаж.

Я снова начал разглядывать кончики пальцев. Надо помнить, что заброшена слишком жирная приманка.

– Давай поступим так…

– Как?

– Дай мне пятьдесят процентов с прибыли, которую тебе принесет увеличение тиража.

Он поглядел на меня, и в глазах у него закрутились долларовые знаки, как у диснеевского Скруджа Макдака.

– Лучше сто тысяч.

Ему явно не понравилась моя торжествующая улыбка.

– Ненавижу тебя.

– И ты тоже? По-моему, ты слишком много времени проводишь рядом с Ланцани.

– Проваливай отсюда! Я велю подготовить контракт и пришлю его тебе факсом. Вернешь мне подписанную копию. Издателя хватит удар…

Я поднялся:

– Издателя хватит удар, когда он поймет, что ты его обобрал. У тебя ведь есть процент с увеличения тиража?

Похоже, я потопил авианосец. Манни побагровел, а я ринулся к двери, чтобы не видеть, как с ним случится инфаркт.

Его голос остановил меня на пороге:

– Фальки…

– Ну?

– Как тебе, черт побери, удалось узнать, где находится Вальтер Чели?

– Все дело в бесчисленных дарованиях, которые из простого журналиста делают журналиста великого. Фантазия, дедукция, а также интуиция…

Я осторожно прикрыл дверь и уже не увидел разлития желчи.

Едва выйдя из офиса Манни, я наскочил на Ланцани. Он стоял возле стола редакторши и болтал с ней, опершись на монитор компьютера. Взгляд его источал яд.

На виду у целой кучи народу я пересек просторную комнату с застекленными дверями, которые вели в разные офисы, и медленно подошел к Ланцани. Его глаза тревожно забегали. У него в штанах, похоже, вместо яиц – пришпиленная кнопкой моментальная фотография яиц.

Я подошел к нему и пристально посмотрел в глаза:

– Бенито, я тебе никогда не говорил…

Его голос слегка дрожал:

– Что?

Он не успел отреагировать. Я стиснул его физиономию ладонями, притянул к себе и страстно прижался губами к его губам.

Потом произнес с аффектацией, достойной провинциального трагика:

– Я всегда любил тебя.

Повернувшись, я удалился под оглушительный хохот, от которого стены затряслись.

Занавес.

В истории с Вальтером Чели у меня сработала не просто интуиция, я его задницей почуял.

Во всей Италии не было ни одного журналиста или выдающего себя за журналиста, кто не отдал бы кусок своей задницы (Ланцани, тот отдал бы всю целиком) за информацию о том, что же все-таки сталось с Вальтером Чели.

И я единственный это знал.

Вальтер Чели был телезвездой. Наверное, точнее было бы сказать, что в определенный период Вальтер Чели – это и было телевидение.

И стал он звездой с той же скоростью, с какой Бенито Ланцани тащил в дом подвернувшегося на вокзале Термини едва знакомого симпатичного парня.

(Только, ради бога, не проговоритесь ему. Не Ланцани, а тому парню.)

Во времена бурного роста количества телепрограмм и жесткой борьбы двух китов: RAI и Mediaset,[28]28
  Ведущие конкурирующие телекомпании в Италии.


[Закрыть] – а также третьей силы, в любой момент готовой вмешаться, все лихорадочно искали новый материал, новые программы и персонажей. И Вальтер Чели буквально свалился с неба, как комета, появляющаяся раз в две тысячи лет.

Он, несколько лет проработав массовиком-затейником на деревенских туристических маршрутах, начинал с коротенькой молодежной передачи перед выпуском новостей на канале Mediaset.

И имел большой успех. Этот парень являл собой средоточие всех дарований, составляющих портрет успешного артиста. Он владел речью, умел петь, танцевать и смешить, обладал очаровательной внешностью и нравился женщинам. За пределами студии он вечно собирал целую армию девиц, которые, завидев его, в буквальном смысле начинали рвать на себе волосы, так что мне не раз приходило в голову поставить возле студии лавку с паричками.

Как бы он ни одевался, в какой бы автомобиль ни садился, какое бы произведение ни публиковал, он в полчаса создавал собственное направление, и его гонорары взлетали до небес.

Одним словом, Вальтер Чели обладал тем, что называют харизмой.

Его агент урвал пятилетний эксклюзивный контракт, круче, чем у всех, вместе взятых, игроков «Ювентуса» и «Милано».[29]29
  «Ювентус» и «Милано» – итальянские футбольные клубы.


[Закрыть] У руководства Mediaset не один месяц зад чесался по этому поводу. Боль поутихла, когда начались первые матчи, и чесотка перекинулась на задницы спонсоров, которые вожделели попасть в программы.

А потом этот кошмарный случай.

Чели вел передачу «Только в субботу» вечером по субботам на Mediaset, и передача эта била все рекорды по вложениям и рейтингу. Его и авторов специально попросили выйти за лимит намеченных десяти выпусков, поскольку рейтинг передачи возрастал с каждой неделей.

За возможность в ней появиться бились и спонсоры, и журналисты, и гости, а руководство канала потирало руки, как бойскаут, добывающий огонь с помощью двух палочек.

Девятый выпуск собрал замечательных почетных гостей. Рок-певец, идол подростков (его последний диск продавался, но об этом распространяться не следовало), полный актерский состав американского фильма с суперпопулярными героями, а также Вики Мерлино, итальянская субретка, при виде которой слюни рекой текли у всей Италии, а теперь и у всей Америки. На этом потоке она и вплыла в Голливуд, где теперь снимала фильм.

Во время шоу Вальтер пригласил на сцену Вики, она появилась из-за кулис и стала спускаться по лестнице под звуки оркестра. Такой способ представить зрителям звезду Голливуда, вместе с шармом, таил в себе изрядную долю иронии. Однако делу это не вредило, да и не думаю, чтобы сама звезда уловила эту иронию.

Суть дела заключалась в том, что красавица подошла к Вальтеру, поздоровалась с ним, обняла и поцеловала, а потом так естественно, словно долго репетировала, упала на пол и умерла.

Умерла мгновенно.

Поначалу все решили, что это обморок от усталости, тем более что Вальтер, наклонившись над ней, произнес какую-то реплику вроде: «Черт возьми, не знал, что я так тебе нравлюсь…» – но все быстро поняли, что произошло, заметили, что у нее не бьется сердце.

Зрители у экранов ужаснулись, рейтинг передачи взлетел на беспрецедентную высоту, а шоу, вопреки закону, требующему продолжать передачу любой ценой, было прервано.

Вскрытие показало, что смерть наступила от естественных причин: остановка сердца была вызвана врожденным пороком, о котором Вики не знала или не хотела говорить.

Журналисты-стервятники вроде меня на этих похоронах чувствовали себя как на свадьбе (да простится мне черный юмор). Кричащие заголовки во всю страницу красовались во всех газетных киосках, тележурналы ни о чем другом не говорили, хотя никто не пытался ни на кого возложить ответственность за случившееся.

Через несколько дней Вальтер Чели исчез.

Не просто уехал, взял тайм-аут или что-нибудь в этом роде. Он действительно исчез, испарился, улетучился.

Его агент, невеста (родителей Вальтера уже не было в живых) и руководство Mediaset сидели и ждали, не подаст ли он признаков жизни хотя бы по телефону.

Так они и просидели целых четыре года, уже плесенью покрылись, но никакого звонка не дождались. Никто на свете не знал, где Вальтер.

Никто, кроме меня.

Когда я вышел из лифта на лестничную площадку своего дома (мини-аттик с видом на крыши, хата суперлюкс), на ступеньке перед дверью сидела моя племянница Сара.

– Привет, красавчик.

– Привет, милашка. Что ты тут делаешь?

– Тебя жду.

– Ладно, верю. Хотя мне кажется, что тут не зал ожидания.

– Консьержка не дала мне ключи.

– И правильно сделала. На это Рождество я подарю ей свежий кулич, а не купленный на послепраздничной распродаже.

Она встала, чтобы я мог открыть дверь, и вошла вслед за мной. Сара – дочь моего брата Клаудио: восемнадцать лет, красивая, как мать, высокая и стройная, как отец, и хитрая, как племянница Улисса. Не знаю, ясно ли я выразился.

Она закрыла дверь как раз в тот момент, когда факс начал выплевывать листы контракта, который посылал мне Манни. Пока я их раскладывал, она с невинным видом меня разглядывала:

– Что ты сделал с моими слайдами?

– Какими слайдами?

Сара подошла ко мне и стряхнула со стола листки, которые я рассматривал.

– Риккардо, хватит строить из себя дурачка. Думаешь, я так и поверила твоим россказням?

Когда она называла меня Риккардо, а не дядя, это означало неприятности. Я хорошо понял, что должен был чувствовать Манни. На этот раз кое-кто потопил мой броненосец. И, черт возьми, этот кто-то – восемнадцатилетняя девчонка, плоть от плоти моей!

Хорошо еще, что она была моей племянницей, а не дочерью.

Сара вообще мастерица находить приключения, ей в этом просто сказочно везло.

Двумя днями раньше я ужинал у брата, что обычно со мной случается как минимум раз в неделю. Сара только что вернулась с каникул, проведенных в Гвадалупе, и я, даже не без удовольствия, присоединился к просмотру слайдов. Мы трое, то есть я, мой брат и невестка, сидели на диване, а Сара, стоя позади нас, лихо переключала изображения.

Щелк – белый пляж с пальмами, щелк – живописный рыночек, щелк – Сара идет в купальнике, без верха, под восхищенный свист присутствующих, щелк – прогулка в лодке… Вдруг что-то в веренице слайдов привлекло мое внимание. Я попросил ее вернуться назад и подошел поближе к экрану, чтобы лучше разглядеть изображение. Сердце бешено заколотилось. В моей алчной голове уже возник образ распростертого в песках пустыни безжизненного тела директора любого скандального еженедельника. Он скончался, узнав сумму, которую я потребую с него, если то, что я увидел, правда.

В глубине кадра, хорошо замаскированный густой бородой, темными очками и бейсболкой, виднелся Вальтер Чели.

Сара возобновила атаку:

– Ты рассказал такую правдоподобную историю, выпрашивая дать тебе на время слайды, что Мюнхгаузен бы обзавидовался.

Да, с чувством юмора у нее явно всё в порядке. Интересно, от кого она его унаследовала? На месте брата я бы сделал анализ ДНК.

Ладно, я наплел историй, но слайды таки выпросил… Вернувшись домой, я сразу сканировал интересовавший меня слайд. Компьютер тут же вывел его на экран, и я увеличил нужный фрагмент изображения. Хотя маскировочная завеса борода-очки-бейсболка и не давала уверенности, что это именно Чели, у меня эта уверенность была. Когда-то я брал у него интервью в бассейне одной из гостиниц в Римини и заметил на руке, чуть выше кисти, красную родинку в форме земляничины.

Вот она, родинка, красновато поблескивает на загорелой коже человека со слайда. Я чмокнул мужчину на экране компьютера (Ланцани тоже целует, только без экрана), и в моем алчном мозгу возник образ: тело директора банка, распростертое у себя в офисе, а вокруг порхают последние взносы моего кредита.

– Ну… знаешь, чисто художественный интерес и определенная привязанность должны бы…

Сидя в кресле напротив компьютера, она прервала меня движением руки:

– Дядя…

Когда она снова начинала называть меня дядя после того, как назвала Риккардо, это означало еще большие неприятности.

– Ты очень симпатичный, даже красивый. По меньшей мере две из моих подруг пошли бы на все, только бы оказаться на моем месте, но их мамаши гарантируют, что ты один из самых мерзких сукиных сынов, появившихся на свет в нашем городе при попустительстве бабушки.

– Сара, я поражен лексиконом, который такая юная девушка, как ты…

– Эта юная девушка уже три года как пользуется противозачаточными пилюлями и не имеет ни малейшего желания давать себя облапошивать всяким умникам вроде тебя, пусть ты и мой дядя. Что дальше?

Я вздохнул, словно вострубил, обрушив стены Иерихона, и рассказал ей все. Рассказывая, я отправился на кухню к холодильнику налить нам холодной кока-колы.

Пока я наполнял бокалы, до меня из другой комнаты донесся ее голос:

– Сколько они тебе дают за услугу?

– Тридцать тысяч.

– Здесь в контракте сказано сто.

Черт! Сара была не племянницей Улисса, она была Улиссом собственной персоной. А я был последний остолоп. Я оставил листки контракта на столе, как раз перед шерлок-холмсовским взглядом моей племянницы.

Сара появилась в дверях маленькой кухни:

– Как ты думаешь его разыскать? Это фото ничего не значит. Он мог оказаться там проездом.

Я пожал плечами и протянул ей бокал кока-колы.

– В любом случае это отправная точка. Я решу на месте. Покажу его фото. Наверняка найдется кто-нибудь, кто его видел, говорил с ним…

Я отпил глоток.

– Если тебе интересно, я знаю, где он.

Я поперхнулся кока-колой, и белый кухонный столик принял леопардовый окрас.

– Ты что, знаешь, где он?

– Конечно.

– Где?

– Сколько?

– Что «сколько»?

– Сколько ты мне дашь?

– Ты хочешь сказать, что за информацию я должен тебе заплатить?

– Эта информация принесет тебе сотню тысяч, милый Риккардо.

Если она снова начала называть меня Риккардо после того, как назвала дядя, то дело совсем хана, кто бы я ни был, дядя или Риккардо.

– Сколько ты хочешь, змея?

– Было бы справедливо, скажем, тридцать процентов.

– Ты сошла с ума! Пять.

– Двадцать пять.

– Ты забываешь одну вещь. Я ведь могу найти его и один.

– Ты никогда его не найдешь, можешь поверить мне на слово.

Не знаю почему, но я ей поверил.

– Ладно, десять процентов.

Она расхохоталась, запрокинув голову. Эта паршивка была восхитительна. Я не знал, обнять ее или выдрать. Но в ее глазах светилась искорка, та самая, что присуща только человеку и отличает его от животного. Была, была искорка.

– Пятнадцать, и кончим этот разговор.

– Идет. Так где он?

Она снова засмеялась. На этот раз мне захотелось ее только выдрать.

– Нет нужды тебе говорить, тем более что я тоже еду.

– Ну уж нет!

– Ну уж да! Conditio sine qua non:[30]30
  Непременное условие (лат.).


[Закрыть] либо е́ду, либо ничего не скажу.

Манни, Манни, если бы ты был рядом, как бы ты торжествовал! Кто ранит шпагой…

– Дай мне знать, когда едем.

Она взяла брошенный на кресло рюкзачок, закинула его на плечо и открыла дверь.

– Разумеется, дорожные расходы твои.

Она уже собиралась уйти, но я преградил ей дорогу:

– Сара, меня мучит один вопрос…

– Ну?..

Я задал этот вопрос, а в ушах у меня раздавался голос Манни.

– Как тебя угораздило обнаружить, где Вальтер Чели?

Она посмотрела на меня с довольным видом:

– Очень просто. Я с ним трахалась.

И она удалилась, оставив меня в одиночестве.

Слава богу, что она мне только племянница, а не дочь.

Закрыв душ, я на миг остался понежиться и вкусить блаженство последних капель.

Я вообще-то слегка побаиваюсь самолетов. Так, ничего серьезного, просто мне всякий раз делается не по себе, когда я вижу даже нарисованный самолет. Пока я восемь часов как на иголках сидел в самолетном кресле, вслушиваясь в каждое изменение шума двигателей, у меня из-под мышек струились горные ручьи. А когда мы наконец сели в Гвадалупе, я был мокрый как мышь.

Завернувшись после душа в халат, я вышел на балкон любоваться карибским вечером. Меня сразу же целлофаном обволокла сырость, а в ушах заревел оглушительный лягушачий хор. Я заказал две комнаты в отеле «Меридиан» и теперь убедился, что лягушачий концерт стоил мне столько же, сколько концерт знаменитой группы «Cream», с той только разницей, что там я мог беспрепятственно встать и выйти из зала.

Если не принимать в расчет звуковое сопровождение, панорама открывалась очень даже недурная. Передо мной развернулась живая открытка: пальмы, буйная растительность, влажное, чувственное дыхание жары, белый песчаный пляж и в глубине – небо и море, оспаривающие друг у друга линию горизонта.

Хотя я и дипломированный стервятник, мне не удается отделаться от ощущения, что в некоторых местах чувствуешь себя так, словно висишь в комнате вместе с табличкой «Прошу не беспокоить».[31]31
  Табличка, которую обычно постоялец гостиницы вешает на дверь номера, чтобы горничная не входила в часы уборки.


[Закрыть] Может, с такой философией и легко наворачивать жареные каштаны, но стоит ли рваться изо всех сил на две недели в отпуск, если там всегда найдется тот, кто будет смотреть на тебя сверху вниз только потому, что ты нездешний?

Сара прервала мои мысли, войдя без стука в дверь, которая соединяла наши смежные комнаты:

– Ты готов?

Я вернулся в комнату. Увидев, что я еще в халате, она на меня набросилась:

– Ты еще в таком виде? Я умираю с голоду!

Я удивленно на нее взглянул:

– Баронесса, вы тоже здесь? Никак не мог себе представить, что вы покинули родимый Оксфорд в разгар сезона поло…

Племянница покосилась на меня, и высокомерная гранд-дама на время уступила в ней место прилежной отличнице.

– Хорошо, как только высокоученый, изысканный синьор соизволит привести себя в порядок, думаю, не будет излишней дерзостью с моей стороны попросить его сопровождать баронессу to насытить herself произведениями местной кухни?

Крыть было нечем. Моя племянница обладала первоклассным умом да к тому же была красива. Она станет неотразимой женщиной, если только кто-нибудь, например собственный дядя, не убьет ее раньше.

Я продолжал в том же духе:

– А не будет ли дерзостью с моей стороны, если я попрошу у леди Привереди оставить меня на минутку, чтобы я мог одеться?

Сара фыркнула так, что люстра закачалась, и удалилась в свою комнату, сухо хлопнув дверью. Оставшись один, я скинул халат и, все еще улыбаясь, попрыскал на себя немного дезодорантом и духами.

Открыв чемодан, я надел белую футболку и синие хлопчатые брюки. На ноги – пару лихих мокасин, тоже когда-то белых, которые через четверть часа ходьбы превратились в нечто совершенно непотребное.

Я погляделся в зеркало. Ладно, сойдет.

То же выражение появилось и на лице Сары, когда она меня увидела. Она присвистнула, сложив губы трубочкой:

– Риккардо, я ведь тебе уже говорила, что куча моих подруг…

– Ну да, я только и слышу что об этих подругах.

– Ты старый свин.

Я взял ее за плечи и притянул к себе, как старого друга:

– Сказать по правде, я себя вовсе не чувствую старым.

Мы хохотали, подкалывали друг друга и ужасно друг другу нравились, потому что и впрямь в каком-то смысле разница в возрасте сравнялась. В коридоре нам встретилась женщина лет тридцати, загорелая и привлекательная, одетая явно по-американски. По ее взгляду и выражению лица я понял, что она «засекла» шикарного мужчину тридцати восьми лет на отдыхе с юной «племянницей». При первом же случае объясню ей, что племянница у меня без кавычек, а сам я хоть и не сатир, но всегда готов в такового превратиться. С ней, например, застигнув ее в номере. К несчастью, мысли мои пока были заняты другим.

Ad major a, Rosalynd.[32]32
  До лучших времен, Розалинда (лат.) – видимо, намек на пьесу Шекспира «Как вам это понравится?».


[Закрыть]

Мы невредимыми вынырнули из безмолвия, которое неизбежно таит в себе каждый лифт, высадились в холле гостиницы и проследовали в направлении, которое указывала стрелка с надписью «Ресторан». О чудо организованных путешествий! Мы действительно оказались в ресторане.

Интерьер оформлял, видимо, тот же архитектор, которому в начале времен поручили проект земного рая, потому что создан он был исключительно из растений. Надо было помнить о том, чтобы, не дай бог, не заказать яблоки.

Несколько официантов, белых, черных и всевозможных промежуточных оттенков, с озабоченным видом сновали между столиками.

Метрдотель с тонкими усиками, похожий на гангстера, усадил нас за столик. Делая заказ, я обнаружил, что по-французски Сара говорит лучше меня, и подло взвалил на нее сражение с меню.

– Кухня местная?

– Исключительно.

По уважительному взгляду, брошенному на меня, я понял, что с помощью Сары продвинулся вперед на несколько пунктов. Оба мы не принадлежали к той категории итальянцев, которые, куда бы ни заехали, требуют в ресторанах только спагетти, а на остальное смотрят с отвращением.

Сара оживленно беседовала с метрдотелем, предоставив мне заниматься винами. Я выбрал новозеландское белое, хорошее уже потому, что мы его никогда не пили, и удостоился признательной и сочувственной улыбки, которую метрдотели обычно приберегают для знатоков.

Мы ожидали заказа, потягивая вино с легким ароматом цитрусовых, разглядывали людей за столиками, вполголоса делились впечатлениями, громко смеялись, дурачились, и все нам было нипочем.

Моя племянница подняла глаза от бокала и заметила, что я смотрю на нее с особым вниманием.

– Ты чего?

– Ничего, я думал о тебе…

– И что же ты обо мне думал?

– Если я когда-нибудь решу обзавестись дочерью, я буду держать перед глазами твою фотографию, когда буду ее заделывать.

Она чуть покраснела и снова опустила взгляд в бокал с вином. Неловкость момента была шумно прервана двумя официантами, черным и белым, один из которых толкал перед собой тележку с тарелками. Они водрузили перед нами сооружение, покрытое выпуклой крышкой, и, в отличие от шахмат, где первый ход всегда за белыми, с синхронностью, которую грешно было бы не назвать танцем, открыли крышку и предъявили нам содержимое: мастерски приготовленное блюдо из риса и бананов.

Мысленно я поставил семь баллов за церемонию, а когда попробовал кушанье, оценил его гораздо выше.

Наступило молчание проголодавшихся. Старая ищейка с племянницей поглощали блюдо с завидной скоростью, готовясь к следующему этапу церемонии, который предвещал новое появление официантов с тележкой. Я отдал себе отчет в драматичности ситуации, когда понял, что еды, заказанной Сарой, хватило бы, чтобы одолеть голод во всем мире. Я уже начал поглядывать на дверь в кухню, как генерал Кастер[33]33
  Джордж Кастер (1839–1876) – генерал армии Севера во время Гражданской войны в США; погиб в сражении с индейцами племени сиу у реки Литл-Бигхорн.


[Закрыть] поглядывал на холм, из-за которого должны были появиться индейцы.

Под конец я с нескрываемым восхищением наблюдал, как моя племянница разделывается с мороженым, перед которым я вынужден был отступить.

Теперь я уже не был уверен, что хочу такую дочку…

– Поздравляю!

– С чем?

– Если честно, то я предпочел бы скорее оплачивать твою учебу, чем твое питание. Ты сожрала курс обучения в Сорбонне. Теперь понимаю, почему твой отец пашет с утра до ночи…

Сара рассмеялась, что не помешало ей уничтожать мороженое, как личного врага.

– У моего отца есть увлечения подороже, чем моя страсть к еде. Да и у мамы тоже. Тебе никогда не говорили, что дети, выросшие без присмотру и нуждающиеся в ласке…

– Эти истории меня не впечатляют, девочка. У тебя врожденная склонность к обжорству, которой в нашей семье никогда не наблюдалось.

На самом деле такое единение, как у этих троих, составлявших и мою семью тоже, встречалось редко. Именно поэтому я и посещал их дом постоянно и, что там говорить, с завистью, в которой ни за что не сознался бы даже перед лицом инквизиции.

Огромная чашка американского кофе, а потом и сигара, которую мне выбрал и зажег Гангстер, появились как знаки перемирия.

Жизнь, жизнь, жизнь…

Я пустил колечко дыма, и оно застыло в неподвижном воздухе. Это хорошая примета. Прежде чем оно исчезло, я сунул в него палец и загадал желание. Благополучный мужчина, уверенный в собственном будущем, обратился к племяннице:

– Когда ты… ну, словом, когда ты встретила Вальтера Чели, ты его не узнала?

– Ты имеешь в виду, когда я была с ним в постели? Да что с тобой, Риккардо, ты что, стесняешься называть вещи своими именами?

Сара просверлила меня взглядом, и я почувствовал себя идиотом.

– Да нет, мне просто трудно относиться к тебе как к пожирательнице мужчин…

Сара откинулась на спинку стула и обвела глазами зал.

– Никого я не пожирала. Это случай особый, совсем особый… – Она помолчала и снова перевела разговор на суть моего вопроса: – Когда все это произошло, я имею в виду успех Вальтера четыре года назад, мне было всего четырнадцать и я больше интересовалась зарубежными исполнителями…

Да, я прекрасно помнил ее восторги по поводу какой-то американской группы. Она тогда заклеивала стены своей комнаты их афишами и доводила отца и меня до бешенства, требуя достать билет на концерт, когда они приехали в Италию. Потом группа распалась, и Сара плакала навзрыд, а семья вздохнула с облегчением.

Сара взрослела, и казалось, ей самой стали смешны эти детские страсти.

– Меня не особенно интересовало то, что происходило на итальянском телевидении. Признаюсь, я узнала, кто изображен на фотографии, только когда ты мне об этом сказал.

– То есть ты хочешь сказать, что не поняла…

– Именно. Я понятия не имела, кто такой Вальтер Чели, когда… ну, словом, когда познакомилась с ним здесь, в Гвадалупе.

Черт бы побрал меня и мою склонность попадаться на мистификации. Сара на мне заработала даровое путешествие и солидный процент с моего сенсационного материала, а мне досталась роль мокрой курицы. Я ощутил, как кровь прилила к лицу. Теперь мой тон переменился, и она это почувствовала.

– О'кей, где он?

– Кто?

Я ошибался или невинность вмиг исчезла из двух кусочков голубого неба, светившихся в ее глазах?

– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Где он?

Молчание длилось целый век. Сара опустила глаза, и небо почернело.

– Не знаю.

Я спокойно откинулся на спинку стула.

– Слушай, еда, вино и дорога, должно быть, сыграли со мной плохую шутку. Мне показалось, что я услышал слова не знаю.

Если верно, что лучший способ защиты – это нападение, то Сара выбрала наиболее прибыльный из видов этой стратегии. Она подняла на меня глаза, и в них снова засветилось небо, но небо было грозовым.

– Ты понял правильно. Я не знаю, где находится Вальтер Чели, будь он проклят.

Грозовое небо неожиданно разразилось дождем, и Сара разревелась. Она упала лицом на сложенные на столе руки и затряслась от рыданий. Немногие клиенты, находившиеся в зале, не сводили с нас глаз.

Я растянул губы в улыбку, которая вполне могла бы заставить застучать счетчик Гейгера. Положив ей руку на плечо, я нагнулся к ней:

– Эй, девушка, если ты решила продолжать в том же духе, лучше тебе уединиться, пока нами не занялась полиция.

Сара снова предоставила мне возможность любоваться ее лицом. Она вытерла ненакрашенные глаза столовой салфеткой. Слезы, смех и бананы. И объяснения. Не существовало такой тактики, пусть хоть ревет, хоть хохочет, которая позволила бы моей племяннице уйти от ответственности за вранье.

Бог простит, но не я. Так мне казалось.

– Можем мы хоть минуту поговорить серьезно, сообразно драматическому моменту? Кроме твоих рыданий, которые я нахожу безошибочными с точки зрения тактики, есть еще проблема: я чувствую, что меня надули.

Она шмыгнула носом, и тут, как по волшебству, появился бумажный носовой платочек. Женщины – непостижимые существа. У них всегда найдется бумажный носовой платок, даже если они абсолютно голые. Может, на то эволюция и создала пупок, чтобы дать им возможность хранить там платочки?

Сара прервала мои размышления:

– Я вовсе не собиралась тебя надуть…

Она выдержала эффектную паузу, которая разбилась о стенку закипавшего во мне гнева. Сара это поняла и ударилась в патетику:

– Представь себе, вопреки всему, что ты обо мне думаешь, Вальтер Чели был моим первым мужчиной. Я решила, что уж если на это идти, так со сто́ящим человеком, а он был сто́ящим.

– И что?..

– А то, что я влюбилась сразу, как только его увидела…

Помню, у меня был чуб, как у Элвиса Пресли, но мне не приходило в голову запеть рок в разгар сеанса «Унесенных ветром».

– Послушай, девочка…

Она взглянула на меня, видимо отдавая себе отчет, что если я называю ее девочкой после того, как назвал Сарой, то дело дрянь.

– Хочешь сказать, что заставила меня проделать восемь тысяч километров в этом распроклятом самолете, чтобы подсунуть историю в стиле с-той-минуты-как-я-его-увидела? Тебе не кажется, что с этого момента действия, будь оно трагедией или фарсом, я имею право знать более важные детали? А ты мне вкручиваешь, что он прискакал на белом коне, сорвал цветок твоей невинности и опять исчез неведомо куда! И за все время, которое он провел с тобой, он ни разу не сказал тебе, как его зовут, где он живет и что собирается делать?